Текст книги "Колодцы знойных долин"
Автор книги: Сатимжан Санбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
Адайбек вдруг сорвался с места и стал поспешно спускаться вниз.
– Что ж, когда понадобится мне, я сам выдам Санди замуж, – пробормотал он. – Я сам выдам ее – за того, кто будет послушен мне. Из-за Санди любой джигит будет ползать у моих ног… Махамбет тоже…
Адайбек не спеша подошел к жели. Потом остановился на пригорке и стал наблюдать за женщинами. Отыскал среди них Санди.
Девушка оглянулась, словно почувствовав его взгляд. Потрогала вымя черно-белой коровы и быстро опустилась на корточки. Оттолкнула ладонью морду теленка, крикнула пастушонку:
– Тяни же! Видишь – не дает доить!
Корова двинулась за теленком, и Санди чуть не упала от толчка. Вскочила, подхватила загремевшее ведро и, сделав два шага, снова подсела к корове. Опасаясь удара, корова переждала, отведя голову подальше от пастушонка, и с морды ее, поблескивая на солнце, потянулась длинная нить слюны.
Просторное пестрое платье не может скрыть гибкого, сильного тела девушки. Иссиня-черные волосы выбились из-под красного платочка, закрыв высокий, слегка округлый лоб. Резкими короткими взмахами головы она то и дело убирает волосы с лица. Наконец быстро и сердито прячет их под платок. На тугой щеке, задрожав, осталась капелька молока.
Адайбек подошел еще ближе. И неожиданно вспомнил давние разговоры, связанные с его увлечением матерью Санди. В них не было ни тени правды, потому что он не добился ее. Разве Санди жила бы так, если бы была его дочерью?.. И снова он подумал, что, будь все бедняки так удобны, как Оспан, было бы много спокойнее в этом мире. С таким побранишься, отругаешь его на чем свет стоит, и он тоже начешет тебе холку, перебрав все достоинства своих и недостатки твоих дедов, а потом вспомнит, что предок общий, и уйдет чуть ли не со слезами умиления на глазах. Но Оспан один…
Он очнулся от громких криков. Аул, спокойный еще минуту назад, встревоженно гудел. Между юртами метались испуганные люди. Пронзительно плакали дети.
Занятые дойкой, женщины и девушки заметили всадников позже, – и одни побежали в юрты к детям, другие бросились в заросли чия. Шум стих только тогда, когда люди узнали подъехавших.
Четверо всадников направились к юрте Адайбека. Навстречу вышли двое джигитов, помогли сойти с коней. Тем временем подошел и Адайбек. Гости – волостной управитель Нуржан и его сопровождающие, среди которых был и Амир, – после короткого приветствия вошли в юрту, прошли на почетное место. Калима встречала гостей низким поклоном.
Управитель в отличие от своих спутников был одет по-городскому: черный суконный китель и брюки, на ногах высокие кавалерийские сапоги. Это был долговязый худой человек лет пятидесяти с длинным желтоватым лицом и спокойным пронзительным взглядом черных глаз. Расспрашивая о здоровье, о благополучии семьи и делах, Нуржан оглядывал юрту.
Обстановка юрты была предельно скромна. Выделялись только красивые тены – сундуки из белой кошмы с цветными узорами. На них в четыре ряда, до самого верха кереге, были сложены одеяла и подушки. Пол поверх черной кошмы покрывали два больших неярких ковра. Правее тенов висело овальное зеркало, далее под тонкой шелковой занавесью угадывалась развешанная одежда. В левой части юрты – обычная кухонная утварь, аккуратно сложенная на столике и полках. И все. «Пожалуй, слишком скромно для дома, куда всего три года назад вошла молодая жена, – подумал Нуржан. – Осторожен Адайбек…»
Снаружи в юрту долетел визгливый голос байбише, старшей жены Адайбека.
– Что, родной отец твой приехал? – Голос старухи слышался уже за порогом. – Почему закладываешь сразу двух овец?!
В ответ раздался несмелый, оправдывающийся голос токал, младшей жены…
Нуржан продолжил разговор, начавшийся еще на улице.
– Далеко же ты забрался, Адайбек. Если бы не Амир, вряд ли нашел тебя.
– Наш аул не спрячешь, – усмехнулся Адайбек. – Да и время такое, что в пору забраться к самому шайтану.
