Текст книги "Рядом с нами"

Автор книги: Семен Нариньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

КВАДРАТУРА КРУГА

В нашем спортивном доме квартирует много народу. Здесь есть жильцы временные и постоянные. Но не о них, людях честных и уважаемых, пользующихся правом постоянной прописки, будет идти речь в этих заметках. Мы намереваемся посвятить свое слово «коечникам» и «ночлежникам», которые въехали в наш спортивный дом через черный ход и живут на чужой площади как ни в чем не бывало, пользуясь всеми удобствами.

Каждый участник этого своеобразного смотра имеет краткую, но точную характеристику, составленную нами по записям в домовой книге, актам дисциплинарной комиссии и по свидетельским показаниям соседей по квартире.

Итак, мы начинаем наш разговор с категории самых тяжелых атлетов.

Глеб ТУРУСОВ. Рост – 195 сантиметров, вес – 125 килограммов. Спортсмен-новатор. Блестяще пользуется спринтом в вольной и классической борьбе. Резвость, показанная Г. Турусовым в беге с ковра от своего противника, пока еще никем не перекрыта. Особенно высокие достижения продемонстрировал Турусов на последних соревнованиях. Взяв старт из положения «партера», борец-спринтер пересекал трехметровую дистанцию ковра на четвереньках за ноль целых и две десятых секунды. В трех схватках Глеб Турусов прополз в общей сложности два километра четыреста метров, набрав максимальное количество проигранных очков.

Сергей ЭРИВАНЦЕВ. Тоже новатор и тоже 125 килограммов веса. В отличие от Турусова Эриванцев не бегает, а упорно стоит на одном месте. По природным данным Эриванцев – «гигант-самородок», по занимаемому положению – баловень и фаворит товарища Мосяцкого, председателя добровольного спортивного общества "Круг".

Последние три года «гигант-самородок» безвыездно совершенствуется при содействии двух тренеров и трех массажистов на одном из кавказских курортов.

Санаторный образ жизни будущего штангиста начал уже давать первые ощутительные результаты. Так, например, рывок левой Сергея Эриванцева обошелся спортобществу в 53 200 рублей. Толчок правой – в 57 300 рублей. А жим двумя – ровно в 60 000.

Сколько сумеет выжать «гигант-самородок» из кассы своего общества дополнительно, покажет ближайшее будущее.

Олег СУУКСЫНОВ. Инструктор-методист высокогорной альпинистской секции общества «Круг». Рабочее время Сууксынова делится на две равные половины. Одну он проводит на Северной трибуне стадиона «Динамо», вторую – на южном берегу Черного моря. В этом году инструктор-методист совершил уже шесть туристских переходов по труднопроходимому маршруту: Москва – Сочи – Гагра – Сухуми. Два «перехода» он проделал в скором поезде, один – в легковой машине и три – в экспрессе. Следует отметить мужественное поведение Сууксынова во время последнего перехода. Инструктор-методист после долгой душевной борьбы согласился наконец оплатить проезд жены в экспрессе за свой личный счет.

Григорий ДУДУКИН. Левый полузащитник. Сторонник ультракрайних воззрений на игру в ножной мяч.

В прошлом сезоне Дудукин вбил вместе с мячом в ворота противника три коленные чашечки, семь ребер и два шейных позвонка своих противников. Подбить итоги «текущей» деятельности левого полузащитника мы пока по можем, так как последний продолжает еще, к сожалению, свою браконьерскую деятельность на футбольном поле.

Корней Иванович МОСЯЦКИЙ. Шеф «Круга» и покровитель Дудукина и Эриванцева. В годы своего детства К. И. Мосяцкий болел золотухой. В более зрелом возрасте он заведовал овощехранилищем, в котором умудрился сгноить около семисот тонн отборного картофеля.

Два года назад Корней Иванович был назначен впопыхах председателем спортивного общества «Круг», в каковой должности и оказался забытым до сего времени. Из всех спортивных игр Мосяцкий хорошо знаком только с настольными. По субботам играет в преферанс, но без мизера. Корней Иванович является принципиальным противником последнего.

Завтракает Мосяцкий в кафе «Спорт», обедает в ресторане «Динамо». Из закусок предпочитает салат «оливье». Что касается спортивных задач возглавляемого им общества, об оных имеет весьма смутное представление.

