Текст книги "Рядом с нами"

Автор книги: Семен Нариньяни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

УГЛОВОЙ ЖИЛЕЦ

Владимир Мараховский оказался большим привередой. Жить в общежитии, как жили другие иногородние студенты, он отказывался:

– Не привык.

Всякий раз перед началом нового учебного года Мараховский обращался к своим ленинградским товарищам с одной и той же просьбой:

– Помогите одинокому студенту подыскать угол.

И товарищи помогали:

– В нашем доме есть хозяйка с жилизлишками.

Мараховский не спрашивал, сколько метров в жилизлишках. Его интересовал другой вопрос:

– Сколько лет хозяйке? Она вдова или разведенная?

– Да ты что, собственно, ищешь: комнату или невесту?

– Комнату, только комнату!..

Прежде чем отправиться на осмотр комнаты, Мараховский шел обычно в парикмахерскую привести в порядок свой бобрик.

Знакомясь с хозяйкой, Мараховский старался в первую очередь определить не ее достоинства, а ее достатки.

– Какая у вас чудная обстановка! Сервант. Телевизор. Славянский шкаф. А что в шкафу?.. О… О!.. Два мужских костюма. Они остались от мужа? Какой размер? Прекрасно! Господи, да тут еще замшевые штиблеты, рубашка-зефир…

Мараховский мило улыбался хозяйке и в тот же день переезжал на новую квартиру. Наш студент обладал одной примечательной особенностью: он легко входил в доверие к людям и становился своим человеком в доме. Проходил всего месяц, а этот человек уже сидел за вечерним столом на месте покойного хозяина, через два он ходил в его ботинках, костюмах.

Но как бы ни были хороши костюмы, Владимир Мараховский никогда не злоупотреблял гостеприимством своих хозяек. Обычно за неделю до окончания учебного года он начинал упаковывать вещи.

– Вовочка, ты куда?

– В Ставрополь, на каникулы.

Хозяйка пекла угловому жильцу на дорогу домашнее печенье, снабжала его домашним вареньем.

– До сентября, милый мальчик.

Хозяйка, однако, зря ждала квартиранта. Жить на прежней квартире наш студент больше не собирался. Не к чему. Замшевые штиблеты истрепались, костюм утратил свою свежесть, и Мараховскому пора было думать об обновлении своего гардероба. И вот на улицах города снова появляется объявление: "Одинокий студент ищет угол".

Так и жил Владимир Мараховский все годы своей учебы в Ленинградском университете. А учился он еле-еле.

– Вовка, тяни до пятерок, – говорили ему комсомольцы. – Иначе ты опять останешься без стипендии.

А Вовка в ответ только загадочно улыбался.

"При моей внешности и обходительности, – думал он, – можно легко прожить и без пятерок".

Так с трудом, на одних тройках, Владимир Мараховский дошел до последнего курса. Ему оставалось сдать только государственные экзамены, чтобы получить диплом. И он сдал два экзамена из трех. А вот последний, третий, сдавать отказался. И сделано это было не потому, что впечатлительный студент в последний момент испугался строгостей экзаменационной комиссии. Нет, этот студент, несмотря на юные годы, умел держать свои эмоции на приколе. Он действовал всегда только из соображений голого расчета. Если бы Мараховский сдал последний экзамен, его тут же направили бы в периферийную школу на педработу. А он не хотел ехать на периферию. И вот вместо того, чтобы готовиться к экзамену, Мараховский сел писать заявление:

"Прошу перевести меня в связи с изменением жизненных обстоятельств с последнего курса филологического факультета Ленинградского университета на четвертый курс МГУ".

Как это ни странно, его перевели, и Мараховский стал оклеивать своими объявлениями уже московские заборы: "Одинокий студент ищет угол".

И снова этот студент дошел до последнего курса. Что делать теперь? Сдать государственный экзамен и ехать на работу в село? Нет, ни в коем случае!

– При моей внешности я проживу и без работы.

