Текст книги "Рядом с нами"

Автор книги: Семен Нариньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 36 страниц)

НА ЧУЖОЙ ПЛОЩАДИ

Велик соблазн стать юбиляром. Проснуться, скажем, в день своего пятидесятилетия от поздравительной трели телефонного звонка, увидеть свое имя в утренней газете, Днем получить десятка три писем и телеграмм от друзей и учеников, а вечером в кругу родных и знакомых вспомнить прожитую жизнь, поговорить о том, что сделано тобой хорошего, и поднять бокал за будущую, быть может, еще более успешную работу.

Если человек прожил свои пятьдесят лет не пустоцветом, то никто не упрекнет его за отпразднованный юбилей. Юбилеи придуманы не нами. О них знали во времена Пушкина, Гоголя… И хотя юбилеи празднуются издавна, однако всегда и везде юбиляров украшало одно качество – скромность. Трудно представить себе писателя Гоголя, который, скажем, за неделю до дня своего рождения обратился бы к критику Белинскому с письмом такого содержания:

"Уважаемый Виссарион Григорьевич!

В ближайшие дни исполняется день моего рождения. В связи с этим я прошу вас высказать в периодической печати чувства вашего восхищения по поводу сочиненной мной повести под названием "Мертвые души".

Нет, не написал бы Николай Васильевич такого письма Белинскому, хотя он знал, как высоко ценил Виссарион Григорьевич повесть "Мертвые души".

Василий Салов повестей не писал. Когда-то, лет двадцать – двадцать пять назад, он напечатал в журнале несколько хороших, веселых рассказов. Писатель Бесфамильный написал по этому случаю теплую, доброжелательную заметку, заслуженный артист Новохатский включил рассказы Салова в свой репертуар, поэт Березкин и критик Дармодатский дали молодому автору рекомендации для вступления в Союз писателей. И все это было правильно, ибо автор был талантлив.

Позже, однако, выяснилось, что веселый, жизнерадостный талант рассказчика природа по ошибке отдала во власть легкомысленного человека, и этот человек не умножил с годами свое дарование, а расплескал его на мелочи.

– Шаховский никогда не хотел учиться своему искусству и стал посредственный стихотворец, – заметил как-то Пушкин.

Точно так же можно было сказать и про Василия Салова. В последние годы он уже писал не рассказы, а рассказики, и когда журналы перестали печатать эти рассказики, Салов стал работать с лотка, вразнос. Он сочинял куплеты для артистов цирка и эстрады, к нему бегали конферансье за новыми анекдотами и репризами.

– Васька сделает. Васька выручит.

Так, в сочинении анекдотов В. Салову стукнуло пятьдесят лет. К этому времени Салов утратил не только талант, но и чувство скромности. В результате на свет и появилась та самая неприличная форма предъюбилейной переписки, о которой говорилось выше: "Прошу высказать в периодической печати чувства вашего восхищения моими сочинениями".

Салов сам написал и сам отнес эти письма писателю Бесфамильному, поэту Березкину, критику Дармодатскому, артисту Новохатскому и еще шестнадцати весьма уважаемым товарищам. Получили уважаемые товарищи письма и не знают, что делать. Самое неприятное заключалось в том, что Василий Салов был прописан с писателями в одной домовой книге и жил с ними в одном и том же писательском подъезде. Перед ним нельзя было закрыть дверь и сказать: "Проходите, хозяев нет дома".

Злоупотребляя добрососедскими отношениями, Салов приходил к уважаемому товарищу без приглашения, брал хозяина квартиры за пижамную пуговицу и говорил:

– Подайте, Христа ради, юбиляру сто строк восхищения.

– Я не могу сейчас написать ни строчки, – попробовал отговориться Бесфамильный, – у меня грипп. Я болен.

Но от Салова не так-то легко было отделаться. Он как ни в чем не бывало вытаскивал из кармана рукопись и говорил:

– А вам, дорогуля, писать и не надо. Ваша статья уже написана. Вы только поставьте под ней свою подпись.

