Текст книги "Победители и побежденные"
Автор книги: Семен Малков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
– Да чего ихнему дому сделается? – пожал плечами Тёма. – Он ведь стоит далеко, в глубине двора.
– Ты что – дурак? – покосилась на него Леля. – Мама не за дом испугалась, а за них самих! Их бомбоубежище как раз под тем домом, в который попала бомба.
Когда вернулась домой Анна Михеевна, все прояснилось.
– Слава Богу, на этот раз с ними ничего не случилось, – переведя дыхание от быстрой ходьбы, сообщила она детям. – Бабушка Вера приболела, и тетя Инна, побоявшись оставить ее одну, не пошла в бомбоубежище. Оттуда все еще вытаскивают людей. – Анна Михеевна устало опустилась на стул. – Боюсь, что жизнь Инночки и мамы теперь будет в опасности при каждом воздушном налете!
– Это почему же? – удивился Тёма. – И в наш дом может попасть бомба.
– Все может быть, – согласилась Анна Михеевна, – но их положение намного хуже нашего. – И терпеливо пояснила: – Инночка уверена, что целью бомбежки была зенитная батарея, что расположена у станции метро. А бомбы попали в окрестные дома из-за неточности немцев.
– Тогда, может, будет лучше, – предложила Леля, – если тетя Инна с бабушкой поживут у нас?
– Я пробовала их уговорить, – огорченно ответила Анна Михеевна. – Инночка, конечно, за, но мама – ни в какую! Ей, как всякому старому человеку, неохота двигаться с насиженного места. И она рассуждает так: двум смертям не бывать, а одной не миновать!
* * *
При первых же бомбежках в городе заговорили о «пятой колонне». И до этого ходило много слухов о предательстве и немецких лазутчиках в нашем тылу. Говорили, что из-за них остались без горючего самолеты на прифронтовых аэродромах и много боевой техники оказалось неисправной в первые дни войны. Переодетые в нашу военную форму диверсанты распространяли дезинформацию, нарушали связь и наносили коварные удары в спину войскам.
Вскоре стало известно, что в предательстве обвинили многих высших офицеров Красной Армии, ответственных за поражение в первые месяцы войны. По приказу Сталина был расстрелян даже генерал Павлов, командующий фронтом. Казнили на месте всех, кто сеял панику и бежал, не оказывая сопротивления врагу. Шли массовые аресты, в Сибирь ссылали местных жителей, подозреваемых в ожидании прихода немцев.
Много вражеских лазутчиков обнаружилось и в Москве. Во время ночных налетов они фонариками с земли сигналили немецким бомбардировщикам. Маскировавшиеся под мирных жителей предатели подавали свои сигналы большей частью из окон и крыш домов. Контрразведчики и милиция при поддержке населения устраивали за ними настоящую охоту и, поймав, нередко производили расправу прямо на месте.
Чтобы выстоять и добиться перелома в ходе войны, требовалось срочно укрепить тыл, обеспечив единый патриотический подъем и непримиримое отношение к врагу. А в стране после тяжелой Гражданской войны и жестоких массовых репрессий было слишком много недовольных коммунистическим режимом, втайне мечтавших о его свержении. Тогда-то и была развернута кампания по ликвидации «пятой колонны».
Тёма знал, что такое название дали тайным врагам республиканской власти в Мадриде, которые при осаде столицы Испании мятежниками генерала Франко вели подрывную работу в городе, в тылу правительственных войск. Мятежники наступали четырьмя колоннами. Поэтому их тайных пособников в столице прозвали «пятой колонной». С тех пор так стали называть всех внутренних сторонников противника.
Повсеместная пропаганда и многочисленные аресты предателей сделали свое дело. Многие стали смотреть на тех, кто ругал власть и тем более сочувствовал фашистам как на «пятую колонну».
Для полной ликвидации «пятой колонны» и укрепления тыла Сталиным принимались беспрецедентные меры. Так, заподозрив в симпатиях и пособничестве Гитлеру, он принял решение о выселении всех немцев Поволжья в голые степи Западной Сибири и Казахстана. Народу объявили, что в их столице – городе Энгельсе раскрыт тайный шпионский центр, который должен был помочь фашистам одержать победу над Советским Союзом.
