Текст книги "Колодцы знойных долин"
Автор книги: Сатимжан Санбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
– Уалейкум-ассалам! Все благополучно у вас?
Адайбек тяжело спешился, одернул полы черной бархатной шубы на волчьем меху, исподлобья выжидающе посмотрел на Оспана.
– Остановитесь? – справился Оспан.
– Нет-нет! – Адайбек насмешливо прищурил узкие глаза. – Жены твоей здесь нет, а кибитка без женщины, как говорят, неудобна для гостей. Тем более мы едем со свадьбы.
Мулла Хаким рассмеялся визгливым смехом.
Адайбек, поглаживая рыжую холеную бороду, оглядел овец и снова повернулся к Оспану.
– Ты, наверное, распоряжаешься парнями и отлеживаешь себе бока? Зима проходит…
– Коварство зимы, говорят, гаснет в первый день лета, Адеке. Мальчишки есть мальчишки, промахнутся, да еще в буран, – отару твою поминай как звали…
– Ладно, язык у тебя, – перебил его Адайбек, хмурясь.
Оспан как будто и не замечал, что бай не духе.
– Что – язык? – пожал он широкими плечами а улыбнулся. – Вон жеребец закидывает голову кверху, храпит – к ненастью.
– Ладно, ладно, – махнул рукой Адайбек, и голос его прозвучал раздраженно, скрипуче.
Мулла Хаким беспокойно заерзал в седле. В затасканном донельзя чапане, плотный, словно вырубленный из черного камня, Оспан стоял перед хозяином, вызывающе откинув голову. Казалось, еще немного, и он кинется в драку. Но мулла знал, что Оспан не поднимет руку на Адайбека. Родичи накричатся друг на друга, и на этом все закончится. Но лучше, чтобы и этого не было. Чего доброго, свою злость Адайбек потом сорвет на нем…
Ни одна встреча бая и Оспана, обладавшего недюжинной силой, не проходила спокойно. С давних пор между ними лежала глухая неутихающая вражда, с того памятного дня, когда Адайбек попытался овладеть женой своего родича. В ауле потом долго ходили слухи, что младшая из двух дочерей пастуха – Санди родилась от богача. И хотя Оспан знал, что это сплетни, он не мог успокоиться. Рана от дурного слова долго не заживает. Он все собирался перекочевать в другой аул, даже хотел уехать в город, но покинуть обжитое место с детьми оказалось не так-то легко. Да и Адайбек платил Оспану заработанное исправно, хотя и ругался с ним беспрестанно.
Мулла Хаким облегченно вздохнул, когда Адайбек повернулся к юношам, державшим за чембур вороного жеребца. Оба рослые не по годам, плечистые, они, видимо, заинтересовали бая.
– Как они справляются?
– Других помощников не надо, – ответил Оспан. Адайбек, заметно припадая на левую ногу, приблизился к юношам.
– Твой отец, джигит, мир праху его, был смелым человеком. Правда, излишняя горячность иной раз подводила его. А вот твоего отца, – Адайбек обратился к Махамбету, – бог одарил рассудительностью, даже излишней. Знавал я их в юности. Сдается мне, что вы тоже станете друзьями, как и ваши отцы. Мой совет вам, джигиты, берегите дружбу смолоду. Правда, вырастете вы неодинаковыми…
Махамбет и Амир замерли. Никто до сих пор не называл их джигитами и не противопоставлял друг другу. Адайбек пощупал их предплечья и усмехнулся, то ли довольный физической силой мальчиков, то ли удовлетворенный реакцией Амира и Махамбета на его слова. Но тут же его лицо потускнело, словно он вспомнил что-то неприятное. Резкая прямая морщина пролегла поперек крутого лба, и кустистые рыжеватые брови сошлись у переносья.
– Мой отец оставил мне доброго скакуна и мечту разбогатеть, и все я добыл своими руками, – сказал он. – Недосыпал, трудился в поте лица, шел и на драку, и на мир с врагами, если это было нужно.
– Успокойтесь, Адеке! – попросил тонким голосом мулла, опять заерзав в широком седле. – Люди рода Таз просто завидуют вам, вот и вышел спор. Разве не было ясно с самого начала?
Адайбек, будто только и ждал слов муллы, неожиданно проворно вскочил на затанцевавшего скакуна. Амир передал ему чембур и отпрянул в сторону.