Владимир ДУГАНОВ. Он же дядя Вова. Мастер биты. Добился больших успехов в борьбе с двумя городошными фигурами: "бабушка в окошке" и «гуси-лебеди». В этом году дядя Вова выбил в общей сложности 2 540 городков и выпил 3 780 кружек пива. Это про него спортсмены сложили песенку:

 
Мы видели Дуганова,
Дуганова не пьяного.
Дуганова не пьяного?
Значит, не Дуганова.
 

Аполлон Игнатьевич КУРОСЛЕПОВ. Руководитель секции спортивных игр. Держится на руководящей должности главным образом из-за красивого почерка. Аполлон Игнатьевич является автором ста протестов и двухсот челобитных. Бурная каллиграфическая деятельность Курослепова свидетельствует о том, что руководящие деятели спортивного общества «Круг» не прочь компенсировать свои неудачи на зеленом поле более легкими победами за зеленым сукном всяких конфликтных комиссий.

Умер Курослепов на посту главного судьи соревнований по плаванию. Солнечное утро никак не предвещало трагической развязки. Аполлон Игнатьевич за пять минут до начала матча выехал на лодке к пловцам, чтобы дать им кое-какие руководящие указания. Однако в самый патетический момент речи Курослепова легкая, шальная волна ударила в борт лодки. Аполлон Игнатьевич пошел ко дну, прежде чем ему успели оказать помощь. Как выяснилось потом, главный судья по плаванию сам не умел плавать не только кролем или баттерфляем, но даже простыми саженками.

Артем СВИСТУНОВ. Судья. При судействе имел обыкновение ориентироваться не на футбольные правила, а на ныне уже покойного руководящего товарища Курослепова. Ввиду того, что своего собственного мнения Свистунов никогда не имел, он всегда подсуживал той команде, к которой благоволил Аполлон Игнатьевич.

Артему Свистунову принадлежит нижеследующий афоризм: "Для того, чтобы выигрыш стал проигрышем, нужно за пять минут до конца матча свистнуть три неправильных "вне игры" и назначить всего один сомнительный одиннадцатиметровый удар".

* * *

Краткой характеристикой Свистунова мы заканчиваем смотр спортивных неудачников.

В нашем повествовании, как, очевидно, заметил читатель, были и свои происшествия и свои жертвы. Погиб, к примеру, Аполлон Игнатьевич Курослепов. Однако гибель Аполлона Игнатьевича не должна сеять в наших рядах благодушных иллюзий. Мы утопили Курослепова сегодня, он может снова всплыть на поверхность завтра. И завтра же какой-нибудь недалекий спортивный деятель снова бросит ему «Круг» для спасения.

1948 г.

ДЯДЕНЬКА, ДАЙ ПРИКУРИТЬ…

Сын моего соседа Миша устроил на днях банкет по случаю благополучного перехода из седьмого класса в восьмой. На банкет были приглашены только самые близкие из Мишиных товарищей: редактор школьной газеты, двое мальчиков с нашего двора и двоюродный брат Миши – Леня, левый крайний детской футбольной команды стадиона «Строитель». Вечером, когда Мишины родители возвратились с работы домой, гости были уже в явно блаженном состоянии и нестройно подтягивали вслед за несовершеннолетним хозяином «Шумел камыш, деревья гнулись…»

Хор подвыпивших подростков представлял довольно противное зрелище, и Мишина мама при виде этого зрелища сначала заохала, потом часто-часто заморгала и, наконец, заплакала. Мишин папа был скроен значительно крепче. Папа не стал охать. Он подошел к стене и снял с гвоздя толстый солдатский ремень. И хотя сыну было не семь лет, а пятнадцать и он давно уже не был порот, папа отстегал его в этот вечер. Воспользовавшись правом родного дяди, папа прошелся несколько раз также и по спине левого крайнего детской команды "Строитель".

Переход в восьмой класс – совсем немаловажное событие в жизни пятнадцатилетнего человека, и тот факт, что Миша решил отметить это событие, вряд ли должен вызывать наше удивление. Отметить событие следовало. Но как?

– Конечно, по-настоящему, – сказали Мишины товарищи.

