Текст книги "Колодцы знойных долин"
Автор книги: Сатимжан Санбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
Многие из тех, что слышали старика Лукпана, соглашались и продолжали его мысль.
– Зачем оскорбили его? Неосторожное слово что стрела, пущенная в небо…
– Поделом им! Молодец Амир! Все они одинаковы: и бии и богачи.
Дерзкий поступок Амира, словно порыв ветра, обнажил истинные взаимоотношения людей. Это были уже не торжествовавшие только что черкеши, а совершенно различные группы людей, и мнения их оказались разными.
– Вспыльчивость не украшает джигита, – утверждали одни. – Да и куда он денется? Вон Адайбек снаряжает за ним целый отряд.
– Хорош и Махамбет. Не мог удержать друга, – говорили другие.
– Нет, все из-за Санди! Что-нибудь да случилось бы. Не могло это долго тянуться…
– Кто ожидал такого! Нет, этого нельзя так оставлять! – грозили те, что стояли ближе к богачам. – Слишком много воли дал своим табунщикам Адеке!
Опускались сумерки. Споры в ауле не утихали. Среди молодежи то там, то тут звучал смех. Похоже, что они и не думали осуждать поступок Амира. А в кругу аткаминеров еще долго слышались угрозы и ворчание. Адайбек, ругаясь, с нетерпением ждал возвращения джигитов, посланных вдогонку за Амиром. Но вскоре на дастарханах появилось угощение, и старики успокоились. Лишь престарелый Лукпан, ослабевший и забытый всеми, полулежал на рваной кошме и проклинал теперь и Махамбета, и Амира, и своего сына – певца Акжигита.
Амир скакал по безлюдной степи. Уже несколько холмов отделяли его от аула, оставшегося у зарослей чия. За все это время он ни разу не оглянулся назад. Каракуин вошел в ритм и стелился в беге плавно и ровно. Показалось неширокое русло давно высохшей реки, и Амир направил коня вдоль него.
Долго не мог он успокоиться: возвращался мыслями в аул, ругался с Есенберди, с Адайбеком, спорил с Махамбетом… Ловко воспользовались толстосумы его поступком, объявив, что он бросил вызов всему роду и оскорбил всех. Но вряд ли им удастся убедить в этом людей. Те, кто день и ночь ломает горб на богачей, должны понять и поддержать его.
Но почему так далеко отошел от него Махамбет? Почему?.. Ведь он был ему не только другом, но и братом. Чужая кровь? А Санди? Неужели он потерял ее? Не объяснился, не открылся ей…
Успокоение приходило медленно, исподволь. Очнувшись, он заметил, что Каракуин дышит часто и неровно и белые хлопья пены обильно покрывают его. Ближе к тайсойганским пескам почва становилась мягче, тяжелее. Амир укоротил поводья, перевел коня на рысь. Впереди, низко над землей, зажглась, замерцала в густой сини первая звездочка. Амир ехал молча, обдумывая свое положение.
Один из многочисленных родов Малого жуза, род Кете, заселял земли далеко за рекой Уил. Чтобы добраться туда, надо было миновать две волости: Тайсой-ганскую и Казбецкую. И первой мыслью Амира было отправиться туда. Но чем дальше ехал джигит, тем больше им овладевали сомнения.
Заступиться за конокрада, каковым наверняка его объявят черкеши, вряд ли смогут и родичи-кетинцы. Конокрадство власти считают большим преступлением, и победит на суде тот, кто богат. А кто из кетинцев понесет необходимые расходы за него? Он и в глаза не видел своих родичей… А если они, испугавшись родовой мести, выдадут его черкешам? Вот, мол, конокрад, и решайте сами, как наказать его…
Рука джигита все сильнее и сильнее придерживала коня. В лицо уже веяло теплым сухим ветерком от раскаленных за день песков. Там его нелегко было бы найти… Но джигит вдруг резко повернул коня на запад.
– Нет! – прошептал он. – Я не конокрад и не трус. Мне нечего бежать отсюда! Докажу всем, что я смогу постоять за себя! Докажу!..
Амир поскакал теперь в направлении аулов тазов. Принятое решение казалось ему не лучшим, зато верным. Он доберется до тазов и заручится поддержкой волостного управителя Нуржана. Богачи родов Таз и Черкеш – извечные враги. Он воспользуется этим, чтобы свести счеты с теми, кто унизил его.