– Если бы не было моих стад, что имели бы пастухи? Чем кормились? Чужое богатство глаз колет… Вот и Оспан не видит своего богатства. – Адайбек дернул бровью и уставился на пастуха. – Не ценит свою красавицу жену и дочерей. – Он говорил привычным тихим голосом, с уверенностью человека, чьи слова всегда будут услышаны. – Наверное, вместо того чтобы радоваться их смеху, все переживает из-за своей бедности. Так ведь, Оспан?
Мулла Хаким опять залился визгливым подобострастным смехом. Оспан сдержанно улыбнулся. Видно, на свадьбе бая Кожаса, где собралась вся саркульская знать, хромой сцепился с кем-то из рода Таз. Но не таков Адайбек, чтобы изливать душу перед своими пастухами: за тридцать лет батрачества Оспан, слава богу, неплохо узнал родича. Куда же он клонит? Что еще задумал?
– Весной, если будете мне послушными, я дам вам на двоих отару, – сказал Адайбек, слегка свесившись с коня и вдевая ногу в стремя. – Понятно?
– Понятно, – разом ответили юноши.
Адайбек кивнул им и, словно Оспана тут и не было, тронул коня.
– Какую же он хочет дать нам отару, Оспан-ага? – спросил Амир, когда всадники удалились.
– Наверное, эту, – мрачно бросил Оспан и повернул в сторону кибитки. Юноши последовали за ним.
– А как же вы?
– Найдется работа. Вот и Аткос валяется на спине. Погода будет портиться. Лучше бы не приезжал, – пробормотал пастух, – всегда приносит несчастье…
– Собрать отару?
– Рано, Амир. Это будет где-то в полночь. А мо-розит-то как… Сейчас попьем чаю, потом решим.
Махамбет шел молча, не принимая участия в разговоре.
– А может, он вздумал попугать меня, – натянуто рассмеялся Оспан. – Есть такая пословица: «Хвали жеребенка, а садись на коня…» Что бы ни было, Адайбек не прогадает. До весны недалеко, посмотрим…
Весной Адайбек и вправду доверил юношам отару, и вскоре все убедились, что он поступил умно. Неутомимые Амир и Махамбет вполне справлялись с нелегкими обязанностями пастухов. Аул уже откочевал на жайляу, и люди после зимы – самого трудного времени в степи – оживали новыми надеждами, хмелея от весеннего воздуха и яркой зелени.
В маленькой дырявой кибитке Толепа становилось тесно, когда собиралась вся семья. Поужинав и захватив тулак – высохшую шкуру вола, – ребята уходили к загону, где, охраняя отару, спали по очереди. Далеко за полночь потухал небольшой костер, разведенный друзьями. Временами над аулом, вызывая улыбки девушек, взлетали одинаково срывающиеся голоса – то Амира, то Махамбета. Старый Толеп и Жамал радовались, глядя, какими дружными и крепкими растут их дети. И уставший от жизни табунщик все чаще говорил жене:
– Дожить бы нам, Жамал, до тех дней, когда сыновья станут взрослыми…
И Жамал, вздыхая, повторяла за ним:
– Дай бог! Вырастут – простимся с нуждой. Бог милостив…
Адайбек теперь частенько зазывал Амира и Махамбета к себе в юрту и, беседуя, как со взрослыми, угощал кумысом. В ауле было много толков по этому поводу. Одни говорили, что у старого бая нет детей и поэтому он привязался к Амиру и Махамбету. Если так, то юношам нечего беспокоиться за свое будущее. Другие утверждали, что хитрый Адайбек готовит себе по-настоящему преданных джигитов и Толепу следовало бы поостеречься. А Толеп, казалось, не обращал на все это внимания. И постепенно люди привыкли к тому, что Амир и Махамбет в числе немногих родственников хромого вхожи в его дом.
Но вскоре произошел случай, поставивший все на свои места.
Отара, возвратившись с пастбища, остановилась в низине. Здесь, рядом с аулом, на молодой неистребимой траве, ровной, как ворс огромного ковра, овцы каждый вечер паслись час-полтора.