А левый крайний, этот самый почетный из гостей, прямо показал себе за галстук и с видом бывалого выпивохи многозначительно щелкнул языком.

Миша, зная крутой нрав своего родителя, пробовал перевести разговор на чай с пирожными. Но гость оказался дошлым. Гостю пришла в голову фантазия устроить вечер совсем как у взрослых, и Мише волей-неволей пришлось отправиться на угол, в магазин «Гастроном», и истратить там все свои сбережения, предназначавшиеся с давних пор на покупку часов.

Я разговаривал с Мишей через два дня после злополучных событий, когда страсти в соседней квартире улеглись и новоиспеченный восьмиклассник мог откровенно рассказать мне о своем грехопадении. Я слушал Мишу и удивлялся не столько форме самого банкета – мало ли какие фантазии могут взбрести в головы пятерых мальчишек! – меня возмущало то, что эти самые мальчишки, попав в соблазн и во искушение, не были вовремя ограждены от грехопадения людьми взрослыми. А такая возможность была. Первым мог сделать это доброе дело продавец "Гастронома".

Я был в «Гастрономе» и видел этого продавца. Сначала он произвел на меня хорошее впечатление. Высокий, благообразный человек лет пятидесяти. Как знать, может быть, дома у него было несколько собственных сорванцов, которых он в свободное от торговли время заботливо наставлял на праведный путь в жизни. А вот здесь, за прилавком, этот самый продавец, к сожалению, уже не помнил о своей принадлежности к почетному сословию родителей.

Я спросил:

– Почему в магазине продают водку несовершеннолетним?

Этот простой вопрос удивил продавца и завмага.

– У нас не детский сад, а «Гастроном», и мы люди коммерческие, – сказал завмаг. – Если у человека выбит чек и припасена исправная посуда, то мы обязаны дать ему то, что он требует.

– А своему ребенку вы тоже даете все, что он требует?

Завмаг засопел, покраснел, и вместо него ответил продавец:

– Свой не в счет.

Нет, в счет! Советский человек должен радеть о правильном воспитании как своего, так и чужого ребенка. Соблазнов вокруг много. В том же самом «Гастрономе» любой подросток может без всяких помех купить не только вино, но и папиросы. Выбор здесь большой. Есть деньги – бери пачку, мало денег – покупай штучные. И вот маленький человечишка, не умеющий еще навести порядок под собственным носом, тянется к прохожему:

– Дяденька, дай прикурить!

И дяденька делится огоньком, часто даже не поворачивая головы к просящему, не думая о нем.

– Угощайся, разве мне жалко?

А жалеть надо. Не спичку жалеть, а мальчишку, ибо кому-кому, а курильщику-то ведь хорошо известно, какое пагубное влияние оказывает никотин на неокрепший детский организм. Но дело не только в никотине.

Попробуйте как-нибудь вечером пойти со своим сыном или дочкой в кино, скажем, на такой безобидный фильм, как «Конек-горбунок». Вас не пустят. Билетерша извинится и скажет:

– Приходите завтра днем.

– Почему?

– Приказ горсовета.

Есть такой приказ, который делит сутки на две части: день – детям, вечер – взрослым. Правильное деление. Детям нечего смотреть фильмы, которые предназначены для взрослых. Этот приказ делал большое и доброе дело до тех пор, пока днем демонстрировались фильмы по специально утвержденной программе. Но вот с недавних пор некоторые директора кинотеатров явно в коммерческих целях начали крутить днем «боевики», никак не рассчитанные на детскую аудиторию.

На днях я был на одном таком сеансе в кинотеатре «Колизей». Время каникулярное, зал полон школьников, а на экране «Риголетто» – заграничный фильм, смакующий амурные похождения оперного герцога. В опере есть хотя бы музыка Верди, а здесь ничего, кроме пошлости. Я спросил билетершу, почему она пустила в зал детей.

– А днем это не запрещается, – ответила билетерша.

Подошел директор кинотеатра и вместо того, чтобы сделать замечание билетерше, сделал его мне:

– Воспитывайте своего собственного сына, а о чужих, гражданин, не печальтесь.

Воспитывать нужно не только своего сына, как думает директор кинотеатра. За правильное воспитание детей морально отвечает каждый из нас, и кто бы ты ни был и где бы ты ни был – на улице, в трамвае, в кино, в магазине, – дети должны всегда видеть и уважать в тебе строгого и любящего старшего. А роль старшего определяется не только родственными признаками.