– Ну-ну, Адеке, – улыбнулся хаджи Сарсен, плотный чернобородый мужчина с широким и красным лицом, прибывший вместе с Нуржаном. – Не кощунствуй!
– Положим, у шайтана ты не задержался бы, – рассмеялся Нуржан, расстегивая китель и облокачиваясь на подушку. – Там не нашлось бы корма для твоих косяков.
Адайбек и гости рассмеялись.
В юрту вошла Калима и поставила перед мужем поднос с небольшими деревянными расписными чашками. Следом появился здоровенный парень с шарой, до краев наполненной кумысом. Поставив ее перед Адайбеком, он вышел. За ним ушла и Калима, сопровождаемая цепкими взглядами гостей: хрупкая, полногрудая, с большими грустными глазами.
– Что и говорить, – заметил Адайбек, зачерпывая половником кумыс и медленно сливая его обратно. Острый запах напитка заполнил юрту. – Ведь недаром сказано: казах умирает, держась за хвост лошади.
– Справедливо сказано, – согласился Боранбай, колыхнув огромным животом. В него старик без труда уже влил первую чашку кумыса.
– Что верно, то верно, – продолжал он, принимаясь за вторую чашку, крякнул и хитро сощурился: – Но признайся, Адеке, тут ведь дело не только в хвосте лошади…
Гости оживились.
– Вот-вот! – воскликнул Сарсен. – Сказал бы лучше, Адеке, что уединился с молодой женой. Ха-ха-ха!..
Громкий, раскатистый смех Сарсена, известного своей глупостью на весь Саркуль, заглушил всех.
– Бедняжка выглядит усталой…
– А он, видите ли, сетует на время! Ха-ха-ха!
Крепкий осенний кумыс сделал свое дело. Гости развеселились.
После разрыва с черкешами Амиру пришлось искать защиты у их врагов. Он приехал к тазам и вскоре стал посыльным волостного. Попытка Адайбека вернуть скакуна и наказать буяна удалась поэтому только наполовину. После ожесточенных споров он возвратил себе Каракуина, но за четырехлетний труд Ерали и его сына заплатил Амиру другим конем. Таково было неслыханное решение волостного, поддержанное тем не менее большинством старшин и биев.
Обязанности Амира при управителе со временем расширились. Опытный Нуржан по достоинству оценил положение джигита, а оно вынуждало его быть прежде всего преданным власти. И очень скоро энергичный и решительный джигит выполнял куда более важные поручения, чем полагалось бы посыльному. Как доверенное лицо волостного он участвовал в сборе налогов с населения, в изъятии продуктов и коней для нужд алаш-орды, сопровождал многочисленные обозы в Карабау и Кок-жар. Но, оазъезжая по всему Саркулю, Амир всячески избегал аула Адайбека. Сегодня он приехал в аул впервые после ссоры.
Еще издали он узнал каждую юрту, вспомнилось детство, игры… Защемило в горле от давней обиды, потом появилась злость, когда Адайбек и бровью не повел на его приветствие. Амир знал, что его, как приближенного высокого гостя, непременно пригласят в юрту. Он даже почувствовал облегчение от мысли, что будет сидеть в доме своего врага, есть, отдыхать, а тот не посмеет и высказать своего недовольства. И Амир, проверив, как поставлены на выстойку кони, заспешил в малый аул.
Кибитки и шалаши все так же чернели рваным войлоком, кособочились; играли дети в потрепанных одежках; у дымящихся очагов бродили голодные псы и любопытные козлята. Ноги, казалось, сами несли Амира.
Навстречу торопливо шагали два старика – Амир по походке сразу узнал муллу Хакима и бия Есенберди. Он остановился, поздоровался с аксакалами, но те прошли мимо, не ответив. Джигит со злой усмешкой посмотрел им вслед, потом повернулся в сторону бедняцкого аула. Какая-то нерешительность охватила его. Сбоку, из-за ближних кустов чия, послышались девичьи голоса, зазвенел звонкий смех. Амир вздрогнул, узнав голос Санди. Показались девушки, и он с безудержно забившимся сердцем пошел им навстречу.
Санди!.. Это была его надежда, то, что двигало им, не давая остыть честолюбию и мечтам. Не будь ее, вдруг исчезни, оборвись эта надежда, и он не представлял себе дальнейшего. Ничего, кроме холода, пустоты. Девушки в недоумении переглянулись: появление Амира было для них большой неожиданностью.