Ночь Амир провел в степи, найдя глубокую ложбину с зеленой мягкой травой. Дал вволю отдохнуть и попастись коню. Под утро он задремал, но и во сне чувствовал щемящую боль в сердце. Потом ему показалось, что он видит Махамбета и Санди, которые, взявшись за руки, уходят от него по белой ровной дороге…
В неясном свете раннего утра он снял путы с Кара-куина, взнуздал, подтянул подпруги, вскочил в седло и настороженно прислушался. Нет, он был один в степи…
На другой день, когда Амир подъезжал к владениям тазов, в аулы дошла весть о победе большевиков в Петрограде. Это была ошеломляющая новость.
В первую минуту Адайбек воспринял ее как конец света. Он забыл не только о потере Каракуина, но и обо всем остальном, что его беспокоило в последние годы. Однако, человек цепкий и волевой, он через несколько дней пришел в себя. Адайбек полагал, что на его земле не так-то легко утвердиться какой бы то ни было власти. Степь живет своими, ставшими извечными, традициями. Порядка в аулах добились немногие, и если новая власть попытается подчинить себе бескрайние просторы, то ей как раз и будут нужны люди, подобные ему, Адайбеку. Через некоторое время Адайбек и вовсе успокоился. Власть на местах осталась прежней, хотя и стала называться «алаш-ордынской». В аулах началась мобилизация джигитов в войска алаш-орды, которую простые степняки встретили с испугом.
Уполномоченный по мобилизации прибыл в аул Адайбека на тарантасе в сопровождении эскорта из четырех милиционеров-алашцев и небольшого отряда новобранцев из двенадцати джигитов.
Жители аула были собраны у юрты Адайбека. Уполномоченный, плотный, румянолицый казах лет сорока, одетый в полувоенную форму, оглядел людей, стоявших полукругом, заложил правую руку за борт кителя и заговорил сильным, натренированным голосом.
– Мы долгие годы боролись за свободу, – начал он. – Наступил момент, когда казахские роды должны объединиться, чтобы раз и навсегда освободиться от гнета русских. Создано правительство, которое осуществит руководство нашей священной борьбой. Вы должны знать, что по всей казахской земле джигиты собираются под знамя алаш. Я приехал к вам отобрать джигитов, согласных служить своему народу. – Уполномоченный передохнул и показал рукой на новобранцев: – Кто из вашего аула желает разделить их трудный путь?
Никто не отозвался, не выступил вперед. Уполномоченный недовольно сдвинул брови и поморщился.
– Мы считаем сейчас главным, чтобы вы поняли необходимость активной борьбы против большевиков, которые хотят установить в степи свои порядки. На этот раз руками русских мужиков. И мы могли бы сейчас не упрашивать вас, а поступить по законам военного времени.
– Мы это понимаем, – подал голос Оспан, стоявший впереди толпы, – но ведь нет лишних людей. Семьи у нас. Хоть маленькое, но хозяйство…
– Как это нет людей! – Бий Есенберди уставился на Оспана колючим взглядом. – А деды наши думали о женах, когда садились на коней?
– Их не мобилизовывали, – уже несмело возразил Оспан и потупился. – Они сами брались за оружие.
– Раз нужны люди – найдем! – поспешно вмешался Адайбек и ткнул пальцем в рослого, с саженными плечами парня лет семнадцати, стоявшего около юрты вместе с толстяком Сейсеном – сыном бия Есенберди. – Я думаю, от такого джигита не откажетесь?
Уполномоченный не расслышал последних слов Адайбека. Он обернулся, оглядел парней и довольно улыбнулся:
– Крепкие джигиты. Как раз двоих и полагалось от вашего аула. Выберите им коней.
– Нет-нет! – Есенберди рванулся к нему. – Второй мой сын. Его нельзя…
– От вашего аула положено двоих.
– Я поеду, отец! – неожиданно возразил Сейсен. – Надоело мне в ауле.
Есенберди оторопело посмотрел на сына и схватился за бороду.
– Да ты что? Рехнулся? Сукин ты сын!..
В передних рядах раздались смешки, а в середине толпы кто-то весело загоготал:
– Пусть едет! Ха-ха-ха!..
– Молодец Сейсен!