Бесфамильному хотелось спустить юбиляра с лестницы, но вместо этого он, как человек мягкосердечный, только болезненно морщился и говорил:

– Статей писать я не буду, а заявление на секцию подавайте, поддержу.

И вот вопрос о юбилее обсуждается на заседании секции. Члены бюро долго мнутся, мямлят, видно по всему, что Салов им совсем не симпатичен. Но так как члены бюро уже много лет знакомы с Саловым и не хотят обижать его отказом, то они, не глядя друг другу в глаза, в конце концов стыдливо принимают решение о юбилее.

Труднее членам бюро было договориться о докладчике. Ни один из них не хотел брать на себя такой миссии. После долгих препирательств докладчиком наконец было решено полагать критика Дармодатского.

– Товарищи! – закричал Дармодатский. – Вы не имеете права. Это нечестно. Да, я приветствовал в свое время творчество Салова, но ведь это же был ранний Садов. А творчество Салова-позднего я отрицаю вообще. Оно вне искусства. Я так и прошу записать мои слова в протоколе.

И вот в воскресный день в Малом зале клуба состоялся злополучный вечер. Большая часть членов секции предусмотрительно захворала и на вечере быть не смогла, та же меньшая часть, которая явилась, чувствовала себя на вечере весьма неловко. Эта неловкость объяснялась главным образом тем, что гости не знали, как держаться с Саловым. Ругать юбиляров не принято, а хвалить Васю было не за что. В результате в кулуарах говорили о чем угодно – о новом костюме юбиляра, его седеющих висках, легковой машине, – только не о его творчестве.

– Что делать!.. Чего нет, того нет, – говорил, балагуря, Салов.

Он был единственным человеком, который не терял присутствия духа на этом не совсем обычном вечере.

На правах юбиляра Салов сидел в президиуме вместе с известными писателями и строил из-за их спины уморительные рожи кому-то в зале.

Критик Дармодатский начал между тем обзор творческой деятельности Салова такой фразой:

– Пошлые, безыдейные рассказы нашего дорогого юбиляра, написанные в свойственной ему развязной манере…

Но даже и такое многообещающее начало не смогло остепенить Салова. Он продолжал резвиться, подавал с места реплики, подмигивал, острил, ставя порой в весьма затруднительное положение председательствующего. Бесфамильный трижды поднимался за столом, давая этим понять присутствующим, что с сегодняшнего юбиляра взятки гладки:

– Разве вы сами не знаете его? Ведь это же Вася!

После критика Дармодатского с чтением дружеских эпиграмм выступил поэт Березкин. То, что термин «дружеский» носил чисто условный характер, свидетельствовала самая добродушная из эпиграмм, которую мы воспроизводим здесь:

 
Он сорок лет на белом свете,
А сорок лет немалый срок.
Все сорок лет он на примете,
Как опечатка в сорок строк.
 

– Очепатка в опечатке, – крикнул с места неунывающий юбиляр, – во мне не сорок строк, а все пятьдесят!

Но эта реплика повисла в воздухе. Никто в зале даже не рассмеялся. Драматургу Попову стало жаль юбиляра, и он поднялся на трибуну, чтобы сказать хоть что-нибудь в его защиту.

– Говорят, Салов оторван от нашей действительности, – сказал Попов. – Это не совсем так. Салов жадно стремится узнать жизнь. Совсем недавно я встретил вечером Салова у ворот трамвайного парка. Как, по-вашему, зачем он ходил туда?

Бедный Попов не успел еще открыть рта, чтобы ответить на поставленный вопрос, как Салов поспешил крикнуть в свойственной ему развязной манере:

– Известно, зачем: на свидание с вагоновожатой!

После этой реплики уже никому из присутствующих не хотелось больше заступаться за юбиляра. Список ораторов иссяк, и председательствующий пригласил гостей в соседний зал на ужин.

Поздно ночью писатель Бесфамильный, критик Дармодатский и поэт Березкин ехали домой и обменивались впечатлениями о вечере.