Медленно приближаясь, он все смотрел и смотрел на Санди, и девушки молча отошли в сторонку.
– Вот, – сказал Амир, подойдя к Санди. – Встретились…
– Да, встретились, Амир.
Голос Санди прозвучал спокойно, и во взгляде огромных черных глаз не было знакомого мягкого света.
– Ты очень изменилась, Санди. Похудела.
– Как живется в малом ауле, ты знаешь.
– Санди! Я хотел поговорить с тобой, я… – Амир замялся. – Теперь меня никто не осмелится унизить, как тогда.
– Ты постоял за себя.
– Да, постоял! – воскликнул Амир, почувствовав не то сожаление, не то усмешку в голосе Санди. – И теперь я кое-чего стою!
Санди промолчала. Она вспомнила, как вместе с отцом они летом поехали навестить родичей в аул Кожаса. Аул бывшего волостного поразил их шумом, плачем, суматохой. Оказалось, что в ауле побывали со сбором налогов алаш-ордынцы. Голосила какая-то старуха, проклиная белый свет. У нее забрали единственную телку. Дом полон детей, мужа нет. Узнав Оспана, она повалилась ему в ноги. «Их привел Амир, – плакала она, – твой приемный сын. Скажи ему – пусть вернет телку… Мой старший, Жумаш, в армии…»
– У меня есть все, кроме тебя. Ты относилась к нам одинаково, но я любил тебя и люблю больше всего на свете.
– Взаимность не выпрашивают, Амир! – с холодной сдержанностью ответила Санди.
– Я был вынужден уйти из аула. Конечно, многое изменилось за это время. Но скажи, что сделать ради твоего согласия? Скажи! – Последние слова Амир скорее выдохнул, чем проговорил.
Глаза Санди блеснули.
– Стань прежним, Амир. Верни людям отнятое.
– Где я найду то, что мне приказывали забирать и сдавать власти? – перебил он ее, горячась. Взмахнул рукой: уплывала, уходила надежда… Как остановить ее, вернуть? Глаза Амира смотрели сердито и упрямо. – Где? Может, мне стать вором теперь? Ты молчала, как и все, когда меня унизили! Тоже оттого, что я был пришлым?
Девушка вспыхнула:
– Что я могла сделать? Может, мне надо было броситься на стариков с кулаками? Махамбет…
Амир при упоминании о Махамбете не выдержал.
– Махамбет! – вскричал он, наливаясь злобой. – Я не хочу слышать о нем! Понятно? Он трус!
Черные брови Санди гневно затрепетали.
– Что ты шумишь? – Санди хотела сказать, что Махамбет выехал за ним следом, искал всю ночь. Что его уход был для них большой потерей… Но поняла, что все бесполезно и не это надо говорить Амиру.
– А ты стал хуже вора! – бросила она ему в лицо. – Ты…
Губы Санди дрогнули, и она крикнула, уже не помня себя:
– Уйди с дороги, слышишь? Уйди! Уходи!
Амир не шевельнулся. Он не слышал быстрых, затихающих шагов Санди. Не обернулся и не побежал за ней. В ушах долго стояло: «Уходи!» – тяжелое, неожиданное для него слово. Теперь он должен уйти из аула, отвергнутый девушкой, которую любит, осужденный ею. Все словно обернулось против него. Он судорожно, до боли в пальцах, сжал камчу. Хрипло выкрикнул что-то. Взметнулась правая рука и бешено несколько раз полоснула камчой землю.
Не сразу услышал он тихий, ласковый голос Калимы, которая звала его в юрту.
Адайбек проследил за взглядом Нуржана и увидел через дверной проем всадника, неторопливо приближающегося к аулу. Он узнал в нем Махамбета и опять вспомнил про табуны.
– Передайте Махамбету, чтобы зашел ко мне, – вполголоса распорядился он.
Амир на мгновение замер, услышав слова Адайбека, но тут же потянулся за пиалой, которую подала Калима.
Махамбет поздоровался, зайдя в юрту, и по знаку хозяина сел к чаю. Адайбек успокоился: по виду табунщика он понял, что ничего серьезного не случилось.
– Продолжайте, Нуреке! – попросил Адайбек.