– Чем вы занимаетесь? – спросил я на днях Мараховского.

– Снимаю угол.

– Это разве профессия? Где вы работаете?

– ?!?

Два последних года молодой, полный сил человек ведет праздный образ жизни.

– Я живу в свое удовольствие, – говорит он.

А удовольствие это было весьма убогого свойства. До полудня в постели. Потом телефонные звонки приятелей.

– Вовка, как жизнь?

– Ни в жилу.

– Пошли, прошвырнёмся.

– Железно.

И Вовка идет на улицу Горького. Со всех сторон ему кивают знакомые лица. Мишель, Бубусь, Каланча… Все это тоже по большей части угловые жильцы. Их легко узнать. И не столько по одежде и бобрику, сколько по вялым, замедленным движениям. Друзья-приятели Мараховского часами стоят у фонарных столбов и магазинных витрин, лениво провожая взглядом молодых хорошеньких девушек. К вечеру угловые жильцы собираются по трое – пятеро и тут же на улице начинают перемывать косточки своим хозяйкам. Владелицам жилизлишков достается главным образом за скупость. Шутка ли, у молодых квартирантов часто не бывает в кармане даже трамвайной мелочи! Чтобы достать трешницу на чашку кофе с пирожным, Мараховскому приходится два раза в день бегать к своей хозяйке на службу и клянчить по рублю. Но ведь он, Мараховский, человек тонкий, с запросами. Ему нужны деньги не только на кафетерий, но и на маникюр, на футбольный матч…

Несмотря на двусмысленность своего положения, этот тонкий человек мирился с любыми унижениями, лишь бы только не трудиться.

И хотя вот уже два года, как Вовочка перестал ходить на лекции, Мараховский по-прежнему снимал углы и по-прежнему в конце каждого учебного года начинал собирать вещи, готовиться к отъезду.

– Ты куда?

– В Ставрополь, на побывку.

В этом году Вовочке не удалось без шума сменить место своего постоя. Хозяйка поймала его у дверей и закрыла на замок. Мараховский затопал ногами, закричал:

– Не смей покушаться на свободу моей личности!

Через день – два, улучив момент, он выскользнул на улицу и прибежал к нам.

– Помогите! Я не хочу больше снимать жилизлишки у Елены Митрофановны.

– Что случилось? Почему?

– Она в два раза старше меня. У нее дочь замужем.

У Елены Митрофановны, кроме замужней дочери, было еще четверо ребят школьного возраста. Мал-мала меньше. Но это обстоятельство до самого последнего времени никак не смущало Мараховского. Может быть, теперь, с опозданием, у молодого парня проснулась совесть, и ему стало стыдно перед детьми, которых он объедал, и за их мать, и за себя самого? Нет, совесть Мараховского спала, как и прежде. Переезд опять обусловливался только голым расчетом. Новая хозяйка обещала устроить будущего квартиранта на сказочную должность в каком-то учреждении, где Мараховский якобы будет получать зарплату, не работая.

Ну разве мог он, Мараховский, отказаться от такого предложения?

Отвратительное племя приживальщиков! Оно ассоциируется у меня с гнусным обликом замоскворецкого приказчика, который шел в наперсники к столетней купчихе, чтобы «вродниться» в торговое дело.

Но Владимир Мараховский не приказчик. Он окончил два советских вуза. Товарищи, с которыми учился Мараховский в ЛГУ и МГУ, прекрасно работают педагогами. Их уважают, любят школьники, родители школьников, товарищи по работе. А Мараховский не ищет уважения окружающих. Он ищет легкую жизнь. Мараховский согласен сейчас жениться даже в отъезд на дочери знатного рыбака или знатного пчеловода, пусть только у этой дочери будет в приданом собственный дом и сберегательная книжка.

– При моей внешности… – говорит он.

Но внешность без чести помогает плохо. И вместо собственного дома Мараховскому приходится пока снимать чужие углы и вымаливать трешницы у многодетных матерей.

