Текст книги "Колодцы знойных долин"
Автор книги: Сатимжан Санбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)
Что-то странное было в поведении стариков. Нет, не покорность, а неуверенность, что ли… «Не связано ли это с возрастом?..» – подумал Хамза. Было удивительным то, что люди боролись, мечтали о будущем, а когда оно недалеко, они вдруг начинали беспокоиться, вместо того чтобы радоваться. И хотя эта мысль взволновала Хамзу, он не стал приставать к старику с расспросами. Решил, что будет лучше, если он заговорит сам. Но старики замолчали, и Хамза с Абеном попрощались с ними.
Повстанцы располагались в двух старых, затерявшихся в глубине барханов кстау. Когда-то это была, видать, неплохая зимовка с уемистыми сараями и широким общим двором, но время основательно разрушило постройки, почему-то покинутые людьми.
Джигиты еще в самом начале осени привели в порядок дома. Они тщательно заделали дыры в стенах и крышах, обмазали глиной стены внутри и снаружи, поставили двери. Только остатки рва, некогда окружавшего зимовку, они засыпали землей. Далеко от дорог и аулов, в густой чащобе низкорослого жингила и серебристого лоха, между которыми довольно травы для лошадей, стояла зимовка. Но теперь с приближением белых Абен решил оставить ее.
В помещении было тепло. Посередине комнаты ярко пылал костер. Джигиты тесными группами расположились вокруг на охапках сена. Кто приводил в порядок сбрую, кто проверял и чистил оружие, кто просто отдыхал. Рядом с Махамбетом сидела Санди и задумчиво глядела в огонь. У входа на тростниковой циновке Жумаш свежевал овцу. Продвигая кулак, он точными и резкими движениями отделял кожу от туши; рукава серой рубашки были засучены, измазанные жиром мускулистые руки джигита тускло блестели. На лбу его был виден узкий и длинный, от виска до виска, шрам. Недалеко от Жумаша сидел сгорбившийся Кумар. Шумно хлопнула дверь. Зашел погреться кто-то из джигитов, охранявших коней, перебросились словом-другим. И снова стало тихо.
Абен с перевязанной головой полулежал у стены. Рядом с ним сидели Хамза и Нургали. Они что-то негромко обсуждали, и лицо Нургали выражало досаду.
Было что-то торжественное и волнующее в этом спокойном ожидании похода, в неторопливых движениях и негромком говоре джигитов, в грустном молчании Санди, даже в полыхании костра. Чуть слышно пророкотали струны домбры… Хамза заметил, как вздрогнул задумавшийся Абен.
Громче ударили пальцы по струнам. Худощавый, бледнолицый парень с перевязанной головой приятным густым голосом запел песню.
– Это Акжигит, – сказал Хамза, обращаясь к брату. – Из аула Адайбека. Помнишь, мы проведали его отца перед смертью? Лукпаном звали…
Нургали кивнул и с любопытством посмотрел на Акжигита.
Полная мужества и любви к своей земле, взлетела песня, набрала силу; она была под стать этим смелым джигитам, поднявшимся на борьбу. Песня была о них самих…
Как любовь мне доказать свою?..
Хочешь, как звезда, сгорю в бою?
Лишь взлетела б, радости полна,
Песнь в печально-песенном краю…
Дверь открылась и закрылась на этот раз бесшумно, пропустив в комнату двух стариков. От дуновения ветра пригнулось и выпрямилось пламя, осветило глаза джигитов, замерцало на стволах прислоненных к стенам винтовок, выхватило из темноты белые повязки… Мягкий девичий голос Санди вошел в мелодию. Джигиты пели. Мудро вторили им струны домбры…
За годами пусть пройдут года,
Голос мой запомни навсегда.
Ты любовью сына, моя степь,
Будешь вечно, вечно молода…
Абен приподнялся и повернул голову к Хамзе.
– Нет, не имеем мы права подвергать ее жизнь опасности, – сказал он тихо.
Хамза увидел в его больших карих глазах затаенную боль и понял, что Абен опять вспомнил свою семью.
Санди была беременна, и сегодня Абен высказал Махамбету свое беспокойство. Наступает зима. По предсказаниям стариков, она будет небывало суровой. Исход утреннего боя может изменить многое. Санди лучше всего жить у сестры. Нургали отвезет ее к Нагиме. Но Махамбет промолчал в ответ на его предложение.