На землях Поволжья немецких колонистов поселила еще Екатерина Великая. За прошедшие столетия они обрусели, стали законопослушными гражданами России, создавшими образцовые хозяйства и показывающими пример честного, добросовестного труда. В отличие от других сельских областей, немцы в своей республике жили богато, благоустроенно и, похоже, никакого тяготения к своей исторической родине не испытывали.
Их в одночасье заставили бросить свои дома и хозяйства, посадили в эшелоны и вывезли в совершенно необжитые места. Только потому, что они были этническими немцами! Эта трагедия, происшедшая в самом начале войны, несмотря на все более разгоравшуюся в народе ненависть к вероломно напавшей фашистской Германии, потрясла многих. Тёма слышал, как мать, боязливо понизив голос, разговаривала с Инной:
– То, что сейчас происходит в Поволжье, – просто ужасно! Мне рассказала наша преподавательница немецкого. Она родом оттуда, и у нее тоже большие неприятности. Люди теряют все, что нажито тяжелым трудом нескольких поколений. Они освоили дикую заволжскую степь, создали там цветущий край, а сейчас их выгнали, и все надо начинать сначала.
– А чего им не жилось спокойно? Зачем решили помочь Гитлеру? – непримиримо возразила Инна. – Вдруг вспомнили, что они тоже немцы? Я считаю это подлой изменой приютившей их стране!
Активная комсомолка, она уже подала заявление о приеме в партию и полностью одобряла суровые меры, применяемые к предателям родины.
– И ты веришь, что все они, как один, сочувствуют Гитлеру? – ахнула Анна Михеевна. – Наша немка Берта говорит, что в массе своей они любят Россию, и Германия им ни к чему.
– Но ты же знаешь, что там раскрыли целое шпионское гнездо, – не сдавалась Инна. – Они всячески помогали Гитлеру и готовились нанести нам удар в спину!
– Ну и что? Разве у нас мало своих предателей? Вот их бы и покарали! А зачем же так жестоко наказывать всех подряд? Нельзя огульно обвинять целый народ!
Инна испуганно взглянула на Тёму, который внимательно их слушал, лежа на диване и делая вид, что читает книжку.
– И вот что, Анечка, поменьше болтай! – строго предупредила она сестру. – Не вздумай обсуждать это на работе, особенно с Бертой. Не то сама пострадаешь – и за дело! Сейчас в тяжелое для всех время правительству нужна единодушная поддержка народа.
– Можешь не беспокоиться, на работе это больше обсуждать не придется, – успокоила ее Анна Михеевна. – Бедную Берточку тоже выселяют в Сибирь. Она приходила к нам проститься.
* * *
Неожиданно для всех жильцов их коммунальной квартиры оказалось, что высылают из Москвы, как немку, и соседку Самойлову. Несчастная Марта не имела никакого отношения к республике Поволжья и вообще не считала себя относящейся к германской расе, так как еще ее дед по приезде в Россию принял вместе со всей семьей православную веру. Тем не менее его сын женился на баронессе из курляндских немцев, и в паспорте Марты значилась роковая национальность.
Какие только пороги не обивал Георгий Иванович Самойлов, чтобы доказать лояльность своей жены, в каких только высоких кабинетах не побывал. Но все было бесполезно. Никакие связи не помогли.
– И чего тебя угораздило жениться на немке? – ему всюду сочувствовали, но отказывали. – К сожалению, ничем не можем помочь, тем более с таким неподходящим отчеством – Адольфовна. Строгий приказ!
В конце концов он добился разрешения отправить ее в Омск, где жила семья его брата. Собираясь в тот дальний путь, как на каторгу, соседка каждый день приходила к Анне Михеевне жаловаться на немилость судьбы и лить слезы. Отзывчивая и добрая, мать терпеливо ее выслушивала и всегда находила слова утешения. Она с самого начала симпатизировала веселой и компанейской Марте, хотя и не одобряла ее слишком легкого поведения.