– Ты никогда не боролся за власть, разве что обеспечивал победу своих сородичей. Кожас тебе многим обязан. Но сейчас я понял, что ты поступал верно.
Нуржан говорил, обращаясь к Адайбеку. Густой, басистый с перекатом голос с трудом справлялся с необходимым для доверительной беседы тоном, и глаза волостного подтверждали неискренность его слов: в них сквозило плохо скрытое презрение.
Рядом с Нуржаном вывалил живот на одеяло Боранбай. Он, казалось, занят только едой. Боранбай – дядя Нуржана по матери, родом есентемировец, был известен в округе как непревзойденный интриган. Нуржана он воспитывал с детства и, конечно, влияет на его решения. Адайбеку больше всего хотелось бы знать его мысли. Но Боранбай сегодня был неразговорчив. На слова Нуржана заметил, тяжело отдуваясь:
– У каждого своя беда.
– Да, гадай, кого пощадят, – махнул рукой Адайбек, поддакивая ему.
– О аллах! – воскликнул мулла Хаким, запрокидывая голову. – Неужели победят большевики?
– Рано плакать! – одернул его Боранбай. – Борьба впереди.
И обернулся к Адайбеку:
– Адеке, наверное, распродал скот? Я вижу там, – он кивнул в сторону двери и улыбнулся, – только две кошары.
Адайбек вздохнул.
– Разграбили нас, Бореке. Гнать в Кок-жар было бессмыслицей, пошло за бесценок. Недаром говорил мой дед: «Мое то, что я съел вчера; то, что гоню сегодня перед собой, – божье».
– Пай-пай! – закивал головой Сарсен. – Умели наши деды говорить.
– Если большевики победят, то они отберут скот и у русских по Жаику и Уилу? – поинтересовался мулла опять.
– Да! И заодно переселят тебя в малый аул, – съязвил Сарсен и громко расхохотался. – Жену отнимут…
– О аллах! – воскликнул мулла и замолчал под дружный смех.
Цель своего приезда Нуржан раскрыл после чаепития. Он заговорил без обиняков, мрачно сдвинув густые брови.
– Я еду из Кок-жара. Борьба предстоит долгая, вот что я понял со слов стоящих у власти. Если достойные сыны степей хотят сохранить жизнь и богатство, пусть окружат себя преданными людьми. Так сказали мне там. Степь казахская широка, не сразу установятся новые порядки…
Люди слушали внимательно. Тревоги последних месяцев и неизвестность пугали всех. И Адайбек сделал вывод из слов Нуржана: «Да, видно, сильны большевики!»
– Когда приходит беда, даже волк не задирает овцу – они спасаются вместе, – продолжал Нуржан. – Я не волк, и ты далеко не безобидная овца, Адайбек. Пришло время, когда о былых ссорах надо позабыть и думать о единстве. Ты знаешь, что нас всегда губили разногласия.
– Пай-пай! – прошептал хаджи Сарсен, закладывая под язык щепотку табака. – Как он говорит!
– Что у вас слышно об отряде Абена?
– Ничего, – пожал плечами Адайбек и кивнул на Махамбета, неподвижно и молча сидевшего рядом с Амиром. – Даже всезнающие табунщики вряд ли что слышали о нем.
Бронзовое лицо Махамбета осталось неподвижным. Он уже не чувствовал присутствия Амира. Разговор был настолько важен, что он старался не пропустить ни одного слова.
– Еще в Казбецкой волости в отряде Абена оставалось всего несколько человек. – Голос Нуржана стал жестким, и глаза зло сузились. – Этот мягкотелый, как женщина, Мухан столько лет возился с Абеном. Рука, видите ли, не поднялась на смутьяна. Выпустил из своей волости – лови их теперь в тайсойганских песках.
– А теперь поговаривают, что и учитель Хамза подался к ним, – добавил Боранбай. – Сородич Мухана.
– Знаем мы этого подстрекателя, – подхватил Хаким, не забывший свою давнюю стычку с Хамзой. – Вот, Адеке, как оно обернулось. А ведь я предлагал сдать его тогда властям… Помните?
– Замолчи! – прервал его Адайбек.
– Сколько человек ушло из твоего аула в пески? – Волостной резко обернулся к нему.
– Двенадцать. Восемь из них пришлых: трое адаев-цев, один – есентемировец… – Адайбек скосил глаза на Боранбая.