Плох тот отец, который дома читает сыну проповеди о вреде табака, а на улице прикуривает папиросу от одной спички со школьником.

1948 г.

МЯГКИЙ ЗНАК

Весь этот год Григорий Рыбасов работал комсоргом химического комбината, весь год райком числил его одним из лучших своих активистов. И вдруг на лучшего поступила жалоба. Несколько комсомольцев аппаратного цеха в коротком письме в редакцию сильно раскритиковали своего комсорга. За что? Может быть, Рыбасов был сух в разговоре с этими комсомольцами, излишне требователен к ним? В том-то и дело, что нет. Авторы письма жаловались не на строгость своего комсорга, а на его излишнюю доброту.

Обвинение, предъявленное Рыбасову, было столь необычного свойства, что мы решили посоветоваться с местной организацией.

Междугородная телефонная станция приняла заказ редакции, и уже через пять минут мы услышали на другом конце провода далекий голос секретаря райкома комсомола.

– Кого критиковать, Рыбасова? А стоит ли? – спрашивал секретарь, стараясь вызволить своего комсорга из беды. – Парень он смирный, не пьет, не курит…

– Что, что?

– Не пьет, – повторил наш собеседник и для большей убедительности стал диктовать по буквам: – Николай, Елена, Павел, мягкий знак…

В этом месте секретарь райкома, по-видимому, понял, что говорит не то, что нужно, смущенно закашлял и замолчал.

Это молчание только подхлестнуло наше любопытство, и мы решили посмотреть, как выглядит активист, о котором нельзя сказать ничего хорошего, кроме того, что он смирный и некурящий.

Три часа езды в вагоне пригородного поезда – и вот мы сидим с Григорием Рыбасовым в его собственном кабинете. Кабинет чистенький. Стол, стулья, половички – все это аккуратно стоит и лежит на своих местах. А за столом – такой же чистенький и аккуратный молодой человек. Движения у него ровные, спокойные. Прежде чем подписать протокол, он тщательно разглядывает на свет перо, осторожно макает его в чернильницу, затем для пробы раза три проводит этим пером по специально приготовленному клочку бумаги и, только убедившись, что все в порядке, ставит свою подпись.

С людьми Григорий Рыбасов беседовал точно так же: ровно, осмотрительно, без клякс и помарок. С кем бы ни говорил Рыбасов и о чем бы он ни говорил, его голос всегда держался только на среднем регистре. Ни разу он не вспылит, ни разу не наморщит лоб.

В первый день приезда мне казалось, что это от характера, а вот ко дню отъезда я уже знал твердо, что средний регистр определялся не только характером.

– Видишь, я бы рад помочь, да боюсь начальника цеха, он будет против, – говорил комсорг пришедшей к нему девушке.

И для того, чтобы у девушки не оставалась никакого сомнения в его добрых намерениях, комсорг тут же соединялся по телефону с этим начальником и говорил ему:

– Михаил Егорович, не назначайте, пожалуйста, Клашу Кустылкину во вторую смену. У нее заболела бабка.

Комсорг уговаривал начальника цеха, хотя ему хорошо было известно, что Кустылкина попросила перевести ее в другую смену вовсе не из-за больной бабки, а из-за директора клуба, назначившего на этой неделе три танцевальных вечера, на которых Клаше очень хотелось побывать.

Зашел в комитет Митя Халбеков поговорить насчет получения простыней. Комсорг и Мите сказал:

– Я – за!

– То есть как "за"?

Я уже слышал про этого Митю. Он был из той самой тройки «мушкетеров», которые жили в голубеньком доме с мезонином, отведенном еще десять лет назад под интернат заводских учеников. «Мушкетеры» в свое время тоже были учениками. Но это было давно. Их товарищи еще в сороковом году перешли на общие квартиры, а вот эта тройка каким-то образом застряла на детской половине. Жили «мушкетеры» на всем готовом: о дровах не думали, постельное белье не стирали, полы не подметали. Парни вытянулись под потолок, обзавелись модными усиками. Митя Халбеков уже второй год выплачивал алименты, а школьные няни по старой памяти все еще продолжали ухаживать за ним, как за неразумным дитятей.

