Текст книги "Колодцы знойных долин"

Автор книги: Сатимжан Санбаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

– А когда думаете закончить колодец?

– Жумаш говорит, что глина задержит еще на пару дней, – ответил старик. – Он пробил лунку: глины оказалось на метр с лишним. А почему ты не поглядишь, как мы кряхтим? Весь аул побывал, а ты нет.

– Я собиралась как раз сегодня.

– Ну пошли вместе.

Кумар неторопливо поднялся и пошел первым, не оглядываясь на Санди. Он догадался, что Санди не решается идти одна.

Вокруг колодца неровной грядой возвышалась вынутая земля. Двое стариков с лопатами в руках сидели на ней и тихо беседовали. Беспокойно щебеча, носились в воздухе острокрылые ласточки.

– Эй, Саке! – окликнул Кумар, заглянув в колодец. – Я вижу, ты разошелся не на шутку. Отдохнул бы.

– А-а-а, явился, лентяй! – весело отозвался тот. – Санди догадалась и прогнала тебя? – Он разогнулся и увидел подошедшую Санди. – О-о! Санди даже сама привела тебя. Какой позор!

Вокруг громко рассмеялись.

– Много вам сил! – пожелала Санди. – Не устали еще?

– Спасибо!

– На добром деле, как говорится, и усталость сладка.

– Лишь бы этот лодырь работал, – пошутил опять Сагингали, передавая лопату Кумару, спрыгнувшему в колодец. Сам присел отдохнуть прямо в колодце, опустив ноги в лунку.

Дальше этого обычно не заходили шутки Сагингали. Не мог он шутить над своим другом. Знал, чего стоило Кумару выслушать когда-то отказ Санди и оставаться в Макате. Помнил, как уезжал Кумар добровольцем на войну, как оглядывался на перроне вокруг, надеясь увидеть Санди. Вернулся Кумар уже после войны, в сорок пятом, и через некоторое время женился. Раны дали о себе знать, он не смог долго работать: передал свой участок Акжигиту и ушел на пенсию. Сагингали видел, как он относится к Санди, – словно и не было прежней обиды.

Кроме Кумара и Сагингали, в колодце находились еще трое: Амир, начавший подравнивать стенку, подвижной и веселый Акжигит и молчаливый, хмурый Жумаш. Такое количество людей особенно не ощущалось в колодце – так он был велик по размерам. Два старика наверху, видимо, отдыхали и ждали своей очереди спуститься вниз.

– Давай, давай, старики! Шевелись! – подал голое Жумаш. Он работал, ни на минуту не останавливаясь, ритмичными и мощными взмахами рук выбрасывая глину наверх. – Наступит жара, тогда и поговорим.

– А я думал, что ты на всю жизнь накричался на этих колодцах, – ухмыльнулся Акжигит.

– Нашли, что вспоминать! – Жумаш с силой вонзил лопату в глину. – Надо успеть до завтра выкопать. Приедет Хамза и выдаст по первое число мне, как старому колодцекопателю.

– Не управимся быстро – всем позор, – сказал Сагингали, налегая на лопату.

Все замолчали. Слышался только скрежет лопат о глину.

Амир работал с таким видом, будто в колодце, кроме него, не было ни единой души. И от этой его подчеркнутой невозмутимости Санди почувствовала себя уязвленной.

Она уже собралась уходить, когда подошла Балым.

– Какая чистая глина! – удивленно заговорила она. – И как много!

– Это к лучшему, – тотчас ответил Акжигит, – не будут обваливаться стенки.

– Ого! – воскликнула Балым. – Ты, оказывается, знаешь толк и в колодцах. – Смуглое лицо ее сморщилось в улыбке. – А я вчера не разобрала что-то: ты весь день пел или оплакивал уход на пенсию?

Акжигит рассмеялся. За ним заулыбались и остальные.

В этот момент Амир резко взмахнул лопатой, и что-то мягкое звучно шлепнулось у ног безмятежно сидевшего Сагингали.