– Мы не имеем права их разлучать, – тихо возразил Хамза. – Пусть решат сами.
– Война не для женщин, – отозвался Абен, нахмурясь.
Нургали сидел молча.
Ты любовью сына, моя степь,
Будешь вечно, вечно молода…
– Такое ощущение, будто я остался в стороне, – проговорил Нургали, когда стала затихать песня.
– Сам не ценишь себя, – Абен живо повернулся к нему и сморщился от боли. – Без тебя мы бы из Акшатау не унесли ноги. – Слова Абена прозвучали сердито: – Почему вас, молодых, так и тянет в самое пекло? Ты же не бездельничал!
– Я разве сказал, что хочу остаться в Тайсойгане? – возразил Нургали. – Приставили к Мухану, был при нем. Вот только объясни это женщинам и старикам, – улыбнулся он. – Тычут в меня пальцами и ругаются…
Абен и Хамза невольно рассмеялись.
– И сейчас ругаются? Или уже убедились, что ты другой? – спросил Хамза.
– Вот привезу винтовки…
– Да, постарайся доехать сегодня же, – перебил его Абен, посерьезнев. – И будь осторожен. Возьмешь двух джигитов с собой.
– Вы выедете сразу после боя?
– Да, – Абен кивнул головой, – если не случится что-нибудь непредвиденное. Не вовремя подцепила меня пуля. – Он вздохнул и снова вернулся к разговору, который они с Хамзой вели здесь весь этот вечер. – Тебя мне учить нечему, Хамза. Уклоняйся от крупных боев, теперь вас мало.
– Здесь привычное дело. С привычным врагом, как говорится, и сражаться легче. Сложнее там, в аулах…
Нургали отметил, что брат изменился за эти два месяца, стал более сдержан. Чувствовалось, что в отряде многое зависит от его мнения. Абен, разговаривая, все время обращался к Хамзе и непременно прислушивался к его советам. Даже по самому незначительному поводу они советовались между собой. Нургали вспомнил свою недавнюю встречу с Амиром и его слова о том, что волостной управитель Нуржан считает Хамзу опаснее Абена. А ведь Мухан уверяет всех, что Абен сильнее Хамзы! Управители, в сущности, рассуждали одинаково: по давней привычке они противопоставляли Хамзу и Абена друг другу. И ошибались. Опасным для них, пожалуй, было единство Абена и Хамзы, их дружба.
После ужина Хамза встал и громко отдал приказ:
– Джигиты, выступаем! Пора!..
Махамбет и Санди подошли к Абену.
– Санди поедет к Нагиме, – проговорил Махамбет. Абен нежно обнял Санди.
– Это ненадолго, дочка, – сказал он. – Так нужно. – И повернулся к Хамзе: – Ну, в путь!
Через час триста человек на конях ушли в дождливую ночь. На рассвете из кстау выехали еще четверо: Нургали, Санди и два джигита – и направились в противоположную сторону. Они везли винтовки в восставшие аулы Казбецкой волости. В опустевшем лагере, ожидая возвращения отряда, остались Абен и раненые.
В глухую ночь, осторожно обходя кусты чия, пробирались через заросли два всадника. Густой туман глушил звуки конских шагов. Всадники держались друг друга, словно связанные между собой невидимой нитью, и напряженно прислушивались к ночи. Это были Махамбет и Кумар; они ехали разведать численность отряда алаш-ордынцев, стоявшего в ауле Адайбека. Выбор пал на этих джигитов не случайно. Махамбет хорошо знал своих одноаульцев, а Кумар за время последних боев сблизился с Махамбетом и редко расставался с ним.
Махамбет выехал на какую-то тропу и придержал коня. Оглядевшись по сторонам, повернулся к Кумару.
– Дальше ехать нельзя.
Оба помолчали, прислушиваясь некоторое время. Потом сошли с коней.
– Скоро начнет светать, – проговорил Кумар, запахивая полы чапана. Он надвинул на лоб малахай и, внимательно осмотрев коня, тщательно вытер ему морду рукавом, снял иней с груди.
– Знал бы Адайбек, в какие заботливые руки попал его буланый, – рассмеялся Махамбет, наблюдавший за товарищем. – Не убивался бы так…
– Много чего он потерял в этом году, – отозвался Кумар. – Буланый теперь мой!..