Но вот в школу ФЗО назначили нового директора. Новый посмотрел на усатых постояльцев и сказал:

– Хватит, я против таких соседей.

И вот когда к голубенькому дому подъехал грузовик, чтобы перевезти вещи «мушкетеров» на новую квартиру, выяснилось, что перевозить, собственно, нечего. Восемь лет ребята вели уже самостоятельный образ жизни, а в личном хозяйстве у них не было до сего времени ни стола, ни стула, ни чашек, ни ложек.

– Да вы из чего же пить-есть собираетесь? – спросил новый директор.

– Из казенного.

– А женитесь, тогда как?

– Жена с собой принесет, – ответил Митя.

Новый директор только широко развел руками от удивления, но он не был злым человеком, этот директор. Он пожалел «мушкетеров» и одолжил им впредь до обзаведения самое необходимое: койки, матрацы, табуретки. А «мушкетеры» вместо того, чтобы поблагодарить за это школу, потребовали себе в подарок простыни, наволочки, пододеяльники, занавеси.

– Нет, дудки! – сказал директор. – Я против таких подарков. Деньги вы зарабатываете сейчас не маленькие, пойдите да купите себе и простыни и наволочки.

Но вместо того, чтобы пойти в магазин, «мушкетеры» отправились к Рыбасову.

– Чем черт не шутит, может, клюнет!

И клюнуло. Рыбасов, как всегда, сказал:

– Я – за!

Комсорг химического комбината был в душе, конечно, не «за», а «против». Но этот комсорг взял почему-то себе в привычку никогда и ни в чем не отказывать своим просителям. А в тех случаях, когда выполнить просьбу все же было нельзя, то Рыбасов не сам говорил «нет», а посылал ребят к начальнику цеха.

– Я бы рад помочь, да администрация против.

Если бы Рыбасов был не комсоргом, а начальником цеха, он сослался бы на директора завода; назначили бы его директором, он спрятался бы за спину министра.

Рыбасов вел себя в комсомольском комитете, как плохой адвокат. Он хотел всегда и при всех обстоятельствах выглядеть добрым и хорошим человеком. Поэтому-то он и разговаривал с каждым вполголоса. Но он не был ни добрым, ни хорошим, этот «добряк» за чужой счет. И как он ни старался, ему так и не удалось завоевать любовь у молодежи. Даже такие легкомысленные ребята, как «мушкетеры», и те не принимали Григория Рыбасова всерьез.

Последний день я провел на химическом комбинате вместе с секретарем райкома. Мы побывали в цехах, общежитиях, и вот, когда под вечер мы шли уже к вокзалу, секретарь сказал:

– Не быть Рыбасову больше комсоргом. Прокатят его ребята с шумом на отчетном собрании.

– За что? Парень он как будто смирный, не пьет, не курит.

– Что?

– Не пьет, – повторил я и стал диктовать по буквам: – Николай, Елена, Павел, мягкий знак…

– Вот именно, мягкий. Разве это комсорг? Так, ни Рыбасов, ни Мясов, – сказал секретарь, пытаясь скрыть за шуткой свое смущение.

1948 г.

НАСЛЕДНЫЙ ПРИНЦ

Когда Клеопатра Яковлевна, схватив синий зонт, в сильно взвинченном состоянии выскакивала из квартиры на улицу, все дворовые мальчишки уже знали, что сын Клеопатры Яковлевны Павлик снова серьезно проштрафился. Однако синий зонт предназначался не для проказника; Клеопатра Яковлевна – мальчишки звали ее проще: Кляпа Тряповна – влетала ураганом в школу и обрушивалась не на своего сына, а на директора. Мама не спрашивала, за что ее Пашенька оставлен в классе после уроков: за разбитое окно или за плохо написанный диктант. Мамин визит преследовал другую, менее благородную цель – уберечь во что бы то ни стало своего Пашеньку от заслуженного наказания.

Павлик Кислицын рос, мужал. Он давно уже перестал бегать в коротеньких штанишках, а мамин зонтик по-прежнему парил над его головой в виде доброго ангела-хранителя. На днях и мы имели счастье познакомиться с этим самым ангелом. Произошел этот случай при нижеследующих обстоятельствах.