Есенберди подскочил к сыну, стал отговаривать его, но Сейсен, красный, вспотевший от собственной смелости, стоял на своем.
Рассмеялся и уполномоченный. Одобрительно кивнув Сейсену, он повернулся и направился к юрте. За ним, неровно ступая и что-то объясняя, засеменил Есенберди. Улыбаясь в бороду, поспешил зайти в дом и Адайбек.
Толпа галдела. Кто с боязнью смотрел на юрту богача и допытывался у других: как все-таки понять уполномоченного, кто жалел полоумного сироту Жакена, которого Адайбек подсунул в солдаты, кто смеялся над опростоволосившимся Есенберди. Люди долго не расходились. Раньше они полагали, что война идет где-то далеко. Да и ощущалась она в Саркуле лишь по частым поборам и изредка проезжающим через аулы военным отрядам. Но когда люди в степи не платили налогов? Отряды шли на север, в сторону Уральска, где, по слухам, идут тяжелые бои с большевиками. Но Уральск тоже считался далеко… А теперь война как бы придвинулась вплотную, вовлекла и их в свой страшный круг.
Махамбет, приехавший в аул утром, выбрался из толпы и направился в кибитку Оспана. Перед тем как уехать к табуну, он решил повидаться с Санди. Нигмет работал у Оспана подпаском, и Махамбет каждый раз, когда приезжал из степи, запросто заходил к пастуху.
Санди с матерью сидели за шитьем. Балкия, хорошо знавшая отношения Махамбета и Санди, не стала им мешать: вышла из кибитки, захлопотала у очага.
Махамбет сел рядом с Санди.
– Отец зайдет – будет неловко, – произнесла Санди, взглянув на джигита. – Он сегодня в ауле.
– Знаю.
– Надолго приехал?
– Нет.
– А ты не можешь ослушаться хромого?
Махамбет усмехнулся. Попробуй ослушаться – угодишь под очередную мобилизацию. В этом году Адайбек рассчитал многих табунщиков, остались лишь те, кто не вызывал у него даже тени сомнения. Но и они были под наблюдением. Махамбету же, конечно, был доверен табун знаменитого Каракуина, которым богач дорожил больше всего на свете. Махамбет все время находился с табуном у Черных солончаков, аул навещал от случая к случаю. Да и в эти редкие наезды Адайбек не успокаивался до тех пор, пока не выпроваживал его обратно к лошадям.
– Ты чем-то огорчен? – озабоченно спросила Санди, заглядывая ему в глаза.
– Нет.
– Почему ты молчишь?
– А когда я говорил много?
Санди рассмеялась. За лето она сильно изменилась. Движения обрели плавность, взгляд посерьезнел, а голос стал еще глубже, мелодичней. Он дотронулся было рукой до змеившихся по груди Санди черных толстых кос, но снаружи долетел голос Балкии, и влюбленные мгновенно отшатнулись друг от друга.
– Сейсен! – Санди вскочила на ноги.
В дверях появился разнаряженный, улыбающийся Сейсен.
– Что случилось? – Махамбет поднялся ему навстречу.
– Адене распорядился, чтобы ты…
– Знаю, – недовольно перебил его Махамбет. – Можешь передать хозяину, сейчас выезжаю.
– И еще вот что, Маха. Я сегодня тоже уеду из аула. – Он пристально взглянул на Санди. – Хотел поговорить с Санди. Кто знает, что ждет меня завтра.
Махамбет улыбнулся, прошел к дверям. На улице взял Сейсена за локоть.
– На большее ты и не был способен.
– А какой путь выбрал ты сам? – Сейсен загорячился. – Думаешь переждать опасность за крупами коней Адайбека? Заполучить Санди в свою кибитку и прожить тихонько, как мышь?
Махамбет схватил его за ворот чапана, притянул к себе.
– Мы с тобой молоды, Сейсен, и еще не раз столкнемся в жизни. – Он коротко кивнул в сторону чиев. – Если повстречаемся там, кому-то из нас не сносить головы. И оставь Санди в покое. Меня одолеть не так-то легко, ты знаешь.
– Надеешься на Адайбека? – Сейсен с силой вырвал ворот из его рук.
– На себя.
