Текст книги "Колодцы знойных долин"
Автор книги: Сатимжан Санбаев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)
Он шел по низине, опустив голову и слабо взмахивая могучими длинными руками, цену которым знали многие в этой степи. На дальнем от аула краю низины, там, где ночью его остановили, Амир свернул с дороги. Остановился он, пройдя версты четыре от аула. Стояло обычное зимнее утро. Небо было чистое, без единого облачка. Далеко над самым краем земли гасли последние звезды. В зарослях хрипло и резко кричал ворон, стрекотали безмятежные хлопотуньи-сороки. За аулом на ранней тебеневке паслись косяки лошадей. Аул уже проснулся. Он был непривычно многолюден, и издали казалось, что там готовятся к тою или асу… Амир горько усмехнулся и по той же тропе, которую проложил он сам, пересекая строчки следов зверушек, тянувшиеся к зарослям, зашагал обратно…
В кибитке сидело четверо – Оспан, Хамза, Акжигит и коренастый смуглый парень со шрамом на лбу. Амир поздоровался и сел на кошму с краю, туда, куда показал ему Хамза. Он окинул сидевших взглядом и понял, что они спорили. Молчание нарушил Оспан. Он закашлялся, потом, вытирая усы и бороду, негромко заметил:
– Давно ты не заглядывал к нам, Амир.
– Я вернулся насовсем.
Амир сидел неподвижно, подобрав под себя ноги, так, как сидят люди на утренней молитве. Только губы его были плотно сжаты, и в черных пронзительных глазах застыли боль и ожесточение. Да, он изменил людям, которые любили его. Но эти же люди не заступились за него в трудное время. Он искал свою правду и свое место в жизни.
– Значит, вернулся, – проговорил старик, вставая с места. – Я ждал, что это случится раньше.
Оспан прошел к выходу и долго, покашливая, шаркал у двери, надевая кожаные калоши.
– Ас чем ты пришел сюда, Амир? – спросил Хамза, когда старик вышел.
– Возьмите к себе.
– О Махамбете ты, конечно, слышал, – произнес Хамза таким тоном, как будто не услышал просьбы Амира.
– Я узнал сегодня.
– А может, тебе и винтовку дать? – вмешался в разговор джигит со шрамом на лбу. Его тонкие губы искривились, и, раздуваясь, задрожали ноздри.
– С винтовкой сподручнее воевать, – тяжело выдавил Амир. – Винтовка была у меня, оставил… – Руки его лежали на коленях, толстые, ровные пальцы непослушно и мелко подрагивали.
– У нас в отряде немало перебежчиков, и воюют они неплохо, – проговорил Акжигит. – Я думаю, что ты не прав, Жумаш. – Он повернулся к джигиту со шрамом. Но Жумаш только передернул плечами.
– Может быть, сам скажешь, заслужил ли винтовку? – запальчиво спросил он Амира. Шрам на его лбу побагровел, и казалось, что у Жумаша голова перетянута красной тонкой тесьмой.
Амир не ответил.
– Молчишь! – усмехнулся Жумаш. – Вспомни, как собирал налог в ауле Кожаса… Как забрал единственную телку у моей матери! Не заслужил он винтовки! – Жумаш повернулся к Хамзе и Акжигиту. – Не прощу я его!..
Амир еще раз посмотрел на него и встретил злой, враждебный взгляд. «Уйду, – решил вдруг Амир. – Уйду. Подамся в другой отряд или сам – буду в односилу…»
Хамза откинул с высокого лба волосы и зашагал по юрте. Все ждали его слова.
– Страшнее всего, когда человек судит себя сам, – сказал он наконец. – Амир пришел к нам по доброй воле, Жумаш. Я бы не поверил ему, если бы он был сыном богача. Но он такой же бедняк, как и ты. У нас одна дорога в жизни.
Хамза помолчал, потом повернулся к Акжигиту и распорядился:
– Выдай ему винтовку!
– Хорошо, – кивнул Акжигит.
– Иди, Амир!
Амир встал и медленно пошел к выходу. Уже за дверью он снова услышал голос Хамзы и невольно прислушался.
– Ты знаешь, сколько людей в армии алаш-ордынцев? – спрашивал он у Жумаша.
– Не знаю. Много.