– Твой. Хорош конь, – согласился Махамбет, который знал толк в лошадях. – Морозит, – добавил он, уклонившись от разговора. Он вспомнил весенний день, когда вместе с Амиром клеймили неуков, укорачивали им гривы и хвосты. Трудно было справиться с этим буланым, тогда совсем диким. Потом Амир объезжал коня и был в восторге от его непокорности…
В густом тумане голоса их звучали непривычно глухо, словно между ними стояла стена. Из аула, находящегося, как предполагал Махамбет, в пятистах шагах, не доносилось ни звука.
– Мы подъехали со стороны малого аула, – заговорил Махамбет, – отсюда рукой подать…
Прошло четыре месяца, как они с Санди покинули аул. За это время ему ни разу не удалось там побывать, и только от джигитов, пришедших недавно в отряд, Махамбет узнал, что маленькие его братья Канат и Нигмет перешли жить в кибитку Оспана. Но тревога не оставляла Махамбета: мстительный Адайбек мог в любую минуту избить ни в чем не повинных ребят. И хорошо, если у тестя хватит сил противостоять богачу.
– Кумар, я наведаюсь в аул, – обратился Махамбет к товарищу. – Постараюсь все разузнать и мигом вернусь… Заодно повидаюсь с братишками.
После смерти отца Кумар остался один. Матери у него не было, она умерла во время родов, и Кумар вырос, не зная материнской ласки. В аул вместе с уильцами, которых увел Абен, он не поехал, не захотел растравлять рану. Да и что его связывало теперь с далеким аулом на берегу Уила? По рассказам Нургали он знал, что старики проводили отца в последний путь с почестями: зарезали на поминки единственную корову. Закончится война, будет жив – приедет, поставит кладку на могиле… Но сейчас, слушая Махамбета, Кумар почувствовал непрочность своих былых доводов. Как бы он вел себя, окажись поблизости от своего аула?.. Разве удержался бы от того, чтобы побывать в нем? А у Махамбета рядом родные братья…
Кумар снял винтовку с плеча и молча взял чембур из рук Махамбета.
– Ты только не уходи с этого места, – предупредил его Махамбет. – Если что – я мигом назад!..
– Не задерживайся!
Махамбет вышел из зарослей и медленно двинулся вперед. В этом месте он однажды ждал Санди… Джигит с грустной улыбкой огляделся по сторонам. Вдруг, вынырнув из тумана, ему на грудь бросилась огромная собака. От неожиданности Махамбет чуть не упал на спину. «Актос! – обрадованно засмеялся он, узнав сторожевую собаку Оспана. – Встретил меня, Актос. Так и остался молчуном». Махамбет с признательностью потрепал уши своего старого друга. Актос был как нельзя кстати: другие собаки не подняли шума, когда он подошел к аулу.
– Ага! – тихо окликнул Махамбет, остановившись у кошары. Он подумал, что уставший и, возможно, задремавший к утру старик может испугаться его.
Из тулупа выглянул Оспан.
– Махамбет?! – Привстал он с места. – В ауле алаш-ордынцы, ты что, с ума спятил?
– Сколько их?
– Сорок. Уже светает, сынок, не рискуй.
– Зачем они здесь? Не знаете?
– Собираются в пески.
– Значит, и с этой стороны хотят зайти, – проговорил Махамбет. – Ну а как вы тут живете? Как Нигмет, Канат?..
– Что с нами сделается? – ответил старик и заторопился, – Ты рассказывай. Как дочка? Здорова?
Старик закашлялся, схватившись за грудь. Кашлял он долго и надрывно, содрогаясь всем телом.
– Видишь?.. – старик посмотрел на Махамбета. – Верблюд под вьюком старится, так и мне…
Они не заметили, как чья-то тень за юртами поднялась, метнулась в сторону большого аула.
Старик, отдышавшись, поднялся на ноги, чтобы сходить за Канатом, как вдруг залились собаки. Махамбет вскочил, рванул из-за плеча винтовку и бросился назад, в заросли чия. Он почти добежал до них, когда сзади послышались топот коней, крики. Раздался выстрел, потом еще… Уже в зарослях на Махамбета выскочил всадник, крикнул:
– Он здесь!..
Махамбет на бегу, не целясь, разрядил в него винтовку. Кумар беспокойно кружил на коне, не зная, что делать.
– В отряд! – крикнул Махамбет, подбегая и прыгая в седло. – Живо!
– А ты!
– Передашь: их сорок человек. Идут в пески.