– Не это важно, – раздраженно перебил его Нур-жан. – Важно то, что они могут явиться за продуктами и лошадьми. И тогда их надо изловить. Мы опять не завоевали себе свободу, и нечего жалеть тех, кто ждет русских. Нечего!..
Махамбет оглядел сидящих в юрте и опустил голову, чтобы не выдать своих мыслей. Раз уж приехал, надо узнать планы волостного.
– Установление новых порядков в случае победы большевиков зависит от того, сколько таких отщепенцев останется в живых! – заключил Нуржан.
– Я сделаю все, что в моих силах, – ответил Адайбек.
– Где пасутся твои табуны, Адеке? – спросил Боран-бай, устало отваливаясь от дастархана.
– Погнали в сторону Шубы, – сказал тот, не задумываясь, и добавил со значением – Не найдут, собаки!
Махамбет удивленно вскинул брови. Это было настолько забавно, что он не удержался от улыбки. «Ловко! – только и успел он подумать. – Вот тебе и единство!»
Боранбай приподнялся с подушек. Он понял, что Адайбек сказал неправду. Невольная улыбка Махамбета не ускользнула от его внимания. Да и видел он, что табунщик приехал со стороны песков, а не из Шубы. Рыхлое лицо Боранбая начало медленно багроветь. Он хорошо знал привязанность Адайбека к коням. Но дойти до того, чтобы обманывать сейчас, когда никому нет дела до чужого богатства! Обманывать тогда, когда люди думают о делах более серьезных!.. Ставить ни во что весь их разговор!.. Взгляд маленьких заплывших глаз Боранбая, перебегая с одного на другое, на мгновение замер напряженно и тупо на полных грудях токал, не сводившей грустных глаз с Амира. Потом метнулся за дверь, на байбише, державшую ведро у казана, прошелся по пустым унавоженным кошарам. Но вот Боранбай улыбнулся, поднял живот с одеяла, сел.
– Адеке! В прошлом мы часто ссорились, но, как сказал Нуржан, забудем об этом. – Он широко улыбнулся, придвинулся к Адайбеку, громко икнул. – В знак нашей дружбы я хочу предложить вот что: Амир, – он кивнул головой на джигита, сидевшего угрюмо, словно в забытьи, – был причиной нашего недавнего спора. Он один из преданных власти джигитов, и его бабушка, как тебе известно, дочь рода Таз. Нет в степи ничего крепче родственных уз. И в твоем ауле ему приглянулась девушка…
В юрте воцарилась мертвая тишина. Всем стало ясно, что даже опасность не примирила врагов, что вражда проснулась и заняла свое старое место еще прочней. Не так сватаются друзья в степи.
– Верно, – кивнул Нуржан. Он не очень-то надеялся на Адайбека, когда ехал к нему, и ничего бы ему не доверил, не будь приказа сверху. И сейчас заговорил скорее по привычке, далекий от мелких житейских выдумок дяди.
– Лучше и не придумаешь! – Сарсен предвкушал потеху и не скрывал этого.
Адайбек не знал, что сказать. Адайбек, который считал для себя зазорным ответить сегодня на приветствие Амира, должен отдать ему девушку. И кого?.. Санди. Так скоро вся голытьба сядет на голову. К чему тогда все эти громкие слова, призывающие к борьбе против русских? Разве ему было плохо при русском царе? Он был уверен, что любая власть нуждается в людях, умеющих вести хозяйство и знающих цену каждой копейке. Нельзя допускать лишь одного: вольности голытьбы. Но сейчас все перепуталось, и реальной была сила его гостей, с которыми в военное время не потягаешься. «А как же табуны?» – мелькнуло снова. И он, взглянув на Махамбета, ничего не ответил Боранбаю.
– Что же, Адеке? – обратился к нему Сарсен. – Ее что, кто-то сосватал? Заплатил калым? Ты ведь решаешь судьбу своей родственницы!..
Боранбай, прищурившись, ждал.
– Нет, ее не сватали, – произнес наконец Адайбек. Широкий лоб его блестел от пота. – Но я дал свое согласие Махамбету.
– Значит, она не сосватана?! – Сарсен привстал на коленях. Он точно уловил мысли Боранбая. – Так пусть она достанется лучшему!