Молодой парень превратился в откровенного приживальщика. С помощью одной квартирохозяйки его перевели из Ленинградского университета в Московский, с помощью другой он получил разрешение на прописку в 50-м отделении милиции, по рекомендации третьей оказался принятым на работу в Академию имени Сталина.

Три часа работники редакции беседуют с Мараховским. Всем нам неловко за него и стыдно. А он хоть бы раз смутился, хоть бы раз покраснел. Мужчина без чести, достоинства и самолюбия. Вот как жестоко мстит жизнь человеку, который со студенческих лет мечтал о легком хлебе, собираясь жить в нашем доме на временной прописке, угловым жильцом!

1957 г.

ОДНА ТЕТКА СКАЗАЛА…

Три молодые работницы часового завода прибежали после работы в редакцию. Взволнованные. Встревоженные.

– Скажите, это правда?

– Что именно?

– Да про новые, нейлоновые деньги. Говорят, их будут с нового года менять на старые. Один нейлоновый рубль за четыре с полтиной бумажных.

– Почему такой странный курс?

– Так ведь нейлон дороже бумаги.

– Не только дороже, но и крепче, – поправила подругу вторая девушка.

– Чепуха! Наш рубль в обмене не нуждается. Он и так крепок, устойчив.

– Крепок, это верно, да малогигиеничен, – снова вмешалась в разговор первая девушка. – А нейлон легко моется, стирается. После обмена, говорят, будет меньше гриппозных заболеваний.

– Для большей гигиеничности нужно мыть не деньги, а руки.

– А вы скажите все-таки: будет с нового года обмен или не будет?

– Да с чего вы взяли?

– Об этом все говорят.

– Ну, например?

– Например, Тамара Поликарповна, она у нас в буфете газировкой на сатураторе торгует.

– И вы ей поверили?

– Они поверили, а я нет, – вмешалась в разговор третья девушка. – Я и привела их в редакцию.

– Значит, не будет у нас нейлоновых денег? – снова спросила та, которая начала разговор.

– Нет.

– А не нейлоновые, но какие-нибудь другие деньги для обмена выпускаются?

– Тоже нет.

– Не понимаю, – пожала плечами девушка, – какой смысл был Тамаре Поликарповне распускать ложные слухи!

– О, большой! Люди слабые, бесхарактерные начинают при этих слухах терять самообладание. Они бросаются в магазины и закупают всякие ненужные вещи. А Тамара Поликарповна потом все это скупит по дешевке и заработает.

– Ну, что я вам говорила? – торжествующе спросила подруг третья девушка.

Подруги переглянулись, посмеялись над своей доверчивостью и побежали домой. За этих можно было больше не бояться. Эти в следующий раз уже не попадутся на крючок к слухачам.

Эх, Тамара Поликарповна, Тамара Поликарповна! Мы уже печатали про вас в этом году фельетон. Да только ли в этом! А вы все та же, а вы все то же. Состоите, как и состояли, верным сотрудником прибазарного агентства ОТС – "Одна тетка сказала". Так, кажется, было названо это агентство народом в дни войны.

В этом агентстве, как выясняется сейчас, работают тетки не только женского, но и мужского пола. Нам прислали из Таганрога жизнеописание некоего Макара Макаровича Криворотова. Живет Макар Макарович в хорошем доме. Среди прочих удобств в этом доме есть и ванная комната, которая, к сожалению, весьма редко используется по прямому назначению. Всю жизнь Макар Макарович чем-нибудь запасается, и все время ванна наполнена какими-нибудь продуктами. Когда-то в ней хранился пятилетний запас спичек, потом спички уступили место ситцу. За ситцем был жмых. Затем Макар Макарович наполнил ванну керосином, потом подсолнухом, штапелем. Запасался Макар Макарович как-то даже хомутами, хотя лошадей отродясь у него не было. И вот теперь Макар Макарович складывает в многострадальной ванне сахар.

– Зачем?

А Макар Макарович в ответ только многозначительно чешет расческой волосы. А волос у него на голове осталось всего на одну драку.