Сагингали взвизгнул и пулей взлетел вверх. Не раздумывая, бросился следом и Акжигит, споткнулся, скатился вниз, но выскочил все-таки. Люди испуганно всполошились и тут же грянул хохот. Сагингали и Акжигит, оказавшиеся среди женщин, хохотали и сами. Успокаиваясь, все тут же взрывались новым приступом смеха.

Амир отыскал змею. Это была небольшая гадюка, обыкновенная юркая степная гадюка. Он придавил ей голову лопатой и, нагнувшись, взял пальцами за шею.

– Осторожно! – заметила Балым.

– Смотрите, вырвется и ужалит. Сейчас у нее яд как раз…

Амир, усмехаясь, держал змею пальцами, глядя, как она обвивает его руку, пытаясь освободиться.

– Да убейте эту гадость! – брезгливо попросил Акжигит.

Амир растянул змею, оттягивая вверх за хвост другой рукой, и вдруг резко и сильно встряхнул гадюку, одновременно отпустив ей голову. Змея бессильно повисла. Тогда он размахнулся и закинул ее далеко в степь.

– Пусть едят птицы, – сказал он, не глядя ни на кого.

То, что он проделал со змеей, было необычно, и люди взглянули на старика по-иному. Так смотрят люди на человека, совершившего поступок, не принятый в их среде, но за который его невозможно осудить.

Санди повернулась и пошла домой. Она шла и думала о том, что предстоит разговор с Амиром. Она почувствовала это по его лицу, когда стояла у края колодца, по его движениям, по взгляду, которым он посмотрел на нее. Сильно изменился этот человек, некогда игравший с ней и Махамбетом в одни игры и выбравший потом иной путь. Путь, который оставил его в живых… А Махамбет погиб…

Когда она вошла в юрту, Нурлан уже завтракал, торопясь на улицу. Через дверь было видно, как мальчишки из аула уже подтягиваются к колодцам, и он готов был сорваться с места, но необычное выражение лица бабушки заставило его задержаться. Мальчик с самых пеленок рос на руках Санди и нежно привязался к ней.

Он с озабоченностью вглядывался в лицо бабушки, пытаясь понять – не он ли огорчил ее? Детская интуиция подсказывала ему, что он не виноват, но мальчик все еще медлил. И замешательство шестилетнего Нурлана вызвало у Санди нежную улыбку.

– Долго не играй, ладно? – попросила Санди Нурлана. – Что я скажу ага, если ты заболеешь?

– Хорошо, бабушка…

Санди обернулась на топот его босых ног и долго смотрела вслед…

Друзей всегда было больше, чем людей, не понимающих ее. Со временем все стали уважать Санди как мать, меньше стали говорить о ее красоте. Потом Санди начала прибаливать, пришлось уйти с работы. И получилось так, что и Кумар, и Сагингали, и Акжигит, и Жумаш, и другие ее друзья, немало поработавшие вместе на промысле, вскоре оказались рядом с ней, в Шенгельды. Конечно, она многим обязана Хамзе. Хамза… Даже при большом желании она не могла бы припомнить, чтобы учитель покорял людей каким-нибудь неожиданным поступком. Однако многие серьезные шаги в Жизни товарищи делали по его совету. За сорок лет работы он воспитал сотни молодых людей. Часами может он рассказывать о своих учениках. И о тех, кто, закончив школу, сразу же в сорок первом уехал на фронт. Так уехали Наби и Адай…

Она сидела, глядя на старенькую фотографию сыновей, прикрепленную к верху кереге. Адай и Наби снялись в день последних занятий в школе, оба были в темных костюмах и белых рубашках с отложными воротничками. На лацканах значки «Ворошиловских стрелков». Сыновья смотрели па мать спокойно и безмятежно: широкоплечие, с сильными прямыми шеями, скуластые. Они росли дружными, радуя людей, и вместе ушли на войну. И Санди подумала, что добилась своего, взрастив из детей сильных людей, которые увидели смысл жизни в служении Родине. Только не смогли они вернуться домой; Адай погиб под Сталинградом, а Наби пропал без вести…