Боранбай, довольный, хлопнул по спине Сарсена:
– Я верил, хаджи, что путешествие в Мекку прибавит тебе мудрости! Недаром ты любишь изречения мудрых. Верю и в то, – объявил он громко, – что Амир – лучший борец Саркуля. Пусть все решит схватка!
– А когда хаджи станет еще мудрее, – тихо, но внятно произнес Адайбек, ни на кого не глядя, – тазы, наверное, будут знать и такие слова: «Глупый затеет ссору, придя мириться, умный, придя войной, предложит мир…» Запомни, хаджи!
Снова наступила тишина. Она была зловещей.
За юртой уже давно раздавались недовольные голоса. Они крепли, превращаясь в сплошной гул, и вот с последними словами Адайбека в юрту вошли четыре рослых джигита. За дверьми, казалось, собрались все мужчины аула. Каждый старался просунуть в двери голову, отталкивая соседей.
Вперед выступил толстый, с румяным лицом джигит Сейсен. Отец его, бий Есенберди, так и не отдал сына в армию.
– Как же это так? – протянул Сейсен тонким голосом, поигрывая камчой с нарядной рукоятью. – Как же получается? Над нами издеваются уже в наших юртах?
Адайбек поднял руку, и все смолкли. Глухой ропот людей, не видевших байского знака, раздавался снаружи.
Все смотрели на Амира и Махамбета. Они сидели, не глядя друг на друга. Прошло несколько минут, показавшихся вечностью.
Махамбет медленно поднялся во весь свой могучий рост, бросил сквозь зубы:
– Я готов.
Когда поднялся Амир, повскакали с мест и остальные, за исключением Нуржана. Он не шелохнулся, и только презрительная улыбка скривила его длинное желтое лицо. Но никто ее не заметил. Все, кроме двух вчерашних друзей, стоявших неподвижно посреди юрты, и Нуржана, сидевшего на почетном месте, шумя и толкаясь, бросились к выходу.
В первый раз встретились взглядами Амир и Махамбет. В первый раз после того, как разошлись их пути. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза и, тяжело ступая, последними вышли из юрты.
Аул спал. Изредка тишину прерывал протяжный окрик Оспана, сторожившего овец, и вслед за ним разом поднимался разноголосый лай собак. Потом все снова затихало, и становилось слышно, как ветерок шелестит сухими стеблями чия. Луна, оторвавшись от облаков, ненадолго осветила землю, и в бледном полумраке выступали огромное полукружие аула, отары овец перед юртами, сонное стадо коров, верблюды, телеги с поднятыми оглоблями.
В низине, в стороне от аула, у высоких кустов чия замерла неподвижная фигура. Джигит был высок и плечист. Правой рукой он опирался на длинный курук и пристально всматривался в сторону аула. В лунном свете за спиной джигита тускло поблескивал ствол винтовки.
Сзади, из-за кустов, донеслось фырканье коня, негромкий звон уздечки. Испуганно вскрикнув спросонья, шумно взлетела птица, рассекая крыльями воздух, пролетела над самой головой. Джигит тревожно оглянулся, сделал два шага назад и слился с тенью от зарослей чия.
Прошло некоторое время. Луна скрылась за плотными кучевыми облаками, и темнота теперь уже надолго опустилась на землю. Джигит снова выступил вперед, прислушался. Все тот же мерный шелест стеблей чия да дальние призывные крики коростеля. Джигит громко вздохнул, поднял голову и стал смотреть на небо, отыскивая в разрывах облаков редкие звезды. Беспокойные мысли овладели им.
«А что, если Адайбек узнал о наших планах? Тогда он приставил охрану, и Санди не сможет выйти из аула, – подумал он. – Действительно, как ей тогда уйти?.. Нет-нет, – тут же успокоил себя Махамбет, – откуда он может узнать об этом? Санди никогда не проговорится. Скорее всего она выбирает удобный момент…»
Долетел окрик Оспана, где-то заржала лошадь, и снова стало тихо.