Отъезд любвеобильной соседки надолго запомнился Тёме еще и потому, что сорвал его сексуальные мечты, которые были близки к осуществлению. За последний год он заметно вырос и возмужал. У него даже стали пробиваться усики. Все сильнее его стали одолевать эротические фантазии, но осуществить их на практике ему не хватало смелости. Перед знакомыми девочками Тёма робел, и единственной женщиной, которая казалась доступной, как раз была Марта.
Соседка обладала таким пылким темпераментом, что не могла отказать никому из претендентов, чему Тёма не раз был свидетелем. Несмотря на очень большую разницу в возрасте, он в последнее время часто ловил на себе ее по-женски оценивающий взгляд. И, не имея еще никакого любовного опыта, он при виде Марты сгорал от желания хоть разок испытать то, о чем так сладко мечталось.
В тот день Тёма вернулся домой перед обедом. Он очень проголодался и, не найдя мать в комнате, пошел на кухню. Анна Михеевна готовила на керосинке борщ. Увидев сына, обрадовалась:
– Хорошо, что заглянул! У меня соль кончилась. Сходи к Марточке, попроси! Она – хозяйка, не то, что я. У нее все есть. Жаль, что уезжает!
Тёма незамедлительно отправился исполнять ее указание и, вежливо стукнув в дверь к соседке, вошел в первую комнату, служившую гостиной. Из спальни вышла заспанная Марта в цветастом халатике, наброшенном на голое тело. Увидев юного соседа, она лениво потянулась так, что халат распахнулся, и, глядя на Тёму маслеными глазками, кокетливо улыбнулась:
– Ага! Это ты, молодой человек? Ну, и чего тебе от меня надобно? Может, попрощаться зашел? А я… отдыхаю вот…
Поручение матери тут же вылетело из головы. Тело покрылось липким потом. Он молча стоял, не отрывая горящего взгляда от полной груди Марты с острыми сосками.
– Что, малыш, очень хочется попробовать? – даже не думая запахнуть халат, хриплым шепотом произнесла Марта, приблизившись к нему вплотную. – А женилка у тебя уже выросла?
Тёма от смущения и враз завладевшего им страстного желания лишь молча сопел. Ростом он уже был выше Марты, и у него так оттопырились брюки, что она, бросив на них смеющийся взгляд, протянула руку и, бесстыдно пощупав ширинку, возбужденно предложила:
– Мы можем сейчас это проверить. Ты хочешь?
Не дожидаясь ответа, Марта увлекла Тёму в спальню. Там она подвела его к кровати, проворно расстегнула брюки и, обняв, повалилась на спину, увлекая за собой. Тёма попытался действовать самостоятельно, но у него ничего не получалось.
– Да ты, я вижу, совсем еще несмысленыш, – ласково прошептала Марта. – Погоди, не спеши! Я тебе помогу.
Очень нежно своими руками она заправила в себя его вздыбленную плоть, и, двинувшись вглубь, в вожделенные жаркие недра, Тёма впервые ощутил, какое волшебное наслаждение дает обладание женщиной. Однако счастье это длилось недолго. Голос Анны Михеевны за дверью спросил:
– Марточка, Тёма у тебя? Я несу борщ, а он у меня недосолен.
Тёму как ветром сдуло с Марты. Весь его любовный пыл сразу погас. Он поспешно натянул брюки и смущенно пробормотал:
– Она меня к тебе за солью послала.
– Ну, и чего ты так растерялся, дурашка? Матери испугался? – с недовольной миной бросила Марта, но поднялась и пошла доставать соль.
А провожая, уже со спокойным упреком сказала:
– Был бы ты повзрослей, так запер бы дверь и довел дело до конца. Уважил бы женщину. Да не тушуйся ты так. Ничего страшного. Попозже можем повторить!
Однако повторить им уже не пришлось. На следующий день Марта уехала, и вновь они увиделись лишь после окончания войны.
Глава 8
Родина-мать зовет
Несмотря на то, что в бой бросались все новые и новые силы, линия фронта неумолимо приближалась к Москве. Массированные налеты фашистской авиации продолжались, и, хотя враг был еще далеко, столица, отбивая атаки с воздуха, стала готовиться также к обороне своих наземных рубежей и к жизни в осаде. Войскам был отдан приказ остановить немцев под Москвой.