– Что ж, будем всех их расстреливать? Сами себя будем уничтожать?
– Этот заслужил пулю. Ты слишком мягок, Хамза! – горячился Жумаш. – Слишком добр, смотри!..
Амир отошел от кибитки.
На рассвете Хамзе сообщили, что Амир исчез и никто не видел его. Вместе с ним исчез и Каракуин. Акжигит перечислил имена джигитов, которые ночью охраняли аул, и виновато замолчал. Хамза нахмурился, выслушав новость, и распорядился, чтобы собирались в дорогу. Утренний мороз прихватывал снег, холодно дышал в лицо. Вместе с повстанцами задвигались и жители малого аула. Они начали разбирать кибитки и укладывать вещи в тюки. Теперь в малом ауле было вдоволь подвод – их оставляли жителям повстанцы.
Из большого аула донеслись громкие, тоскливые причитания байбише Адайбека, плач женщин. Вскоре два батрака запрягли лошадей, и подводы с бием Есенберди, муллой Хакимом и другими стариками – родичами покойных, с женщинами – выехали из аула. По древнему незыблемому обычаю они везли трупы Адайбека и Сей-сена на родовое кладбище. За подводами увязалась тощая сука и, усевшись на пригорке, протяжно завыла.
Жители как-то притихли, укладывались без привычного во время откочевки шума и гомона. На месте оставался большой аул, что само по себе было событием немаловажным. И еще: повстанцы шли на прорыв, шли навстречу Красной Армии, и люди боялись, что после их ухода может случиться всякое, и торопились. Им хотелось покинуть Коп-чий хотя бы вместе с отрядом.
Земля, обессиленная долгими осенними ветрами, словно забылась под мягким невесомо-белым покрывалом. Затихли осенние пастбища, поникли под тяжестью снега густые камыши вокруг промерзших озер, безмолвными сделались худые деревья. Прошло всего несколько дней, как выпал первый снег, и стало ясно, что старики верно предсказали характер зимы. Природа как бы задалась целью подвергнуть новому испытанию людей, вышедших только что из войны. Повстанческие отряды и части Красной Армии разгромили белогвардейцев в Саркуле, Тайсойгане и Уиле и теперь преследовали мелкие, рассыпавшиеся по степи группы врага.
День за днем зима показывала свой норов. Выпали снега, и ударили морозы. Выпали еще снега, и вскинулись ветры. И когда ветер устанавливался с северо-востока, со стороны гор Акшатау, начинались бураны. То ослабевая, то вновь набирая силу, длились они по нескольку дней, и люди горько вздыхали, глядя на белую круговерть. Что, если это затянется? А если затянется, то хватит ли сена для оставшегося скота? Хватит ли сил выстоять до весны?.. В обкраденной войной степи начинался голод, пришли болезни, смерть.
В один из вьюжных февральских дней из аула Кара-бау выезжал продовольственный обоз, следующий на нефтяной промысел Макат. Неделю добирался обоз с берегов Уила до Карабау сквозь вьюгу, изнемогали от усталости и холода люди, обессилели верблюды, но начальник обоза красноармеец Жумаш не стал задерживаться в ауле. Ничего доброго не сулила погода, с каждым часом дороги обрастали сугробами, а в Макате ждали хлеб.
Вместе с обозом шли худые и измученные голодом люди, бросившие свои дома. В каждом ауле число их увеличивалось, и тех, кто совсем ослабел в пути, Жумаш сажал на подводы. В Карабау к ним присоединилась и Санди, пришедшая пешком от мавзолея Секер, куда раньше люди ездили с жертвоприношениями и несбывающимися надеждами; там, рядом с древним мазаром, был похоронен Махамбет.
