Текст книги "Принцесса крови (ЛП)"

Автор книги: Сара Хоули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Нет, – призналась я. – Нелегко.

Он посмотрел на меня с участием:

– Но я чувствую, как сильно ты хочешь поступить правильно и выбрать то, что спасёт больше всего жизней. Так что посоветую – как друг, не как слуга Дома Огня: не теряй из виду именно это. Если ты не сможешь жить с решением, не принимай его только потому, что кто-то другой считает, будто так надо. – Улыбнулся криво, наигранно: – Даже если этот «кто-то» – я.

Тронутая, я обняла его. Он ойкнул, пробормотал что-то невнятное в моё плечо про то, что принцессы вообще-то не раздают объятия слугам направо и налево, а потом крепко прижал меня в ответ.

– Надеюсь, Гектор пришлёт тебе цветы похуже, – проворчал он, когда я отпустила.

Я рассмеялась:

– Сомневаюсь, что Гектор пошлёт мне хоть какие-то цветы.

Но мне очень хотелось узнать, что же предложит вместо них Принц Пустоты.

Глава 27

Гектор ждал меня у Дома Пустоты; у его сапог вились щупальца тени. Он стоял под аркой такой ширины, что через неё могли пройти шесть лошадей в ряд, а за ней клубилась такая кромешная тьма, что у меня заболела голова. Изнутри тянуло холодом, и по коже пробежала ответная дрожь – словно само дыхание смерти коснулось меня.

– Каллен говорит, твой дом снова разросся, – произнёс Гектор. Он редко начинал с пустых любезностей – просто входил в разговор так, будто он уже шёл.

– Да.

– Поразительно, насколько убедительным бывает насилие. – Он поморщился. – Манерам моим грош цена. Надо было начать с поздравлений – за бой. И за то, что продержалась дольше меня.

– Это был нечестный поединок.

– Нечестного не бывает. Будь жизнь справедлива, нам бы и драться не пришлось.

– Ты сейчас как Каллен.

Он хмыкнул:

– В своих мудрейших моментах – возможно. – Руки у него были заложены за спину, носок сапога отстукивал едва заметный ритм, пока он меня изучал. – Каллен говорит, тебе можно доверять. – По лицу, однако, было видно: полностью он в этом не уверен – кожа у глаз натянулась, рот стал резкой линией.

– Хотелось бы думать, ты и сам так считаешь, – сказала я, смутившись от упоминания о хорошем мнении Каллена, которое до сих пор не понимала, чем заслужила. – Мы же оба в совете.

– Там же и Друстан, а ему можно доверять лишь до тех пор, пока наши цели совпадают с его собственными. – Он чуть склонил голову, признавая невысказанный довод: – Впрочем, каждый из нас сперва бьётся за своё, а уж потом за всё остальное. Он просто особенно раздражающ в этом.

– Если целью у него остаётся благо Мистея, то для правителя это не худшее качество.

– Меня беспокоят вторичные цели, о которых он умалчивает. – Гектор покачал головой. – Хотел бы я уговорить тебя быть мелочнее. Ты слишком благородна для фейри.

Слишком благородна для Благородных фейри – ирония. Я приподняла брови, невольно улыбнувшись:

– Ты не хочешь уверить меня в собственной благородности?

– Не как Друстан. Я хочу уверить тебя в своей смелости, силе и пригодности к короне. Мне не нужно, чтобы ты слагала обо мне героические баллады.

Я опустила взгляд, скрывая усмешку:

– Уверена, Друстан был бы не прочь получить балладу.

С Гектором редко выпадал шанс поговорить наедине, и я позволила себе секунду просто посмотреть на него. Ростом он был как Каллен, но мощнее, не столь правильно красив. В нём всегда жила готовность сорваться с места; даже здесь, в тишине у собственного дома, он перекатывал вес с пятки на носок, сузив глаза и водя взглядом по каменной резьбе, будто выискивая притаившихся врагов. И это тоже напомнило мне о Каллене.

– Так зачем мы встречаемся? – спросила я.

– Потому что ты просила у меня кое-что.

Дыхание перехватило. Наконец он собирался дать мне то, чего я хотела: объяснение грехов, о которых намекал Друстан. Ту тайну, ради которой, по словам Каллена, он поставил на кон всё; то великое, не проговариваемое прошлое Гектора.

