Текст книги "Колодцы знойных долин"
Автор книги: Сатимжан Санбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)
Annotation
Издательская аннотация отсутствует.
_____
Повесть «Колодцы знойных долин» (1974) – драматическая история знаменитого мастера-колодцекопа и его семьи. «Белая аруана» (1968) – рассказ о прекрасной белой верблюдице, ее непреоборимой тяге к родным краям. «И вечный бой!..» (1968) – совершенно иная и по композиции и по идейной насыщенности вещь. Повесть включает в себя и романтическую легенду о пленной персиянке Секер, и исторически достоверные страницы из жизни предков казахского народа в период начинающегося распада древних традиций, кризиса веками сложившегося идеала профессионального воина-кипчака.
В основу романа «Дорога только одна» (1970) легла одна из ранних повестей Санбаева «Степные звезды», впоследствии переработанная. Роман этот многопланов, насыщен событиями пред-и послереволюционных дней. Духовная красота человека и мысль о ее высшем проявлении – искусстве – легли в основу повести «Когда жаждут мифа…» (1972). Следующее произведение С. Санбаева – повесть «Коп-ажал» (1973). Здесь также речь идет о старых национальных обычаях и ремеслах, об их ценности и возможности применения сегодня.
из сети
БЕЛАЯ АРУАНА
«И ВЕЧНЫЙ БОЙ!..»
КОГДА ЖАЖДУТ МИФА…
КОП-АЖАЛ
КОЛОДЦЫ ЗНОЙНЫХ ДОЛИН
ДОРОГА ТОЛЬКО ОДНА
ДОЛГОЕ УТРО
ГОРЬКАЯ ПЕСНЯ
ПРОЗРЕНИЕ
INFO
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
САТИМЖАН САНБАЕВ
КОЛОДЦЫ ЗНОЙНЫХ ДОЛИН
*
Художник Т. КОРМУШИНА
М., «Известия», 1976
РЕДАКЦИОННЫЙ СОВЕТ
БИБЛИОТЕКИ «ДРУЖБЫ НАРОДОВ»
Сурен Агабабян
Ануар Алимжанов
Сергей Баруздин
Альгимантас Бучис
Константин Воронков
Валерий Гейдеко
Леонид Грачев
Игорь Захорошко
Имант Зиедонис
Мирза Ибрагимов
Алим Кешоков
Григорий Корабельников
Леонард Лавлинский
Георгий Ломидзе
Михаил Луконин
Андрей Лупан
Юстинас Марцинкявичюс
Рафаэль Мустафин
Леонид Новиченко
Александр Овчаренко
Александр Руденко-Десняк
Инна Сергеева
Леонид Теракопян
Бронислав Холопов
Иван Шамякин
Людмила Шиловцева
Камиль Яшен
Сатимжан САНБАЕВ – человек сложной и интересной судьбы. Сын заслуженного учителя республики Хамзы Санбаева, по образованию инженер, по профессии писатель и… киноактер, исполнитель главных ролей в двух кинофильмах.
Он родился 16 сентября 1939 года в поселке Макат Гурьевской области. Его отец – в прошлом активный участник становления Советской власти в Казахстане, переживший в те времена глубокую личную драму: баи в отместку подожгли его дом, в нем сгорел первенец-сын. Около сорока лет преподавал Хамза Санбаев в Макате казахский язык и литературу.
Учась в школе, Сатимжан каждое лето проводил в степях Мангыстау. Любовь к родной земле привела его после успешного окончания школы в сельскохозяйственный вуз в Оренбурге. Став инженером, Санбаев едет работать в целинный совхоз. Но начавшаяся так, казалось бы, благополучно трудовая жизнь внезапно и надолго останавливается из-за дорожной катастрофы. Мастер спорта по классической борьбе, Сатимжан ехал на соревнования. На обледеневшей дороге машина перевернулась несколько раз. Чудом добрался он до ближайшего разъезда, неся на руках ребенка погибшей попутчицы… Потом годы болезни, неподвижности и огромного напряжения воли, чтобы вернуться в строй. Он много читает и пробует писать сам.
