Текст книги "Колодцы знойных долин"
Автор книги: Сатимжан Санбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
Старики слушали управителя, который по возрасту годился им в сыновья, не перебивая, изредка кивая головами и вздыхая. Они ждали плохой вести, были готовы к ней, потому что Мухан сделал долгое вступление к ответу, за которым они пришли. В степи так уж принято: сразу не сообщают о смерти близкого человека, а Мухан был все же родичем – черкешем.
– Среди двенадцати погибших у гор Акшатау, – сказал наконец главное Мухан, – ваших детей не оказалось. Но теперь, когда известно, из каких аулов повстанцы, в волость придут отряды. Тем более что я отказываюсь собирать налоги. Людям уже нечего больше отдавать!..
Старики сперва обрадовались, но последние слова волостного заставили их задуматься. Выражение тревоги появилось на их изможденных лицах. А Мухан, казалось, не замечал состояния родичей. Он медленно потягивал ароматный кумыс и по привычке щурил узкие раскосые глаза. Его никогда не трогало, что родичи не делятся своими думами, не доверяют ему своих тайн и надежд. Потомственный богач, он хорошо знал, на что способны эти старики в работе, а остальное его никогда не интересовало. Но в последнее время он не смел кого-либо из них выпроваживать из дома без угощения. И сейчас, искоса поглядывая на примолкших родичей, он думал: как быстро они привыкли к его гостеприимству. Думают о своем, сидя на дорогих одеялах как ни в чем не бывало, вместо того чтобы ловить каждый его взгляд!
Слова управителя сбылись. Только в аул пришли не алашцы, а белоказаки. Они ничего не знали об отряде Абена, да он и не интересовал пьяных и, как потом выяснилось, дезертировавших из армии казаков. Бандиты бросились избивать людей, убили Ернияза, отца Кумара, даже у Мухана увели скакуна Аккуса…
Многое должен был рассказать Нургали отряду. Но как это сделать? Где искать отряд?.. Тайсойганские пески начинались в семнадцати верстах от Карабау, рукой подать до них. Но, не зная, где точно находится отряд, можно не один день проплутать в барханах.
Прислушиваясь к разговорам, Нургали еще немного потолкался среди людей, потом пробился к воротам и вышел на улицу.
Саманные и камышитовые, обмазанные глиной домики, землянки, хозяйственные постройки, переплетенные дувалами, изгородями и заборами с темнеющими за ними верхушками копен и стогов сена, – поселок Карабау начинался в некотором отдалении от школы. Огромная площадь между школой и поселком была запружена телегами и фургонами, стоящими и лежащими на сырой после вчерашнего дождя земле верблюдами. Оседланные кони толпились у длинных коновязей. Вечер полнился шумом.
На площадь выехала группа всадников, закружила меж телег, пробираясь ближе ко двору управы. Неожиданно испуганный чем-то конь переднего всадника поднялся на дыбы, шарахнулся в сторону. Раздался пронзительный женский крик. К месту происшествия устремились люди. Молодой, богато одетый толстяк осадил наконец коня, спрыгнул на землю. И тотчас рука высокого широкоплечего джигита, оказавшегося рядом, рванула его к себе. Воротник бархатного камзола затрещал.
– Сволочь! Не можешь ездить на коне – ходи пешком!
– Пусти! – прохрипел толстяк, не успевший опомниться. – Пусти, говорю!
Джигит швырнул его с такой силой, что тот, перевернувшись на лету, проехался лицом по земле. Каракулевая черкешская круглая шапка слетела с его головы. Кто-то, ругаясь, поднимал громко стонущую старуху; кто-то бросился на помощь к толстяку, барахтавшемуся в луже. Всадники, сопровождавшие его, застряли в толпе и что-то кричали, тщетно пытаясь пробиться ближе.
– Лучше умереть… – запричитала старуха, приходя в себя. – О-о аллах! Почему тебя не трогает несчастье людей? Увели единственную телку, а теперь топчут конями… Чтобы света не взвидеть вам, Амир и Сейсен!.. Доберется до вас мой Жумаш!..
Высокий джигит оглянулся на нее, и лицо его помрачнело. Он повернулся и быстро зашагал прочь.
– Где он? – вскричал толстяк, продирая глаза и еще больше размазывая руками по лицу липкую грязь. – Где Амир?