Санди вздохнула, провела ладонью по лицу, словно отгоняя воспоминания. В молодые годы она часто вспоминала о минувшем. Тогда боль ожидания исчезала, горечь одиночества отступала куда-то далеко и окрепнувшие надежды долго не давали тоске снова завладеть ее сердцем. Но это было раньше, давно, в лучшую ее пору, когда многие ловили ее взгляд. А этой ночью воспоминания пришли вновь. И пришли они, не столько утверждая вечность ее первой любви – это было лишнее, потому что ожидание сына давно стало смыслом ее жизни, – сколько напоминая Санди о сложности и противоречивости мира. Неожиданная встреча с Амиром заставила ее задуматься о прошлом, о настоящем. И впервые на какой-то миг она засомневалась в оценке своей жизни, которую считала прямой, как правда.

В юрте становилось душно, и Санди, скатав старую с выцветшим узором серую кошму, приподняла расстеленную под ней тростниковую циновку, обильно обрызгала землю водой. Потом, аккуратно развернув кошму, подмела ее мокрым веником и вышла наружу.

Над степью властвовал палящий зной. Воздух словно позванивал от напряжения. Ослепительно белый свет резал глаза, было трудно дышать. Прислушиваясь к звонким голосам ребятишек, купающихся у колодцев, она подвернула под бельдеу туырлык на теневой стороне и, подтянув войлок над сводом юрты, прикрыла отверстие. Посмотрев в сторону колодцев, она наполнила чайник водой. Сухие кизяки вспыхнули быстро. Носиком вверх закачался на треноге чайник, роняя прозрачные капельки. «Заигрался совсем», – проворчала Санди и недовольно оглянулась.

От колодцев, держа лопаты на плечах, медленно шли старики. Отполированные глиной лезвия лопат поблескивали под лучами солнца. В мареве зноя преломлялись фигуры стариков, колыхались над степью. Казалось, это воины с оружием на плечах плывут сквозь мерцающую толщу времени. Плывут к людям… И нельзя было отвести от них взгляд. «Как далеко ты ушел, мой сын, – тихо проговорила Санди. – Так далеко, что никак не можешь дойти до дома… Когда же ты придешь?.. Завтра?.. Через месяц? Через десять лет?..»

Вскипая, вода из чайника с шипением пролилась на огонь, застучала крышкой. Дым с невесомой золой стрельнул вверх.

Амир пришел, когда Санди одна садилась за чай. Что-то заслонило свет, она взглянула и увидела его, остановившегося у порога. Она встала, когда он вошел в юрту, и пригласила к чаю. Потом налила ему густой чай, который обычно любят старые люди. После приветствия долго молчали. В юрте было тихо. Доносились только дальние приглушенные крики ребят да тихонько шипел чайник на углях.

– Ты хорошо выглядишь, Санди, – заговорил он хрипловатым неестественным голосом. – Я узнал тебя еще в машине.

Он пришел в рубашке – без пиджака, на котором она вчера заметила колодку медалей.

– Я должен был прийти, – сказал он. – Прошло много лет, но мы росли вместе.

Она кивнула головой, сидя вполоборота к нему. Он снова замолчал, невольно залюбовавшись тонким и гордым профилем ее лица, в котором были и молодая грусть, и глубокая неисходная печаль старого человека. Он смотрел, забыв свои годы и пережитое, сознавая смутно, что время оказалось бессильным перед ее красотой. А ведь он мог быть всегда рядом с ней. Всегда… Старик не заметил, как его мысль вырвалась, пролилась словами.

– Я был силен и ловок, и все же я не дошел до тебя.

В первый раз они встретились взглядами. Глаза людей не могут лицемерить, они говорят то, что думают люди. И Санди и Амир выдержали взгляды друг друга.

– Я мстил Адайбеку, – сказал Амир.

– А надо было мстить и Нуржану, и Кожасу, и Боранбаю. Мстить всем, кто обманывал тебя, Махамбета, меня. А ты?.. Недоедать, недосыпать и пойти против таких же, как сам.