Вся жизнь столицы на ходу перестраивалась. Хотя ставка Верховного главнокомандующего оставалась в Кремле, а вернее, под землей, в глубоких бетонированных и прекрасно оборудованных катакомбах, многие правительственные учреждения переводились в глубокий тыл, в основном в город Куйбышев – бывшую Самару.
Московские заводы продолжали работать на нужды фронта, однако одновременно с этим часть их оборудования и трудового коллектива перебазировалась на Восток, и за Уралом, на голой степи вырастали новые оборонные предприятия. Из числа москвичей, не подлежащих призыву, создавалось многотысячное народное ополчение, готовое лечь костьми, но остановить врага на подступах к столице.
Очень популярным в это время стал плакат «Родина-мать зовет!», на котором пожилая женщина взмахом руки призывает сыновей грудью встать на защиту своего отечества. Трудовой энтузиазм москвичей, их железная воля одолеть превосходящего по силам врага и вера в победу просто поражали. Люди, не щадя сил, работали на заводах и фабриках, рыли окопы, сооружали вокруг города противотанковые заграждения, отбивались от налетов вражеской авиации и готовились к обороне в отрядах народного ополчения.
В обстановке всеобщей мобилизации Тёма не мог быть сторонним наблюдателем. Несмотря на категорический запрет матери, уже несколько раз пытался записаться в отряд комсомольцев, направляемых на рытье окопов в Подмосковье, но его нигде не принимали, хотя он везде прибавлял себе год, а то и два. Один раз его уже хотели зачислить, так как не хватало состава, но потребовали документы. Он соврал, что их ему не отдает мать, и, когда ей позвонили – обман раскрылся.
– И как тебе не стыдно так поступать? – горько упрекнула его Анна Михеевна. – Ведь и так на рытье окопов вот-вот пошлют Лелю. И тетю Инну направили на работу с иностранцами. Это значит, что бабушка Вера теперь будет жить с нами. Ты подумал об этом? Ты ведь сейчас мой единственный помощник и должен это понимать!
Пришлось Тёме смириться. Правда, вместе с соседским Володькой ночью он по-прежнему дежурил на крыше своего дома. Но днем, после того как отсыпался, просто изнывал от вынужденного безделья. Мать поручений давала мало: Леля все еще была дома, хотя уже было известно, что их комсомольский отряд вот-вот пошлют куда-то под Можайск.
Неожиданно закончились и его дежурства на крыше. Соседи Алексеевы срочно эвакуировались с предприятием, на котором работал Глава семьи, и оставшегося без напарника Тёму отчислили из дружины. Теперь вместо них ночью дежурила другая пара. Кончалось лето, скоро надо было идти в седьмой класс, и он отпросился у матери на недельку съездить в Лосинку, чтобы проведать деда с бабушкой и отдохнуть перед школой.
– Хорошо, поезжай, – неохотно согласилась Анна Михеевна. – Но если будут отправлять Лелю, я тебя вызову телеграммой.
* * *
Вопреки ожиданиям, приезд в Лосинку оказался безрадостным. Там он застал целый лазарет. Дед Илья, всегда отличавшийся железным здоровьем, лежал пластом, у него был инсульт, как говорили соседи: кондрашка хватил. Он был частично парализован, неразборчиво произносил слова и его трудно было понимать. А рядом, тоже почти не вставая, тяжело хворала мать Николки, у нее была какая-то непонятная болезнь, по «женской части». К тому же Николка Коршунов ходил учиться в сапожную мастерскую, чтобы иметь рабочую продуктовую карточку, по которой лучше отоваривали.
Привыкший в гостях у деда с бабушкой ни о чем не заботиться Тёма ничего съестного не привез. У него и в мыслях не было, что они голодают. Об этом не подумала и Анна Михеевна, зная, что дед Илья, кроме того, что в столярной мастерской получает рабочую карточку, подрабатывает еще, мастеря и ремонтируя мебель, и бабушка Ада может покупать еду на рынке. Однако теперь обе семьи, потеряв кормильцев, жили впроголодь.