Махамбет быстрыми шагами направился к юрте Калимы. Наполнил небольшой торсук кумысом и, не мешкая больше, выехал из аула. Солнце стояло в зените, грело не по-осеннему жарко. До Черных солончаков, где находился табун, было верст сорок, часа три езды, не больше. В такую погоду не следовало гонять коня. Но Махамбет, разгоряченный спором, пустил гнедого скакуна размашистой рысью. «Богач решил держать табун у солончаков до самой зимы», – размышлял он. По этому поводу Хромой даже советовался с ним, Махамбетом. Но до зимы многое может измениться. И Санди уже два раза сватали со стороны. Может быть, им с Санди податься в Тайсойган? Несколько парней во главе с Акжигитом уже ушли в пески, пытаются создать свой отряд и бороться против Адайбека. Санди на все согласна. Но каково будет ее родителям? Сперва покинула их Нагима, и ни слуху ни духу от нее, теперь Санди. «Были бы здесь Нургали и Хамза, – подумал вдруг Махамбет. – Они бы все в ауле перевернули вверх дном. Почему от них нет вестей?..»
В то лето, когда отец Махамбета Толеп лечил знаменитого скакуна Аккуса, управитель Мухан оставил вместе с конем одного из своих джигитов – Нургали. Рослому и молчаливому парню приглянулась Нагима, старшая дочь Оспана, они познакомились и стали встречаться. Вскоре выяснилось, что намерения джигита самые серьезные. Да и Нагима, казалось, увлеклась неожиданным знакомством. Выходец из бедной семьи, Нургали вел себя в чужом ауле уверенно, не заискивая ни перед кем и не заносясь. Оспану и Балкии это особенно понравилось.
Однажды в ауле появился младший брат Нургали Хамза. Он учился в Тайсойгане в русско-киргизской школе и, узнав, что Нургали в Саркуле, решил навестить брата. Непоседливый и общительный, не в пример Нургали, он быстро, за каких-то два-три дня, сошелся с джигитами аула. Он горячо советовал им учиться, быть нетерпимыми к тем степным традициям, которые устарели и мешают людям. Адайбеку такой гость пришелся явно не по душе, он вызвал к себе Нургали и потребовал немедленного отъезда Хамзы.
– Он ведет себя не как ученый человек, а как босяк, – сказал Адайбек. – Я не терплю беспорядка в своем ауле.
– Хамза собирается в обратный путь, – сдержанно ответил Нургали. – Завтра он выезжает.
– На тебя у меня обиды нет, – заметил Адайбек. – За тебя Мухан поручился.
Нургали промолчал.
Перед отъездом Хамза решил проведать тяжелобольного старика Лукпана. Он был отцом Акжигита – парня с густым, сильным голосом, песни которого Хамза успел полюбить за эти несколько дней.
По словам джигитов, старик Лукпан был болен давно, но в последние три дня лишился речи, временами хрипел, впадал в забытье. Оба муллы аула бессменно находились у его постели. В тот вечер ему стало совсем плохо, и муллы заранее переложили больного лицом к югу, по шариату.
Когда в шалаш вошли Нургали и Хамза, муллы громко, нараспев читали молитвы. Один из них сидел, придавив коленями оттянутые ноги старика, другой держал, выпрямив, его руки. Старик, видимо, умирал: лишь редкие, судорожные всхлипы говорили о том, что он еще жив. И муллы, конечно, старались, чтобы тело его приняло соответствующее положение.
В шалаше было тесно от людей, зашедших проведать больного. Нургали присел у входа и, как мог, стал успокаивать Акжигита и его плачущую мать. Хамза же прошел к больному, пощупал пульс. Он еще бился. Тогда Хамза попросил отпустить старика. Мулла Хаким, что-то недовольно буркнув, повиновался. И умирающий вдруг медленно, словно отодвигаясь от него, подобрал ноги, поднял тонкую исхудавшую руку, поднес к липу и, придавив пальцами веки, вытер глаза.
Хамза вскочил как ужаленный. Не помня себя, он схватил муллу Хакима за шиворот и попытался выволочь на улицу. Поднялась суматоха, шум. Неожиданно на братьев обрушились удары плетей. Завязалась драка.
Только вмешательство новых друзей Хамзы, решительность подоспевших Амира и Махамбета спасли братьев от несчастья.