Джигит обернулся на голос и увидел, что толстяк бежит за ним следом. Он остановился, поправил за плечом винтовку и угрюмо прогудел:
– Чего тебе, Сейсен?
Толстяк не посмел приблизиться.
– Ты ответишь за это! – он взмахнул камчой и оглянулся по сторонам.
Вокруг раздались смешки. Амир молча повернулся и смешался с толпой.
Нургали, не спуская глаз с Амира, стал медленно пробираться меж людей. Он узнал его сразу.
Амир стоял, прислонившись плечом к крайнему фургону обоза. На нем была черная военная форма, и это несколько удивило Нургали. Раньше он не обратил на это внимания, видимо, потому, что тот был без ремня и шинель сидела на нем свободно.
От зеленого фургона несло тяжелым запахом: он был доверху загружен шкурами. Джигит стоял к Нургали спиной и не видел его. Нургали легонько тронул его рукой за локоть.
– Ты, кажется, из Саркуля, парень?
Амир резко обернулся. Скуластое широкое лицо его было хмуро. Негустые, только-только пробивающиеся усы, черные широкие брови, почти сросшиеся у переносья, крупный с горбинкой нос… Он смотрел на Нургали недружелюбно, в упор.
– Ты однажды со своими друзьями спас меня и брата, – пояснил Нургали, улыбаясь. – В ауле Адайбека.
Джигит несколько оживился. Лицо его прояснилось. Он, видимо, тоже узнал Нургали.
– Помнишь?
– А как же! – воскликнул Нургали. – А ты, я смотрю, в форме. Заставили надеть?
Амир нахмурился, не ответил. Теперь он стоял прямо, и ростом они оказались одинаковыми, хотя Нургали был тоньше и намного уже в плечах.
– Ну, как ты? Адайбека победил? – Нургали улыбнулся. – Я мельком слышал: люди говорят разное. А Нагима очень переживает за тебя.
Нургали показалось, что на лице Амира промелькнула усмешка.
– Я хочу вот что спросить тебя, – снова обратился к нему Нургали. – Как живет там Санди, сестра Наги мы?
Глаза Амира сразу потемнели. Он сумрачно взглянул на Нургали и отвернулся.
Нургали оторопел. Потом взял его за плечи, повернул к себе.
– Ты, парень, не дури! – заметил он, начиная сердиться. – Если какая неприятность у тебя – не скрывай, понял? Я добро не забываю.
– Санди убежала… Ушла с Махамбетом, – ответил наконец Амир, глядя поверх его плеча куда-то в степь. – Полмесяца назад.
По рассказам жены Нургали хорошо знал молодежь аула Адайбека. И теперь, узнав о выборе Санди, он понял состояние Амира. Ему стало искренне жаль парня.
– А где же они сейчас? – спросил он.
– Говорят, в песках, в отряде Абена. Где-то за урочищем Ак-кстау.
– За Ак-кстау? – переспросил Нургали.
Амир утвердительно кивнул головой.
К фургону подошел старик в засаленном чапане, с верблюдицей в поводу и стал запрягать ее. Двугорбая худая верблюдица со вздувшимся выменем протяжно и беспрерывно ревела, не стояла на месте.
– Наконец-то, – проговорил старик, обращаясь к джигитам. – Разгрузим шкуры – и домой. Целый день держали. Верблюдицу жалко: без верблюжонка ее не подоить… И старуха в ауле волнуется, беда…
Джигиты не ответили. Старик и не нуждался в их сочувствии. Он торопливо обошел вокруг фургона, осматривая колеса, и отъехал.
– Адайбек тоже здесь. Он, пожалуй, лучше знает, где скрываются Махамбет и Санди, – сказал Амир.
– Почему? – спросил Нургали, глядя, как верблюдица тащит фургон, чуть ли не наступая на пятки старику.
– Махамбет передал отряду сначала шесть лошадей, а потом еще десять, – объяснил он и добавил с нескрываемым презрением: – Для Адайбека это тяжелее любого оскорбления.
– Так-так! – кивнул головой Нургали, подвигаясь к нему ближе. Неожиданная откровенность Амира обрадовала его. Он узнал почти все, что его интересовало.
– Больше нечего говорить, – буркнул Амир, замыкаясь опять.
– А ты сам здесь служишь?