После выздоровления работает редактором, а затем заведующим редакцией переводной литературы в издательстве «Жазушы». В 1967 году С. Санбаева приглашают сниматься в фильме «Дорога в тысячу верст». Во время съемок он заканчивает одну из первых своих повестей – «Белую аруану». В 1968 году в журнале «Простор» была опубликована «Белая аруана», а также повесть «И вечный бой!..» Эти произведения сразу обратили на себя внимание читателей и критики. Особенно много откликов вызвала «Белая аруана» – рассказ о прекрасной белой верблюдице, ее непреоборимой тяге к родным краям. Образ старого ее хозяина Мырзагали – один из самых глубоких и психологически тонких в творчестве писателя.
«И вечный бой!..» – совершенно иная и по композиции и по идейной насыщенности вещь. Повесть включает в себя и романтическую легенду о пленной персиянке Секер, и исторически достоверные страницы из жизни предков казахского народа в период начинающегося распада древних традиций, кризиса веками сложившегося идеала профессионального воина-кипчака. Белая аруана бежит к родной земле, слепо, неукротимо бежит навстречу гибели. Так же устремляются под чужие знамена во славу обычая предков сыновья безутешных кипчакских матерей. В этой повести уже очевидно основное идейное и философское направление творчества молодого писателя. Он стремится увидеть и показать в истории своего народа истинные культурные и нравственные ценности, дать объективную оценку старым традициям.
В 1970 году выходит в свет роман «Дорога только одна». В его основу легла одна из ранних повестей Санбаева «Степные звезды», впоследствии переработанная. Роман этот многопланов, насыщен событиями пред– и послереволюционных дней. Образ главной героини Санди, женщины в равной мере красивой и внешне и духовно, как бы объединяет двух очень разных, можно сказать, несовместимых людей: Махамбета, человека ясной, четкой цели, солдата революции, и Амира, прошедшего нелегкий путь, прежде чем он понял суть человеческого благородства, до конца познал и оценил самого себя.
Духовная красота человека и мысль о ее высшем проявлении – искусстве – легли в основу повести «Когда жаждут мифа…» (1972 г.). Один из героев повести, молодой археолог Булат, говорит: «». все только знают, что пишут и говорят о древних набегах и войнах, а мне хочется знать духовную сторону жизни степняков. Государства, может быть, и создавались войной, но высокой основой жизни, наверное, было искусство». В повествование об одном летнем дне на пастбище вплетается история великого зодчего древности, создателя вырубленного в скалах уникального храма; автор рассказывает о наступлении на степь рождавшихся тогда городов, о противоборстве нового со старым. Старое не должно мешать молодому, но и новое, молодое, невозможно без мудрости старого, поэтому в своем вечном движении вперед люди «жаждут мифа».
Следующее произведение С. Санбаева – повесть «Коп-ажал» (1973 г.). Здесь также речь идет о старых национальных обычаях и ремеслах, об их ценности и возможности применения сегодня. Не просто и не в один день изменяется то, что создавалось тысячелетиями. Красива, мужественна и опасна была профессия ловца беркутов. Герой повести Манкас – последний, кто владеет ее тайнами. Нелегко ему, оставшемуся без преемников, но в конце концов он приходит к выводу, что и старики должны понять и принять сокровенную суть молодых.
Повесть «Колодцы знойных долин» (1974 г.) – драматическая история знаменитого мастера-колодцекопа и его семьи. В этой повести писатель стремится дать более глубокие психологические мотивировки поступкам и особенностям характеров героев.
Сейчас Санбаев вернулся к своей первоначальной профессии. Он работает на Павлодарском тракторном заводе инженером-конструктором и одновременно воплощает в жизнь большой творческий замысел – создание цикла романов, куда частично войдут и некоторые уже написанные произведения, в том числе его ранний рассказ «Еще одно лето» и последнее из ныне им написанного – «Лист, скользящий по снегу».
БЕЛАЯ АРУАНА
повесть
1
На седьмой день верблюжонок исчез. Старик думал, что он привык уже к новым местам, и перестал было за ним приглядывать. Да и всю эту неделю верблюжонок ни разу не отбивался от стада. Но сегодня, когда верблюды возвратились с пастбища, его среди них не было. Старик забеспокоился, тут же обошел соседние аулы, расспрашивая знакомых пастухов. Посетил он аул Байги-тюбе на другом конце Маката, заглянул даже в кое-какие дворы, хозяев которых недолюбливал, и вернулся домой в полночь, усталый и огорченный. Никто не видел белого верблюжонка.