Особенно туго приходилось семье милиционера. Бабе Аде помогал наезжавший время от времени младший сын Дима. Его, студента-путейца, взяли в железнодорожные войска, и он сопровождал эшелоны, шедшие на фронт и в тыл. А когда призвали в армию соседа Коршунова, его жене и сыну стало совсем худо. Видно, и у «дяди Степы» были побочные заработки, потому что до войны они жили в достатке. Теперь же, когда тяжело больная мать не всегда могла что-то сготовить и постирать, Николка ходил голодный и ему было не до дружеского общения.
– От отца месяц как нет писем, – мрачно пожаловался он Тёме. – Но вроде его не убило. Так сказал сержант, который без ноги вернулся. Говорит, что их обоих тяжело ранило в одном бою.
– Тогда почему не пишет? – удивился Тёма. – Тот же боец вернулся, и твой отец, наверное, уже поправляется.
– Если б поправлялся, то написал бы. Папка нас любит! – ответил Николка с мрачной убежденностью. – Думаю, память у него отшибло или еще что. Но только плохо ему, если живой. Говорят, таких в глубокий тыл отправляют. – Он тяжело вздохнул и мечтательно произнес: – Вот бы его найти! Лишь бы живой остался! Ничего, если калека, ведь за родину ж пострадал. Я бы и работал, и за ним бы ухаживал, – и с гордостью добавил: – Мне уже, Тёмка, дают самостоятельно сапоги тачать!
Бабушка Ада все свое внимание уделяла больному и, забыв прежние разногласия, очень заботливо за ним ухаживала. На Тёму у нее не оставалось ни сил, ни времени, а учитывая то, что ей нечем было кормить внука, его присутствие явно было в тягость. Она на это даже не намекала, но Тёма все понял и с облегчением вздохнул, когда от матери пришла телеграмма. Мать звала его срочно вернуться домой, чтобы успеть проводить Лелю.
* * *
Тёма любил и уважал свою старшую сестру, хотя с самого раннего детства их отношения тесной дружбой не отличались. Сказывалась разница в возрасте и складе характера. Он был открыт и общителен, а она – сдержанна и замкнута. Кроме того, этому мешала изрядная доля ревности из-за неравного отношения к ним родителей. То ли потому, что Леля была их первенцем, то ли потому, что старше его и серьезнее, но ее приоритет всегда был незыблем. Леле всегда и во всем отдавалось предпочтение, ее больше баловали, никогда не наказывали и постоянно ставили Тёме в пример.
Во многом это было справедливо, так как Леля была тихой девочкой, вела себя образцово, и никто на нее не жаловался. Тёма же дрался с ребятами, рвал одежду и иногда мячом попадал в соседское стекло. Но зато и успехов у него было намного больше! Разве мало было того, что учился на одни пятерки, а школьные успехи сестры оставляли желать лучшего? Такая разница в отношении к ним родителей казалась ему несправедливой, но он свою ревность не выдавал, и никогда на это не жаловался. Тем более что сам считал свою сестру самой примерной и красивой девочкой в их районе.
И правда, небольшого росточка, но очень складненькая, Леля, в отличие от грубоватых соседских девчонок, в детстве напоминала белокурого ангелочка. Этому сходству способствовали матовая кожа, правильный овал лица и большие небесно-голубые глаза. С возрастом волосы у нее немного потемнели, но она, пожалуй, стала еще краше. Особенно ей шло то, что она не кичилась своей красотой, и ее поведение по-прежнему оставалось тихим и скромным.
Тёма приехал домой как раз в тот момент, когда у Лели сборы подходили к концу. Брала она с собой только рюкзак, и поэтому надо было особенно тщательно отобрать все, что могло понадобиться в полевых условиях. Трудно было себе представить, как это слабая и нежненькая, освобожденная от занятий по физкультуре девушка сможет целый день орудовать лопатой, копая землю для блиндажей и окопов.
Когда же они с мамой проводили Лелю до места сбора комсомольского строительного отряда, Тёма поразился еще больше. По сравнению со своими сверстницами сестра выглядела просто крепышкой. Некоторые девушки имели чахлый и болезненный вид, а те несколько парней, которых он заметил в их отряде, были настоящими доходягами.
– Неужели эти дохляки способны махать лопатой? – презрительно спросил Тёма. – По-моему, они еще слабей, чем девчонки.