Целый день пробыла она у могилы Махамбета, вволю наплакалась, вспоминая короткие дни своего счастья. К вечеру завьюжило, и горизонт подернулся зловещей мутной пеленой. Санди вся застыла. А небо быстро темнело, и хлопал над головой на высоком шесте белый изорванный лоскут. Под тулупом, в замерзающем молодом теле, под сердцем, где, казалось, собралось оставшееся тепло, стучала, билась жизнь, подобно родниковой воде: новая жизнь боролась за свое право жить. Ее зов – слабый поначалу – становился все слышней, требовательней, пока наконец не пробудил инстинкт, а потом не овладел сознанием матери. Санди плотнее запахнула полы тулупа и заплакала снова. Уходя, она долго оглядывалась назад, словно стараясь навсегда запомнить это зимнее суровое убранство и покой холма. Снег бил в лицо уже колючим песком, змеился по ровному полю сотнями овечьих тропок. До ближайшего аула было версты три, не больше. Санди шла, и чем дальше, тем настойчивее крепла мысль, что ей надо идти туда, где больше всего теперь нужны люди, где бы находился и Махамбет, если бы остался жив.
До Карабау она дошла на третью ночь, держась все время бугорков – своеобразной границы, которой в бескрайней степи когда-то давно отмежевались друг от друга два враждебных рода, и постучалась в первую попавшуюся дверь.
Утром она нашла Жумаша. Они обнялись и долго не могли успокоиться. Жумаш смотрел на осунувшееся лицо Санди, на ее запавшие и сделавшиеся еще больше черные глаза, на потрескавшиеся от мороза губы, и сердце его наливалось болью. Санди уже знала подробности гибели Махамбета от Хамзы, заехавшего в начале зимы в аул. Хамза, как учитель, был демобилизован после взятия Гурьева и ехал в Кок-жар на только что открытые учительские курсы.
Друг у друга узнавали Жумаш и Санди о судьбах своих товарищей. Абен работал в Уильском ревкоме, Нургали возглавлял Совет в своем ауле, а старик Ашим теперь аулнай[40] в Саркуле.
Долог был путь до Маката. Каждый метр давался с неимоверным трудом. То впереди обоза, помогая бойцам вытаскивать застрявшие подводы, то позади, рядом со степняками, шагал Жумаш. Шел в длинной шинели, на шапке алела звезда, шел, стараясь не встречаться взглядом с голодными людьми, потому что знал, как стране нужна нефть и как на нефтепромыслах умирают от голода. Обоз медленно тащился, пробивая путь в утрамбованной ветрами толще снега.
Однажды на привале Жумаш рассказал Санди об Амире. Он видел Амира в Карабау в госпитале перед самым уходом продовольственного обоза. Амир был в тяжелом состоянии и, по словам фельдшера, вряд ли выживет. В госпитале рассказывали, будто Амир был подобран красноармейцами в развалинах Кос-кстау, где его подстрелили белые.
– За несколько дней до этого он приходил к нам. Просился в отряд, а потом исчез, прихватив и Каракуина и винтовку. Непонятно, почему он поехал в Кос-кстау. Мы ушли оттуда из-за белых, и он знал об этом, – закончил Жумаш.
Потемневшее от мороза лицо Санди осталось неподвижным. Словно не существовало на свете Амира или она не слышала рассказ Жумаша.
Они сидели на кошме, расстеленной на твердом насте. Красноармейцы в полушубках неумело запрягали верблюдов, кричали на непослушных животных. Старики суетливо помогали бойцам. Около одной из подвод, опираясь на палку, стояла изможденная старуха. За подол ее изорванного камзола цеплялся мальчик лет пяти, громко просил есть, тихо и жалобно плакал. Старик, запрягавший верблюдицу, повернулся к старухе и что-то недовольно проговорил. Животное наступило на оглоблю, дерево треснуло неожиданно и сухо, словно выстрел, и люди испуганно дернулись и замерли. Потом кто-то чертыхнулся, и снова все задвигалось.
– Сколько еще идти? – спросила Санди, следя взглядом за стариком и старухой, которые теперь бранились между собой.
– Двадцать верст, – ответил Жумаш. – Правда, впереди одни солончаки и бугры.
– Люди измотаны вконец.
– Дойдем.
Жумаш застегнул полушубок и встал. Санди поднялась следом.
– Оставляя на каждом привале по могиле? – усмехнулась она.
Жумаш промолчал. Поднял кошомку, отряхнул и забросил на подводу.
– Мне бы на твоем месте не выдержать всего этого. Выходит, не знала я тебя.
– Я выполняю приказ и свой долг! – Жумаш резко повернулся к ней. Взгляд его был холодным.
– Не может быть такого приказа, чтобы одних спасать, а другие пусть гибнут, – горячо возразила Санди. – Не верю я этому!