Павел Кислицын окончил в этом году Институт связи. Как и всех прочих выпускников, его вызвали в министерство, чтобы поговорить о предстоящей работе. Но Павел на вызов не явился.

– Я не поеду работать в глухомань, – сказал он товарищам.

– То есть как "не поеду", а приказ?

– Приказ страшен для вас, а с моими родичами министр вряд ли захочет ссориться.

Комсомольцев возмутил такой разговор, и они написали письмо в газету. Прежде чем напечатать это письмо, мы решили побеседовать с молодым инженером и попросили его зайти в редакцию. Но вместо инженера к нам явилась его мать.

– Слышали, – сказала она, – что придумали в этом министерстве? Пашеньку отправляют куда-то на Урал. И кем? Простым телеграфистом.

– Не телеграфистом, а старшим инженером.

– Господи, какая разница! Они не имели никакого права.

– Ну, если говорить о формальном праве, то оно как раз на стороне министерства. Вашего сына пять лет учили в институте. Все это время государство помогало ему приобрести высшее образование, а теперь пора и вашему сыну помочь государству.

– Но почему не Москва, а Урал?

– Потому что Урал, как и Москва, является частью нашего государства.

– Пусть посылают туда кого угодно, только не Пашеньку.

– Почему?

– Как это "почему"? – удивилась Клеопатра Яковлевна. – Да хотя бы потому, что он сын Ивана Михайловича Кислицына. Вас, может быть, не осведомили об этом? Иван Михайлович – заслуженный деятель науки, лауреат. А они хотят отправить его единственного сына. И куда? В провинцию!

– Что же здесь странного? А разве сам Иван Михайлович начинал свою научную деятельность не в провинции?

– Как можно сравнивать! – всполошилась Клеопатра Яковлевна. – Иван Михайлович вышел из крестьянского сословия. Он был сыном простого казака.

– Сыну, значит, было можно, а внуку простого казака уже нельзя?

– У Пашеньки другое воспитание. Он вырос не в крестьянской семье, а в интеллигентной. Мальчик привык к сервису. У него всегда была отдельная комната, книги.

– Все это будет у него и на Урале.

– Как все? А машина у него будет?

– Не уверен.

– Вот видите, а в Москве Пашенька пользуется отцовской «Победой», как своей собственной.

– Но не может же ваш сын ездить всю жизнь на чужой машине?

– Вы правы. Мальчик должен иметь уже свою личную автомашину. Но вы не беспокойтесь: как только у нас будет возможность, Иван Михайлович купит ему такую.

Кляпа Тряповна могла выбить из равновесия кого угодно. Однако сердиться на нее не имело никакого смысла. Безрассудная любовь к сыну сделала эту женщину и смешной и нелепой. Меня больше занимал великовозрастный Пашенька, и я решил выяснить в разговоре с Клеопатрой Яковлевной, до каких пор этот молодой, здоровый парень намеревается жить под крылышком своих родителей в незавидной роли приживалки.

– Я воспитывала Пашеньку, – сказала Клеопатра Яковлевна, – по английской методе.

– А именно?

– До тридцати пяти лет молодой человек должен жить в свое удовольствие, а после он может подумать и о научной карьере.

– Вы уверены в том. что каждый англичанин имеет возможность бездельничать до тридцатипятилетнего возраста?

– Зачем же выражаться так грубо? Это совсем не безделье. Они играют в теннис, коллекционируют почтовые марки, совершенствуются в изучении иностранных языков. Лорд Маунбетен очень красиво рассказал про это в своем жизнеописании.

– Но ведь ваш сын не лорд, а комсомолец. Он внук простого русского крестьянина. Его отец всю жизнь провел в неустанном труде. И разве не трудом своим Иван Михайлович добился и высокого положения в науке и уважения своих сограждан?

– Ну и что же, что комсомолец? Пашенька ничего плохого не делает. Он только хочет пожить эти несколько лет в свое удовольствие.

– Настоящий комсомолец должен думать не только о своих удовольствиях, но и о своих обязанностях.

– Вы думаете, его могут исключить?

– Даже наверное.

– Но это же огорчит Пашеньку!