Амир и Махамбет взбежали на песчаный холм, где детвора устроила обычную свалку. Ребята тут же потребовали, чтобы Махамбет и Амир разделились и, как обычно, возглавили два лагеря. Скоро друзья схватились между собой. Смуглая босоногая дочь Оспана Санди, обняв огромный букет тюльпанов, приплясывала вокруг них. Борьба, как и следовало ожидать, затянулась: Амир и Махамбет не уступали друг другу ни в силе, ни в ловкости. Кроме них двоих, никто уже не боролся. Шумно подзадоривая, мальчики окружили своих вожаков тесным кольцом.
– Хватит! – вмешалась Санди, видя, что Амир и Махамбет разгорячились не в меру. – Слышите? Перестаньте!
– Правильно, пора домой, – поддержали ее остальные.
Борцы отпустили захваты и в изнеможении сели на землю.
Толстенький Сейсен, единственный сын бия Есенберди, громко рассмеялся.
– Толкаетесь только, а бороться как следует не умеете.
– Ты умеешь, – буркнул Амир, – толстяк…
– А зачем мне бороться? – добродушно ответил тот. – Не умею я… Пойдемте, ребята, угощу вас куртом.
Все, кроме Санди, оставшейся сидеть рядом с Амиром и Махамбетом, последовали за Сейсеном.
Солнце уже задевало краем высокий холм. Из аула плыл смутный вечерний шум, тянуло запахом дыма. Юноши сидели, еще не отдышавшись после борьбы, неспокойно поглядывая вокруг.
– Почему тюльпаны все красного цвета? – спросила Санди, пряча лицо в букет. Поверх лепестков на юношей смотрели большие, черные, как смоль, глаза. – А голубые бывают?
– Конечно, – торопливо ответил Амир.
Махамбет рассмеялся:
– Ты видел?
– Бывают! – запальчиво выкрикнул Амир. – И я докажу тебе!
– Ты просто злишься.
– Я сильнее тебя.
– Нет!
Амир и Махамбет вскочили, как по команде, и схватились снова. Затрещала чья-то рубашка, но никто из них не обратил на это внимания: борьба неожиданно превратилась в драку. Когда они опомнились, Санди рядом не было. На месте, где она сидела, пылали рассыпанные тюльпаны.
Первым исчезновение овец заметил Махамбет. Он вскрикнул, показывая рукой на пустую низину. Оба одновременно бросились в степь, перебежали низину, взобрались на холм. Вдалеке в быстро опускающихся сумерках виднелось несколько кучек овец.
Отару собирали долго. В темноте было трудно определить – всели овцы нашлись, но, посовещавшись, они решили гнать отару домой. Шли молча. Только дошли до загона, как на них с криком набросился Адайбек. Юноши очутились в объятиях двух джигитов, и хромой стал хлестать их тонким кизиловым прутом. Амир и Махамбет вырывались изо всех сил, кричали, но тщетно.
На шум прибежал Оспан, уже давно пригнавший свою отару. Схватил Адайбека за руку.
– За что? Овцы твои целы!
– Прочь! – захлебнулся Адайбек. – Не вмешивайся, голодранец! Кто тебя звал?!
Вмешательство Оспана все же заставило Адайбека поостыть. Джигиты отпустили юношей, и Оспан, сердито ругаясь, повел своих бывших помощников домой. Не удержался, по дороге ткнул им по разу кулаком в шеи.
– Что, не могли убежать?
К ним спешила Жамал. Обеспокоенная задержкой Амира и Махамбета, она выбежала из кибитки, как только услышала брань Адайбека. Увидев ее, Оспан повернул обратно.
– Я присмотрю ночью за вашей отарой, – бросил он юношам, – а вы поспите.
Ночью Жамал зашивала разодранные рубахи сыновей, накладывала заплатки. Вздыхала, думая о Толепе, который расстроится, узнав, что Адайбек избил детей.
В дверях бесшумно, словно тень, появилась Калима – третья жена Адайбека. Жамал вздрогнула от неожиданности.
– Ana! – тихо произнесла Калима, бросив быстрый взгляд на спавших Амира и Махамбета. – Я принесла кумыс…
Тоненькая, как лозинка, Калима с чашкой в руке стояла, стыдливо опустив глаза, словно это она была виновна во всем случившемся.
– Перелей, милая, в чашку, – негромко сказала Жамал. – Что же ты не проходишь? Не пристало тебе стоять у порога…
Голос Жамал дрожал от обиды и унижения, но не принять кумыса, который принесла Калима, она не посмела. Пятнадцатилетняя Калима, ставшая месяц назад третьей женой Адайбека, была из бедной семьи и держалась робко. Пастухи и слуги любили ее за кроткий нрав и доброту. Да и кумыс… При чем тут молоко – святая пища?..