В ауле, конечно, сразу догадаются, кто похитил Санди. Оспан обидится на него. Но сказать Оспану, что не осталось другого выхода, кроме как увезти Санди в отряд, было нельзя. Абен просил не обнаруживать, что Махамбет связан с отрядом. Да и испугался бы старик за свою дочь… Как-то проживут без него Канат и Нигмет? Канат уже полсезона работает у Оспана подпаском. Оспан, наверное, заберет потом детей к себе. Как-никак породнились… Почти породнились. Махамбет вспомнил, как мать мечтала о дне, когда в дом войдет невестка и даст ей, старой, возможность отдохнуть. После таких ее слов он всегда стыдился ласки матери. Отводил плечо, когда она обнимала его, и смущенно оглядывался на молчаливого отца. Сейчас, в грустном сумраке ночи, он думал о том, что не смог принести родителям радости и покоя. Из кустов подул ветерок, незаметно и тихо забрел вслед за ним мелкий теплый дождик, зашелестел по тростникам.
Прошло немало времени, прежде чем Махамбет услышал вдалеке слабый шорох. Он встрепенулся, подался вперед, напряженно всматриваясь в темноту. Шорох повторился ближе, потом явственно донеслись звуки шагов, и джигит узнал их, двинулся навстречу. Он прошел всего несколько метров и увидел остановившуюся совсем близко светлую фигуру.
– Санди! – окликнул Махамбет тихо. – Санди!
Девушка осторожно и легко пошла на голос, и через мгновение он ласково обнял ее тонкие дрожащие плечи.
– Я так боялась! – прошептала Санди. – Как это было страшно.
Он улыбнулся:
– Теперь все позади. Успокойся.
– Эти несколько дней после борьбы… Что было, когда Хромой узнал, что ты передал Абену лошадей! Чуть не избил Каната и Нигмета, вмешался отец, и ему досталось!
Девушка все еще дрожала.
– Успокойся, – повторил Махамбет.
– Да и сама борьба. А вдруг бы ты споткнулся? Понимаешь?! Могло же случиться?
– Когда такое случалось со мной? – проговорил он глухим голосом. – И потом…
– Что потом?
– Амир боролся со мной не в полную силу. В тот день он не боролся.
Девушка подняла голову и посмотрела ему в глаза.
– А ты не ошибся? – спросила она. – Может, у него просто не было уверенности?
– Может быть, – согласился Махамбет.
Он не хотел говорить об этом сейчас, потому что надо было спешить. Наверное, он не смог бы убедить ее, что есть вещи, которые понимаешь подсознательно, сердцем. То справедливое, что заключалось в его схватке с Амиром, было незаметно для других.
Они подошли к коню, стоявшему за кустами, и Махамбет посадил на него Санди.
– А куда мы поедем?
Санди охватил страх, хотя уже давно ждала этого часа. Конь двинулся быстрым шагом, и темная осенняя ночь холодом дохнула в лицо. После недавнего дождика пахло сырой землей. Девушка вздрогнула, поежилась.
Махамбет прижал ее к себе.
– Нас ждут в песках, – ответил он.
– В Тайсойгане? – растерянно воскликнула Санди. Махамбет рассмеялся.
– Ты ни разу не обмолвился об этом, – заметила Санди. – Я-то видела, что ты изменился, стал редко приезжать в аул. Думала, неужели из-за табуна Адайбека?.. Так уж захотел сохранить ему лошадей!
– Отряд здесь недавно.
– Акжигит исчез на днях…
– Завтра его увидишь.
И, понимая, что Санди растеряна, он с напускным весельем продолжал:
– А знаешь, кто еще у нас в отряде?
– Кто?
– Хамза.
– Брат Нургали?! – радостно воскликнула Санди. – Правда? Как хорошо! Узнаю о моей Нагиме.
– У тебя, говорят, племянник, ему год.
– Боже мой! – Санди порывисто повернулась к нему. – Как ты можешь об этом говорить спокойно? У Нагимы – сын!..
– Свалишься с коня! – рассмеялся Махамбет. Он придержал коня и отпустил поводья только тогда, когда Санди успокоилась.
– Навестила бы Нагима родителей. Мама и папа засыпают и просыпаются с ее именем, истосковались по ней… А теперь и я уехала…
Махамбет не откликнулся. Он тоже вспомнил родителей, и сердцем снова овладела грусть.