– Нет, – ответил Амир нехотя. – У Нуржана.
– Значит, добровольно?
Нургали показалось, что не только Санди причина такого состояния джигита. «Однажды он выручил нас, – подумал он, – может быть, сейчас ему нужна помощь?»
– А где Хамза? – спросил вдруг Амир, не отвечая Нургали, словно бы и не слышал его вопроса.
– Был арестован, – нашелся Нургали, невольно бросая взгляд в сторону управы, из ворот которой как раз выезжал небольшой отряд алашской милиции в белых папахах и башлыках. Этот парень давал повод думать о себе что угодно. – Говорят, бежал.
– Нуржан утверждает, что он опаснее Абена. У красных ведь так: командуют по двое. Выходит, Хамза в отряде как бы вместо комиссара?
– Я хочу знать о другом, – недовольно проговорил Нургали. – Смогу ли я помочь тебе в чем-нибудь?
– Нет! – отрезал Амир. – Я сам. Не нужна мне ничья помощь!..
Он резко повернулся и быстро, широкими шагами, уже позабыв, что несколько минут назад прятался от людских глаз, зашагал в управу. На ходу вынул из кармана ремень, подпоясался. Надел на голову белую папаху.
Нургали смотрел ему вслед, не веря своим глазам. Неужели Амир служит в милиции? Не дурачил ли он его тут битых полчаса? А вдруг пошел сообщить о нем? Он заторопился к коновязи.
Сиво-чалый жеребец, на котором приехал Нургали, ловя последние зерна, высоко вскидывал пустую брезентовую торбу. Коней у привязи стало заметно меньше. Народу на площади тоже поубавилось. Зато по дороге из Уральска в поселок входил большой конный отряд белоказаков. Нургали огорченно посмотрел на вислобрюхую пегую кобылу под широким военным седлом, привязанную рядом с его конем. Длинноногий белый жеребенок сладко припадал к ее вымени, но тонкая, еще совсем слабая шея его быстро уставала, и он недовольно и бархатисто ржал, бился головой о ногу матери. Кобыла стояла, безучастная к обиде своего детеныша; отвисшие губы ее мелко подрагивали. Невдалеке от управы на земле безмолвно сидела старуха, которую сбил конем Сейсен. Нургали вспомнил, как Амир бежал от ее проклятий… Война чувствовалась во всем. Даже воздух, казалось, пропах ею.
Нургали снял торбу, приторочил ее к луке. Отвязал чембур с отполированного поводьями бревна. Он решил сейчас же отправиться в Тайсойган…
Нургали достиг песков через два часа. Вечерело. До урочища Ак-кстау было ходу часов семь, и он рассчитывал добраться до него к утру. Но не успел выехать в пески, как сзади раздался топот и он увидел, что его настигает отряд из десяти всадников. Он узнал степняков и успокоился. Не придержал коня и не стал погонять, а продолжал ехать мелкой рысью. Обернулся, когда отряд почти подошел, и, признав в первом всаднике саркульского волостного Нуржана, поздоровался. На полкорпуса отставая от него, ехал Амир.
– A-а, посыльный Мухана! – Нуржан благосклонно закивал головой. – Как там у вас? Тоже беспокойно?
– А где сейчас спокойно?
– Гм… Куда направляешься?
– А это знаю я и мой конь, – отшутился Нургали. – Конь бессловесен, а я не скажу.
Волостной посмотрел на него внимательнее. Ему было непривычно слышать такие слова от простолюдина.
– И заставить нельзя? – прищурился он.
– Давно сказал бы, если бы это была только моя тайна. Война войной, только ночь, говорят, не всегда покровительница разбоя.
– А-а! – Волостной рассмеялся. – Молодец! Смотри, не нарвись на мужа… ла-ха-ха!..
Всадники заговорили разом.
– Жаль, не те времена, а то помог бы тебе похитить ее, – пошутил и Нуржан.
– Ну тогда мне пришлось бы ломать голову над тем, как отсюда унести целыми ноги, – ответил Нургали.
Теперь расхохотались все, хотя кое у кого мелькнуло и беспокойство: уж больно оборотистый джигит – не заметишь, как выставит на посмешище. Но искренность и веселый нрав джигита располагали к себе, и, поболтав с ним еще с полверсты, саркульцы поскакали дальше. Только Амир не принимал участия в разговоре. Отъехав вместе со всеми, он через минуту придержал коня, обернулся назад, точно собираясь что-то сказать или передать, ибо, скорее всего, он догадывался, куда направляется Нургали. Но потом рванул поводья и ринулся в ночь.