"Мол, как зачем? На всякий случай. Вы разве ничего: слышали про сахар?"

Это какое-то неистребимое племя слухачей. Они не только верят, но и сами сочиняют и разносят от уха к уху различные небылицы. Все вокруг течет, все меняется, а эти остаются такими же, какими они были десять, Двадцать, сорок лет назад. Рядом с Макарами Макаровичами кипит, бурлит большая жизнь. Люди сеют, строят, лазят в зимние предрассветные утра на крыши, чтобы собственными глазами увидеть хоть один из наших спутников. Вокруг у всех какие-то заботы, интересы. Один готовит к защите диссертацию, другой досрочно заканчивает годовую программу, третий никак не может дозвониться до редакции "Советского спорта", чтобы узнать, чем закончился последний матч динамовцев в Южной Америке. А у этих за душой ничего. Эти все свои разговоры начинают гнусненьким полушепотом:

– Слышали?..

– Ну, что еще?

– Говорят, с нового года отменяются отпуска.

– Какие?

– Трудовые.

– Зачем?

– Говорят, в Америке нет и у нас не будет

– То, что в Америке нет отпусков, оплачиваемых государством, – это правда, а зачем отменять отпуска у нас, не понимаю.

– Так ведь мы же соревнуемся с Америкой?

– Соревнуемся по производству молока и мяса, а не по производству законов. Законы у нас в стране были и остаются социалистическими.

– Значит, отпуска не отменяются?

– Ну, конечно, нет!

Газеты каждый день печатают предновогодние рапорты о досрочном выполнении производственных планов краями, областями, целыми республиками. ТАСС передает по радио сообщение ЦСУ об огромном перевыполнении плана выпуска мясных, молочных и колбасных изделий. А эти по-прежнему слушают не ТАСС, а сообщения ОТС.

– Слышали про молоко и масло?

– А что именно?

– Дефицит.

Рабочий Бухвостов пишет нам из Михайловки. День назад Бухвостов дал жене денег и сказал:

– Приготовь к встрече Нового года хороший стол. Чтобы в центре красовался жареный гусь с яблоками, а вокруг вино, закусочки.

Жена отправилась по магазинам, но вместо гуся она купила два мешка соли.

– Зачем нам эти мешки? – удивился муж.

– Про запас. Говорят, с нового года соль будут давать только по карточкам.

– Да кто говорит?

А источник этой информации – все тот же злополучный ОТС – "Одна тетка сказала".

Рабочий Бухвостов возмущен. Он требует серьезного наказания для сочинителей небылиц.

"Они же и впредь могут распространять всякие вздорные сообщения", – пишет Бухвостов.

Наказывать слухачей, конечно, нужно, но только злостных. Людей же доверчивых к полушепоту, таких, как жена Бухвостова, нужно не наказывать, а воспитывать.

Что касается вопроса, как быть со вздорными сообщениями, если-де они объявятся в дальнейшем, то ответ остается прежним. В дальнейшем, как и всегда, не нужно быть простаками, не нужно верить сообщениям ОТС.

1957 г.

ОДИН НА ОДИН

В комнату вошел щуплый, невысокий мужчина. Он вытянулся по-солдатски перед письменным столом и сказал:

– Меня уволили за критику.

– А вы кого критиковали?

– Татьяну Ивановну Воробьеву. Конечно, мне бы стерпеть, промолчать тогда…

– Когда именно?

– Да на 8-е Марта. Выдвинули Татьяну Ивановну в тот день из простой работницы в наладчицы. Меня обошли, а у Воробьевой праздник. За что, думаю, ей такая привилегия.

– 8-го Марта чествуют не мужчин, а женщин!

– Это я понимаю. А все-таки. И тут Тамара Исаевна, она у нас в буфете торгует, возьми и скажи мне: у Воробьевой есть причина.

– Какая?

– У нее роман с мастером Половинкиным.