Калима так же бесшумно прошла в кибитку, выбрала из деревянного ящика чашку и стала осторожно переливать кумыс.
– Он говорит, что рассердился за драку, – продолжала Калима. – Овцы, говорит, если и остались в степи, завтра найдутся, а плохо, что они поссорились.
Жамал кивнула головой. Что ж, этого следовало ожидать. Хромой Адайбек хорошо знал цену дружбе ее детей. Как-никак они вдвоем содержали целую отару, выполняя работу взрослого пастуха с подпаском.
– Хоть бы они больше не ссорились, – сказала Жамал. – Так они ничего не добьются в жизни.
Неожиданно проснулся Амир, застонал, сел на постели.
– Я убью Адайбека! – Громкий, полный ярости голос юноши прозвучал в тишине, как выстрел. Он заметил Калиму и впился в нее взглядом.
– Бог с тобой, сынок! – Жамал обняла Амира и, тревожно оглянувшись на гостью, уложила его снова в постель. Накрыла одеялом.
Проснулся и Махамбет. Приподнял голову, посмотрел на Калиму, с которой еще недавно играл в детские игры, и молча откинулся на тулуп, подложенный под голову вместо подушки. Потом отвернулся к кереге.
Дрожащие руки Калимы лили кумыс мимо чашки.
Старый Толеп терпеливо учил сыновей нелегкому ремеслу табунщика. Он заставлял их мастерить недоуздки, уздечки, подпруги и чересседельники, подбирать по коню попону и потники, вить чембур. Он сам выбирал в табуне неука и до того, как его оседлать, рассказывал сыновьям о норове коня и как его лучше укрощать. Адайбек еще не доверял юношам табун, хотя понимал, что недостаток опыта у них возмещался бы выносливостью и умением лечить лошадей. Последнего качества, пожалуй, не хватало многим известным табунщикам. Не все они, например, брались вскрывать ножом нарывы или очищать раны, считая это недостойным своей профессии. И далеко не каждый табунщик, отлично выбирая пастбища и сохраняя животных в теле, умел, как Махамбет и Амир, лечить у лошадей засечку, исплек, чесотку, простуду или выводить из копыта костоед.
Однажды в ауле остановился управитель Казбецкой волости – Мухан. Он был редким гостем. Казбецкая волость находилась восточнее тайсойганских песков, и управитель бывал в Саркуле раз или два в год, проездом в Гурьев или Уральск. На этот раз он возвращался из уездного центра. И знаменитый скакун Мухана по кличке Аккус[35], охромевший на правую ногу, шел на поводу. В юрте Мухан, сокрушаясь, рассказал Адайбеку о том, что уездному начальнику захотелось проехаться на прославленном скакуне. Скрепя сердце он уступил капризу начальства и поплатился: Аккус сбил ногу на булыжнике.
Адайбек, желая угодить знатному гостю, тут же послал в степь за Толепом. Старый табунщик приехал с сыновьями. Он прощупал пальцами опухшую ступню коня, расспросил, сколько дней они были в пути, по какой дороге ехали до Саркуля.
– Поставишь коня на ноги – подарю тебе дойную корову, – пообещал хвастливо управитель.
– Работа стоит дойной коровы, – вежливо возразил Толеп молодому управителю. – Лечение потребует дней двадцать – двадцать пять… А может, и месяц.
– Только вылечи. Кроме платы, получишь и подарок. – Мухан завертел маленькой птичьей головой.
И тут Толеп устроил сыновьям настоящий экзамен. Заставил их при всех сказать свое мнение. Амир предложил испытанный, самый распространенный способ – разогреть коня и, сделав надрез на щиколотке, выпустить собравшуюся кровь. Махамбет высказался против подобной спешки.
– Надо попробовать разогнать кровь, – сказал он, – Что, если несколько раз заставить коня пропотеть и каждый раз выстаивать его?
Толеп покачал головой.
– Это ведь не отек, который появляется от перегрузки или неправильной выстойки. Здесь поврежден со-колец.