В Тайсойгане уже стояла настоящая осень. По небу неслись бесконечные, с рваными потрепанными краями облака, похожие на клочья свалявшейся шерсти. Ветер то бесшумно разрывал их, то соединял вновь. Лишь изредка мелькала неожиданная синь неба, и это, пожалуй, было единственным чистым цветом хмурой осени. На западе теснились громады туч. Казалось, облака долетали туда и наслаивались там изо дня в день в одно – огромное, темное, клубящееся, готовое вот-вот обрушиться на землю страшным потоком воды. Но в Тайсойгане проливные дожди осенью – редкость.
Тучи эти висли над далеким Каспийским морем, наверное, бушующим сейчас штормами. Здесь же давно уже шли мелкие дожди, шли беспрестанно и нудно. От них в низинах образовались огромные, но глубиной по щиколотку, озера; стали труднопроходимыми камыши; промокала и делалась тяжелой одежда; затвердевал песок. И теперь пески уже не были союзниками тех, кто находил в них до сих пор убежище. Надолго остаются на них следы, и чужие отряды могут пройти их вдоль и поперек.
В Карабау и Саркуле скапливалось все больше войск. Было видно по всему, что белогвардейцы, белоказаки и алаш-ордынцы пытаются создать здесь новую линию обороны против стремительно наступающей Красной Армии. Отряд Абена, который увеличивался с каждым днем, становился серьезной угрозой за их спиной, да и на Тайсойган они, похоже, имели виды. Алаш-ордынцы и белоказаки заняли прибрежные аулы, а один отряд, численностью в сто человек, с двумя пулеметами, выдвинулся в самые пески. Он дошел до урочища Ак-кстау и остановился в ауле бая Кожаса, только что прикочевавшего из Саркуля.
Джигиты, высланные в разведку, внимательно следили за каждым шагом отряда и немедленно докладывали Абену обо всем замеченном. Пятерых разведчиков возглавлял коренастый, энергичный парень Жумаш, появившийся в отряде месяц назад. Родом из аула Кожаса, он около года перед этим служил в алашской армии, откуда бежал, узнав, что власти забрали у его матери единственную телку.
Разведчики вели себя осторожно, ничем не выдавая алаш-ордынцам своего присутствия, и однажды чуть не захватили офицера. Но солдаты спохватились и кинулись из аула на помощь, тогда они пристрелили его и успели снять оружие.
После этого случая отряд алаш-ордынцев вышел из зимовья Ак-кстау и двинулся в глубь песков, направляясь в местечко Керимакас. Потом алаш-ордынцы неожиданно повернули к лагерю повстанцев. Необходимость боя стала очевидной, и джигиты с нетерпением ожидали решения Абена, делясь друг с другом своими предположениями. И наконец пронеслась весть: ночью – бой.
В небольшой комнате у очага, обсуждая план предстоящего сражения, сидели Абен, Хамза и только что прибывший из разведки Махамбет. Через приоткрытую дверь смутно доносились со двора говор людей, собравшихся у костров, звон оружия, тревожный храп лошадей, стоящих сегодня на привязи. Иногда долетала негромкая песня. В глубине комнаты, положив головы на седла, лежали несколько раненых джигитов. У стены были составлены в козлы винтовки; в нише противоположной стены горела жировка, освещая все вокруг бледным светом. Абен, одетый в кожаную безрукавку, сидел, скрестив ноги, и чертил хворостинкой на земляном полу план действий группы.
– Вот два озерца. Где они и размеры их вы знаете, – начал он спокойным, с хрипотцой голосом. – Дорога между ними проходит через камыши. Здесь, – Абен резким движением провел линию к себе, – в версте от озер, у развалин зимовья, – лагерь алаш-ордынцев. Ночью займем позиции, а на рассвете нападем. А?..
Костер потухал, излучая тепло и скудный свет; головешки, уйдя в мягкую золу, словно задремали. Хамза подбросил клок сухой травы, вспыхнувшей мгновенно, потом обставил кизяком огонь. Он не торопился с ответом.