Утром старик отправился в степь. Вышел рано, еще матово серебрились ненаслеженные росные травы, когда чист и недвижен воздух и видно далеко. Он ходил целый день, поднимаясь на высокие холмы и обходя солончаковые озера; внимательно осмотрел подходы к трясинам. Вернулся он вечером, напрямик пройдя верст двенадцать по железной дороге, но уже с другой стороны поселка. Потом подождал за аулом возвращения других стад, надеясь, что верблюжонок окажется среди них. Но верблюжонка не было.
Старик посетовал на то, что аул не имеет своего пастуха, хотя верблюдов у них гораздо больше, чем у других. «Конечно, сейчас все живут в достатке, – размышлял он, – но почему никто не может позволить себе быть пастухом? Какой-то недружный народ в нашем ауле…»
Потом он вспомнил о волках. И сразу же подумал, что белый верблюжонок – видный издалека и неопытный – стал легкой добычей. Старик провел целый день на рыхлых островах солончаковых озер Сагиза, рассматривая обглоданные зверьем кости. Они сплошь покрывали острова, но были все старые, выбеленные солнцем и дождем; ничто не указывало на присутствие волков. Но старик сник при виде этой ужасной картины.
Он нашел верблюжонка на четвертый день поисков в одном из аулов близ Кульсары, верстах в ста с лишним от Маката. Верблюжонок, без сомнения, направлялся в Мангыстау, на свою родину.
Старик так обрадовался находке, что сразу же повернул домой, позабыв заглянуть к дочери Макпал, что жила в Кульсары. «Глупый, – думал он, оглядывая длинноногого худого верблюжонка, тихо шагавшего за конем. – Твоей матери ведь нет, и тебя, быть может, подарили мне, чтобы не слышать твоего плача. Разве я согласился бы взять тебя, если бы она жила?.. Глупый…» А верблюжонок послушно переставлял длинные прямые ноги и изредка, когда старик заговаривал вслух или кашлял, поднимал на него огромные черные с поволокой печальные глаза и устало вздыхал…
Теперь верблюжонок уходил на пастбище, привязанный к шее ииген – двугорбой верблюдицы соседа Сагингали. Мырзагали отвязывал его по вечерам, поил, заводил в маленький, наскоро сколоченный загон и, положив руку ему на горбик, подолгу разговаривал. Верблюжонок вел себя смирно, будто привык к его рукам и тонкому ласковому голосу. Он спокойно жевал жвачку и молча слушал Мырзагали. Старик заметил, что верблюжонок ни разу еще не ложился при нем, всегда ждал, когда он уйдет.
Всю осень верблюжонок пасся с двугорбой. Все стали замечать, что верблюжонок ходит, высоко поднимая ноги и ставя их на землю аккуратно, как будто боясь оступиться или споткнуться. Может быть, однажды это и случилось, когда верблюды бежали, а двугорбая волочила его и била по кочкам?.. Никогда в этом ауле не было пастуха, и верблюды уходили в степь и возвращались сами.
Пришла зима, и верблюжонка уже больше не привязывали к двугорбой. Он заметно изменился. Ноги стали еще длинней, и казалось, что верблюжонок весь обсыпан чистым пушистым снежком. Старику поначалу льстили восхищенные возгласы людей, но потом он спохватился, накинул на верблюжонка рваную, грязную попону, чтобы уберечь от дурного глаза.
– Повезло тебе, Мырзеке, – сказал однажды сосед Шолак. Каждое утро старики выходили к верблюдам, давали им сено, поили, убирали навоз и снег. Их дворы имели общую ограду. – Превратится твой верблюжонок через два года в настоящую аруану[1], и молока в доме будет вдоволь. Я бы обеих инген отдал за такого… Не сейчас, конечно…
– Нехорошие слова говоришь, – холодно ответил Мырзагали, чувствуя неприкрытую зависть в его речах. – Твои две инген приносят приплод по очереди, и жене не приходится обивать чужие пороги в поисках молока…
– Я просто рад, Мырзеке, – перебил его Шолак. – Давно надо бы… давно… Недаром же говорят: «Без скотины двор пуст, без детей дом пуст…»
Сосед довольно рассмеялся, а глаза его так и не отрывались от белого верблюжонка.