– Ну и что? – воскликнул Амир. – Результат ведь один – разрыв жилы: соколец ли или какая другая жила…
– И накопившуюся кровь надо выпустить, – поддержал его Махамбет.
– Но не так, как вы предлагаете. Всякое насилие тут вредно. А как же? Конь что и человек… Опухоль как раз и появилась от насилия. Нога, должно быть, подвернулась на камнях, – старик присел на корточки, еще раз прощупал пальцами щиколотку коня. – Бедный Аккус. Надсадить такого тулпара!..
– Что же ты предлагаешь, аксакал? – не выдержал Мухан. – Цену набиваешь?
Старик отвязал белого скакуна и молча выбрался из круга. Привел его на ровное, чистое место за аулом, потрепал ладонью по высокой холке.
– Амир, вбей здесь кол, – распорядился он. – А ты, Махамбет, принеси из дома лопату, тряпку и пригоршню проса.
Юноши быстро выполнили распоряжения отца. Толеп привязал коня и копнул землю лопатой. Потом расстелил тряпку и, тщательно размельчив землю, ровным слоем, в два пальца толщиной, насыпал ее на материю. Обильно окропил все водой, густо утопил во влажной земле зерна и стал накладывать повязку на больную ногу коня.
Люди молча наблюдали за стариком.
– Мухан, надо сделать навес. – Толеп поднял вдруг потное лицо. – Солнце, сам видишь, печет немилосердно. И потом его надо кормить и поить. А как же?.. Будет на привязи… Когда приедешь за конем – приведи корову… – Он снова отвернулся и стал наматывать поверх повязки другую тряпку.
За обедом старик разговорился:
– Лет десять назад дед лечил так в Тайсойгане одного скакуна… Щиколотка будет потеть, взопреет, разогреется и вытянет на себя ростки. А ростки – это жизнь. Тут большой смысл, джигиты… Конь и не почувствует, как ростки проса пробьют кожу и пойдет кровь. Нож бы тут только навредил…
Через месяц старик сам проехал первым на Аккусе. Конь ступал без малейшего признака хромоты. Только после этого случая Адайбек наконец разрешил Толепу взять сыновей себе в напарники.
И в скором времени в табунах Адайбека не осталось коня, способного сбросить с себя Амира или Махамбета, если бы кто-нибудь из них взялся приучить животное к езде под седлом. Многие силачи в округе стали посматривать на них с опаской. И верно, день от дня юноши все больше затмевали их. Выдумкам друзей, казалось, не будет конца. Даже клеймение и стрижку коней весной они превратили в захватывающее зрелище.
Весь аул – от мала до велика – высыпал в тот день на улицу.
Буланый трехлетка, впервые попавший в петлю курука, метался по кругу, задыхаясь и храпя. Это был прекрасный конь с крепкими стройными ногами и длинной шеей. Он яростно взвивался на дыбы и тут же от рывка аркана падал на передние ноги, и снова вскакивал, поражая людей благородством линий и статью. Амир и Махамбет, перехватывая волосяной аркан, шаг за шагом подбирались к коню. Все туже затягивалась петля на шее буланого. Наконец он перестал скакать. Упираясь изо всех сил, конь смотрел на джигитов расширившимися от страха глазами, и бока его дрожали от неимоверного напряжения.
На расстоянии прыжка вперед осторожно выдвинулся Махамбет. Ноги джигитов теперь медленно скользили, почти не отрываясь от земли.
Кто-то в толпе выдавил шепотом:
– Вот сейчас… Сейчас!
– Тише! – тут же пресекли его. – Нельзя под руку!
Буланый конь, хрипя и роняя пену с губ, задирал голову все выше. Махамбет подошел почти вплотную, когда Амир кошкой бросился к коню и обхватил его заднюю ногу. Раздалось сдавленное ржание, буланый рванулся, но не смог тронуться с места.
Через минуту остриженный конь, с невысоким гребнем гривы и укороченным хвостом, с клеймом на бедре, ошарашенно врезался в табун.
Люди ожесточенно заспорили:
– У Амира руки что тиски, – восхищались одни.
Другие, наоборот, осуждали:
– Зря рискует. Так недолго и до беды…
– А вы попробуйте проделать это сами! Из таких джигитов и вырастают батыры!
– Без Махамбета бы ничего не получилось, – судачили третьи. – Главное – Махамбет…
– Верно. Тут без точности и спокойствия Махамбета не обойтись.