– Хорошо, – сказала я, ладонями пригладив перед шнуровкой алого платья. – Что ты хочешь мне показать?

– Это недалеко – спустимся по склону.

– Пойдём. – Я подхватила подол и повернула в нужную сторону.

Он пошёл рядом.

– Друстан прежде, чем пуститься со мной в неизвестность, задал бы десяток уточняющих вопросов.

– Что ж, у Друстана есть причины тебе не доверять. У меня же нет желания нацепить корону, а раз я – та, кто может вручить её тебе, полагаю, моей безопасности ничто не грозит.

Он коротко рассмеялся носом:

– В этом ты права.

– Если уж на то пошло, – продолжила я, когда мы двинулись по пандусу, – в большей опасности, пожалуй, ты. Будь я уже на стороне Друстана, тебе стоило бы опасаться покушения.

Может, и глупо такое проговаривать – пусть и в шутку. Но он рассмеялся – так же удивлённо, как смеялся Каллен, когда я заставала его врасплох.

– Уверяю, если бы ты выбрала Друстана, я бы уже знал. Он прислал бы ко мне трубачей к самым дверям. – Губы Гектора криво дёрнулись: – Подозреваю, ты всё ещё держишь на него обиду, как бы ни старалась быть благородной.

– Возможно. – Несомненно. – Но в конце концов я хочу для Мистея лучшего. Что бы я ни чувствовала к Друстану… или кому-либо ещё.

– В итоге именно это и сказал Каллен: ты хочешь поступить правильно, а не легко.

Мне стало тепло. Одно из самых красивых, что кто-либо говорил обо мне. С чего это Каллен сказал ему такое? И с чего вообще поверил? Наша странная связь – по-другому не назовёшь эти поиски взгляда в толпе, эти спарринги, от которых я выходила сбитой дыханием и взъерошенной изнутри, – началась с того, что Каллен шантажировал меня, поймав на жульничестве. Начиналась она вовсе не с чистоты сердец.

Здесь, в коридорах, горело меньше света, чем в других местах Мистея. Вместо факелов в кованых держателях – свечи в нишах: одинокие чёрные свечи и целые гроздья в замысловатых канделябрах. Так тени получались гуще и длиннее, но это странным образом успокаивало – как полночь за книгой при одном огоньке, когда золотистое мерцание едва сдерживает наступающий мрак.

Некоторые канделябры были остроугольны и нелепы, другие – удивительно живые. Мы миновали один, похожий на миниатюрное серебряное дерево: свечи на каждой ветви, в листве – золотая птица. Вглядываясь в завитки «корья» и тонкий изгиб её коготков, я подумала, что лучшая красота Мистея часто прячется в самых мелких подробностях.

Путь завернул и разветвился. Гектор огляделся, поднял ладонь – и тени развернулись вокруг нас. Тьма скользнула во все стороны и застыла, перегораживая развилки. Словно мы очутились в коконе.

Он явно хотел скрыть наш маршрут от чужих глаз. Я вытянулась магией, вслушалась в сердца.

– Никого не чувствую, – сказала я.

Он хмыкнул:

– Осторожности много не бывает. – И, вместо того чтобы свернуть вправо или влево, повернулся к стене и прижал к ней ладонь. Щёлкнул замок, и дверь, которую я раньше не различала, распахнулась. За ней тянулся ещё один коридор со свечами. Узкий служебный ход, уставленный кладовками. Таких мест по всему Мистею полно: серые, с каменной шкуркой на дверях – чтобы незаметно взять ведро, чистое бельё, столовое серебро к внезапному пиру.

Когда мы вошли и тени вернулись, просочившись под щелью, Гектор вынул из кармана ключ и отпер одну из кладовок. Внутри полок не было – только крутая винтовая лестница, уходящая вниз.

Куда он меня вёл? Любопытство дрожало в одной руке, нервозность – в другой. Я двинулась за ним по ступеням. Влажный, тягучий воздух лип к коже, перила были исчерчены рунами и грубо вырезанными лицами.

– Сюда нельзя попасть по дороге полегче? – спросила я, когда мы достигли низа. Будь я человеком, ноги бы уже подламывались.

– Есть пандус, – отозвался он. – Но мы бы шли вечность. А мы оба люди занятые.