Хамза уехал в ту же ночь. Через месяц после этого события в Саркуль прибыли сваты. Вместе с ними приехал сам управитель Мухан, и этого было достаточно, чтобы замять конфликт. Предприимчивость Нургали понравилась саркульцам. Спустя некоторое время в доме Оспана сыграли небольшую свадьбу, и миловидная, скромная Нагима уехала в Казбецкую волость.
За прошедшие два года молодые ни разу не наведались в аул. Не показывался больше в Саркуле и Хамза. «Как же, приедешь после такого приема», – подумал Махамбет устало. Он не мог и предположить, что повстречает Хамзу буквально через несколько часов…
Двенадцать всадников ехали молча, держась вплотную к высокому бугристому берегу солончака. Под копытами медленно ступавших лошадей взлетала белая соленая пыль, пот струился по усталым лицам людей. Изредка кто-то кашлял, коротко ругался, и опять слышалось мерное позвякивание уздечек беспрестанно мотающих головами лошадей.
За спинами всадников висели винтовки. Многие из них завязали рты платками, защищаясь от соленой, горькой пыли.
Позади всех, приотстав на два корпуса коня, ехали рядом двое: краснобородый старик с перевязанной поверх рубахи грудью и безусый, крепко сбитый юноша. Старик стонал. Временами он закрывал глаза, начинал качаться в седле, и юноша осторожно поддерживал его за плечи.
– Дядя Ашим, вам плохо? – спрашивал юноша. – Может, дать воды? Сказать Абену?
Старик с усилием поднимал опухшие веки.
– Нет, Кумар, – отвечал он каждый раз слабым, но решительным голосом. – Не надо… Сейчас все пройдет…
Через несколько минут старик и вправду приходил в себя, подбирал поводья, оглядывался по сторонам. Потом они медленно догоняли отряд и снова отставали.
У широкого, обросшего сораном уступа тонколицый с орлиным носом мужчина, ехавший первым, обернулся к своим спутникам.
– Пожалуй, теперь можно и выбираться из солончаков, – проговорил он. – Мы уже в Саркуле.
Худощавый кареглазый джигит, следовавший за ним вплотную, облизнул потрескавшиеся губы.
– Слава богу, – облегченно вздохнул он. – А я уже думал, что вы, Абен-ага, сами запутались.
– Плохого же ты мнения обо мне, Хамза, если мог так подумать, – возразил тот. Серое от толстого слоя пыли лицо Абена было нахмурено.
– Наверное, и сам бог не разберет наши петли, не то что алашцы, – подал голос кто-то из джигитов. – Теперь бы передохнуть малость.
– Надо найти колодец или какую-нибудь зимовку, – ответил Абен, оглянувшись на парня. – Мы устали, а при такой жаре завались спать – и не встанешь больше. Да и нельзя думать, что, уйдя из Акшатау, мы избавились от алашцев. Верно я говорю, Хамза?
– Верно, конечно.
– Когда еще будет вода, – заметил парень и пришпорил коня. – Абен-ага, вы же знаете Саркуль! Далеко до колодца?
– Где-то здесь должны быть старые колодцы Сатыбалды. Найдем, откопаем… Эти колодцы, джигиты, однажды спасли меня и моих товарищей.
– Расскажите, Абен-ага, как это было, – попросил другой джигит. – Скоротаем путь.
Абен усмехнулся, покачал головой.
– Эх, джигиты! Такими разговорами не скоротаешь путь. – Он замолчал, не спеша вытер лицо рукавом куртки, – А расскажу обязательно. Попозже… Сейчас надо отыскать колодцы…
Маленький отряд вышел на берег и стал удаляться от солончаков. Кони пошли бодрее, послышался говор джигитов. Люди оживились.
– Абен-ага! – раздался сзади крик Кумара. – Подождите!..
Всадники придержали коней.
– Опять Ашиму плохо, – Хамза повернул назад.
Через минуту Хамза с Кумаром сняли Ашима с седла и положили на землю. Абен приподнял ему голову и стал вливать в рот воду из торсука. Кто-то развернул над ним халат, защищая от палящих лучей.
Все спешились. Кто отряхивал с одежды пыль, кто пучком полыни стирал с груди коня соль. Небольшой торсук с водой пошел по рукам.
– Кумар, поднимись-ка на холм, – распорядился Абен, когда Ашим очнулся. – Посмотри вокруг!