И все постепенно приходили к мнению, что не будь одного из друзей, то и второй, выбери ему в напарники хоть самого что ни на есть лучшего джигита Саркуля, не пошел бы на такой риск.
Потом люди опять замолчали, следя за джигитами. Очередной конь бился в могучих руках Амира и Махамбета, и девушки в страхе отводили глаза.
Такими и остались джигиты в памяти девушек, сильными и торжествующими, когда они были братьями и держались друг с другом вместе. И спустя много лет, вспоминая свою молодость, уже старухами, они увидят себя рядом с Амиром и Махамбетом и будут считать этот весенний день одним из самых светлых дней своей жизни. И будут хранить воспоминание, как тайну, которая поможет им в дни обиды или одиночества.
А жизнь шла своим чередом. Не успели еще Амир и Махамбет осознать себя взрослыми, как на их плечи легла забота о больной матери и младших братьях: Канате и Нигмете.
Старый Толеп умер смертью табунщика – ранним весенним утром, на руках своих товарищей, в бескрайней степи. Конь упал на камнях, когда Толеп летел во весь опор за табуном, напуганным волками. Табунщик ударился головой. Животное, раздробившее себе переднюю ногу, прирезали на поминки: все равно никто, кроме мертвого теперь Толепа, не смог бы поставить коня на ноги. Сыновьям его было не до этого. Травы в тот год выгорели рано, и Адайбек торопил джигитов с уходом на дальние летние жайляу. Еле дождался сороковины Толепа. О том, что Жамал больна, он и слушать не стал.
А Жамал заметно сдала после смерти мужа. Она ослабела и уже совсем не вставала с постели.
Долгими мучительными ночами вспоминала старая женщина свою жизнь, полную хлопот, труда и лишений. Вспоминала мужа. Однажды подумала, что со смертью Толепа умерла еще одна людская тайна. Что связывало его в молодости с Ерали и Адайбеком? Что потом разбросало их, если они дружили? Она припомнила, как Толеп проговорился однажды, что первая жена, которую он похоронил совсем молодой, была сестрой его близкого друга. Может быть, она была сестрой Ерали? Вытянуть из Толепа лишнее слово, пожалуй, было потрудней, чем выпросить у Адайбека овцу… Да и крутоват оказался старик, тяжел на руку, чего греха таить… И впервые старой женщине стало больно от мысли, что у мужа было что-то свое, какая-то своя тайна, в которую он не посвятил ее при жизни. А были ли у нее тайны от Толепа? Наверное, какие-то были, забытые теперь ею самой…
Стояло жаркое лето. От зноя поникли густые травы, еще недавно расходившиеся волнами. От сухого ветра, беспрестанно дующего с юга, судорожно трещали стебли. Жамал видела через дверной проем, как порыжели вдалеке пески, а ближе ослепительно белел выпаренный солнцем панцирь такыра. Черные скворцы не улетали от колодцев, и она слышала, как старики зычными окриками осаживали детей, так и рвавшихся бить присмиревших птиц.
И она вспоминала слова Толепа, сказанные им перед последним выездом на жайляу: «Мы с Ерали дружили в юности, но наша дружба не выдержала испытаний. Пусть наши дети растут вместе. Пусть у них будет общая цель в жизни. И ты все время должна заботиться об этом…» Со спокойной, усталой грустью Жамал думала о том, что не успеет выполнить наказ мужа: судьба ее сыновей неопределенна, и она не может угадать их будущее. Закрывались глаза, но даже в дремотной слабости она не переставала думать об Амире и Махамбете, плыли перед ее взором знакомые картины, стоял в ушах неутихающий шум жизни, приходили ее запахи. И не было возле умирающей женщины ее детей, потому что они были табунщиками, как их отец, которого Жамал тоже редко видела в доме.
Они бывали в ауле наездами…
И в один из своих наездов в аул Махамбет с Амиром придумали новое развлечение. Они решили рыть колодцы, состязаясь друг с другом. Рядом на лужайке несколько девушек, торопясь, ставили юрту. Немедля собралась толпа.
Джигиты, каждый на своем месте, раздетые до пояса, играя мускулами, вгоняли лопаты в землю. Они копали, наваливаясь на черенок животом, подражая знаменитому колодцекопателю Сатыбалды, однажды заезжавшему к ним в аул.