Были они давними соседями и в молодости, правда, недолго, но дружили. Оба до войны работали на промысле – на участке мастера Назена и считались лучшими бурильщиками. Мырзагали женился первым, перед самой войной, и Асима осталась беременной, когда он уехал. Она писала часто, и он узнавал по письмам, что Шолак тоже получил повестку и уехал, что родилась дочь и она дала ей имя Макпал, что все труднее живется в Макате.
После ранения он долго не отвечал ей, да и письма от Асимы стали редкостью, а когда его перебросили к японской границе, они перестали приходить совсем.
Он вернулся в сорок шестом, долго пролежав в госпитале после контузии: дочке шел пятый год, и она была вылитый отец. Среди гостей, заполнивших в тот вечер дом, сидел и старый его приятель Шолак – безрукий, располневший. Он отвоевался в первый же год войны, работал с тех пор агентом по сбору шерсти, и, видать, дела его шли неплохо. Вел он себя шумно, развязно, шутил по любому поводу и громко смеялся, и примолк, смешался только тогда, когда Мырзагали долго и в упор посмотрел на него. И гости замолчали, ожидая, что он скажет. Они поняли, что слухи встретили Мырзагали первыми, как и положено. Но он ничего не сказал и ничего не сделал, хотя было видно, что ему. тяжело. И людям стало неловко, словно это они виновны в том, что его жена путалась с Шолаком. А через несколько дней Мырзагали устроился на свою прежнюю работу на промысле…
Теперь он был пенсионером… Мырзагали усмехнулся, вспомнив, как в последние годы ему не давала покоя мысль о том, что надо как-то обзавестись хозяйством. Каждое воскресенье он посещал базар, приценивался к верблюдам, коровам или овцам, но так и не купил ничего. Потом он стал разъезжать в гости к родственникам в другие аулы и поселки. Этим летом Мырзагали гостил у дочери Макпал, затем по новой железной дороге Макат – Шевченко прокатился к далеким родичам в Мангыстау. Оттуда и привез он белого верблюжонка на попутных машинах строителей. Летом невыносимая жара в Мангыстау, и везти верблюжонка было нелегко. Целую неделю разбитыми пыльными дорогами – от колодца к колодцу – добирались они в Макат.
Мырзагали продел руку в дыру попоны, пощупал маленький горбик верблюжонка. Походив по двору, Шолак зашел в дом, и Мырзагали тихо выругался ему вслед. Потом подумал, что Макпал, наверное, обрадовалась бы, услышав о верблюжонке. И старуха и дочь давно хотели Мего-то такого, а он держал только собаку Джульбарса, считая скотину обузой. А оказалось все наоборот. Он как-то незаметно для себя привязался к верблюжонку и теперь целыми днями возился около него.
2
И этой зимой выпало мало снега. Мороз чередовался с оттепелью, нередко шли дожди, и солончаковая почва Маката, пропитываясь водой, превращалась в липкую грязь. В такие дни поселок надолго окутывало туманом. Малоснежная зима – как всегда, незаметно – перешла в весну. Верблюды первыми потянулись в степь; теперь их ничто не могло удержать в поселке. Мырзагали скинул с верблюжонка попону и пошел на пастбище вместе с ним. Верблюжонок его за зиму вырос в рослого красивого тайлака[2] – белого с ног до головы, с длинными ногами, длинной шеей и огромными, обрамленными густыми ресницами, черными глазами. И Мырзагали очень скоро вновь напялил на него попону.
Прошло несколько дней, и земля зазеленела, принарядилась. Тайлак, как и все верблюды, наедался сытно и быстро креп. Мырзагали уже не ходил в степь, а только провожал своего любимца за околицу и вечером выходил навстречу, Однажды у водопоя Шолак неожиданно спросил его:
– Ты знаешь, Мырзеке, почему твой тайлак держится в стаде особняком?
– И правда, – удивился он наблюдательности Шолака и прищурил глаза. – В самом деле, почему?