Жумаш не ответил.
Прошла еще одна ночь. Люди спали всего два часа. Едва забрезжил рассвет, как обоз снова тронулся в путь. Неожиданно Жумаш вскочил на одну из подвод, развязал тугие канаты и сбросил на землю мерзлую баранью тушу. Обоз остановился мгновенно. Набежали люди, откуда-то появился хворост, заполыхали костры. Это было в четырнадцати верстах от Маката, на безлюдных колодцах Коль-кудук. Но силы людей были на исходе, и в буранный полдень, уже на самом подходе к нефтепромыслу, Жумаш развязал мешки и роздал степнякам по горстке пшеницы.
Долог был путь до нефтяного Маката. Потом Санди не раз будет вспоминать эту горькую, нескончаемую зимнюю дорогу, свой тяжелый разговор с Жумашем и так и не сможет до конца определить – кто из них был прав: она или Жумаш…
Обоз обогнул стройные черные вышки, рядом с которыми теснились будки и резервуары, и запетлял между землянками и длинными бараками поселка. Повсюду валялись груды железа и мотки проволоки. Из труб домов валил густой черный дым, и снег на улицах был темным от копоти. В самой середине поселка высилось узкое двухэтажное здание, построенное еще прежними хозяевами промысла – англичанами. В нем размещался руд-ком, который решал все производственные дела нефтепромысла; туда, окруженный жителями поселка, выбежавшими навстречу, медленно пробирался обоз. Подводы наконец остановились, и красноармейцы, сопровождавшие обоз, тут же стали заносить мешки и бараньи туши в помещение.
Оживленный гул стоял над площадью. Жители знакомились со степняками, узнавали, откуда они, из каких аулов. Некоторые с радостью находили своих сородичей.
Санди стояла в самой середине толпы, крепко держа в руке узелок. Напряженно прислушивалась к словам людей и, как многие степняки, смотрела на крыльцо, где в окружении нескольких русских и казахов стоял Жумаш. Высокий голубоглазый бородач в промасленном коротком полушубке и с кобурой на поясе то и дело хлопал Жумаша по плечу. Санди вдруг показалось, что ее кто-то окликнул. Она обернулась и увидела рядом знакомое улыбающееся лицо. Всплеснула руками:
– Кумар!.. Ты?..
Губы Санди задрожали, сдавленно рыдая, она прислонилась к его груди. Кумар неумело успокаивал ее. Никто не обращал на них внимания, люди продвигались ближе к крыльцу, где выступал бородач.
– От имени рабочих и жителей Маката, от имени рудкома и управления, возглавляющих восстановление нефтепромысла, я приветствую вас, товарищи! – Он говорил на казахском языке с легким, но все же заметным акцентом. – Вы, товарищи степняки, прибыли кстати, на промысле не хватает рабочих рук. Советская власть не сможет просуществовать без нефти, а значит, не сможет отстоять свободу, завоеванную огромными жертвами. Можем ли мы позволить это? – Он передохнул, оглядел людей, тесно стоявших вокруг, и продолжал, слегка откинув голову: – Нет, не можем! Бедняки – казахи и русские, воевавшие за победу народной власти, должны теперь идти рука об руку на трудовом фронте. Что может быть благороднее труда для своего народа?
– Верно говоришь! – закивали старики, стоявшие по обычаю впереди всех. – Для того и пришли мы в Макат.
– Белогвардейцы разломали оборудование, вывели из строя скважины. Они думали, что мы не сможем сами добывать нефть, в которой будут нуждаться наши заводы и фабрики. Но сейчас уже отремонтированы четыре скважины, а с вашим приходом дела пойдут лучше. Мы ждали вас. Партия направила на Эмбинские промыслы специалистов, группа товарищей приехала и в Макат. Вот с Жумашем, который помог вам добраться до Маката, мы вместе воевали в Красной Армии. Сам я макатский, еще при англичанах работал здесь электромонтером. Сейчас председатель рудкома. Поэтому по всем интересующим вопросам обращайтесь прямо ко мне. По-казахски, как видите, умею говорить. – Он рассмеялся. – Вы устали с дороги, устраивайтесь, отдыхайте…
Санди внимательно слушала бородача. Когда она увидела Макат, ее, как и многих, охватила робость. Здесь все было непривычно, словно они попали в другой мир. И густой запах нефти, прочно стоящий в воздухе, и черные вышки, окружившие поселок, и возбужденные рабочие в измазанной маслом одежде…
Люди задвигались, когда председатель рудкома закончил свое выступление. Было видно, что они приободрились. Лишения и голод, перенесенные в пути, отошли, уступили место сознанию, что они здесь нужны, их ждали и им верят.