Людей снова захватило состязание.
– Амир! – кричала одна сторона. – Молодец, Амир!
– Давай, Махамбет! – подступала вторая к самому краю колодца, чуть ли не ловя руками взлетающие вверх комья влажного песка. – Ты что? Устал! Шевелись!.. Не поддавайся!..
Соперники не жалели сил. Загорелые, коричневые тела их блестели от пота, мышцы на спине и руках набухли и, казалось, вот-вот разорвутся от напряжения. Они торопились – нужно было дойти до грунтовой воды раньше, чем девушки успеют поставить юрту и украсить ее к предстоящей вечеринке. Такое условие поставила хозяйка сегодняшнего вечера Санди, пожелавшая угостить своих гостей чаем, заваренным водой из нового колодца. Махамбет и Амир, не задумываясь, подхватили ее желание, а вода в Саркуле была на глубине в два человеческих роста…
К вечеру, когда солнце повисло над самым горизонтом, джигиты добрались до воды. Усталые, измазанные глиной, Амир и Махамбет пошли к старым колодцам. Они мылись, обливаясь студеной водой из ведра, когда подошла Санди.
– Надо занести домой воду, – сообщила она, скидывая с плеча коромысло. – В новом колодце вода еще мутная. А как вы? Руки, поди, еле поднимаются?
– Ну вот еще! – Амир, пошатываясь, ноги еще не отошли от напряжения, подошел к ней, взял ведра.
Махамбет наполнил их водой.
– Не задерживайтесь. Акжигит обещал петь всю ночь. – На тонком смуглом лице девушки сверкнули белоснежные зубы, кокетливо изогнулись тонкие брови. – Первая песня победителю – Амиру.
Амир, положив руку на плечо Махамбета, с улыбкой смотрел вслед Санди.
– Одевайся, – сказал Махамбет.
– Люблю я ее, – признался Амир. – Ты просто не знаешь, как я люблю ее.
– Что это с тобой сегодня? – улыбнулся Махамбет.
– Не знаю. – Амир рассмеялся.
– Одевайся, – повторил Махамбет обычным спокойным голосом. – Пора идти.
Он натянул рубашку на мокрое тело, взял кауга и, не дожидаясь Амира, неторопливо зашагал в аул.
Амир, неуклюже подпрыгивая на онемевших ногах, догнал Махамбета. Он не заметил грустной улыбки на лице друга. Но если бы и увидел ее, то не придал бы этому большого значения. Он вспомнит об этом коротком разговоре намного позже, когда саркульцы столкнут их в непримиримой борьбе, чтобы обязательно выявить в одном – победителя, в другом – побежденного.
Осенью заправилы рода собрались в Жем на ас – поминки по одному из местных баев, устраиваемые по истечении года после смерти.
Ас обещал быть богатым. Приглашения на него получили самые знатные роды, и влиятельные бии, аткаминеры[36] и аксакалы аулов саркульскнх черкешей тщательно отбирали скакунов.
В день отъезда в Жем бии и богачи собрались в юрте Адайбека. Они попытались добиться согласия Адайбека послать на байгу Каракуина.
– Каракуин не будет участвовать, – раздраженно перебил Адайбек старшего бия Есенберди, как только тот завел речь о вороном.
– Кони, которых мы выбрали, еще ни разу не выиграли у Аккуса, Муханова скакуна, – настаивал Есенберди, – а в Жем прибудут наверняка адаи.
– Победа на таком большом асе – слава на долгие годы, – заметил другой бий. – Мы выбрали лучших скакунов, но они не смогут прийти первыми.
– Каракуину пока рано на большую байгу, – стоял на своем Адайбек. – Да вот пусть Амир скажет свое мнение, – обернулся он вдруг в сторону табунщиков, сидящих у самого входа. – Они с Махамбетом готовят скакунов, знают.
– Каракуин слишком горяч, не терпит впереди себя соперников, – разъяснил баям Амир. – А возглавлять скачку в сто верст ему еще не под силу.
Его выслушали с неудовольствием.
– Кому же защищать честь рода в состязаниях по борьбе? – спросил кто-то.
– Амир – выходец из Кете, – резко бросил Есенберди. – Черкеш Махамбет поедет с нами.
С ним согласились.
– Чужая кровь…
– Правильно! Пусть едет Махамбет, – заметил Адайбек, сидевший рядом с Есенберди. – Где Махамбет?