– Вася похож на усатого мальчика, – сказал Дармодатский, – на него даже сердиться трудно.

– А юбилей, по-моему, прошел ничего, – не совсем впопад ответил поэт Березкин. – Жаль только, шницель был плохо поджарен.

А Александр Васильевич Бесфамильный ехал и думал о большом писательском доме, в котором, к сожалению, проживало немало всяких временных и посторонних квартирантов, ловко использовавших в своих целях мягкосердечие и нерешительность хозяев дома.

1951 г.

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

Возвратившись с работы, Зоя Александровна с трудом узнала свою комнату. Здесь все было перевернуто вверх дном. Ящики комода открыты. Кофты и юбки вытащены из шкафа и свалены в кучу на кровати. Коробка из-под конфет, в которой хранились деньги, опорожнена. У Зои Александровны на глаза навернулись слезы. Ей хотелось крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь. Но она не крикнула. Зачем зря беспокоить соседей, если ей хорошо известно, кто устроил этот разгром?

Кто же? Конечно, он. Левик. Левик – это сын Зои Александровны. Сын давно уже не живет в доме родителей. У него своя семья: жена, ребенок, – тем не менее сын регулярно наведывается в гости к своей маме. Сын знает, где лежит ключ от квартиры. Но он не пользуется ключом. Так же, как и в далекие детские годы, Левик предпочитает попадать в квартиру не через дверь, а в окно. Перочинным ножом он приподнимает шпингалет, левую ногу ставит на водосточную трубу, правую – на подоконник, и вот он уже в комнате.

– А ну, где тут у мамы вкусненькое?..

Сначала идет осмотр кастрюль. Сын ест, пьет, нисколько не думая о своей матери, которая останется без ужина.

– Мамка простит, она у меня добрая, – успокаивает себя Левик и укладывается на диван подремать часок – другой.

Пробудившись, Левик, мурлыча, потягивается, делает несколько гимнастических упражнений (это на всякий случай, чтобы не начало расти брюшко), достает из комода чистую пару отцовского белья и отправляется в ванную. Сегодня послеобеденный сон у Левика несколько затянулся, и он не успел вылезть в окно до прихода Зои Александровны. Но встреча с матерью нисколько не обескуражила сына. Левик вышел из ванной красный, распаренный, мило поцеловал Зою Александровну и сказал:

– Я забежал на минуточку повидаться с тобой, тоскливо мне без тебя, мамка!

И пока Левик завязывал у зеркала галстук, Зоя Александровна с удивлением смотрела на него. А удивляться было чему. На этот раз Левик забрал у отца не только белье, но и его выходной костюм.

– Ты объясни отцу, – сказал Левик, усаживаясь за стол пить чай, – что человек в его возрасте может спокойно ходить и в старом костюме, а мне неудобно в старом.

Зое Александровне было горько и больно за своего сына, ей хотелось, сесть за стол против Левика и сказать ему, что стыдно здоровому человеку всю жизнь ходить в чужих костюмах и есть чужие обеды.

И мать села против сына, но и на этот раз она сказала ему про то, что думала. Мать положила на стол свои усталые руки и благоговейно смотрела, как аппетитно пил чай ее сын. А Левик, пока он сидел перед вазой, полной коржиков, очень мило шутил с матерью, говорил ей всякие ласковые фразы, и мать думала уже не о легкомысленном образе жизни своего сына, а о его детстве. Давно ли Левик был мальчиком и лежал у нее на руках, завернутый в пеленки, а сейчас этот мальчик – мужчина, которому отцовский пиджак тесен в плечах. От умиления лицо матери светится доброй улыбкой.

"Ну, вот и хорошо, момент, кажется, подходящий", – думает сын и говорит:

– Выручи, мать. У меня туго с деньгами.

– А ты разве не взял в коробке?

– Взял, но мне тридцатки мало.

– У меня больше нет.

– А здесь?.. – И Левик, улыбаясь, взял со стола сумку матери. – Ну, конечно, здесь есть.