– Эти ребята серьезно больны. Поэтому их и не взяли в армию, – объяснила Леля. – У кого туберкулез, у кого еще что.
– Ну и сидели бы тогда дома! – сердито обронил Тёма. – От них же пользы никакой. Еще загнутся там, и вам хлопот добавят!
– А кто тогда окопы копать будет? Одни девчонки? – огрызнулась Леля. – Вот они так не считают, хоть и больные. Говорят, что будут копать, сколько сил хватит. Если помрут, то ведь и здоровые на фронте гибнут! В общем, эти ребята – настоящие комсомольцы. Как Павка Корчагин!
Книгу Николая Островского «Как закалялась сталь» Тёма знал наизусть, и слова сестры произвели на него впечатление. Совсем другими глазами посмотрел он на этих самоотверженных «доходяг», и теперь они показались ему очень славными ребятами.
– Все-таки это неправильно, что в ваши отряды не берут моложе по возрасту, – посетовал он. – От таких, как я, было бы куда больше толку, чем от тебя и этих инвалидов!
– Не торопись, Тёмка! Ты еще все успеешь, – с неожиданной теплотой сказала Леля. – Думаю, эта война скоро не кончится. Наверняка тебе и повоевать придется!
Она ласково взъерошила ему волосы и мягко попросила:
– Ты уж не бросай маму! Помогай ей, чем только можешь. Один ведь у нее остаешься!
– Ну что ты, Леля? – всполошился Тёма. – Вы с папой обязательно вернетесь! Не смей думать ни о чем плохом!
– Все ведь может случиться. Сам знаешь, как прут немцы! Говорят, они уже подошли к Ржеву. Да и папу все время бомбят.
– Нас тут тоже бомбят. На то война! – резонно возразил Тёма.
– Ну что же, давай, братик, на всякий случай попрощаемся!
Она порывисто обняла его и крепко поцеловала. Потом подошла проститься к матери. Раздалась команда, и комсомольский отряд из бывших десятиклассников вытянулся в разношерстную колонну. Очень грустно было видеть всегда красиво и опрятно одетую Лелю в мешковатых спортивных шароварах и старой маминой куртке, которая была ей явно велика. Да и остальные выглядели не лучше.
Появилось школьное и комсомольское начальство, были произнесены надлежащие патриотические речи, и колонна двинулась к ожидавшим ее грузовым автомашинам. Послышался чей-то материнский плач. В колонне многие крепились изо всех сил, чтобы тоже не зарыдать, и было видно, как по щекам у девушек катятся слезы.
Ведь и правда, никто не знал, удастся ли им увидеться вновь!
* * *
Вскоре пришлось провожать в дальний путь Инну. С Тёминой помощью, она перевезла бабушку Веру к ним на Покровку, поселив в маленькой комнатке, которую раньше занимала Леля. И произошло это не из-за бомбардировок, а совсем по другой причине.
Молодая и красивая тетя Инна была любимицей матери. Она успешно окончила институт связи, получив диплом с отличием, и была принята в аспирантуру. Живая и остроумная, была душою компании, прекрасно играя на пианино и по слуху легко подбирая все модные мелодии. В совершенстве владела английским. Ее приняли в партию, перед ней открывалась блестящая научная карьера, но она неожиданно выбрала совсем иной жизненный путь.
– Не могу понять, Инночка, – допытывалась Анна Михеевна. – Почему ты бросила аспирантуру? Все говорили, что ты быстро защитишь диссертацию и пророчили тебе большое будущее. Только не лукавь, что тебя обязали по партийной линии!
– Это правда: мне в парткоме настойчиво предложили эту работу, так как хорошо знаю английский. Ты сама виновата, раз научила меня по-английски разговаривать, – шутливо упрекнула ее Инна. – Но если по-честному, то, конечно, я могла от нее отмотаться, – уже серьезно призналась она сестре. – Просто так сложились мои обстоятельства. Уж очень противно было, – досадливо поморщилась Инна. – Мой руководитель, старый козел, вполне откровенно ко мне лез и дал понять, что без этого, – она брезгливо поморщилась, – моя научная карьера не состоится. Он хоть и похотливый старикашка, но большой ученый, и в нашей области его слово – закон!