Подобрав чембур на скаку, он круто повернул своего гнедого направо. Заросли огласились криками.
Казалось, рассвело мгновенно. Три всадника вылетели из зарослей далеко слева, закружились на месте и повернули за ним. Через некоторое время Махамбет оглянулся и увидел еще пятерых, пристроившихся вслед. Расстояние между Махамбетом и первыми тремя, идущими кучно, было не меньше полутора верст.
«Теперь увести как можно дальше, – подумал он. – Еще немного – и Кумар в полной безопасности. Не может быть, чтобы меня не узнали!..»
Примерно верст через восемь всадники перестроились: не все кони могли выдержать такой бешеный темп. Только двое держались на том же расстоянии за Махамбетом, и он уже узнал своих преследователей. Это были Адайбек и Сейсен – сын бия Есенберди. «Трус, а туда же…» – усмехнулся Махамбет, вспоминая, как в детстве часто бил Сейсена. Под Адайбеком был Каракуин, и Махамбет понимал, что Хромой не отстанет от него. Наверное, был уверен, что Махамбета удастся поймать в ауле, и выскочил сам во главе своих прислужников. Не терпелось ему, видно, расправиться с бывшим табунщиком, в котором так жестоко обманулся. Махамбет не сбавлял темпа, чтобы вместе с Адайбеком оторваться от остальных.
Он скакал, держа направление к колодцам Торт-кудук, и рассчитывал выйти на Шубу, в безлюдную степь, которую знал как свои пять пальцев. Неожиданно он увидел впереди на вершине холма двух всадников и придержал коня. Повернул круто в сторону. Преследователи бросили коней наперерез и сразу приблизились к нему…
Нуржан и Амир возвращались из Торт-кудука, куда из Саркуля откочевал один из аулов рода Таз. Надеясь сохранить скот, Нуржан делил свои стада между родичами, и за последние две недели ни один бедняцкий аул тазов не остался «обделенным».
Под обоими – и волостным и его посыльным – были стройные, крепкие кони одинаковой игреневой масти из лучшего табуна Нуржана. То, что богач дал Амиру под седло добротного коня, говорило о его расположении к джигиту.
От былого спокойствия и уверенности у Нуржана мало что осталось. Волостной стал непривычно разговорчив и уже не гнушался советами людей, которых раньше не удостаивал даже взглядом. В последнее время он старался ни на шаг не отпускать от себя Амира: куда бы ни ехал, брал его с собой. Нравились ему независимость и незаурядная сила Амира, и он, видимо, рассчитывал на его способности в будущем.
На вершине каменистого холма Нуржан натянул поводья и спешился. Амир тоже соскочил на землю, и кони сразу же потянулись к траве, загремели удилами. С холма была хорошо видна белая прямая дорога, уходящая на нефтепромысел Макат. Безлюдная. У подножия холма по обе стороны дороги торчали толстые сухие стебли курая.
– Вот посмотришь, – начал уверять Нуржан, как будто Амир спорил с ним, – Адайбек и Махамбет миром не кончат между собой. Один другого стоит. Я помешал тебе, когда ты хотел расправиться с Хромым: думал сделать из тебя человека, вывести в люди. Ты ведь, в сущности, выше их обоих. Но если тебя все еще мучают старые обиды… Ха-ха-ха!.. Знаю я тебя! До смерти не забудешь обиду!..
Амир смотрел на смеющегося Нуржана и не видел его. Видел отару овец на зеленом ковре низины, двух мальчишек, возившихся на бугре, длинноногую хохочущую Санди с охапкой тюльпанов… Борьба незаметно перешла в драку, а когда они с Махамбетом опомнились, Санди рядом с ними не было. Лежали рассыпавшиеся тюльпаны, голубело вечернее небо, и было обидно обоим за свою глупость. Разбредшихся овец собирали долго, нашлись все, но Адайбек избил их. Избил одним кизиловым прутом… Это была первая и последняя драка Амира и Махамбета.
Он многое передумал после посещения аула Адайбека в Коп-чие. Встреча с Санди убедила, что девушка потеряна для него. И бороться с Махамбетом он не мог.
Разобраться во всем тогда, в юрте Адайбека, он был не в состоянии. Понял одно: Адайбек ловко ускользнул из сетей, расставленных Боранбаем, и не только ускользнул, а толкнул в них его, Амира. И нельзя было не принять вызова Махамбета. Что-то заставило его не выложиться в схватке, как раньше, уняло давно не отпускавшую сердце обиду на Махамбета. Колким градом посыпались насмешки, и хохотал оправданный им самим Адайбек.