– Это последние.

Но сыну нет дела до этого, он забирает деньги, целует мать и выскакивает в окно.

– Передай привет отцу! – кричит он со двора и скрывается за углом дома.

Матери лучше не напоминать отцу о сыне. Вот уже второй год, как Алексей Федорович не разговаривает с Левиком.

А сердиться отцу на сына было за что. Два года назад Левик кончил курсы шоферов. Человек получил хорошую специальность, но за два минувших года он и двух дней не проработал в гараже. Сын Алексея Федоровича все ловчил, искал, где полегче. Недели три он работал в библиотеке, потом месяц заменял в санатории ушедшего в отпуск физкультурника, затем еще один месяц заведовал ларьком по продаже газированных вод. Долго Левик нигде не задерживался, предпочитая жить вольной птицей. В трудную минуту он наведывался в дом родителей. Если в коробке из-под конфет не было денег, сын тут же отправлял местную телеграмму по служебному адресу матери: "Люблю, скучаю. Высылай двести".

Об этих телеграммах прослышал сосед по квартире Николай Павлович. Николай Павлович знал Левика немало лет. Он несколько раз пытался поговорить с ним, но из этих разговоров ничего путного не получилось. Тогда Николай Павлович сел и написал письмо в редакцию.

"Природа ничем не обидела этого парня, – писал Николай Павлович. – Все дала ему с избытком: высокий рост, красоту, молодость. Не дала природа нашему Левику только совести. И вот он ходит в таком некомплектном виде по городу Пятигорску, позоря себя и своих родителей".

Прежде чем напечатать письмо Николая Павловича в газете, редакция решила уточнить кое-какие факты и обратилась с запросом к родителям Левика.

Получив письмо из редакции, Зоя Александровна сильно расстроилась.

– Что с вашей супругой? – спросил Николай Павлович соседа.

– Горе. Кто-то написал в редакцию письмо про Левика. Назвал его бездельником, эгоистом.

– Разве это не правда?

– Правда, но зачем было писать? Это – дело наше, внутреннее, семейное. А вот теперь из-за какого-то злопыхателя в наши дела вмешивается общественность.

– Почему злопыхателя? – густо покраснев, сказал Николай Павлович. – Я писал искренне, от чистого сердца.

– Вы?!

Николай Павлович не видел в своем поступке ничего предосудительного. Он хотел помочь соседям образумить сына, а соседи не приняли его помощи.

Николай Павлович был так огорчен всем происшедшим, что в тот же вечер отправил в редакцию второе письмо.

"Больше всех меня ругает сейчас моя собственная жена, – писал он. – Жили мы тихо, мирно, – говорит она, – и вдруг тебя угораздило взяться за перо. Ты кто, писатель? Нет, обыкновенный зубной врач. Ну и работал бы со своими пломбами и коронками. А то взялся за воспитание чужих детей. Теперь Зоя Александровна на нас и смотреть не хочет. Сегодня прошла мимо и даже не поздоровалась. И правильно. Нас считали за хороших соседей, а ты взял и оскандалился.

– Моя жена так расстроилась от всего происшедшего, что даже заболела, – пишет нам Николай Павлович и делает неожиданный вывод: – Я прошу редакцию не печатать посланного к вам письма".

Получили мы письмо от Николая Павловича, а за ним вслед в редакцию приходит из Пятигорска новый пакет – от Екатерины Ксенофонтовны Пятищевой.

"Я живу в одном доме с Николаем Павловичем, – пишет Екатерина Ксенофонтовна. – Мой сосед – человек хороший, но очень мягкий по характеру. Вот поэтому он и пошел на попятную. Но вы не слушайте Николая Павловича и печатайте заметку про Левика. Нам давно бы следовало взяться за этого шалопая, но мы не взялись, не хотели портить добрососедских отношений с Зоей Александровной. Мы молчали. И зря. Хороший сосед не тот, кто видит плохое и закрывает глаза, – хороший тог, кто помогает людям избавляться от плохого".