После Семенова – фамилию председателя рудкома уже знали все – выступил маленького роста, худой, но энергичный парень по имени Сагингали. Речь его была краткой и касалась в основном будущей работы степняков. Вместе с одним джигитом он быстро записал фамилии прибывших и сообщил, что с завтрашнего утра всех поставят на паек. Через полчаса люди были вселены в пустующие бараки, несколько семей остановились у родственников.
Барак, где Санди получила маленькую комнатку, находился между рудкомом и кузницей. В кузнице беспрестанно гудело, а временами ухало что-то тяжелое, разноголосо стучали молотки, и барак содрогался. В комнатке, видно, давно никто не жил. Небольшая печка растрескалась, стены и потолок покрывал иней, на подоконнике и на полу перед окном с выбитым уголком лежал грязный снег. Стекла в окошке были прихвачены толстым узорчатым слоем льда.
Не успела Санди оглядеться, как в комнатку вошла молодая женщина с выпирающим из-под короткого камзола животом. Она назвалась Балым. Веселая и откровенная, Балым очень скоро расшевелила Санди, и когда часа через три к ним заглянул Кумар, комната имела уже жилой вид. Кумар постоял у порога, одобрительно поглядывая вокруг и с улыбкой слушая Балым – жену Сагингали.
– Мы топим нефтью, – тараторила Балым. – Видишь, как жарко горит? Белые перед уходом выпустили топливо в озеро. Надо идти с подветренной стороны и спокойно набирать ковшом. Двух ведер тебе хватит на неделю. Вот, правда, Кумар недавно выступил на собрании – хотел запретить брать нефть из озера на топку.
– Можно так же спокойно набирать из ям, – подал голос Кумар. – Дать ей отстояться – и готово на топку.
– Ему еще не попало от женщин – вот он и храбрый.
– Обяжем Сагингали – он возьмется за твое воспитание. Друг он мне или не друг? – Кумар коротко хохотнул. – Санди, ты зачислена в бригаду замерщиц. Я зашел, чтобы показать тебе промысел. Время не терпит.
– Нельзя и подождать? – проворчала Балым. – Мог бы дать человеку немного отдохнуть. Ну, идите, идите. Только не задерживайтесь.
Кумар и Санди направились в рудком.
Работа сама по себе у Санди оказалась несложной, она скоро привыкла, но между нефтесборниками – цистернами, в которые поступала нефть со всех девяти скважин промысла, было по доброй версте, и в буранные дни приходилось нелегко.
Санди замеряла добычу первой смены, заносила данные в потрепанный журнал и, проследив, пет ли утечки нефти в линиях нефтепроводов, докладывала обо всем мастеру. Потом вела подсчет бочек, заполненных нефтью из ям и рвов женщинами, и, закончив на этом свои дела, шла к ремонтникам.
В ремонтной бригаде Сагингали были собраны лучшие специалисты, и многие свободные от смены рабочие приходили к нему подучиться секретам буровой техники. Маленький, худой Сагингали был неутомим. Он восстанавливал уже третью скважину, и вместе с его бригадой степняки теперь проделывали почти все операции. Они возводили ремонтные вышки над забоем, устанавливали на салазки и подтаскивали к ним громоздкие лебедки, извлекали из скважин обсадные трубы, учились их дефек-товать. Разделившись на группы, одни кропотливо изучали моторы и ремонтировали редукторы, другие устанавливали опоры и тянули по ним к скважине полевые тяги.
– Начнем весной бурить новые скважины, и все станет для вас понятным, – объяснял Сагингали во время перекура. – И почему долото должно быть больше диаметра обсадных труб. И как это скручиваются бурильные трубы. И зачем нужны все эти обсадные трубы. А сейчас просто запоминайте.
Он вставал, расхаживал среди железа, все более увлекаясь.