Меня поначалу сомнение взяло. Какой, думаю, интерес мастеру Половинкину крутить романы с Татьяной Ивановной? Женщина она на возрасте, троих детей имеет. А у нас полон цех молодежи. Каждая вторая – красавица. Но сомневался я недолго. Раз Тамара Исаевна говорит, роман, – значит, так оно и есть. Тамара Исаевна – человек верный, врать не станет. Ну, при таких мыслях я взял и выступил с разоблачением.

– Где выступили? В газете?

– Нет.

– На собрании?

– Тоже нет.

– Так где же?

Ткацкий подмастер Козарезов переступил с ноги на ногу, вытер пот с лысой головы и тихо сказал:

– В доме я выступил.

– В каком доме?

– В своем. Пришел я после смены, поужинал и рассказал про всю эту ненормальность жене. Один на один. Доверился ей, как самому близкому человеку. А она взяла на следующий день да и выложила все на кухне соседкам. Те дальше. На фабрике шум, гам поднялся. Дирекция создает комиссию. Один член из парткома, двое из комсомола да трое от профсоюза. Комиссия ходит, проверяет, и выясняется: никакого романа у Татьяны Ивановны с Половинкиным не было. И вот человек попадает в безвыходное положение. Сначала заявляется в цех жена мастера Половинкина и хлещет этого человека по щекам. А потом приходит муж Татьяны Ивановны – и тоже бьет его.

– Кого его? О каком человеке вы говорите?

– Я тот человек. О себе я говорю. Меня по щекам хлещут, а вокруг люди, и хоть бы один заступился. Но я человек самолюбивый. Не захотел терпеть напрасно надругательства над своей личностью. Пошел я к Тамаре Исаевне. А она извиняется. Прости, говорит, ошиблась. У Татьяны Ивановны, говорят, амуры не с мастером Половинкиным, а со сменным инженером Петуховым.

– А теперь-то, спрашиваю, точно?

– Точно.

– Ну, что мне было делать при таком заверении? Пришел со смены домой. Поужинал. Лег спать. Пока свет горел, я терпел, молчал. А как жена штепсель повернула, я и размяк, разболтался.

– И опять один на один?

– Опять. Правда, на этот раз мною у жены было слово взято. "Никому?" – спрашиваю. "Никому", – отвечает. "Даже родной матери?" "Даже ей". Родной матери жена и вправду ничего не сказала, а соседкам на кухне растрепала про мое разоблачение. Директор вторую комиссию создал. Опять один член из парткома, два от комсомола, три от профсоюза. Снова расследование, и снова оказывается, у Татьяны Ивановны никаких романов, никаких амуров. Вот тут бы нашей дирекции и взяться за женщин.

– Почему за них?

– Потому что они всему виной: одна сочинила, другая растрепала. А женщинам была дана полная амнистия. Жену мою даже не тронули. Она-де домашняя хозяйка, человек отсталый; Тамаре Исаевне (это та, которая в буфете у нас торгует) тоже ничего. Она, мол, не из нашего текстильного ведомства…

– А вас снова по щекам хлестали?

– Черт с ними, со щеками, я бы стерпел. Меня за мою критику с фабрики уволили.

– Да какая же это критика? Это сплетни.

– А за сплетни разве можно увольнять трудящихся?

– И можно и нужно.

– Ну, знаете. Не ожидал, – сказал Козарезов. – Я к вам из Серпухова ехал. Сто километров на электричке трясся, а вы…

И, сильно хлопнув дверью, ткацкий подмастер вышел из комнаты. А через час он уже вытягивался по-солдатски перед каким-то столом в прокуратуре все с той же фразой на устах:

– Помогите! Страдаю за критику!

1957 г.

В ДЕНЬ АНГЕЛА

Жаркий летний день. Термометр показывает тридцать градусов в тени. К Серебряному бору по Хорошевскому шоссе мчатся автобусы, троллейбусы, автомашины. Рабочий день окончен. Скорей, скорей на лоно природы, к прохладным водам Москвы-реки!