– Да уж! Теперь все ясно. Но почему ты согласилась на работу, не связанную со своей специальностью?
– Ну, положим, моя специальность – ходовая и еще может пригодиться. Но то, чем я сейчас занимаюсь, намного интереснее, – увлеченно объяснила Инна и не удержалась от пафоса: – А главное, сейчас это важнее для нашей победы. – Она немного помолчала, как бы решая, стоит ли посвящать сестру, но все же открыла суть своей новой работы.
– Если ты думаешь, что я – простая переводчица у секретаря австралийской миссии Генри Уилсона, то ошибаешься. Меня направили туда в качестве референта по связям с правительственными органами: моя задача – обеспечить, чтобы они были самыми дружественными.
– Но надеюсь, не любовными? – полушутя спросила Анна Михеевна, пытливо взглянув на сестру. – Это же не входит в твое партийное задание?
– Почему бы нет? – улыбнулась ей Инна. – Я свободная женщина, и мой новый шеф, Генри Уилсон, еще молод и очень даже интересный мужчина. Если полюбит меня, полюбит и нашу страну! – Видимо, Инна решила просветить сестру. – Сейчас происходят очень важные события: оформляется наш союз с западными странами. Наконец-то они поняли, что им без нас фашизм не победить. Даже премьер-министр Англии Черчилль, лютый враг советской России, – она усмехнулась, – шлет сейчас Сталину дружеские письма с предложениями о взаимопомощи. Старый лис отлично сознает: если Гитлеру удастся нас одолеть, то и им конец!
– Понимаю, – кивнула Анна Михеевна и, опасливо взглянув на сестру, спросила: – У тебя, наверное, взяли подписку – обо всем, что делают австралийцы, сообщать куда надо? Неужто, Инночка, ты стала, – не удержавшись, она поморщилась, – сексотом?
– На то и заводят секретных агентов, чтобы о них никто не знал, – отшутилась Инна. – Но в одном можешь не сомневаться: если я в Генри не разочаруюсь, то скорее укачу в далекую Австралию, чем буду на него стучать!
– Неужели у тебя уже… с ним, – Анна Михеевна не хотел верить тому, что услышала, – да так быстро? Австралия же на краю света, и этот Уилсон наверняка женат. Что ты о нем знаешь?
– Почти ничего, кроме главного: это мой мужчина! – с веселой небрежностью отрезала Инна. – Надеюсь, ты не станешь меня воспитывать, Анечка? Я ведь уже большая девочка.
Такой решительный отпор возымел действие, и старшая сестра оставила все попытки ее образумить. Вскоре Тёма воочию убедился, что его тетя «спуталась» с иностранцем. Хотя бабушка Вера жила вместе с ними, Инна по-прежнему ночевала у себя на Чистых прудах, а на Покровку приходила, чтобы помочь лишь вечером, после работы. Как-то утром Анна Михеевна послала к ней Тёму за лекарством для бабушки. Тогда-то он и обнаружил там австралийского дипломата. Тот был в полосатой пижаме, и смятая постель красноречиво свидетельствовала о том, что он провел здесь целую ночь.
Генри Уилсон был высок и по-спортивному подтянут. Его нельзя было назвать красивым, он был длинноносым очкариком, и в мелко вьющихся рыжеватых волосах просвечивала большая лысина. И все же он располагал к себе с первого взгляда всем своим добродушным видом, веселым взглядом и широкой белозубой улыбкой.
Тёме Генри понравился бы, если бы связь наших граждан с иностранцами не считалась в то время такой предосудительной. Он сухо поздоровался с новым ухажером Инны и, получив лекарство, тут же ретировался. Ему очень хотелось высказать тетке протест, но, не зная, как это сделать – то ли прямо в лицо, то ли с помощью матери, – Тёма тянул, пока все не решилось само собой. Австралийскую миссию, вслед за правительством, перевели в Куйбышев, и они надолго расстались с его грешной тетей.