– Здесь я, – подал голос Махамбет.
Амир вспыхнул. Он терпел, когда Адайбек поручил Махамбету тренировать лучших скакунов, молчал, когда разрешали ему отлучаться для поездки в гости, но ведь они с другом уговорились выступать на соревнованиях по борьбе, соблюдая очередность! Что же он теперь? Забыл?.. Он никогда не ожидал, что его могут посчитать в ауле чужим, в родном ауле, где он вырос и живет. Чужая кровь!.. Не в силах вынести обиду, джигит выскочил из юрты, взлетел на коня и ускакал в степь.
– Остынет! – заметил кто-то.
И люди теснее придвинулись к биям.
А через две недели в аулах узнали, что на берегах Жема победил знаменитый Аккус – конь управителя Мухана, в состязаниях же борцов Махамбет положил на лопатки всех соперников. Один из призов – стригунок – достался Махамбету. Аулы саркульских черкешей, расположенные невдалеке друг от друга, ликовали. На время люди позабыли и происхождение Махамбета, и его полное нужды детство, зато вспомнили, как Адайбек доверил ему сперва отару, а потом и табун. Вспомнили и о том, что Аккуса два года назад вылечил Толеп, и как-то незаметно отошло на задний план поражение собственных скакунов. Люди словно опьянели. И Махамбет, радостный, возбужденный удачей, не сразу вспомнил о друге.
Амир сам напомнил о себе. Вечером, когда все готовились к торжественному ужину, в аул влетел Амир. Поперек седла перед ним лежал огромный живой связанный волк.
Рассекая толпу, Амир проскакал к юрте Адайбека. Молча, далеко, в самый центр круга аткаминеров, развалившихся на шелковых одеялах, швырнул он волка. Толпа ахнула. Обливая людей, отлетела шара[37] с кумысом; вскочили оскорбленные бии:
– Что он делает? – воскликнул Оспан.
– Амир?!
Поступок джигита ошеломил людей. Смешалось все – шум, крики, чей-то плач…
– Как!.. – задохнулся от гнева бий Есенберди. – Как ты посмел? – возопил он, отряхнув полы шелкового халата от кумыса и выбегая вперед. – Кому он осмелился бросить вызов?
– Куда смотрят люди? – ринулся на помощь другой бий. – Этот нищий оскорбил весь род!
Джигиты растерянно смотрели на Амира – вчерашнего всеобщего любимца.
Под молодым табунщиком плясал Каракуин. Тонконогий, разгоряченный, он рвался в степь.
– Эй, бии! – зычный голос Амира пронесся над аулом. Злая усмешка мелькнула на его лице. – Что вы заскулили, как жалкие собаки? Ваша мудрость… она не говорит вам, что мужчине в беде не к лицу выть подобно волку?.. Вы открыли мне глаза, – Амир усмехнулся. – Я решил преподнести вам подарок…
– Закрой рот, оборванец! Кого ты называешь собаками? – закричал Адайбек и тут же замолк. Недобро сверкнули глаза Амира.
– Слушай ты, Адайбек! – продолжал Амир. – Я знаю, все зло от тебя! Я выбрал Каракуина… Не думай, что ты переплатил за смерть моего отца!
Он хлопнул тяжелой ладонью по крупу, и конь закружил смерчем, наезжая на толпу.
– Застрелю! – взбешенный Адайбек, расталкивая толпу, бросился в юрту. – Застрелю-ю!..
Амир пригнулся в седле. Коротко рванул уздечку, и конь взвился на дыбы. Поравнявшись с девушками, джигит свесился с коня, пытаясь поймать взгляд Санди.
Спустя минуту он мчался уже далеко за аулом.
В наступившей короткой тишине слышался надтреснутый, слабый голос. Лукпан – больной, иссохший древний старик, по случаю праздника вынесенный из юрты, сидел на дырявой кошме и проклинал одно-аульцев.
– Будьте прокляты вы, забывшие, что язык людей – это жало змеи. Будьте прокляты!..
Распадалась дружба двух джигитов, сильных и молодых. А что может быть ценнее дружбы в их годы? И оскорбленный, честолюбивый Амир, бросив всем вызов, уходил из аула, и стоял рядом с Санди Махамбет, не замеченный другом. Он не смог вымолвить ни слова.