Это было тяжелое, но справедливое осуждение, и он встретил ее слова, внутренне соглашаясь с ней.

– Теперь легче судить об этом… – отозвался он через некоторое время.

Никто из них не притронулся к чашкам. Чай остыл, перестал куриться паром. Между двумя чашками в большой красной вазе лежало печенье, чуть в стороне – в маленькой вазочке – белели кусочки сахара.

– Судьбу не угадаешь, – продолжал старик. – Но я любил тебя и считал, что имею право на красивую жену.

– И на лучшего скакуна?

– Наверное, это от уклада нашей жизни. Мы ведь всегда прославляли сильных, равнялись на них.

– Прославляли тех, кто стоял за народ! – ответила Са нди. – Но почему ты один сейчас? – спросила она. Голос ее прозвучал глухо и напряженно.

Она настойчиво повторила вопрос.

– Об этом и рассказывать тяжело, – ответил он, глядя перед собой. – Из тюрьмы я вышел в двадцать четвертом. Женился на Калиме.

– На Калиме? – Санди посмотрела на него широко раскрытыми глазами. «Значит, она любила его?.. – подумала она. – Любила и скрывала свое чувство… Зачем?» Ей вдруг показалось, что откройся ей Калима тогда, когда боролись Махамбет с Амиром, и все было бы в их жизни по-другому. Но тут же она подумала, что это ничего бы не изменило в судьбе Амира.

– Калима умерла во время войны. Сын погиб на войне. А меня не взяли пули. Вернулся в Саркуль, в колхоз, где работал со дня его основания. – Он замолк, посмотрел на Санди. – Теперь совсем один…

И она решила не говорить ему об Адае, о том, что у него был еще один сын.

Он пристально смотрел на Санди.

– Прошу тебя, не трогай прошлого. Я искупил свою вину кровью. Моих ран хватило бы на десятки людей, но я не жалею об этом, потому что завоевал право ходить с поднятой головой. Я согласился бы взять на себя и раны твоего сына, поверь…

Санди увидела в его глазах страдание. Глубоко вздохнула она, тронула пальцами виски. И не удержалась в материнской своей тоске.

– Я верю, что Наби вернется… Он жив, я это чувствую. Мало ли что случается на войне, правда? Ты ведь знаешь, Амир?!

– Ты доказала свою силу: не многие могут выдержать такое, – заметил старик. – Пройдены годы, остались дни жизни. Никто, наверное, не осудил бы тебя, если бы ты задумала изменить свою жизнь.

Она не поняла. Подняла голову и с удивлением посмотрела на него.

– Прошли десятилетия, – повторил Амир, – и все годы я помнил о тебе.

Был ли прав старик, говоря о том, что жило, не умирая, в его сердце? Во всяком случае, он был искренен, ибо хотел быть рядом с ней, оберегать ее, болеть ее болью. Он не видел сейчас другого пути для себя. Чувство вины нахлынуло на него, овладело, вызвало на откровенность – может быть, ненужную, только не думал он об этом. Есть солнце, есть звезды, небо… Они чисты в понятии людей, бесконечны, прекрасны, необходимы. Бывает первое чувство, самое сильное. Оно не покидает человека, двигает им, как бы ни наслаивались на сердце радости и удары времени.

– Время, которое обошло твою красоту, Санди, не притупило и мое чувство.

– О чем ты говоришь? – спросила Санди, глядя на старика недоуменно, словно не веря, что эти слова она слышит от него.

Она вдруг вспомнила разговор, состоявшийся между ними перед тем, как была устроена постыдная борьба Амира с Махамбетом. Что-то общее почувствовала она в его нынешних и прошлых, далеких словах. Общее, хотя сейчас он говорил намного красивее и мудрее. И от этого ей стало сразу душно и тяжело.

– О чем ты говоришь? – повторила она уже машинально. – Какое чувство?