– Эти обсадные трубы не годятся для эксплуатации. Видите, искривились. Англичане не доверяли мне бурение. А теперь другое дело. Семенов обещает достать новую технику. Даст нашей бригаде – развернемся.
– Ну уж тебе – все, – возражал кто-то из «чужой» бригады. – Всем поровну разделят.
Люди смеялись.
Перекур длился недолго. И снова с громкими криками катили старики и юноши толстые бревна, обвязывали их пеньковыми канатами и поднимали вверх на рабочую площадку вышки; стучали молотки; звенели ломы о мерзлую землю. Клубился густо-черный дым костров, у которых время от времени грелись рабочие. С нескончаемым басистым ревом волочили верблюды длинные трубы.
Вид промысла менялся на глазах. В три смены, ни на час не останавливаясь, поднимали желонки из земной глубины драгоценную жидкость, двигатели гудели от перегрузок. Только на двух скважинах первого участка работали компрессорные установки – простые и высокоэффективные, и многие нефтяники с завистью провожали взглядами их хозяев. Компрессоры – не желонки, за которыми следи да следи, не надоевшие всем ведра, вытаскивающие нефть по капле.
Санди с удивлением отмечала, как быстро освоились степняки в новой обстановке. Понемногу и она освободилась от робости, стала чаще интересоваться у Сагингали назначением того или иного механизма. Мастер охотно разъяснял, но старался не допускать ее к тяжелой работе. Потом Санди стала работать с женщинами, которые черпаками снимали нефть с поверхности озера. В сильный ветер нефть у берегов собиралась слоем чуть ли не в два пальца толщиной. Длинная цепочка женщин с коромыслами на плечах тянулась по проторенной в глубоком снегу тропинке к резервуару, куда сливали собранную нефть.
Весна пришла буйная. Солнце быстро прогрело землю. В соленое озеро, которое образовалось от сброса вод, весело журча, устремились ручьи. На склонах холмов зазеленела, закудрявилась весенняя мурава. И неожиданно из поселка, пережившего невиданный голод, на пастбище вышло небольшое стадо овец и коз – тощих, со свалявшейся шерстью.
Кумар теперь руководил строительством котельной, работы было невпроворот, и он редко навещал Санди с ее первенцем Наби. Жумаш по нескольку дней жил в Шенгельды, в семнадцати верстах от поселка, где рыли колодцы и откуда в Макат доставляли воду. Воды в поселке не хватало, и выдавали ее по карточкам. Получилось так, что мирная жизнь разделила однополчан.
Санди после родов пополнела, движения ее стали плавными и мягкими, и лицо молодой матери постоянно светилось радостью. Комнатка ее не пустовала: то и дело забегали соседки. Кумар смущался, когда они между разговорами посматривали на него пытливым взглядом. Особенно он терялся, когда забегала острая на язык Балым.
– Что молчишь, точно воды в рот набрал? – поддевала она джигита. – Может, и вправду говорят, а? Все-таки Жумаш – твой друг… Выдает, наверное, тебе воду без карточек… А когда задымит твоя котельная?
Кумар улыбался и качал головой:
– И как только Сагингали терпит твою болтовню? Но Балым не так-то легко было смутить.
– А когда ты женишься? – начинала она снова, звонко смеясь. – Все выбираешь невесту? Смотри не промахнись…
Лицо джигита заливала краска. После таких слов Балым он подолгу не засиживался. Санди чувствовала себя неловко перед Кумаром. Был он очень худ, с выдающимися острыми скулами и припухшими от огня веками. Ходил все в той же красноармейской форме. Только обносилась уже шинель, полы свисали неровно, стара стала и шапка с алой звездой. Все видели, что парню нужна подруга и никого не существует для него, кроме Санди. А она молила бога, чтобы Кумар не вздумал прислать к ней сватов… Хорошо хоть Балым выручала – сдерживала Кумара.
Наби рос спокойным, и Санди решила пойти в ликбез. Сына не с кем было оставлять, взяла с собой. Лето стояло нежаркое, да и пункт ликбеза находился недалеко от барака.
В домике было многолюдно, шумно. Санди отыскала комнату, где составлялся список обучающихся, приоткрыла дверь и бессильно прислонилась к косяку: за длинным обшарпанным столом в окружении людей сидел Хамза.