Теперь, когда прошли месяцы, он понял, что помогло ему побороть себя в тот день: это была ненависть к богачам, которую невозможно убить в себе. Невозможно, потому что она вошла в него с материнским молоком, запечатлелась предсмертным стоном отца; напрасно он шел наперекор себе. И когда нужно было сделать выбор, он выбрал поражение… Пройдет много лет, и после встречи с постаревшей Санди, потерпев еще одно, последнее, поражение в своей жизни, Амир восстановит в памяти этот день до мельчайших деталей. И тогда он приобретет смысл гораздо больший, чем молчаливое признание правоты названного брата – признание, в котором нуждались и тщеславные саркульские черкеши.
Молча слушал он разглагольствования Нуржана. А волостной по-своему понял состояние джигита. Резанул слух его раскатистый неискренний смех:
– Что, думаешь о Санди?
– Нет! – ответил Амир, натянуто улыбнувшись. Он чувствовал, как поднимается в нем злость.
– Правильно! Найдем получше, – одобрил Нуржан, собирая чембур в узел и приторачивая его к луке седла.
На прихваченную легким морозцем землю упали снежинки. Они были жесткими и мелкими, словно крупинки соли. Если это зима, то начало ее было безрадостным. Амир стоял неподвижно, не замечая, как тянется конь, стараясь достать куст еркека. Он смотрел на снег, быстро сыпавший с неба, и глаза его были влажны. Сознание бессмысленности своего положения охватило Амира еще сильней.
– Ну теперь поговорим о деле, – заговорил Нуржан, подходя к нему. – Я задумал дело, действительно достойное тебя. Почему бы тебе не поехать к повстанцам? Завоевать расположение Абена и Хамзы тебе будет нетрудно: для них ты находка. А в будущем… – Он пристально посмотрел на Амира, и брови его недоуменно изогнулись – Что с тобой? – спросил он. Пожал плечами. – Ну, если ты не хочешь?.. А было бы лучше и для тебя и для меня. Большевиков теперь не победить…
– Оставь! – перебил его Амир.
Нуржан замолк. Длинное желтое лицо его вытянулось еще больше, он отступил на шаг и уперся спиной в коня. Таким тоном Амир еще не разговаривал с ним. Нуржан бросил взгляд в степь. Она словно вымерла. Вдалеке со стороны Саркуля показалось несколько темных точек: они быстро росли. Видно было, что скачут всадники. И вдруг передний повернул в сторону, словно испугавшись их. За ним свернули и остальные.
Всадники проскакали за спиной Амира, и он не заметил их. А если бы увидел, то наверняка сразу бы узнал Махамбета – тот всегда сидел в седле, слегка откинувшись назад. И конечно, опознал бы и своего заклятого врага Адайбека, преследующего Махамбета, потому что под ним был Каракуин. Но Амир стоял против Нуржана, и волостной теперь со страхом смотрел на него.
– Что ты задумал? – спросил Нуржан сдавленным голосом. – Опомнись, Амир!..
Коротко размахнувшись, Амир нанес тяжелый удар ему в лицо. Под кулаком что-то хрустнуло. Охнув, Нуржан как подрубленный упал к его ногам.
Амир легко сел на коня и с места пустил его вскачь по широкой белой дороге. Ветер рванул полы длинной черной шинели, и они захлопали сзади по крупу игреневого. В разгоряченное лицо мелким песком забил снег, конь, набирая скорость, бешено помчался вниз по склону.
Путь Амира снова лежал в Тайсойган.
Больше не имело смысла продолжать скачку. Гнедой хромал все сильнее, пошел уже волчьим скоком, и Махамбет повернул к купольному мавзолею, одиноко возвышавшемуся на пологом холме.
Адайбек и Сейсен опять скакали вместе и были гораздо ближе к нему, чем раньше. Махамбет увидел и остальных преследователей и удивился их настойчивости: вытянувшись в цепочку, они мчались друг за другом.