– Волею судьбы мы встретились. Разве мы не можем теперь быть рядом? Быть опорой друг другу? И я и ты перенесли немало, но это не значит, что мы должны ожесточаться на жизнь. Каждый из нас когда-то мечтал о большем, но не все удается…

– Он говорит о чувстве, – проговорила Санди. Казалось, она разговаривает сама с собой. – Он не может примириться с тем, что не добился своего.

Амир вздрогнул от этих слов, выпрямился.

– Санди!..

– И не надо было воскрешать все это…

Старик умоляюще протянул к ней руки.

– Замолчи! – попросил он. – Ты тоже потеряла рассудок, как и я…

Он осекся, увидев две слезинки, катившиеся по щекам Санди. Впервые видел Амир слезы Санди и не мог этого выдержать. Вскочил, толкнул двери.

Амир вышел на дорогу, ведущую в Саркуль. Прошел версты две, прежде чем замедлил шаги. Ссутулясь, долго стоял спиной к аулу. Потом свернул в сторону и поднялся на вершину кургана.

Солнце жгло нестерпимо. Оно только-только перевалило на вторую половину неба. Был тот час, когда все живое в степи ищет тени. Но Амир, застывший на вершине кургана, не замечал ничего. Не видел он, как из аула вышли старики и направились к колодцам. Не видел, как они долго спорили. Тяжелые раздумья обрушились на него…

Почему у них, Амира и Санди, выросших в одном ауле, еще не случалось ни одной спокойной встречи?.. С того самого дня, как кончилось детство, они выясняли отношения, и отношения их каждый раз переходили в крайности. И сегодняшняя встреча, ему казалось, нависла над ним тем страшным, что могло перечеркнуть все доброе, что он совершил в своей жизни. И оставить его совершенно беззащитным. Чем же было это непреодолимое, встававшее между ними, превращающее их встречи каждый раз в столкновение? Почему каждая встреча круто меняет его жизнь? Что это?..

Он вспомнил далекий Кос-кстау, где, ворвавшись в развалины, стал стрелять в белогвардейцев. Он всаживал пулю за пулей в них, заметавшихся от неожиданного нападения, и не знал, для чего это ему было нужно. Была злость и сознание бессилия от того, что он одинок и никому не нужен, что погиб Махамбет, а Санди ждет ребенка. И что кто-то и что-то всегда мешает ему быть самим собой. Он всаживал пулю за пулей в них, пока не отказала винтовка.

В него стреляли в упор, с пяти шагов, даже не пытаясь узнать, кто он. Он чувствовал потом, как они пинали его, и медленно, долго гасла мысль, что он сильнее этих людей, которые объединились, чтобы попытаться выжить… Сильнее…

Курган у Шенгельды высок, и с него видно далеко. Там, вдали, вершины холмов отделились от земли тонкой неровной линией и в неудержимом порыве плывут вперед. Пройдет длинный горячий день, прежде чем они снова сольются с холмами, с землей. Но наступит утро, и все начнется вновь… Так будет до осени, когда солнце вдруг перестанет греть, и все в степи начнет жить ожиданием белой пороши.

В глубоком раздумье смотрел старик в степь: что-то похожее на свою жизнь видел он в этой призрачной картине.

Перебирая день за днем свою жизнь, он вдруг почувствовал, что подходит все ближе и ближе к сущности своей ошибки. И когда он наконец понял ее, мир представился иным.

Здесь блистала Санди – со всей силой своей возвышенной души, необъятностью, беспредельностью, бессмертностью своих чувств. Он же никогда не ценил как должно ее душевного мира, ее богатства, сущности. И то, что Санди, чье лицо, глаза, стан, чей голос и смех, которые всегда стояли перед его взором, с юных лет, навсегда войдя в сердце, теперь в его представлении как бы уступила место другой Санди, было доказательством его открытия. Рядом с этим прекрасным существом его притязания на особое положение, его безудержный риск и тщеславие, которое в молодости сделало его глухим ко всему и грубым, показались ему тяжким преступлением. Остатки их после долгих лет жизни сегодня опять заставили его совершить ошибку… Когда-то, прикрывшись слепым понятием соперничества, он, как и Махамбет, предал дружбу и полвека искупал свою вину. Но понадобилась еще одна ошибка и новая боль близкого человека, чтобы осознать наконец все до конца и постигнуть прекрасное мира… Старик впервые почувствовал, что сдает сердце: острая боль пронзила его. Он зашатался. И снова, как в тот далекий день, из горла вылетел крик – хриплый, яростный, но горький, и он ударил кулаком о ладонь.