– Это значит, что бой затянется, – заметил Махамбет. – Не рискуем ли? Может, ночью начать и кончить?
– Скосят пулеметами, как косой траву. У них два пулемета, а у нас ни одного.
– На внезапность рассчитывать нечего, – вмешался Хамза, возясь с очагом. – Но лагерь они разбили неудачно: прошли камыши, остановились перед кустами дузгена. В тех кустах коровы не видно, я хорошо знаю. Когда учился в школе, исходил их вдоль и поперек. Можно выбрать подходящие позиции.
– Вот именно, – согласился Абен. – Атаковать будем с двух сторон. Одна группа зайдет с тыла, перекроет им дорогу назад. Этой группе будет тяжелее остальных: с обоих боков – озера, впереди пулеметы, а сзади, за камышами, открытая местность. Вторая группа пойдет в лоб. Постараемся расчленить, распылить их силы. Там ведь немало насильно забранных на службу людей. Надо это учесть!.. Твоя группа, Махамбет, ударит из засады. – Абен взглянул на Махамбета и добавил строже: – По особому приказу. Это серьезный бой, и далеко не последний…
– Точнее, это первый бой, когда идет весь отряд, – вскинул голову Хамза. – А чья группа пойдет с тыла?
– Твоя! – ответил Абен. – У тебя все тайсойганцы – они давно рвутся в бой. И с вооружением у них лучше, чем у моих.
Хамза согласно кивнул головой.
– А не получится так, Абеке, что нам ничего не останется, пока дождемся сигнала? – не выдержал Махамбет.
Абен и Хамза рассмеялись.
– Как в воду глядел, – проговорил Абен, – знал, что спросит. Нет, Махамбет, будешь стоять в засаде и ждать сигнала. Тут не место для конной атаки, понял?
– Потом от джигитов обид не оберешься, если что… – смущенно улыбаясь, прогудел Махамбет. – А так понятно, конечно.
– Завтра всем хватит и врагов, и возможности показать свою отвагу, – заметил Хамза. – Самое главное – это действовать так, как договорились, иначе проиграем бой.
– Что верно, то верно, – кивнул Абен, озабоченно хмурясь. – У нас нет военного опыта…
Сделав последние указания, Абен выпрямился, положил руку на широкое плечо Махамбета:
– Ну, собирай людей! Пора!
Махамбет встал и, пригнувшись в дверях, вышел из комнаты.
Абен и Хамза, вполголоса переговариваясь, подошли к кострам. К полуночи уже сильно похолодало. Небо было ясное. Кто-то из ополченцев подбросил сухих веток жингила, и костры запылали ярче, отбрасывая прочь темноту. Люди стояли плотной массой.
Абен выступил вперед, поднял руку.
– Джигиты! Наступила пора решительных боев. Пора настоящего испытания мужества… И до сегодняшнего дня мы били и побеждали врага, но теперь нам противостоит крупный и хорошо вооруженный отряд. У врага пулеметы и винтовки, у него вдоволь патронов. Но мы должны разгромить и этот отряд, защищающий богачей!..
– Разгромим! – подхватили повстанцы.
– Не уйдут из Тайсойгана живыми!..
Абен подождал, пока установится тишина.
– Алаш-ордынцев около ста, вы об этом уже знаете, – продолжал он. – Они остановились, пройдя озера. Нас почти триста. Тайсойганцы зайдут им с тыла, обойдя левое озеро, и первыми вступят в бой. Сотня Махамбета будет находиться в засаде и ударит по особому сигналу. Третья группа займет позицию перед противником. Остальные указания получите от Хамзы и Махамбета. Седлайте коней, джигиты, еще раз проверьте оружие! Докажите в бою твердость ваших рук!..
Гул прошел по рядам; джигиты рассыпались, начали седлать коней, выводить их со двора. Через полчаса из урочища выехали тайсойганцы – сто двадцать человек. За ними с небольшим интервалом выступили группы Абена и Махамбета.
На рассвете начался бой. Алаш-ордынцы легко остановили повстанцев, двинувшихся на них с двух сторон. Но с первыми же выстрелами они лишились лошадей, а потом замолчал и один из пулеметов. Несмотря на это, им удалось быстро организовать оборону: сказался опыт регулярных войск.