– Гордый, – ответил тот, внимательно осматривая тайлака. – Намучаешься ты с ним, Мырзеке. Ты еще не знаешь, какие они – аруана…
– Не пугай, – отрезал Мырзагали. Он держал ведро с водой на весу перед тайлаком и поил с рук. – Он уже привык ко мне.
– Хорошо, если так, – улыбнулся Шолак, направляясь к водопроводной колонке. – А молока будет давать много… Видишь, как змеится хвост? Настоящий шалкуйрук[3]…
– У тебя одно на уме, Шолак, – презрительно скривил губы Мырзагали и сплюнул в лужу. Шолак весь подобрался, бросил из-за плеча быстрый, злой взгляд на него, и Мырзагали удовлетворенно отвернулся. Заполнив оба ведра водой, он направился в аул. Тайлак, озоруя, понесся впереди, будоража и увлекая за собой собак.
Старик шел и думал, что не показывал свою ненависть нигде и никому. В тот год, когда он вернулся с войны, Мак-пал было пять лет, она знала лишь мать. Он не мог забрать ее от матери, не мог и оставить. Многие в Макате осуждали его за то, что он остался с неверной женой, не выгнал ее из дому или не ушел сам. Но никто из них не знал, что у него никогда больше не будет детей.
Макпал выросла красивой, и Шолаку очень хотелось женить на ней старшего сына. У Шолака росли три сына, но Макпал не дружила с ними, и Мырзагали был этому рад. Он выругал Асиму, когда она завела разговор о возможных сватах… «Надо бы съездить к Макпал, – забеспокоился он вдруг, и глаза его повлажнели. – Скучает, наверное, по дому. – Он опустил ведра на землю и стал вспоминать, когда в последний раз ездил к дочери. Вышло, целых двенадцать дней назад. – Что, если завтра и поеду? Внука повидаю…»
Через несколько минут старик уже давал сено тайлаку. Потом запер калитку и зашагал в дом, торопясь сообщить старухе свое решение.
3
Из Кульсары Мырзагали вернулся расстроенным. Все началось с того, что Макпал и ее муж – молодой инженер – были в ссоре, а ребенок болел. Он не стал разбираться, кто из них виновен, а поругал обоих и уехал, даже ие заночевав. На вокзале не выдержал, перед отправлением поезда зашел в буфет, выпил. И пошло. В поезде поругался с проводницей, они нагрубили друг другу, и он перешел в соседний вагон. Там попутчики оказались людьми неразговорчивыми, вдобавок всю дорогу гремело радио. Три версты пути от вокзала до аула его не успокоили. Шел и думал, что с тех пор, как вышел на пенсию, его раздражает любая мелочь, потом им овладели тяжелые мысли, что сложилась его жизнь не так, как надо бы. Он вспомнил, что бывали минуты, когда он пытался уйти из жизни… Пытался, но не смог. И никто, кроме старухи, которая прожила с ним эту долгую и скучную жизнь, не знал о его боли…
Наступил вечер, когда он подходил к дому. По привычке завернул к загону, заглянул и не увидел тай-лака. Он поспешил домой. Увидел старуху, шедшую ему навстречу, и еще издали сердитым фальцетом закричал:
– Где тайлак? Почему не в загоне?
– Пропал он. Я искала…
– Как пропал? – Что-то подтолкнуло Мырзагали. Лицо его перекосилось, он подскочил к Асиме и, размахнувшись, ударил ее по щеке. – Недоглядела, старая!
– Ты… очумел?.. – Старуха взвизгнула от неожиданности. Из глаз ее брызнули слезы. Она схватилась за лицо и, оглянувшись со стыдом вокруг, побежала в дом.
А Мырзагали, непонятно зачем, размахивая руками и подпрыгивая, уже мчался к Шолаку, вышедшему на крыльцо своего дома.
– Успокойся, Мырзеке. Найдешь, куда он денется? – заговорил тот громко и торопливо, будто пытаясь остановить его.
Мырзагали, почти добежав, увидел, что правой рукой тот прижимает к груди маленького внука, а левый – наполовину пустой – рукав рубашки судорожно дергается. Он приостановился.
– Искак говорил, что видел его вчера под Сагизом, – продолжал Шолак. – Наверное, опять потянуло на родину.
– Угораздило же меня уехать, – выдавил Мырзагали, подходя к Шолаку.
– Верхом догонишь. Куда он денется?