Вдруг из какой-то боковой улицы на шоссе выскакивает бежевая «Победа» и начинает выписывать кренделя. Путь этой «Победы» на горячем асфальте прочерчивается не прямой, а ломаной линией. Когда у машины заплетаются ноги, то виновата, конечно, не машина. Регулировщики уличного движения в таких случаях дают сигнал «стоп», подходят к владельцу машины и говорят:

– Гражданин, давайте дыхнем!

Владелец бежевой «Победы» в то время еще не был пьян. Он просто-напросто решил продемонстрировать своим спутникам на скорости восемьдесят километров новое зигзагообразное «па» из быстрого фокса. И так как на этом участке Хорошевского шоссе регулировщика не было, то машину никто не остановил и она, достигнув Серебряного бора, остановилась у пляжа.

Вот наконец и река. Сейчас бы сбросить с себя все лишнее – и в воду. Но прибывшие – трое молодых людей и две девушки – не спешат с купанием. Они раскладывают на песке закуски, бутылки. С громким выстрелом в воздух взлетает первая пробка. За ней вторая, третья. Кто-то затягивает песню. Остальные, плохо сообразуясь с мелодией, подхватывают ее. Лоно природы перестает быть лоном и превращается в третьеразрядный кабак. Испуганные птицы поднимаются с деревьев и предусмотрительно перелетают на ту сторону реки. Но молодым людям нет дела ни до птиц, ни до людей, которые находятся рядом на пляже. Молодые люди веселятся. Один отстукивает пробочником на пустых бутылках ритмы быстрого фокса. Второй учит свою даму хитростям зигзагообразного «па». Третий вкупе со второй дамой занимается нарушением обязательного постановления горсовета о правилах поведения граждан в местах общественного пользования. Подошел милиционер и, как было засвидетельствовано позже в протоколе, удивленно развел руками:

– Гражданин…

Но молодой человек только отмахнулся Милиционер потряс молодого человека за плечо.

– Гражданин…

Он был сильно смущен, этот милиционер. Впервые в жизни ему пришлось столкнуться с таким бесцеремонным видом нарушения общественного порядка. Что делать? У постового был только один способ наказания. Штраф. И постовой решил взыскать с нарушителя самую крупную сумму, на которую он имел право.

– Платите двадцать пять рублей.

– Как, только и всего?

Публика, которая была на пляже, запротестовала.

– Нет, вы обязаны установить, кто эти весельчаки? Где они работают?

Молодые люди отказались сообщить свои имена постовому. И их пришлось пригласить в 54-е отделение милиции. Из трех мужчин здесь назвал себя только один. Евгений Иванович Перов.

– Вы кто?

– Переводчик.

– А кто с вами?

– Иноземные гости.

– Зачем же они безобразничают?

– Это не безобразие. Мистеры и мисс решили отметить день ангела господина Джея и немного попроказничать.

– Но ведь мистеры позорят не только себя, но и своих мисс.

– О… о. У них за океаном это не считается позором.

– Не знаю, как у них, а у нас я обязан составить протокол.

– Пожалуйста, не делайте этого, – попросил Перов.

– Почему?

– Потому что это не учтиво. Они же наши гости.

В жаркие дни июля и августа в Серебряный бор приезжали тысячи гостей. И жители Серебряного бора и представители милиции были рады всем им. Вот вам самые тенистые уголки острова. Вот зам самые лучшие пляжи. Пожалуйста, отдыхайте, купайтесь, пойте, веселитесь. И все было хорошо, мило. И вдруг приехали эти пятеро и стали свинствовать. И хотя дежурный по милиции кипел от возмущения, однако он нашел в себе силы оставаться вежливым до конца.

– Я прошу гостей подойти к столу и назвать свои имена.

Но гости вместо того, чтобы подойти, замычали, замотали головами.

– Комси – комса? – спросил Перов.

– Комси – комса, – ответили гости.