К полудню алаш-ордынцы отошли правее, к ближайшему озерку, чтобы уйти от наседавших из зарослей камыша тайсойганцев. Расчленить их, как рассчитывал Абен, не удавалось. Оставшийся пулемет метким и непрерывным огнем прижимал к земле джигитов Абена, два раза отбрасывал их назад, к зарослям дузгена. Но все же противник понес, видимо, потери: об этом можно было судить по редеющим винтовочным выстрелам. Были потери и среди уильцев: двое убиты и ранены семеро. Убитых и пятерых тяжелораненых по распоряжению Абена вынесли к коноводам, за бархан, чтобы те доставили их в лагерь. Какие потери понесли тайсойганцы, не было известно. Стрельба там шла ожесточенная.
Патроны были на исходе, и Абен нервничал. В полдень захлебнулась и третья атака. Уильцы откатились, пройдя всего двести метров и потеряв семерых. Тогда Абен подозвал своего одноаульца Кумара, который отлично владел винтовкой, дал ему четверых джигитов и приказал попытаться подойти к противнику по берегу озера и во что бы то ни стало уничтожить пулемет. Джигиты быстро исчезли в кустах.
Абен уже битый час выслеживал пулеметчика. Он лежал, выдвинувшись вперед, в небольшом, заросшем душистым изеном распадке и после каждого неудачного выстрела длинно ругался.
Услышав шорох у себя за спиной, Абен оглянулся и неожиданно увидел подбегающую Санди. Лицо ее разрумянилось, черный шерстяной платок сбился на шею, колени были испачканы глиной.
– Ты что? – подскочил к ней Абен. – Кто тебе позволил выйти из лагеря?..
Санди, хватая воздух ртом, расстегнула воротник бешмета. Глаза ее смотрели на Абена со страхом.
– Привезли в лагерь раненых. Я перевязала… и сюда… Где Махамбет, ага?.. Он не ранен?
Абен не дослушал.
– Чтобы сидела как мышь! Тебя еще тут не хватало. Или уходи к коноводам!..
Он пополз к своему месту. С силой щелкнул затвором винтовки, досылая патрон, и снова прильнул к ложу. Пулемет опять прошелся по кустам, и тотчас же слева кто-то громко вскрикнул. Абен с досады чертыхнулся. Обернулся назад и увидел Санди, бежавшую к кустам, откуда слышались стоны.
– Ложись! – вне себя закричал Абен. – Ложись, дочь шайтана!..
Санди с разбегу плюхнулась в траву. Пулеметная очередь мгновением позже резанула по веткам дузгена – на Санди посыпались листья.
– Жива? – крикнул Абен. Санди приподняла голову, оглянулась. – Ползи назад, к коноводам! Джигиты вынесут раненого. Жди там… Махамбета здесь нет.
Внимание Абена привлекли всадники, появившиеся на гребне дальнего холма. Они маячили за спиной у джигитов Хамзы, и на душе Абена стало тревожно. В его, казалось бы, четко продуманном плане постепенно выявлялись просчеты.
Облака раздвинулись, и лучи солнца вяло упали на землю. Всадники остановились, словно обозревая то, что происходит внизу, и медленно, взяв наискосок, начали спускаться вниз по склону.
Передние уже вышли на дорогу, а из-за бархана выезжали все новые и новые всадники. Прошло еще несколько тревожных минут. «Их около сорока, – думал Абен, напряженно наблюдая за ними. – А может, и больше». Всадники ненадолго остановились и вдруг рванули вперед. Разом взметнулись вверх клинки, тускло, неровно блеснули на солнце. Абен вскочил на ноги: над головой зло зажужжали пули. Надо было что-то предпринять: тайсойганцы оказались между двух огней. «Махамбет!..» Но прежде чем Абен успел дать ему сигнал, из лощины вылетела сотня Махамбета и, набирая скорость, пошла наперерез белоказакам.
Пулеметчик перевел огонь на джигитов Махамбета, достал задние ряды. Две лошади перевернулись через головы; третья отбежала в сторону, волоча седока, застрявшего ногой в стремени…
– Вперед! – крикнул Абен, взмахнув рукой. – Вперед, джигиты! Выручим товарищей!..