Прошло немало времени, прежде чем Амир спустился с холма и медленно направился к колодцам. Он шел, глядя себе под ноги, и, выйдя на дорогу, вдруг чуть не столкнулся с вороными лошадьми. Они спасались от жары, пряча в тени друг друга усталые головы.

Аул словно уснул. На улице не было видно ни единой живой души. Нигде не вился дымок. Верблюды, развалившиеся перед юртами, казались каменными изваяниями. Они лежали, отвернувшись от солнца, и лишь чья-то одногорбая белая верблюдица – аруана – стояла на ногах и смотрела на юг. Слегка наклонившись вперед, она словно выжидала удобного момента, чтобы взять мощный неукротимый разбег. Но передние ноги аруаны были крепко спутаны.

Высохшая низкорослая трава никла в истоме.

Далеко-далеко со стороны Маката показалась черная нить. Она вытянулась над дрожащим краем земли, потом распалась на множество темных точек, словно привязанных друг к другу. Шел поезд. Через несколько минут рядом с составом неожиданно гзметнулось облачко пыли, и показалась машина. В бескрайней степи они неслись словно наперегонки, стремительно приближаясь к Жалпак-тюбе. И когда пыль поднялась высоко, из юрт и саманок, как всегда, стали выглядывать люди. Нет, наверное, в степи людей, которые не жили бы ожиданием. И лишь Санди против обыкновения не выходила сегодня из своей старенькой четырехканатной юрты.

Тяжелыми шагами подходил Амир к колодцу.

Старики сидели на затвердевшей от жары глине нахохлившись, подобно орлам на выступах мазара, и молчали.

Амир остановился перед ними. Он ссутулился еще больше, и через расстегнутый ворот рубахи виднелся старый шрам на широкой худой груди. Скуластое бледное лицо его словно окаменело, и только сузившиеся черные глаза под нависшими бровями зажглись недобрым огнем.

Стыла тишина. И черные скворцы бесшумно и покорно опускались рядом, слетались к воде, точь-в-точь как в те дни, когда умирала его приемная мать Жамал. На двоих была одна мать. Одна девушка… На двоих была одна смерть, и она выбрала Махамбета, чтобы он, Амир, перенес все земные муки и радости… Одна дорога…

Медленным движением руки он разорвал, стянул с себя рубаху, скрутил и туго затянулся ею в поясе. Потом так же медленно подошел к Жумашу, взял лопату и, опершись о край колодца, грузно спрыгнул вниз. И словно в юности, когда он был еще табунщиком, до ссоры с Махамбетом, не будучи больше уверен в своей силе, напряг тело и рывком, навалившись животом на черенок, вогнал лопату в землю.

В 1976 году издается 15 книг

библиотеки «ДРУЖБЫ НАРОДОВ»

Ф. Абрамов – Избранное (в двух томах).

Г. Баширов – Родимый край – зеленая моя колыбель. Повесть. Перевод с татарского.

С. Бородин – Молниеносный Баязет. 3-я книга романа «Звезды над Самаркандом».

B. Бубнис – Жаждущая земля. Три дня в августе. Романы. Перевод с литовского.

Н. Грибачев – Здравствуй, комбат! Повесть. Рассказы.

C. Журахович – Киевские ночи. Роман. Повести. Рассказы. Перевод с украинского.

A. Кешоков – Сломанная подкова. Роман. Перевод с кабардинского.

B. Лацис – Сын рыбака. Роман. Перевод с латышского.

Г. Марков – Сибирь. Роман.