Конь, судорожно прыгая, взбирался на холм, когда сзади сухо треснул первый выстрел. Потом Махамбета заслонили кусты, и он, спрыгнув с коня, завел его за мавзолей. Там, с другой стороны, к холму вплотную подходили кусты жингила и дузгена. Они были гуще у берега Уила, темневшего в полуверсте. Может, попробовать скрыться в кустах? Но перейти реку незамеченным не удастся. Махамбет заколебался на мгновение… Древний мавзолей Секер было похож на гигантский степной тюльпан. Он сможет быть надежной защитой, но это священное для уильцев место. Секер была мудрой спутницей батыра Ботакана, сложившего голову в сражении с монголами. Будет ли справедливо решать здесь спор с Адайбеком?.. Половина надгробного камня с остатками надписи торчала из земли, другая половина лежала в траве, полузасыпанная песком. Рядом был воткнут в землю длинный шест. На нем развевался лоскут белой материи – признак того, что могила почитается людьми. Махамбет прошептал слова молитвы. Видит бог, не забава заставляет его нарушать покой священного места. Пусть ару-ах – дух предков поддержит и его в справедливом деле… Махамбет провел ладонями по лицу, чувствуя, как охватывает его волнение.
Он посмотрел за овраг, туда, где должны были виднеться юрты уильских черкешей. Вспомнил, что теперь дома издалека не увидишь: не то время в степи.
Он попытался успокоиться, прежде чем начать бой. Потом выбрал ложбинку, разложил перед собой патроны.
Небо было затянуто мутной пеленой туч. Снег, едва побелив пригорки, перестал сыпать. Холод все глубже проникал сквозь одежду, и Махамбет стал напрягать мышцы: на руках, на спине, на ногах… Стоило поднять голову, как из кустов гремели выстрелы. Не одна пуля вонзилась уже в стену мавзолея, осыпая Махамбета пылью.
На выстрелы Адайбека и его джигитов Махамбет долго не отвечал. Но когда двое, осмелев, поползли к холму, он неторопливо двумя выстрелами уложил обоих. Они лежали на виду, незнакомые, в черных шинелях алашской милиции: один – уткнувшись лицом в землю, другой – перевернувшись на спину и широко раскинув руки. Третьим должен был погибнуть Сейсен. Толстяк подобрался ближе всех остальных и засел за пригорком. Стрелок он был плохой: пускал пули торопливо и наугад, но беспрестанно. Махамбет долго ждал, прежде чем нажать курок. Увидел, как слетела круглая черная шапка с головы Сейсена.
Солнце стало клониться к горизонту. Стих ветер, и неожиданно пошел снег. Настоящий зимний пушистый снег. Никто не стрелял. В нескольких шагах от Махамбета, вытянув ноги, лежал его гнедой, которого подстрелили в самом начале боя. Неожиданно из оврага выехали двое и поскакали, далеко огибая могильник. До Махамбета долетел крик Адайбека, потом вслед всадникам прогремели выстрелы. Видимо, затянувшийся поединок, смерть товарищей, неуязвимость Махамбета произвели на них удручающее впечатление, и они оставили Адайбека. Махамбет усмехнулся, представив себе состояние бая. Он снял с головы малахай, выдвинул его на кочку, а сам быстро отполз в сторону. Пуля тут же сорвала шапку. Махамбет не шевельнулся. Через несколько минут кусты задвигались и показался Адайбек. Низко пригнувшись, стоял он с винтовкой в руке и настороженно смотрел в сторону мавзолея. Потом развел в стороны ветки и шагнул вперед. Махамбет целился тщательно. Выстрелил. Словно споткнувшись, Адайбек упал вниз лицом.
Махамбет вскочил на ноги. Счастливый смех вырвался из его груди.
От края до края светлела земля, а снег все падал и падал… За кустами у оврага паслись кони, и статный Каракуин четко выделялся на белом фоне степи. Махамбет, улыбаясь, поднял винтовку. Потом вспомнил о малахае. Нашел его в снегу продырявленным пулей. Отряхнул и, смеясь, нахлобучил на голову. Вдруг качнулась под ногами земля. Надвинулось, закружилось серое небо. Откуда-то издалека долетел хлопок… Боль пришла позднее. «Эх, попался! – обожгла она грудь. – Попался как ребенок… Обманул Адайбек…»
Он упал, не выпуская из рук винтовки. Долго лежал с открытыми глазами, словно всматриваясь в хлопья снега, мягко и бесшумно стекавшие с неба. В груди хрипело…
«Берегите дружбу смолоду, – улыбающийся Адайбек появился перед взором. – Понятно?.. – И в его руке замелькал гибкий кизиловый прут. Прут опустился на спину Амира, взметнулся над ним, над Махамбетом… – Понятно?.. Понятно?.. Понятно?..»