– Наши гости не хотят называть свои имена, – сказал Перов дежурному.

– Почему?

– Гости хотят жаловаться на вас и просят дать номер телефона вашего старшего начальника.

– Начальника отделения? – спросил дежурный.

– Нет, старше.

– Начальника района?

– Еще старше.

Дежурный по отделению соединился тогда с дежурным по городу и протянул трубку мисс и мистерам.

– Пожалуйста, жалуйтесь.

Но мисс и мистеры демонстративно отвернулись в сторону. Трубку взял переводчик и сказал:

– Призовите к порядку дежурного по отделению. Наши гости недовольны его действиями.

Перов сказал и подумал: "Все в порядке. Сейчас старший товарищ позвонит младшему товарищу. Тот извинится и отпустит нас по домам". Старший товарищ, однако, обманул ожидания Перова. Вместо того, чтобы отдать распоряжение по телефону, он сел в машину и прибыл на место происшествия.

– Кто из вас звонил дежурному по городу?

Этот неожиданный приезд привел в замешательство мисс и мистеров. Раньше всех взял себя в руки Перов.

– Звонил я, – сказал он и добавил: – Наши гости приглашены сегодня на ужин к посланнику. А этот глупый инцидент может задержать их. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы нас отпустили.

– Я распоряжусь. Только вы сначала представьте меня своим гостям.

– Представить, а стоит ли? Наши гости не говорят по-русски.

– А каким языком владеют гости? Английским, французским, немецким?

– Как, вы знаете все эти языки? – спросил Перов.

– Да, немножко.

Это было новой неожиданностью, которая окончательно подкосила мисс и мистеров.

– Комси – комса, тонем, спасай, – зашептали они Перову.

Но комси – комса их не спасла. Первой, забыв о своем иноземном происхождении, захныкала на чистом русском языке девятнадцатилетняя мисс Марина:

– Хочу к маме.

За Мариной заплакала и мисс Алевтина:

– И я хочу к маме.

В милиции вняли этим слезам и развезли хныкающих девушек по домам, чтобы сказать их мамам:

– Лучше воспитывайте своих дочерей. Строже следите за их времяпрепровождением.

Вслед за девушками захныкали и их кавалеры:

– Простите! Мы не будем больше безобразничать в общественных местах.

Развозить кавалеров по квартирам милиция не стала. Поздно. Кавалеры были людьми семейными, женатыми. Именно этим отцам семейств и пришла в голову бредовая идея отпраздновать день ангела одного из них на заморский манер. Да не так, как празднуют день ангела трудовые люди за границей, а так, как это водится у богатых заграничных шалопаев. С этой целью отцы семейств и выехали с малознакомыми девушками за город и учинили безобразие на пляже.

– Вас, наверное, интересует, кем оказались в действительности наши мнимые иноземцы? – спросил меня дежурный по отделению и ответил: – Это работники радиоуправления.

– Не может быть!

Я тут же соединился по телефону с радиоуправлением.

– У вас работает Евгений Иванович Перов?

– Да, – ответил заместитель заведующего отделом Чеков.

– А Михаил Мартынович Кошелев?

– И он работает, и Олег Александрович Афонов. Вас, наверное, интересуют приключения этой троицы в Серебряном бору? – спросил Чеков.

– А вы знаете уже про эти приключения?

– Еще бы! Эта такая эпопея!

Меня удивил полушутливый, полувосторженный тон заместителя заведующего отделом, и я позвонил самому заведующему отделом.

– Да, да, – сказал он, – это очень некрасивая история, завтра же я съезжу в Серебряный бор, узнаю все поподробней и поставлю вопрос об этой троице на собрании коллектива.

Но ни завтра, ни через неделю редактор отдела так и не удосужился побывать в Серебряном бору, и все в отделе осталось, как и было.

В этом деле удивительно не то, что три аморальных человека вели себя на людях, как павианы. Удивительно, что работники большого, уважаемого учреждения продолжают считать аморальную троицу своими товарищами.

1957 г.