Увидев Санди, Хамза вскочил и, радостно улыбаясь, пошел ей навстречу.
– Санди?! Неужели ты? Ты здесь? – удивленно спрашивал он, подходя и обнимая ее.
Из-за слез Санди не могла отвечать, она только кивала головой, прижимая к груди ребенка.
– Это хорошо, хорошо, – повторял Хамза. – Я только сегодня приехал.
– Надолго? – машинально спросила Санди.
– Почти насовсем, – весело ответил Хамза. – Всеобщая трудовая повинность совпала с моей мечтой учительствовать. А где – неважно, ведь правда? А как ты? Сын у тебя? Поздравляю!
– Спасибо, – выдохнула Санди. Брови ее – тонкие и темные – вздрагивали. Санди улыбалась.
– Вот и хорошо! – повторял Хамза, увлекая Санди за руку к столу. – Садись. Работаешь?
– Сейчас нет. Вот! – она приподняла на руках ребенка. – А раньше работала замерщицей.
– Как назвала?
– Наби. Махамбет так хотел…
Оба помолчали. Люди, с улыбкой наблюдавшие за их встречей, тоже притихли. Через неплотно прикрытые двери из коридора доносился приглушенный говор.
– Старика Ашима тоже нет, – заметил Хамза. – Убили зимой. Из-за угла… Да-а… – Он помолчал еще некоторое время и, словно освобождаясь от тяжелых мыслей, встряхнул головой, выпрямился: – А со мной приехал Акжигит. Помнишь певца?
– Конечно! – воскликнула Санди.
– Подъезжаю к Саркулю, вижу – впереди кто-то топает. Оказывается, Акжигит. Только демобилизовался. Забрал с собой в Макат.
– Никогда не думала, что из него выйдет воин: был такой тихоня.
– Товарищ Турлыжанов, все собрались, – сообщил какой-то парень, широко распахивая двери. – Семенов ждет.
– Хорошо! – Хамза встал, одернул хрустящую кожаную тужурку. Стоявшие рядом потянулись к выходу. – Оказывается, наших в Макате много! Кумар, Жумаш… Как они?
– Живем, – ответила Санди, вставая.
Хамза обернулся, удивленный неопределенностью ее ответа, построжел лицом, но его окликнули снова, и он заторопился.
Маленький Наби сидел на коленях матери спокойно, как будто понимал всю серьезность занятия взрослых.
«Ре-во-лю-ция», – читали люди по слогам, и учитель Хамза Турлыжанов смотрел на людей и улыбался.
«Ре-во-лю-ция», – читали вчерашние степняки и вникали в сущность слова терпеливо и упорно. Скуластые доверчивые люди, перешагнувшие через эпоху. Нелегко давалась грамота…
Санди встретила Акжигита на другой день, когда тот возвращался с работы. Акжигит уже успел устроиться у мотористов. Он поздоровался с Санди сухо, и это удивило ее. Да и говорил Акжигит как-то странно, то и дело опуская глаза. Он рассказал, что демобилизовался после ранения, провалявшись в Гурьевском госпитале месяца полтора. Рана была тяжелой, пуля задела позвоночник. Матери его уже нет в живых, и он с радостью принял предложение Хамзы поехать на промысел. Да и легче с бывшим командиром, привязался к нему…
В дом к Санди Акжигит отказался зайти, сколько она ни приглашала.
Поведение Акжигита расстроило Санди. Она не знала, что и подумать. Казалось, ни война, ни тяжелые лишения, ни новая жизнь – ничто не повлияло на него. «Бывают же такие люди, – думала Санди. – Столько лет прошло, а он тот же смирный Акжигит, которого обижал любой его сверстник. Правда, когда у него появился голос, ребята стали уважать его. Все-таки странно, – размышляла она. – Уж не осуждает ли он меня за что-то? Нет, не должно быть». И чем больше она думала, тем сильнее убеждалась, что мирная жизнь не только разделила бывших однополчан, а показала, что они разные люди: у каждого своя работа, свое увлечение, своя жизнь. И к этому, видимо, нужно привыкнуть.