Махамбет застонал и приподнял голову. От сильной боли в груди беспомощно откинулся назад.
– Я тоже не убил его, Амир, – проговорил он. – Не убил! Прости меня…
Он медленно перевернулся на живот и с невероятным усилием сел, навалившись могучим плечом на стену, попытался подтянуть к себе винтовку за ремень и потерял сознание. Когда очнулся, снова дернул за скользкий ремень.
Махамбет полулежал и видел небо в тучах, беспрерывно шевелящееся, пронзенное бесчисленными разноцветными снежинками. Ниже смутно виднелась вершина холма, за этим холмом где-то далеко затерялись пески… Он, не отрывая взгляда, смотрел вдаль. Кого он ждал оттуда? Товарищей по оружию? Амира?.. Санди?.. В памяти, всколыхнувшись, всплыла осенняя предпоходная ночь, когда он расставался с Санди… Тогда ни он, ни Санди не сказали друг другу ничего значительного. Просто сидели, вместе с товарищами пели песню, которую сложил Хамза. Голос Санди звучал грустно, но так проникновенно она еще никогда не пела.
За годами пусть пройдут года,
Голос мой запомни навсегда,
Ты любовью сына, моя степь,
Будешь вечно, вечно молода, —
пела Санди. Ее голос настигали огрубевшие голоса джигитов, потом отставали, затихая… Теперь он услышал в словах Санди страстное желание увидеть его снова, увидеть победителем, невредимым. И слово «сын» несло их мечту, надежду, будущее…
Ты любовью сына, моя степь…
Махамбету чудилось, что он слышит грудной и немного грустный голос любимой.
А снег с тихим шорохом падал и падал сверху. Он белым пухом покрывал разметавшиеся, как крылья, полы халата, скользил по смуглым натруженным рукам. И больше уже не таял на запрокинутом лице Махамбета.
Из кустов, часто оглядываясь назад, выехал Сейсен. Окаменевшее тело Адайбека сползало то в одну, то в другую сторону, и Сейсену немало труда стоило удержаться на коне. Тулуп Адайбека был накинут на плечи Сейсена поверх его собственной шубы и держался на веревке, которая стягивала концы воротника, обхватывая грудь. Шапка Адайбека из жеребячьей шкурки тоже перекочевала на голову толстяка. Но от всего этого было мало проку – холод сковывал тело; лицо, пальцы рук и ног сводило все возрастающей щемящей болью.
Каракуин испуганно храпел, косил глазом на ношу и шел боком. Сейсен от злости несколько раз рванул поводья, и скакун, закинув голову от боли, присел на задних ногах. Смерть обошла Сейсена, но с ним был холод, рана, долгий путь, труп дяди, который нужно было доставить в аул.
Впереди из-за холма вылетело несколько всадников, и, увидев их, Сейсен заторопился. При мысли, что отец послал людей на розыски, сразу отлегло от сердца.
Всадники стремительно приближались. Сейсен присмотрелся, судорожно вцепился пальцами в халат Адайбека, узнав среди всадников Хамзу, Акжигита. Конь скакавшего впереди всех Хамзы, подлетев к Сейсену, осел, проехался, взрывая копытами летучий снег. Хамза нагнулся, рассмотрел труп Адайбека и что-то спросил. Громкий жалобный вопль раздался вместо ответа. Сейсен, в ужасе обхватив голову руками, припал к седлу. Обветренное лицо Хамзы исказилось, он со всего маху рубанул саблей Сейсена по сгорбившейся спине. Сейсен изогнулся, закричал истошным заячьим криком и стал сползать с седла.
Амир нашел отряд через сутки. О том, что повстанцы стоят в ауле Адайбека, он узнал в Керимакасе и за ночь проделал весь обратный путь. Его остановили, как только он выехал из зарослей Коп-чия, расспросили, и плотный, среднего роста старик привел его в шалаш Акжигита. Нагнувшись, они прошли внутрь – впереди повстанец, за ним Амир. В нос ударило спертым теплым воздухом: шалаш был битком набит спящими людьми. Зыбкий свет жировки освещал его.
– Устраивайся здесь, парень, – вполголоса предложил старик. – А утром подойдешь к Хамзе. Как тебя зовут?