Он вскочил на бугорок, пробежал немного и упал, приминая высокую траву. Снова поднялся. Слева и справа бежали повстанцы, стреляли на ходу, короткими перебежками все ближе подбирались к алаш-ордынцам. Пулемет ударил по ним, захлебнулся, вновь застрочил. Падая, Абен увидел, как казаки стремительно разворачивались навстречу джигитам Махамбета. Пулемет смолк. Схватившись за грудь, Абен упал, но сгоряча, не чувствуя боли, встал и, загребая ногами влажный тяжелый песок, побежал дальше. Споткнулся, сел. На позицию алаш-ордынцев уже врывались тайсойганцы, сходясь в рукопашный бой; справа с ними соединились джигиты Абена. Несколько офицеров алаш-ордынцев в панике побежали назад, к месту своего ночного лагеря, где в беспорядке стояли повозки.
Казаки и джигиты Махамбета, развернувшись, лавиной, неудержимо неслись друг на друга; они только начинали бой. Гул копыт сотрясал степь. Среди джигитов Махамбета на полном скаку началось перемещение. Вперед постепенно выходили всадники, вооруженные пиками, и к моменту встречи с белоказаками они заняли всю переднюю линию. Всадники сошлись, смешались, закружили; Абен увидел, как повстанцы бежали на помощь джигитам Махамбета…
Через какой-нибудь час бой закончился. Повстанцы подобрали убитых и раненых товарищей, разоружили пленных алаш-ордынцев, собрали трофеи. Девяносто винтовок, два пулемета, оба без затворов, поиски которых не привели ни к чему, два неполных ящика патронов сложили джигиты в подводы и двинулись в лагерь. Многие повстанцы тут же выбрали себе винтовки, наполнили карманы патронами.
Распалившиеся джигиты Махамбета бросились в погоню за казаками, не выдержавшими боя, вернулись они, когда их товарищи уже скрылись вдали. Вечернее солнце пробивалось сквозь бурую завесу облаков, поднимался свежий ветер, грозя снова нагнать тучи. На взрыхленной копытами дороге, среди обломанных кустов и на осыпающихся под ветром склонах желтых барханов чернели трупы алаш-ордынцев и казаков, лежали повозки с разбитыми колесами, валялись обрывки материи. Одна из повозок горела, и черный дым низко стлался над землей, уходил в камыши. Джигиты ехали молча, устало посматривая вокруг и изредка перебрасываясь словами. Мокрые, с запавшими боками кони их шли, остывая под вечерним ветром.
Весть о победе отряда Абена над алащ-ордынцами и белоказаками быстро разнеслась по степи, обрастая в каждом ауле домыслами. Крепли слухи о приближении Красной Армии. Алашское правительство перебралось в пески и продолжало стягивать свои войска в Саркуль и Карабау. И хотя с приближением Красной Армии между вчерашними союзниками – алашцами и белыми – начались раздоры и даже вооруженные столкновения, кольцо вокруг повстанцев сжималось все плотнее.
Приближались холода, целыми днями моросили дожди. В лагере было много раненых.
И когда появился Нургали, уильцы несказанно обрадовались земляку. Нургали еле успевал отвечать на вопросы. Он привез немало новостей, но главной было то, что в прибрежных аулах старики и ушедшие из алашской армии джигиты держат под наблюдением самую оживленную сейчас дорогу Карабау – Кок-жар, нападают на обозы. Против белых повстанцы бессильны, зато из аулов уведены все мало-мальски годные под седло лошади и надежно упрятаны в Коптугаях. Абен, выслушав Нургали, справился о действиях волостного управителя Мухана.
– Говоришь, раздал беднякам несколько дойных коров? – переспросил он, осторожно снимая шапку с забинтованной головы.
– Родич, что ни говори, – подал голос кто-то из уильцев. – Видно, совесть проснулась!
Абен вспыхнул.
– Родич, говоришь? – резко перебил он джигита. – А то, что на его совести смерть сотен людей, ты позабыл? Где он был раньше с такой добротой? Заигрывать начал, но теперь уже поздно. Пусть Мухан раздаст хоть половину своих стад, но от возмездия ему все равно не уйти. Народ скажет, и я своими руками расстреляю его. И со всеми богачами так будет!
Повстанцы заговорили, зашумели. Уилец стал смущенно оправдываться.
Абен и Хамза выбрались из круга повстанцев и направились к ближнему бархану.
– Видел, как богачи запетляли? – Абен не мог успокоиться.