Кончили мы читать письмо от Пятищевой, а почтальон несет еще одно.

"Я уж давно махнула рукой на этого самого Левика, – пишет С. А. Трегубенкова. – Думала, что такого ничем не прошибешь. И ошиблась. Сегодня мы с мужем совершенно осязательно почувствовали благотворное действие маленького читательского письма в редакцию. Вот она, могучая сила печатного слова! Хотя оно, это слово, еще и не напечатано, может быть, оно и не будет напечатано, а мы все, соседи Зои Александровны, уже встрепенулись и сообща взялись за ее Левика. И что б вы думали? Парня проняло. Он поступил работать в транспортную контору шофером. Дай бог! Конечно, всякой матери стыдно, если сын ее растет лодырем. Но Николай Павлович написал про это не затем, чтобы срамить родителей, а для того, чтобы помочь им. И помог. Вы так и напишите в газете, чтобы Зоя Александровна поняла, как должны выглядеть хорошие соседи, и перестала сердиться на Николая Павловича".

И вот, выполняя просьбу читателей, мы рассказываем сегодня поучительную историю о ненапечатанном письме Николая Павловича и обо всех других письмах, которые были получены из города Пятигорска.

1951 г.

СВЯТОЕ КОРЫТО

Бабка Гапка сочувственно покачала головой и сказала:

– Иди, милый, к Динатее, не бойся. Она тебя мигом вылечит. Это ей свыше такая сила дадена – лечить людей от всех болезней: от сглаза, контузии, туберкулеза.

Бабка Гапка не говорит, куда идти, чтобы найти Динатею. Местным жителям хорошо известно, что Динатея пользует своих больных прямо у колодца. Правда, до недавнего времени сей колодец ничем примечательным не отличался. Это был самый заурядный родник, из которого жители близлежащих улиц брали воду для питья. После того, как в Городищах провели водопровод и у женщин отпала необходимость ходить под гору с ведрами, горсовет выделил деньги на покупку дубового корыта и устроил у родника, как говорит бабка Гапка, "общественную пральню". В этой пральне и шла стирка вплоть до самого июня. И вдруг в ночь на четвертую среду после пасхи во время сна к Динатее явился «сам» и сказал:

– Избираю тебя. Иди и исцеляй.

И Динатея пошла прямо к стиральному корыту и возвела его в сан чудодейственной купели.

На первых порах в Городищах мало кто верил вещему сну Динатеи. Ей нужно окунуть больного в корыто, а там белье полощут. Динатея чуть ли не врукопашную требует, чтобы она, «самим» избранная и отмеченная, допускалась к колодцу во всякое время без очереди, а прачки, известно, – народ озорной, смеются, говорят: докажи свою святость на деле.

– И Динатея доказала, – говорит бабка Гапка. – Она привела в пральню слепенького – и он ушел оттуда зрячим.

Бабка Гапка признается честно, что она не присутствовала при чудодейственном прозрении слепенького.

– Мне рассказывала про это Сима – торговка яблоками. А она человек верный, – уверяет бабка Гапка, – врать не станет.

Так сочинялись и разносились по ближним и дальним селам небылицы. Народ слушал их и удивлялся:

– И чего только не набрешут бабки-шептуньи!

Но находились люди темные, невежественные, которые верили бабкам.

Слава о «святом» колодце распространялась быстро. Через какой-нибудь месяц Динатея уже стыдилась ходить пешей. Она стала ежедневно приезжать к своему корыту на такси; причем ездила она не одна, а со свитой. У «святого» колодца возник самый настоящий жульнический трест. Бывшая монашка Таисия считалась здесь ассистентом по внутренним болезням, буфетчик Влас – по кожным, а дядя Проша, сапожник из Жирятина, – по детским. И хотя «ассистенты» были из разных мест и разных сект, все они сходились на одном, считая нечистого духа причиной всех болезней: грыжи, коклюша, тифа.

– Это бес сидит в тебе.