Мы оказались в длинном низком помещении со стрельчатым потолком – сродни зерновым подвалам под Домом Крови. Вдоль стен тянулись затемнённые ниши: какие-то пустые, какие-то с мешками, ящиками или накрытой простынями мебелью.

Гектор подвёл меня к нише, где тени были гуще обычного. Взмахом ладони он разогнал их – как тучку после дождя, – и открыл дверь с кольцом-колотушкой. Долго смотрел на неё, потом на меня, будто снова взвешивая решение привести меня сюда.

Потом вздохнул, сжал кольцо и ударил пять раз.

– Хочу, чтобы ты поняла, насколько это серьёзно, – сказал он, пока мы ждали. Пальцы у него дёрнулись, словно вспоминали, как держать рукоять меча. – Мы вверяем тебе вопрос жизни и смерти.

По спине скользнул холодок.

– «Мы» – это ты и Каллен? – спросила я.

Скулы у него зажались:

– И Уна. Больше всего – она.

Что это значило? Тайна буквально разрывала меня изнутри.

Дверь распахнулась – и на пороге показался спрайт Пустоты. Кожа – густой бархат полночной тьмы, глаза – сплошные чёрные, без белков. Завидев Гектора, он засверкал звёздами в этой темноте. Поклонился:

– Мой принц. – На миг, бросив взгляд на меня, растерялся. – Вы привели гостью?

– Да, – сказал Гектор. – Гостью, которая умнее, чем разглагольствовать о том, что увидит. – Он жёстко посмотрел на меня.

Мне стало совсем не по себе. Что может скрываться за этой дверью?

– Не скажу, – произнесла я. – Обещаю.

Спрайт вгляделся, звёзды в глазах мерцали. Я подумала: читает ли он, как Айден, не мысли, но очертания скрытых желаний? Наконец он склонился, и взгляд его снова стал гладким, обсидиановым:

– Принцесса Кенна. Добро пожаловать.

Мы вошли в коридор, и дверь с грохотом закрылась за спиной. Спрайт вернулся на пост в крошечную караулку при входе.

Гектор повёл меня дальше. Каменные блоки подогнаны так плотно, что раствора меж ними не было. Из держателей косо вытягивались факелы; между ними висели гобелены. Не такие, как в Доме Крови, где фейри пляшут, дерутся и целуются; здесь на чёрной ткани были узоры, которых я не узнавала: руны, грубо наметанные лица, завитки, переходящие в острые углы. И всё это – нитями, похожими на радугу, увиденную сквозь чёрное стекло: чернильно-красные, лесно-зелёные, фиолетовые – оттенка свежего синяка. Золото и серебро вспыхивали, как молнии в ночной грозе.

У каждого дома – свои краски и свой вкус. Пустоту я всегда представляла проще простого: чёрное на чёрном, чёрное с ещё чем-то тёмным – столь же непроницаемое, как и сами фейри. Но эти полотна не для чужих глаз – и, может быть, вот она, настоящая красота Дома Пустоты: тайная, тёмная и живая, путанная для взгляда, цепкая для души.

Меня потянуло к спирали, вышитой густым, утопляющим синим. Я вовремя спохватилась: это был точный цвет глаз Каллена – и поспешно отвернулась.

Гектор остановился у одного чёрного «гобелена». Но он не походил на прочие: никаких стежков; ткань дрожала, будто норовя сорваться и улететь. Я поняла – это полотнище из самой магии Пустоты, по краю – бахрома ночных щупалец.

– Что это за место? – спросила я, и восхищение, и тревога поровну.

Он только качнул головой и протянул руку к этой чёрной завесе. Та разошлась вокруг его пальцев. Другую руку он подал мне.

Я вдохнула и вложила в неё свою.

– Будь с ними мягче, – хрипло произнёс он. И, повернувшись, шагнул в магию, уводя меня следом.

Зрение выключилось. Тьма впилась в кожу ледяными зубьями, кости затряслись – будто их превратили в камертон. Я вся содрогнулась – ужасная головокружительная пустота, словно меня вынули из мира и опустили в безмерное ничто.

А потом ноги сами вынесли на другой край, и мир вернулся. Прошла не секунда – меньше, – а казалось, вечность. Как будто тьма не желала меня отпускать.