Но не успел Кумар отъехать, как на вершине холма показался всадник.
Джигиты бросились к коням.
– Без паники! – Суровый голос Абена остановил всех. Глаза его потемнели. Он быстро сел на коня, и джигиты подсадили впереди него Ашима, который застонал от боли.
Всадники двинулись в обратный путь.
– А может, это пастух? – с надеждой спросил Хамза.
– Все может быть, – ответил Абен. – Не спускайте с него глаз.
– Стоит… Наблюдает…
– Это табунщик! – закричал вдруг Кумар. – Смотрите, кони…
– Верно, табун!..
Снова остановились. Словно гора свалилась с плеч, джигиты заулыбались, стали подшучивать друг над другом.
По левому склону холма медленно спускались в низину лошади. Всадник на холме постоял еще минуту и не спеша направился к табуну.
– Что, если мы с Кумаром поедем к нему? – предложил Хамза.
– Больше ничего и не остается, – произнес Абен. – Только надо с умом, понятно? Не спугни. Может, узнаешь сперва, чей табун… В общем, пораскинь мозгами…
Увидев подъезжающих, табунщик отъехал к другой стороне табуна. Видно, решил приглядеться к незнакомым людям. Это был парень богатырского телосложения. Он сидел в седле, слегка откинувшись назад и опустив левое плечо. На первый взгляд от его позы веяло какой-то беспечностью. Но высоко закатанные рукава короткого халата, обнажавшие мускулистые руки, прижатый коленом к коню увесистый соил, длинный и тяжелый курук, напоминающий скорее копье, выдавали в нем опытного, готового к случайным встречам в степи наездника.
Некоторое время джигиты приглядывались друг к другу. Табунщик показался Хамзе знакомым. Неожиданно табунщик что-то крикнул, дал шенкеля, и его гнедой скакун взял с места крупной размашистой рысью. Джигит словно прорезал табун.
– Здравствуй, Хамза! – радостно приветствовал он, подлетая. – Откуда это ты? А я думаю-гадаю, что за люди…
– Вот не ожидал! – обрадовался Хамза. – Махамбет!
Джигиты, громко смеясь, обменялись рукопожатием, не сходя с коней.
– Как ты здесь очутился? – Махамбет оглянулся на всадников, стоявших от них в версте. – Нургали с тобой? Хорош твой братец – забрал Нагиму и носа не кажет в Саркуль. Оспан переживает…
– Подожди, Махамбет, – прервал его Хамза. – Кибитка твоя далеко?
– Верстах в двух.
– Кто у тебя в напарниках?
– Сейчас никого.
– Если ты не против, мы передохнем у тебя.
– Ради бога! – Махамбет разволновался, закружил на месте.
Хамза отослал Кумара в отряд, а сам вместе с Ма-хамбетом стал заворачивать табун. В нескольких словах он поведал Махамбету об отряде…
Окончив школу, Хамза работал учителем в своем ауле, но после нескольких стычек с волостным Муханом и представителями алашской власти ему пришлось уйти в горы. Там, в Акшатау, он встретился с Абеном, тоже находившимся в бегах. Вскоре к ним примкнули джигиты, ушедшие из аула во время мобилизации. Они провели две-три удачные вылазки. Однажды отбили у алашцев небольшой военный обоз, вооружились. За месяц отряд окреп, и власти всерьез забеспокоились. Три дня назад отряд попал в засаду и с трудом ушел из Казбецкой волости…
– Десять человек оставили мы в горах, – удрученно рассказывал Хамза. – Нургали служит посыльным у волостного. Он успел предупредить нас об алашцах, иначе было бы еще хуже.
– Джигиты из вашего аула?
– Больше половины отряда.
– Мухан, наверное, себе локти кусает, – усмехнулся Махамбет. – Власти не погладят его по головке.
– Вывернется, – заметил Хамза. – Он еще никогда не отвечал за дела сородичей.
Подъехали джигиты, Махамбет поздоровался со всеми и тронул коня. Он с интересом присматривался к Абе-ну, о котором, как и многие степняки, был наслышан. Непокорным называли Абена в аулах. И насколько знал Махамбет, из прожитых сорока лет половина была проведена им в боях, тюрьмах и бегах. Сперва судили его как конокрада, потом за избиение волостного управителя Мухана. А в шестнадцатом году, когда вышел указ о мобилизации на тыловые работы, Абен оказался одним из предводителей восстания в Тайсойгане. На этот раз ему чудом удалось избежать рук властей. И вот теперь он снова шел в пески, и вместе с ним были бедняки, не пожелавшие служить уже алаш-ордынцам.