– Угораздило же…
– Ты что, выпил?.. – Шолак, видимо, совсем успокоился.
– А-а-а, – махнул рукой Мырзагали, поворачивая к своему дому. Но сначала прошел к пустому загону с аккуратной копной сена в углу, что осталась после зимы. Постоял у калитки, потом пошел вдоль загона, чувствуя усталость и страшную пустоту вокруг. Он не знал, когда теперь это исчезнет, раньше в такие минуты он уезжал к дочери… Медленно он побрел по улице, направляясь к дому Сагингали – попросить лошадь.
Он нашел тайлака на другой день далеко за Кульсары. Тайлак шел, держа прямо на Мангыстау, и, когда увидел всадника, побежал. Мырзагали пришпорил коня, крикнул: «Э-э-эй!» – и в его крике было больше обиды, чем радости. Вороной пошел вскачь. Но через некоторое время Мырзагали заметил, что тайлак бежит легко и быстро, вытянув длинную шею и высоко поднимая ноги, и конь нисколько не приближается к нему. Прошел час, другой… Вороной дышал тяжело, жилы на мокрой шее его взбухли от напряжения. Он считался скакуном, брал призы на скачках – байгах, но расстояние между ним и тайлаком почти не сокращалось.
До вечера они перемахнули еще несколько холмов и маленькую речку – приток Жема. Ночью прошли высохшие озера Жалпак – место бугристое и дикое.
На этих буграх, на частых подъемах и спусках тайлак начал сдавать. К утру он бежал тяжело, спотыкаясь о кочки и падая на колени. Потом перешел на шаг. Конь догнал его, когда взошло солнце; тайлак шел, весь темный от пота, шатаясь на длинных ослабевших ногах, но шел и не оглядывался. Мырзагали поравнялся с ним и, нагнувшись, схватил за поводок. Усталый конь остановился сам. И тайлак впервые закричал. Он закричал тонко и жалобно, и старик вздрогнул от этого душераздирающего крика и задергал поводок, чтобы сбить плач. Но тайлак не унимался. И Мырзагали спрыгнул на землю, обнял его за шею и тоже заплакал.
4
Старик слег и несколько дней не вставал на ноги. Он не любил обращаться к врачам, и стоило Асиме заикнуться об этом, как он вскипел, накричал на нее. Но врач все же пришел, расспросил, прослушал его.
– Вот, от поясницы… плохо чувствую, – закряхтел Мырзагали. – Контузия ли сказывается с возрастом или простыл на коне. Все кажется, что нет ног. Ощупываю их, а они холодные.
Старуха расплакалась от его слов. Она выглядела моложе и намного крепче Мырзагали. Плечи ее были прямы, и не горбилась она так, как старик. Широко расставленные большие карие глаза на круглом, прорезанном паутинкой мелких морщинок, но еще не поблекшем лице, 2 С. Санбаев прямой некрупный нос и полные губы, – она и сейчас оставалась привлекательной. От старика, моложе которого она была всего на год, ее отличала и медлительность: она, казалось, задумывалась над каждым своим движением, шагом. За этой медлительностью и неуходящей красотой чувствовалась сила, та женская безудержная сила, с которой бог знает как она справлялась. И Мырзагали, видевший все это, жестоко мучился, то впадая в отчаяние, то снова выбираясь из пропасти.
Слова врача не доходили до его сознания, старик смотрел, как Асима слушала его, кивая головой и вытирая слезы.
Она никогда не плакала раньше при старике, может быть, боялась рассердить его, но сейчас не выдержала. Врач ушел, пообещав выхлопотать ему путевку на грязелечение, а старик лежал, раздумывая о чем-то и не двигаясь.
– Перестань плакать, – буркнул он вдруг. – Я так скоро не помру.
– Да кто этого хочет?
Старик молча отвернулся к стенке.
Отвернулся, проклиная себя. Она когда-то изменила ему, но это могло произойти и позже, после того, как он вернулся домой немужчиной. Этого не случилось. Не ушел он из дому, не ушла от него и Асима. Но прошли годы, и он знал теперь, что не прав, ибо жизнь держится не на одном долге. И если он знает это, то почему бы не подумать о спокойствии, которого так не хватает их семье? Неужели он никогда не пересилит себя?.. Он лежал долго, прижавшись лбом к прохладной саманной стене, и изредка по привычке покашливал.