Т. Пулатов – Владения. Повести. Рассказы.

Рассказы.

C. Санбаев – Колодцы знойных долин. Повести. Роман.

Р. Файзи – Его величество Человек. Роман. Перевод с узбекского.

В. Шукшин – До третьих петухов. Повести. Рассказы.

INFO

Сатимжан САНБАЕВ

КОЛОДЦЫ ЗНОЙНЫХ ДОЛИН

Приложение к журналу «Дружба народов»

М., «Известия», 1976, 416 стр. с илл.

Редактор приложений Е. Мовчан

Оформление «Библиотеки» А. Гаранина

Редактор М. Серебрянникова

Художественный редактор И. Смирнов

Технический редактор В. Новикова

Корректор В. Прошина

А 11690. Сдано в набор 9/II-76 г. Подписано в печать 23/VI-76 г.

Формат 84 X 1О8’/з2. Бум печ. № 1. Печ. л. 13,00. Усл. печ. л. 21,84.

Уч. – изд. л. 21,42. Зак. 430. Тираж 200000 экз.

Цена 91 коп.

Издательство «Известия Советов депутатов трудящихся СССР».

Москва, Пушкинская пл., 5.

Отпечатано с матриц ордена Ленина типографии «Красный пролетарий», Москва, Краснопролетарская, 16, в типографии издательства «Известия Советов депутатов трудящихся СССР» имени И. И. Скворцова-Степанова, Москва, Пушкинская пл., 5.

Зак. 2816.

…………………..

Scan Kreyder – 04.06.2018 – STERLITAMAK

FB2 – mefysto, 2023

notes

Примечания

1

Аруана – одногорбая верблюдица. Славится высоким надоем молока.

2

Тайлак – двухлетка.

3

Шалкуйрук – чистокровная аруана.

4

Бура – верблюд-производитель.

5

Мурундук – деревянная чека. Вдевается в ноздри верблюда для поводка.

6

Шубат – напиток из кислого молока.

7

Баксы – шаман.

8

Апа – сестра.

9

Кырсык – буквально: упрямец.

10

Алаша – безворсый ковер.

11

Ботакан – буквально: верблюжонок.

12

Сарытас – буквально: желтокаменный.

13

Бейт – некрополь.

14

Садакчи – лучник.

15

Тумар – амулет.

16

Курган – укрепление.

17

Мысыр – Египет.

18

Жырау – поэт-сказитель.

19

Различали два вида байги: на близкое расстояние – до 30–40 км и на дальнее – 80 —100 км. Первая носила название «очаг-байга», что означало «скачки от дома до очага»; вторая – «аламан-байга», то есть «байга мужественных», «байга-набег».

20

Кадам – мера длины в один шаг.

21

Карашолак – кличка орла. Буквально: черный, куцый.

22

Коп-ажал – название ущелья. Буквально: многосмертное.

23

Каскыр-жол – название гребня Меловых гор. Буквально: волчья тропа.

24

Курт – сушеный сыр.

25

Тау-теке – горный козел.

26

Кулаш – маховая сажень, в размах обеих рук, по концы пальцев.

27

Томар-бояу – степная трава, из корней которой получают краску.

28

Нар – одногорбый верблюд; в казахском фольклоре – олицетворение силы и выносливости.

29

Алаш-орда – буржуазно-националистическая партия.

30

Суюнши – подарок за добрую весть.

31

Той – пир.

32

Сынды – буквально: сломалась.

33

Туырлык – наружная кошма юрты.

34

Кете – название рода.

35

Аккус – буквально: белая птица.

36

Аткаминеры – старейшины рода, правящая родовая верхушка.

37

Шара – большая деревянная чаша.

38

Земская управа – орган буржуазно-националистического правительства, ведавший хозяйственными вопросами аулов Гурьевского уезда.

39

Жатаки – бедняки, ведущие оседлый образ жизни.

40

Аулнай – председатель аульного Совета.

41

Айбар – колодец большого диаметра.