Абен ехал мрачный, не вмешиваясь в беседу джигитов. Махамбет, конечно, не знал, что сейчас творится в душе Абена. Кругом были знакомые места, и они вызывали у Абена горькие воспоминания. Именно здесь, на Черных солончаках, каратели после восстания настигли его семью. Погибли жена и обе дочери…
Перевалили два холма, и впереди показалась кибитка. Усталые джигиты стали погонять коней. Видя близость желанного покоя, притих и Ашим, перестал стонать.
Махамбет по просьбе Хамзы рассказывал о недавно прошедшей в ауле мобилизации.
– И как отнеслись к ней жители аула? – справился Хамза. – Добровольцев, конечно, не было?
– Как и в других аулах, – ответил Махамбет. – Адайбек подсунул полоумного Жакена да еще вызвался сын бия Есенберди.
– Перед такой армией нам не устоять! – пошутил Кумар. – Выгонят нас из Тайсойгана.
Джигиты рассмеялись.
– Люди боятся повторной мобилизации, – сказал Махамбет.
– Джигиты Саркуля сидят и трясутся от страха? – резко спросил Абен.
– Многие хотят уйти в пески. Мы однажды думали, Абен-ага, связаться с вами, но потом появился слух, что отряда и нет вовсе.
– И вы поверили? – Абен в упор посмотрел на Махамбета. – Было время, когда мы бились одними соплами, а вам подавай винтовки!
– Теперь одними соилами ничего не добьешься, – спокойно возразил джигит.
– Оружие надо добывать, – уже сдержаннее заметил Абен. Спокойная рассудительность джигита ему понравилась.
– Оно понятно, – согласился Махамбет. – Теперь к вам потянутся наши джигиты.
– И то ладно, – кивнул Абен. – Думал, что в Сар-куле джигитов не осталось…
Махамбет смутился и замолчал.
Отряд остановился у колодца, люди спешились, стали поить лошадей, мыться. Ашима положили в походной, собранной из трех кереге кибитке табунщика. Махамбет угостил джигитов кумысом, поставил вариться в небольшом котле вяленое мясо, привезенное из аула.
За обедом Абен стал расспрашивать Махамбета о ближайших зимовках и колодцах.
– Я же буду с вами, Абен-ага, зачем вам запоминать, – заметил Махамбет. – А Тайсойган хорошо знаете и вы сами, и Хамза.
– Ты, видимо, пока останешься в ауле, – возразил Абен. – Кто знает, как развернутся здесь события. А верным джигитам скажи о нас: будем ждать их в песках, в местечке Кос-кстау.
Решение Абена явилось для Махамбета неожиданностью. Он с недоумением посмотрел на Хамзу.
– На Уиле следить за Муханом мы приставили Нургали, – пояснил Хамза. – Один раз это нам уже помогло. Здесь без такой уловки, видимо, тоже не обойтись.
– Ну что ж, вам виднее, – согласился Махамбет, немного поразмыслив, и спросил: – Коней замените?
Джигиты оживились.
– Дельная мысль, – подал голос Кумар, вытиравший смоченной в воде тряпкой лицо Ашиму. – Наши устали в пути.
– Повременим, – возразил Хамза. – Адайбек, говорят, из тех хозяев, которые спят и видят, что делается с их лошадьми.
– Тогда не будем пока трогать Адайбека, – подытожил Абен. – Пока Махамбет табунщик, с конями, я думаю, у нас не будет затруднений. А тебе, джигит, следует чаще бывать в ауле, знать все, что там творится.
– Хорошо.
Джигиты снова сели на коней. Ослабевший в пути Ашим и Кумар остались на несколько дней в кибитке табунщика. Махамбет проводил отряд до самых песков и повернул гнедого в сторону аула. Он спешил сообщить джигитам об отряде Абена.
Видя, что в Саркуле и Кзыл-куге скапливается много войск, Адайбек откочевал в урочище Копчий. Это глухое место – сплошной сухостой, овраги с густыми островами зарослей чия и с достаточным запасом трав, где гулял ветер да рыскали голодные волки, должно было, по мнению Адайбека, защитить аул от опустошительных набегов различных отрядов, не щадивших уже и богачей.