Асима как будто уже успокоилась. Хлопотала у очага, гремела посудой. Приготовив грелку – небольшой мешочек с горячим песком, – она положила ее старику на ноги и села рядом. Старик молчал. Она посидела немного, потом поставила чайник и пошла в магазин…
После отъезда Мырзагали на лечение за тайлаком стала ухаживать старуха. Она выводила его за поселок и путала ему ноги крепкой веревкой. Ей не хотелось оставлять дом пустым, и она не бродила с тайлаком по степи, как это делал Мырзагали. Поблизости травы не было, и тайлак плелся в степь, далеко отставая от верблюдов. Ноги его были в ссадинах, он не наедался на скудной, истоптанной траве, а идти дальше ему было тяжело. Старики ворчали, недовольные тем, что тайлак так мучается, но сними путы, отпусти его со стадом – он опять убежит на родину. Асима старалась облегчить страдания тайлака, Она купила копен двадцать биюргуна, наняла машину в автобазе и перевезла сено домой. Потом ей удалось ку-пить с рук мешков десять овса. И задолго до холодов, еще в самом начале осени, она поставила тайлака в загон – стала откармливать.
Когда Мырзагали вернулся домой из Гурьева, он не поверил своим глазам. В загоне вместо тайлака стояла молодая высокая верблюдица с быстрыми, несколько беспокойными движениями. Он удивился такой резкой перемене, происшедшей за какие-нибудь четыре месяца, и внимательно смотрел на верблюдицу, обещавшую стать в скором времени сильной и властной. Ела и пила она несравненно больше. Мырзагали взялся за свои обязанности и снова удивился, когда повел ее на водопой. Она шла впереди него, натягивая поводок и нервничая, словно гончая, которую не пускают на свежий след. Он подумал, что верблюдица сильно хочет пить, и прибавил шагу, но с водопоя она пошла точно так же. Прошла неделя, и верблюдица начала рваться к каждому верблюду, появлявшемуся на улице, перестала есть.
Бура[4] был только в соседнем ауле, по ту сторону шоссе. Мырзагали сходил к его владельцу – старику Кокай-даю, договорился и, не мешкая, повел верблюдицу. Опа вела себя странно, шла неохотно, шумно обнюхивая хрупкий зимний воздух. Услышав рокочущий голос буры, остановилась и вдруг резко отпрянула назад. Старик чуть не растянулся на снегу, в сердцах замахнулся камчой, протянул ее по горбу. Но верблюдица уперлась и не пошла дальше, как ни кричал и ни тянул ее старик. Он подумал, что может порвать ее ноздри мурундуком[5], привязал к чужой ограде и вернулся за ней с Кокайдаем – крупным рыжебородым стариком.
Приземистый, обросший густой темной шерстью, с высохшими двумя горбами, бура заметался, когда верб-Людииа вошла во двор. Он был прикован цепью к столбу, и столб угрожающе заскрипел от его могучих рывков.
Она долго не ложилась. Глаза ее вылезли из орбит, она дико кричала, будто ее привели не к самцу, который был нужен ей, а к волку. Она легла лишь тогда, когда Кокайдай стал бить ее кнутовищем по ногам. Мырзагали стоял в стороне. Верблюдица коснулась животом снега и тут же вскочила на ноги, но Кокайдай положил ее снова и обмотал ноги веревкой. Она забилась, порываясь встать, когда увидела буру, спешившего к ней. Веревка глубоко впилась в ее тело, но она словно не чувствовала боли.
Потом она долго не могла встать. Домой плелась молча, и Мырзагали, знающий, что теперь надо быть с ней очень осторожным, семенил перед ней, выбирая тропу поровнее.
Но верблюдица не понесла. Старик водил ее к буре еще раза четыре, и каждый раз она рвалась назад, мучилась и возвращалась домой, словно побитая. Одногорбого самца в аулах не было, и верблюдица осталась порожней.
Весною Мырзагали попросил Сагингали, выезжающего каждый год на лето к колодцам Шенгельды, забрать с собой верблюдицу.