Изгнание беса производилось публично у колодца следующим довольно нехитрым способом. «Ассистенты» раздевали больного и окунали его в воду, затем к больному подходила Динатея и запросто спрашивала у нечистого духа:

– Бес, а бес, скоро ли ты выйдешь?

И бес глухим, утробным голосом отвечал:

– Выйду через пять ден.

Тем, кто слышал в цирке выступление чревовещателей, нетрудно было догадаться, что спрашивала беса и отвечала за него сама Динатея. Но больному, лежавшему нагишом на глазах у публики, трудно было задаться догадками. Он принимал всю эту комедию чистую монету и раболепно все пять дней наведывался к Динатее слушать молитвы, которые она читала. Динатея пользовала больных не только акафистами, она продавала им разных куколок, вырезанных из дерева.

– Против зубной боли твоему мужу помогут святая Ксения и святая Софья, – говорила она женщине в красном платье.

– Да он не от зубов мается. Пьет он у меня без меры.

– А против пьянства первое средство – святой Егорий. – И, порывшись у себя в сумке, Динатея извлекает из нее деревянную куколку.

Женщина недоверчиво заворачивает куколку в тряпицу и медленно идет к дяде Проше. Динатея получает гонорар не сама, а через «ассистента». Дядя Проша деловито пересчитывает деньги и громко кричит в сторону купели:

– Чей черед, раздевайся!

Прием больных продолжается. Трудно поверить, что этот прием происходит в наши дни, на окраине такого большого города, как Брянск. Кстати, окраиной эту часть города можно назвать только условно. Здесь в каждом доме радио, электричество, водопровод. Сядьте на автобус, и через три минуты вы в Бежице, а через десять – в центре самого Брянска. Но ни в Брянске, ни в Бежице никто почему-то не заметил, что на трассе городского автобуса с недавних пор появилась новая остановка – "Святой колодец". А ведь Дннатея не делала секрета из своих бдений. Все манипуляции с окунанием в стиральное корыто больных и изгнанием из оных беса были хорошо видны не только пассажирам автобуса. Слева, в пятистах метрах от колодца, находится городская поликлиника, справа, в трехстах метрах, – клуб. Но и врачи и культработники жили с Динатеей в мире.

Я был в клубе и разговаривал с его директором Григорием Аркадьевичем Мешочкиным. По мнению Григория Аркадьевича, городищенский клуб работает неплохо. Драматический кружок разучивает новую пьесу, в кино демонстрируются самые свежие фильмы, в читальне читаются лекции. Директор показывает план. Все правильно. В плане значится даже специальная лекция директора школы "О происхождении религии". Эта лекция состоялась месяц назад, но без видимого успеха. А почему? Да потому, что лектор прочитал ее по старым тезисам, по которым он выступал в прошлом и позапрошлом годах. А в этом году положение в Городищах изменилось, и директору школы нужно было выступать не по принципу "в общем и целом", а озаглавить свою лекцию прямо: "Ложь о «святом» колодце в Городищах". Но Григории Аркадьевич не устроил такой лекции по принципиальным соображениям. Он считал боевую, наступательную агитацию неуместной и отделывался тем, что устраивал раз в полгода в клубе одну общую антирелигиозную беседу.

Городищенский клуб принадлежит Бежицкому горсовету. Почему же никто из работников горсовета не помог директору Мешочкину организовать действенную антирелигиозную пропаганду среди населения?

– А наше население агитировать нечего, – сказал председатель горсовета. – У нас всем и каждому ясно: религия – дурман.

– Вы были у колодца?

– К колодцу ходят не наши, не бежицкие, и я за них не в ответе.

Хорошо, предположим даже так, что на пральню ходят "не наши, не бежицкие". А разве жителей соседних районов могут дурачить мракобесы? Если бы председатель хоть раз побывал у колодца, то он увидел бы там своих сограждан не только среди лечащихся, но и среди лечащих. Кстати, пресловутая Динатея живет в Бежице, на Советской улице, совсем рядом с горсоветом, под именем Евдокии Ивановны Лифановой. Той самой Лифановой, которая дважды судилась в этом городе за кражи. Как видите, из вора Динатея переквалифицировалась в святую. Разве это плохой штрих для конкретной агитации?