– Амир.
Старик слегка подтолкнул Амира вперед. Амир шагнул, задел в полутьме чью-то ногу и остановился в нерешительности.
– Что… Что случилось? – вскинул голову потревоженный, и по голосу Амир узнал в нем Акжигита. – Это ты, Ашим?..
– Тут приехал один парень, – пояснил старик, обернувшись в его сторону. – Говорит, искал нас.
– А-а-а… Пусть спит… Утром…
Акжигит взглянул на Амира, но спросонья, видимо, не узнал и откинулся снова.
Старик ушел. Амир нашел свободное место и, не раздеваясь, осторожно прилег, положив руки под голову. «Не узнал меня», – подумал он про Акжигита, вспоминая, что рос сын пастуха Лукпана тихоней, ни в чем не перечил старшим и в играх был послушен ему и Махамбету. «Это даже и лучше, что не узнал», – подумал он опять, не замечая, что радуется этому. И стал думать о том, как завтра встретит его молчун Махамбет – скажет ли слово или отвернется, как взглянет на него Санди, как поймут его возвращение земляки… Он думал долго, глядя на темный потолок шалаша и слушая тяжелое дыхание людей, храп и сонное неразборчивое бормотание. Он знал, что это все разные люди, что один стар, а другой молод, что один силен, а другой, может быть, слаб. И, однако, вступили все они на одну дорогу и идут по ней. А он плутал то туда, то сюда, словно путник, сбившийся с пути и не знающий примет местности, а уже смеркается над землей, и поземка давно крутит, заметая следы. Прокладывай, путник, нелегкую тропу сквозь сугробы и ночь, шагай, ругая себя, что поступил опрометчиво, не вняв голосу рассудка, ищи людей и тепло. Жировка потухала, темнота сгущалась, в неподвижном воздухе шалаша мерцал язычок пламени, похожий на далекий, призрачный, заманчивый огонек в ночной степи.
Амир лежал долго с открытыми глазами и только к утру забылся коротким и внезапным сном.
Проснулся от холода. Встал, ощупью пробрался к выходу и вышел на улицу. Было рано. В предрассветной темной мягкой синеве неба сверкали ледяные россыпи звезд. В голубоватом снегу, придвинувшись друг к другу, проступали холмы. Амир походил вокруг шалаша, припоминая ночные мысли: они казались сейчас недостойными мужчины. Он решил навестить Оспана, как всегда поступал в юности в трудные минуты. Но Махамбет и Санди тоже там. Он остановился, словно уткнувшись в стену, за которой существовала другая жизнь, особая, не для всех.
От кошары отделилась маленькая фигурка и двинулась к нему. Амир вгляделся, узнал Нигмета и зашагал навстречу. Мальчик плакал. Амир заволновался, заторопился. Он подхватил Нигмета на руки, пальцы его утонули в прорехах, ощутили трепет худого мальчишечьего тела.
– Что с тобой, Нигмет? Милый мой…
Услышав его голос, Нигмет громко зарыдал.
– Махамбета… Махамбета убили…
– Что? – Амир рывком поднял мальчика. – Что ты сказал?
– Убили… Адайбек… И Сейсен…
Амир закусил прыгающие губы и медленно опустил Нигмета на землю. Недоверчивая и страшная улыбка появилась на его лице. Он постоял мгновение, все еще не веря услышанному, и кинулся в сторону большого аула. Побежал, тяжело топая огромными сапогами, спотыкаясь о кочки. Он не замечал, что его окружили собаки, что они рвут полы шинели. Добежал, откинул полог, ввалился, чуть не снеся плечом дверной косяк, и сразу увидел Адайбека, лежащего в середине юрты на одеялах. Наклонился, протянул руку, сгреб, приподнял за ворот бархатного чапана. Адайбек не шевельнулся – шея была твердой, неподатливой. Амир с остервенением встряхнул его, оглянулся, недоумевая, увидел людей, услышал тонкий визгливый плач байбише и негодующие крики стариков. И понял все. Бросил труп, выпрямился и, пошатываясь, вышел из юрты. «Вот и все, – пробормотал он. – Все…» Он повел вокруг невидящим пустым взглядом и, не разбирая дороги, побрел в степь. «Вот и все, – билась мысль. – Дождался?.. Добился своего?.. Ты этого ждал, а?.. Доволен теперь?..»