Однажды, возвращаясь от Балым, Санди увидела Семенова, выезжавшего из-за кузницы на вороном породистом коне. Он тоже заметил Санди и махнул рукой. Санди не поняла – то ли Семенов приветствовал ее, то ли просит подождать, – она остановилась, глядя, как конь идет хорошей размашистой рысью, высоко вскидывая передние ноги.
Семенов сидел в седле сутулясь и, как все городские, ритмично привставая на длинных стременах. Санди рассмеялась. В далеком детстве она удивилась такой посадке незнакомца и спросила отца: «А как он спит в седле?» – «Никак! – ответил отец смеясь. – Городские далеко не выезжают и спать в седле не умеют».
Семенов осадил коня, спрыгнул на землю и крепко пожал Санди руку.
– Как поживаешь, Санди? Сын, у тебя, я вижу, растет не по дням, а по часам!
– Спасибо.
Санди улыбнулась, машинально загораживая плечом Наби от прямого взгляда. Семенов не заметил этого, потрепал коня по гриве, который тут же затанцевал, поводя на людей злыми глазами. Только тут Санди узнала коня.
– Откуда этот конь? – Санди не верила своим глазам.
– Кумар привел из Гурьева. Ездил получать лошадей для промысла и наткнулся на него. Еле, говорит, выпросил.
– У кого?
– Как у кого? – Семенов недоуменно приподнял брови. – На распределительном пункте, конечно.
Высокий, жилистый, в синем пиджаке, висящем мешком на плечах, Семенов стоял к Санди вполоборота, положив правую руку на холку Каракуина. Санди давно не видела Семенова и поразилась тому, как он изменился. Щеки ввалились, светились болезненным румянцем, на лбу пролегли две продольные глубокие морщины, слегка вздернутый нос заострился.
– Ты домой? Идем, провожу.
Они направились к баракам. Каракуин, злясь на их медлительность, потянулся и попытался укусить Санди за плечо. Она замахнулась локтем, и конь испуганно вскинул голову.
– Настоящий, видать, скакун, – заметил Семенов. – Мне о нем уже рассказали.
– Мало рассказали! – возразила Санди недовольно.
– Что так?
– У нас не принято называть плохие вещи своими именами! – Санди замялась и стала объяснять Семенову окольным путем. – Волков, например, называют «серый лютый». Стараются не употреблять слово «умер», а говорят: «Пришел последний день».
– Ну хорошо! – Семенов нетерпеливо тронул ее за руку. – А при чем тут Каракуин?
– Как бы вам сказать…
– Нет, давай прямо, – потребовал Семенов горячась. – Что еще за прятки между нами!
– Каракуина еще жеребенком, говорят, где-то выкрали и спрятали в табунах Адайбека. Конокрад тот умер. Потом разбился табунщик, который решил на Ка-ракуине поохотиться на волков. За ним последовал Адайбек.
– Ну-у, развела панихиду, – рассмеялся Семенов. – Меня такими вещами не испугаешь.
– …И погиб Махамбет, – сказала она тише. – Как тут не подумаешь такое о коне. И люди говорят: «Кто оседлает Черного Вихря, тот торопится к черному дню».
Они подошли к баракам и остановились. Семенов наморщил лоб, свернул самокрутку, закурил.
– Каракуин тут ни при чем. Ну ладно. – Он извлек из нагрудного кармана пиджака часы, взглянул на стрелки. – Когда на работу? Хамза сказал, что ты хочешь идти на кочегарку. Это правда?
– Кочегарка близко к дому.
Семенов мельком, но внимательно посмотрел на нее. Он знал, что к Санди часто сватаются джигиты, последним, кто получил отказ, был Кумар. Удобно ли им будет работать вместе?
– А на что живешь?
– На пособие.
– Хватает?
– Ну… Балым помогает.
Семенов нахмурился, затянулся дымом, раскашлялся.
– Мы с Хамзой прикидывали, что ты сможешь возглавить бригаду замерщиц. Девушки и женщины приезжают из аулов, их бы вовлечь сразу в работу.
– Думаете, смогу?
– Тебе с руки: и по-русски уже знаешь и опыт работы имеешь.
Санди промолчала. Предложение Семенова было неожиданным. Если и Хамза так считает, то надо решиться. И все же следовало подумать, потому как дело это непростое – возглавить бригаду.