– Куда они денутся? – Хамза махнул рукой. – Кстати, никто из них не раздаст, скажем, половину своих стад. Натура такая у богачей… А парень тот брякнул, не подумав.
– Мудрено ты рассуждаешь, – заметил Абен. – Спокойно. Слишком уж спокойно.
Хамза с улыбкой посмотрел на Абена:
– Что с вами, Абеке?
– Не обижайся. – Абен положил руку ему на плечо. Лицо его было озабоченно. – Что будем делать? Пошлем на Уил оружие?
– Какой от этого толк? Людей, умеющих обращаться с винтовкой, там раз-два, и обчелся.
– Восставшим аулам необходима защита…
– Но Тайсойган – важный участок, – возразил Хамза. – Его нельзя оставлять.
Абен пристально взглянул Хамзе в глаза.
– Предлагаешь разделить отряд?
– Да.
Абен задумался, рассеянно глядя на уильцев, которые все еще плотно окружали Нургали. С бархана был хорошо виден двор, полный людей и лошадей.
– Эта мысль и мне приходила в голову, – произнес он через некоторое время. – Принять решение легко, но будет ли оно верным? Не хочется распылять силы сейчас, когда мы только окрепли. Ну что ж, раз и ты считаешь это необходимым, я после завтрашнего боя выеду с группой уильцев.
Хамза молча кивнул.
– Полагаюсь на тебя, Хамза, – продолжал Абен обычным твердым голосом. – Ты уже в таком возрасте, когда джигита ценят не по силе рук, а по уму и доброте сердца. Береги людей, но и врагу не давай покоя.
– Постараюсь, – коротко ответил Хамза. Худое лицо его бледнело, когда он сильно волновался.
Вечерело. Легкие перистые облака на западе пробивались неясными лучами невидимого солнца. Медленно темнели склоны песчаных гор за кустами жингила.
Они спустились с бархана и внизу встретили двух стариков из ближайшего аула жатаков[39]. Изможденные, неподвижные старики, словно призраки, сидели рядом с несколькими тощими козами. Узнав Абена и Хамзу, они зашевелились, поднялись на ноги.
– Слышали мы, Абен, что ты ранен, – заговорил один из стариков. Он был очень стар и худ и стоял, тяжело опираясь на палку.
– Не беспокойтесь, аксакал.
– Скоро ли, сынок, закончится война? Доживем ли до лучших дней?
Абен переглянулся с Хамзой и сообщил им решение повстанцев:
– Завтра мы раздаем жатакам лошадей. Нескольким аулам.
– А потом не отнимут этих лошадей у нас? – засомневался худой старик, беспокойно теребя седую бороду. – Не начнутся ли набеги? Какому роду принадлежат лошади? Ты знаешь, сынок, мы не сможем защищаться.
– Да-да! – закивал другой старик, соглашаясь с доводом одноаульца. – Темир прав… Наш род, Абен, захирел. Черкеши теперь не те: и уильские и саркульские.
– После победы люди не будут делиться на роды, – объяснил Хамза. – Не будет больше знатных и незнатных, богатых и бедных родов. Все будут одинаковыми, аксакалы. Кони принадлежат повстанцам, и только они имеют право распоряжаться ими!
Абен хмуро кивнул, подтверждая слова Хамзы.
Худой старик рассмеялся дребезжащим смехом. Землистое лицо его сморщилось, стало похожим на спекшийся черный камень.
– Твой отец, Хамза, знает, как я бился с богачами. Теперь моя рука ослабела… сохнет, и мне трудно поверить твоим словам… Я теперь думаю: созданное тысячелетиями невозможно изменить за один день. У старых людей одно оружие – надежда… А ты уверен, Хамза, что действительно придет свобода?
– Мы добудем ее, – вмешался в беседу Абен. – Разве мы не побеждаем в боях?
– Побеждаем, – согласился старик. – Хотя поднялись и не все аулы.
– Почти во всех аулах Саркуля и Тайсойгана стоят отряды белых и алаш-ордынцев, – возразил Абен, взглянув на старика с упреком.
– Я знаю это, сынок. Знаю, что за оружие взялись самые лучшие, – поэтому побеждаем. Никогда так не было, чтобы сражались одни бедняки. Всегда к нам примазывались богачи, тянули то туда, то сюда, а потом оставляли на произвол судьбы.