Аул Адайбека делился как бы на две части. Так было принято давно, одна часть называлась большим аулом, другая – малым. Просторная шестиканатная юрта Адайбека, покрытая осенью теплым светло-серым войлоком, находилась в центре большого аула. Рядом с ней две юрты его старших жен, потом две хозяйственные юрты, и уже вокруг них располагались родственники, строго соблюдая все родственные линии и отношения. Малый аул, продолжая общее полукружие, раскинулся чуть поодаль, но достаточно было одного взгляда, чтобы определить его обитателей. В рваных, прокопченных маленьких юртах и шалашах жили семьи бедняков.
Трава вокруг аула, несмотря на обилие скота, не вытоптана: пастухи Адайбека опытные, а котаны и жели вынесены подальше от юрт.
После недавних дождей трава даже посвежела, пошла в рост. Но воздух был наполнен лишь запахом начавшей цвести полыни, перебивающим сейчас, к вечеру, запахи всех других трав.
Под окрики пастухов к аулу приближалось разномастное стадо коров. Желтая легкая пыль, огибая холм, стелилась за ними, и редкие приотставшие коровы брели в ней, как в золотистом дыму. Три десятка телят, подросших за лето, оглушительно мычали навстречу стаду и, путаясь в веревках, изо всех сил натягивали поводки. Казалось, они вот-вот разнесут жели.
Из аулов с подойниками в руках направились к жели женщины. За некоторыми из них с плачем увязались детишки. Вышел из юрты хозяин аула. Огляделся по сторонам и, сцепив пальцы за спиной, прихрамывая, тоже зашагал в сторону жели. Женщины, увидев его, заспешили, дети притихли. Пастухи, наоборот, закричали громче. В последнее время Адайбек стал несдержан, раздражителен, и все в ауле опасались внезапной вспышки его гнева.
Адайбек шел мимо кибитки одного из своих пастухов и приостановился, услышав плач детей. Этот плач напомнил ему о случившемся во время откочевки.
«Поделом, сволочи! – зло подумал он. – Не так тебя еще надо было отстегать! Допустить, чтобы бык вспорол брюхо коню, на котором сидишь!»
Дети плакали неумолчно и громко, и временами на них покрикивала старуха. И вдруг взметнулась острая зависть, стиснула сердце.
– Орава!.. – пробормотал он.
Давняя непреодолимая тоска по собственному ребенку охватила его. Она приходила всегда неожиданно. Повисли плечи под стеганым, коричневого шелка халатом. Он ссутулился и пошел, низко опустив голову. О голенища высоких сапог бились сухие стебли клевера, рассыпая коричневые зерна.
Орава… А ему бог не послал ни одного ребенка. Нет детей и от третьей жены. Сколько надежд он связывал с Калимой! Молодая, красивая, здоровая… А если нет сына, то для чего тогда все эти бессонные ночи, бесконечные тревоги, ругань? Для чего?.. Для кого он копит богатство, трясется над каждым ягненком? Для кого он отбирает лучших скакунов? Кому останется все это?..
Адайбек, тяжело дыша, оглядел стадо коров; аул, непривычно притаившийся у зарослей чия; отары овец, рассыпавшиеся в низине, далекие гряды холмов: где-то там табуны… Мысли Адайбека неожиданно обратились на другое, и он, послушный им, заковылял к холму. «Кони – это главное. Столько труда вложено, – стал рассуждать он сам с собой, – и надо их сохранить… Кто поможет мне? Нет! Кто вообще смог бы сохранить коней?.. Никто, кроме Махамбета».
Пока он карабкался по склону, сапоги покрылись густым слоем пыли, нитями паутины. По эту сторону аула он запретил пасти овец.
– Если бы только знать, как долго продлится война, – вздохнул он, взобравшись наверх. Поправил ружье, висящее за плечом, с которым не расставался в последнее время. Долго, пока на глаза не навернулись слезы, смотрел он на далекие сонные холмы. Нет, не видать табунов. Несколько месяцев назад, узнав о намерении Махамбета жениться, он рассердился. Слишком быстро хотят люди выйти из-под его власти!