Над ними вставал рассвет, и звезды постепенно бледнели и гасли. Медленно и широко разливалось по небу золото, поднимая его все выше и выше над землей. Слева тянулись кривые барханы песков. Гнедой конь с потемневшей от росы шерстью и тяжелой дремучей гривой шел крупным шагом, приближаясь к одинокой каменной бабе, застывшей на бугре. Пройдя версту после древнего памятника – балбала, конь вошел в пески, закружил меж высоких бесконечных дюн, золотившихся под солнцем. Теперь копыта его вязли в сыпучем песке, и он нес беглецов, укачивая, словно в колыбели. Голова Санди лежала на плече Махамбета. В глаза били лучи утреннего солнца, и густые ресницы девушки чуть вздрагивали. Легкий румянец разлился по щекам, губы улыбались радостно и устало. Она дремала, но, когда конь, приседая на задних ногах, съезжал с зыбкой горы, Махамбет чувствовал, как напрягалось тело Санди. Конь, довольный седоками, не выбивающими его из равновесия, безостановочно мотал лохматой головой и, преодолевая бархан за барханом, уходил все дальше в пески…
Просторный четырехугольный двор Карабауской школы был полон людей, одетых в военную форму, в дорогие халаты, в лохмотья. Люди всех слоев, разных возрастов, самых различных убеждений и взглядов сновали взад и вперед по двору, сталкивались, ругались, собирались в группы, шептались по углам, смеялись и жаловались друг другу. Единственную школу на две волости – Карабаускую и Саркульскую – уже два года занимала Гурьевская уездная земская управа[38] партии «алаш».
Сюда, в земскую управу, привез Нургали донесение управителя Казбецкой волости Мухана. Волостной сообщал, что без помощи милиции ему невозможно будет справиться со сбором покибиточных налогов, потому что аулы уильских черкешей теперь кочуют по самым отдаленным местам и не признают его власти. Виной всему он считал вооруженный отряд бедняков, возглавляемый Абеном и молодым учителем Хамзой. Отряд, по слухам, увеличивается с каждым днем.
Посылая это донесение, Мухан пытался освободиться от непосредственного участия в сборе налогов и вместе с тем не потерять свою власть. Он хорошо знал, что отряд уже месяц, как покинул пределы волости.
Бродя по двору, Нургали вспоминал тот вечер, когда в аул приехал в сопровождении отряда милиционеров представитель управы. Сразу же прошел слух, что отряд Абена, уходя из волости, возле гор Акшатау попал в засаду. Прослышав эту весть, отец Нургали Турлыжан и еще два старика – Текебай и Ернияз – в сильном волнении прибежали к Мухану, как только из аула убрались алаш-ордынцы. Волостной был явно доволен тем, что старики пришли к нему, и долго говорил о себе.
– Сейчас легче быть последним батраком, чем стоять у власти, – начал он. – Скажи, Турлыжан, разве не так?
Старик поставил чашку на дастархан и, глядя, как байбише Мухана, молодая полная женщина, наливает густой ароматный чай, ответил:
– Тебе виднее, Мухан.
Знал старик, какова разница между положением управителя и жизнью последнего батрака, но уклонился от прямого ответа. То ли осторожность, овладевающая человеком под старость, удержала Турлыжана, то ли еще что-нибудь. Может, даже боязнь за Нургали, служившего с недавних пор посыльным у Мухана.
Давно закончилось чаепитие, а Мухан не унимался. Пока он нужен хотя бы этим трем старикам, распинался волостной. Действительно, разве не он сделал все возможное для побега Хамзы, когда алаш-ордынцы пытались его арестовать? Иначе сидел бы Хамза сейчас в тюрьме, и кто знает, чем бы он поплатился за свои взгляды: времена сейчас крутые. А разве не знал он, где скрывались от власти дети почтенных старцев? Под боком, в Коптугаях. Знал, что там уже настоящий отряд. И это они обезоружили девятерых алаш-ордынцев, остановившихся в ауле рода Исык. Да, в сыновьях Турлыжана, Текебая и Ернияза видна хватка их предков, уильских батыров, и этим они нравятся Мухану… Но за что они борются?
Байбише внесла на подносе дымящуюся груду свежего бараньего мяса, и гости не спеша принялись за еду.
– И что я имею за все это? – обратился Мухан к Турлыжану через некоторое время. – Власть ругает, нищие косятся, будто это я пустил их побираться по миру. А придут большевики, и твой сын Хамза первым набросится на меня. Я уже не говорю про Абена, он чужак, из рода Исык. – Он повернулся к Ерниязу: – Да и твой тихоня Кумар…