* * *
Совершенно неожиданно, без предупреждения, домой прибыл отец. Сергей Ильич получил новое назначение – начальником фронтового эвакогоспиталя, и несколько дней ему предстояло решать организационные вопросы. Этим он занимался с утра до позднего вечера, но, когда приходил домой, они с Анной Михеевной еще долго с тревогой обсуждали сложившееся положение. А волноваться было из-за чего.
– Какие меры ни принимаем, а немцы все прут и прут. Правда, у Можайска их удалось задержать, но надолго ли? У них все еще большое превосходство. Ты и не представляешь, Анечка, какие мы несем потери. Сколько уже народу погибло! Скорее бы наступила зима!
– Это почему? – не поняла его жена. – Что может изменить зима?
– Когда выпадет снег и грянут морозы, нашим станет полегче, – убежденно сказал Сергей Ильич. – Мы ведь к этому привыкли, а вот немцам воевать в таких условиях будет плохо. Завязнут они в нашем бездорожье и сугробах! Что с Лелей? – Он помолчал. – Не хотел тебе говорить, но и молчать не могу. Давно получала от нее весточку?
– А что случилось? – встревожилась Анна Михеевна. – Третьего дня заходил паренек из ее отряда. Освободили по болезни. Жаловался, что работы много и кормят плохо. А она – молодец, в записке, что прислала, нюни не распускала!
– Когда сюда ехал, доставили раненых из-под Ржева, они говорят, что немцы прорвали фронт. Я уже написал Борису. Попросил, чтобы послал туда кого-нибудь и, если надо будет, выручил бы племянницу.
– Думаешь, он сможет? – с надеждой посмотрела на него жена.
– Он возводит укрепления на ближних подступах к Москве, где-то под Волоколамском. Это не так далеко, и ты знаешь Борю. Сделает все, что сможет!
– Скажи прямо, Сережа, ты боишься, что наши отступят и бросят ребятишек на произвол судьбы? – перепугалась Анна Михеевна.
– Очень боюсь!
– Значит, остается уповать на Бога? – На глаза ее навернулись слезы.
– Попробуй, раз в него веруешь, – хмуро буркнул Сергей Ильич. – Но я больше надеюсь на Бориса. И утри слезы! Они-то точно не помогут!
– Ну да, ты ведь коммунист, – всхлипнула, послушно доставая носовой платочек жена. – Не подавал еще заявления, чтоб восстановили?
Сергей Ильич рад был сменить тему разговора.
– С этим, видно, придется повременить. Мне ведь не восстанавливаться, а заново вступать придется, – объяснил он. – На фронте сейчас многих принимают в партию. Прямо перед боем. Но нужны рекомендации.
– А у тебя их нет? – огорчилась Анна Михеевна.
– Не хватает всего лишь одной, но получить ее не просто. Мне обещал дать ее комиссар нашего поезда. Но он, бедняга, погиб, когда нас в последний раз бомбили. – Он снова мрачно задумался и, видимо приняв решение, сказал: – Сейчас у меня более важные заботы: о вас, дорогие мои! Наше дело мужское – жизнью рисковать, и я к этому привык на фронте еще в Первую мировую. Но не смогу спокойно работать, если вы не будете в безопасности.
– Да какая же нам, по сравнению с тобой, грозит опасность? – несогласно посмотрела на него Анна Михеевна. – Мы же находимся в тылу!
– Немцы рвутся к Москве, и не сегодня-завтра она может стать фронтовым городом. Усилятся бомбежки, может начаться артиллерийский обстрел. Населению грозит голод. Зачем же так рисковать?
– Ты хочешь сказать, Сережа, что нам надо будет отправиться в эвакуацию? А как же Леля?
– Вам необходимо на время уехать из Москвы! Пока не минует непосредственная угроза столице. А Леле ты здесь все равно ничем не можешь помочь, – добавил, чтобы успокоить. – Мы с Борей разыщем ее и пришлем к вам! – И с любовью взглянув на жену, мягко заключил: – Будем считать этот вопрос решенным, Анечка. Я перед отъездом на фронт все устрою. Мне обещали включить вас в списки эвакуируемых в Уфу. Туда отправят семьи работников Минздрава и Академии наук. Попробую уговорить и своих стариков, хотя вряд ли это удастся из-за тяжелого состояния отца.