5
За лето в Шенгельды верблюдица набралась сил. Особых хлопот Сагингали она не доставляла. Она быстро отбилась от стада, к колодцам на водопой приходила Сама и, напившись студеной воды, тут же уходила обратно на пастбище. Сагингали присматривал за ней со стороны, проверяя иногда путы на ногах.
Зимы Мырзагали ждал с тревогой. Он долго советовался со старухой, с соседями, потому что боялся, что верблюдица снова останется без приплода, а если от верблюдицы нет молока, то какой от нее прок? Охотников купить аруану в поселке находилось немало, но продать ее Мырзагали не решался. Старик собрался с верблюдицей в Кульсары, где в ауле Камысколь был лек – одногорбый самец, но старуха наотрез отказалась пустить его зимой так далеко.
– Заболеешь, свалишься опять, – заупрямилась Асима. – Хватит с ней мучиться.
– Каких-то сто верст, – доказывал ей старик, – нечего бояться! Выберу ясную погоду, а?
– Продай лучше. Недоглядим – убежит.
– Все лето не убегала.
– Останется порожней.
– А может, понесет.
– Как в ту зиму? – тихо улыбнулась Асима. – Можно подумать, что ты всю жизнь держал верблюдиц.
– Ну ладно, хватит! – не выдержал Мырзагали, направившись к выходу. Обернулся у двери: – Не понимаю, почему ты не любишь ее? Продать всегда успеем.
Асима промолчала.
Но о Кульсары старик больше не заикался.
Верблюдица не привязалась к Мырзагали и Асиме, сколько они ни ухаживали за ней. Белая верблюдица, казалось, вообще не любила людей. Иногда, завидев, что Мырзагали хлопочет в загоне, к нему захаживали старики. Верблюдица стояла неподвижно, пока кто-нибудь не подходил к ней вплотную. Движение верблюдицы было неуловимым и укус внезапным, словно у змеи. Даже пес Джульбарс – известный забияка – спасовал перед ней после первой же встречи. По-хозяйски заскочил он однажды в загон, подошел к верблюдице и тут же от удара ее ноги отлетел, ударился о калитку. Скуля, выскочил наружу. Мырзагали только цокнул языком и отправился снова к Кокайдаю. Но повторилась прошлогодняя история. Старик напрасно сводил ее два раза к буре и потом махнул рукой.
– Видно, не судьба нам иметь хозяйство, – сказал он старухе. И когда старуха неожиданно заступилась за верблюдицу и воспротивилась ее продаже, молча пожал плечами, словно говоря: «Продать-то придется все равно. Не сегодня, так завтра…»
На следующей неделе белая верблюдица опять лежала во дворе Кокайдая. Ноги ее были туго обмотаны веревкой и голова намертво прикреплена к столбу. Она вздрагивала от каждого шороха и тихо, испуганно стонала, словно предчувствуя недоброе.
Кокайдай и Шолак вышли из сарая, подошли к ней и, переговариваясь, склонились над ее головой. Тускло блеснул нож. И тотчас же дикий захлебывающийся рев захлестнул аул, прокатился по степи. Испуганно подскочили, залились тревожным лаем собаки.
Вздрогнула Асима, сидевшая в доме Кокайдая за чаем, поставила блюдце на поднос и что-то быстро зашептала, уставившись на дверь. Услышь Мырзагали этот жуткий рев – не миновать бы беды, но он находился сейчас за тридцать верст, в поселке Доссор. В комнате было жарко. Дородная, смуглолицая старуха Кокайдая, обжигаясь, шумно цедила чай. Она, видно, давно привыкла к таким вещам. Еще раз взметнулся рев, полный безысходной боли и отчаяния, перешел в долгий жалобный плач…
– Скоро закончат. Наверное, пустили буру, – заметила старуха. Верблюдица смолкла. – Ты не торопись, пей чай.
Аспма не ответила и не притронулась больше к чашке.
Распахнулась дверь, и в клубах морозного пара вошел Кокайдай.
– Ну вот, жди через год верблюжонка, – забасил он, обращаясь к Асиме. Сорвал с гвоздя полотенце, вытер мокрые красные руки. – Говорил же я – надо перерезать жилки глаз. Мырзеке разве согласится? Упадет в обморок… А шубат[6] ему нужен, вон как высох – кожа да кости…