Пока председатель горсовета устанавливал, кто ходит к колодцу, "наши или не наши", среди жителей Бежины и Городищ в результате совместных купаний в корыте появились кожные заболевания, а так как больные самым беззастенчивым образом еще и обирались во время купаний, то начальник милиции, для того чтобы положить конец этим безобразиям, взял и разобрал злополучную пральню.

– Вы знаете, – сказал председатель горсовета, – теперь у колодца полный порядок. Корыто разбито, и около родника установлен милицейский пост.

И все же, несмотря на этот пост, у колодца по-прежнему читались акафисты. Только теперь больные окунались не в корыто, а прямо в лужу.

– Это у вас стригущий лишай, – говорил постовой милиционер дряхлой старухе. – Его надо лечить электризацией, а не молитвой.

Молоденький сержант милиции искренне старался разубедить заблуждающихся, но ему одному эта работа была не по силам. Сюда бы врачей из поликлиники, культработников из клуба!

К разбитому корыту идут не только люди невежественные и фанатичные. Кое-кто лезет в лужу просто по глупости. Александре Михайловне Чухлинцевой какая-то старуха сказала (не бабка ли Гапка?), что благодать из пральни распространяется как прямо, так и косвенно.

– Одна вдова хотела выдать свою дочь за директора кинотеатра, И что бы вы думали? Приняла она две ванны, и ее дочь стала директоршей.

Александра Михайловна сначала посмеялась над этим рассказом, а потом внезапно решила принять две ванны, и прямо в чем была – бух в лужу.

– Окунусь, авось, что и выйдет, – говорит она и бежит за угол надеть сухое платье: мокрое надо отдать дяде Проше, иначе не сбудется желание.

Плотник Мешков сказал:

– Лечат же на курортах ревматиков. Может, и у нас в Городищах целебный источник объявился? Старики ищут в пральне божьей благодати, а для меня это только лечебная процедура.

– В нашем источнике, говорят, такая же вода, что в Сочи, – заявил секретарь Бежицкого горкома комсомола.

– Кто говорит?

– Одна бабка из Городищ. Она носит нам на квартиру молоко.

– А вы бы взяли да проверили. Как знать, может быть, Городищи и в самом деле стали бы вторым Сочи.

Но никто в Городищах не дал злополучную воду на исследование, и Динатея спокойно продолжала морочить головы людям.

Центральный институт курортологии по нашей просьбе исследовал городищенский источник и установил, что ничего целебного в нем нет. Динатея «лечила» от всех болезней самой обыкновенной колодезной водой.

У разбитого корыта толпится народ: старики, старухи, дети. Вот стайка учеников из бежицких и городищенских школ. Ученики уже несколько дней не ходят на учебу. Мальчишки ждут, когда наконец Динатея вытащит на свет божий хоть одного беса. Интересно все-таки посмотреть, как же он выглядит.

– У колодца полный порядок, – говорит председатель горсовета. – Там установлен милицейский пост.

Я еду в обком комсомола узнать, может быть, здесь возьмутся помочь милицейскому посту. Но секретарь обкома оказывается самым неосведомленным человеком в городе. Он только вчера услышал о существовании колодца.

– Там случилось что-нибудь? Что вы говорите?! Ай-ай, как в нашем обкоме плохо поставлена информация! Два месяца у нас под боком безобразничают шарлатаны, а мы даже не знали, – сердито бросает секретарь в сторону работников обкома и добавляет: – Сегодня же надо сесть и составить подробные мероприятия по массово-разъяснительной работе. У колодца в Городищах должен быть наведен порядок!

Хочется думать, что секретарь сдержит свое слово и обком комсомола, хотя и с опозданием, возьмется наконец за разоблачение мракобесов.

1951 г.