Клеопатра Яковлевна как-то растерянно огляделась вокруг, всхлипнула и, схватив свой зонт, стремительно выскочила из комнаты. Но стул в нашей комнате пустовал недолго. Часа через два она вновь появилась в редакции, по уже не одна, а в сопровождении полковника. Это был бравый, плотный мужчина со звездой Героя на кителе. Я принял его было сначала за отца Павла Кислицына, по это был не отец, а дядя.

– Ты, Клепочка, посиди пока в коридоре, – сказал полковник, – а мы с товарищем поговорим один на один.

Клеопатра Яковлевна попробовала было возразить, но бравый полковник окинул ее таким многозначительным взглядом, что Кляпа Тряповна беззвучно вышла из комнаты.

– Не знаю, как вы, – сказал полковник, – а я не могу находиться в обществе своей родной сестрицы больше пяти минут. На шестой я уже взрываюсь, начинаю шуметь и говорю только дерзости и глупости Не понимаю я Ивана Михайловича, как он умудряется ладить с этой женщиной.

– Жена – вот и ладит.

– Вы думаете, он внимательный супруг? Ничего подобного. Клепа прибежала от вас в пене и сразу устроила ему истерику. А он посмотрел, посвистел, повернулся на каблуках на сто восемьдесят градусов и ушел к себе в кабинет работать. Ну, зачем я притащился к вам в редакцию? Нашкодил-то его сын, а не мой. Ленив Иван Михайлович до семейных дел, вот где беда! Не был бы ленивым, он при своих связях давно бы Пашку в Москве пристроил. Ему только подойти к телефону да позвонить в министерство – и парню сразу бы сделали привилегию.

– А не кажется ли вам, что Иван Михайлович сознательно не хочет просить о такой привилегии?

– Как это "не хочет"? Сын у него не без способностей. Послушали бы вы, как он лопочет с девчонками по-французски: "Лямур…", "Тужур…".

– Простите, но я не разделяю ваших восторгов. Способности, по-моему, хороши тогда, когда они тратятся не на пустопорожнюю болтовню с девчонками, а отдаются человеком на благо своей Родины.

– Вы меня не агитируйте! – неожиданно загремел басом полковник. – Пашка хоть не большой подарок семье, а он мне все же родной племянник. Я сам позвоню министру. Пусть только посмеет отказать! Я всю войну воевал. У меня, дорогой товарищ, заслуги!

– У вас – да. А у вашего племянника пока никаких заслуг перед народом не имеется,

– Это ничего не значит.

– Ой, не скажите! Неужели вы воевали за то, чтобы сын вашей сестры был похож по образу своей жизни на наследника лорда Маунбетена?

– Как, она и вам про лорда сказала?! – снова загремел полковник. – Ну что вы с ней поделаете! Нет, как хотите, а она все-таки неисправимая, Клепа.

– А ваш племянник под ее попечительством ведет постыдную жизнь. Он катается на папиной «Победе», бравирует дядиными заслугами, как своими собственными.

– Вы думаете, я не говорил ей про это? Сто раз, не меньше. Предупреждал по-хорошему: "Не порть парнишку, не расти из него барчука". Но разве моя сестрица понимает по-хорошему?

Полковник в сердцах резко взмахнул рукой и опрокинул чернильницу. Он смутился, извинился и сказал:

– По-моему, Пашке лучше всего уехать из Москвы. Пусть поучится жить самостоятельно. Походит парень в упряжке, узнает, почем пуд соли, – и дурь с него как рукой снимет.

– Совершенно правильно.

– Правильно-то правильно, – замялся полковник, – да как сказать об этом сестрице?

– А вы разговаривайте не с сестрицей. Попробуйте лучше побеседовать с племянником. Да так, построже. Запритесь один на один в комнате…

– Все равно будут слезы. А я страсть как не люблю женской истерики.

– Лучше выплакаться один раз как следует, чем всю жизнь краснеть за сына.

– Справедливо, – сказал полковник и, подскочив к двери, крикнул в коридор: – Клепа, сюда!

– Ой, только не здесь!

– Тоже справедливо. Плакать нужно дома, – сказал полковник и добавил: – Только уговор: про Маунбетена ни слова. Стыдно за стариков.

Стыдно было не только за стариков, но и за их наследных принцев, и только по этой причине мы не выполнили просьбы полковника и рассказали эту историю читателям.

1948 г.