Я высвободила руку Гектора, потёрла плечи, дрожа:

– Если бы я вошла одна, я бы умерла? – Холод там был убийственный.

– Нет, – отозвался он. – Но пройти без проводника ты бы не смогла, а ждать, пока тебя найдут, было бы… неприятно.

Этот коридор отличался от прежнего во всём. Там – ровность и строй, взгляд шёл, куда ему велели. Здесь всё было криво: плитняк пола, кирпич, даже потолок чуть косил. В воздухе плавали лоскуты тени, как одуванчиковый пух на ветру. Мы были почти у самого Дома Пустоты – и, может, тот же мрак бродил и по его залам.

По воздуху дрогнула мелодия – тончайшая, до ломоты одинокая, сыгранная на незнакомом мне инструменте. Стоило вслушаться – исчезла.

– Что это за музыка? – спросила я, прижимая ладонь к сердцу. От неё хотелось плакать.

– Мы зовём её Песней меж звёзд, – буркнул Гектор. – Отзвук старого мира, ещё блуждающий в нашем. То приходит, то уходит – особенно возле Дома Пустоты.

Старого мира – того, откуда пришли Осколки; мира, где некогда жили боги, пока не вырезали друг друга. Эта музыка – память, как древний язык и сами Осколки. Живое – и не живое.

Казалось невероятным, что боги могут умереть. Но, верно, умирает всё. Если не выходит естественно, они рвут себя сами.

Тишину рассёк второй, куда менее призрачный звук: женский смех.

Будь с ними мягче, – сказал он. С кем – с «ними»?

Гектор резко обернулся ко мне:

– Некогда любить человека из другого дома было не преступлением.

Я удивлённо на него взглянула – уж больно резкий поворот темы.

– Так говорят легенды, – пожал он плечами, хотя плечи были каменными. – Не знаю, что из наших сказок о прошлом правда. Но когда-то дома смешивались, и фейри ходили между ними свободно. Фейри Иллюзий мог стать Пустотой, если чувствовал к нему крен; любовники из разных домов жили вместе. Возможно, и магия была иной – не так жёстко раздельной.

И Друстан говорил нечто подобное. Одни считали, будто силы изначально делились на шесть, а он думал – фейри веками выводили нужные свойства.

Смех сменился шёпотами. Лицо Гектора стало будто зачумлённым этой памятью.

– Я когда-то думал, до того ещё вечность, – тихо сказал он. – А ты уже начала.

– Гектор, – позвала я, глядя на это измученное выражение. – Где мы?

– Идём, – сказал он.

Мы свернули в коридор с дверями; он распахнул первую – и показалась большая общая комната, пополам библиотека и гостиная: полки, мягкие диваны. Внутри – шестеро фейри, все в чёрном. Благородная фейри с тугими тёмными кудрями выбирала книги; у витража за столом скрипел пером сильф – свечи за стеклом бросали ломкие цветные блики на его полупрозрачные чёрные крылья и светлые волосы. Рядом на полу две девочки играли куклами, весело разыгрывая какую-то драму: одной было лет пять – шесть, другой – от силы десять.

Уна и ещё одна фейри сидели на диване, разговаривали и поглядывали на детей. Волосы Уны были распущены – волнистые, как будто только что вынули из косы. На ней – широкие брюки и лёгкая накидка; улыбка – расслабленная, какой я у неё не видела. Рядом – азраи Пустоты: ночные глаза, чёрные волосы, посыпанные звёздной пылью. Обе подняли взгляд на нас.

Уна кивнула мне и что-то шепнула своей спутнице.

Азраи глянула настороженно:

– Если ты уверена, – сказала она.

Уна, слишком тихо, ответила; поднялась и пошла к нам, по дороге трепнула по макушке одну из девочек.

Младшая уцепилась за её ногу и вытянула куклу:

– Риа её подожгла, – пожаловалась, губы надулись. Кукла и вправду тлела; язычок огня лизал нитяные волосы.

Я нахмурилась, глядя на куклу. Это ведь магия Огня – и что тогда делает ребёнок Огня в секретном месте подле Дома Пустоты? Они что, заложницы? Рычаг давления Гектора на Друстана?

– Уверена, случайно, – сказала Уна, улыбаясь старшей. – Сможешь и потушить?

Старшая – Риа – состроила мордочку:

– Наверное, нет.

– Давай, – мягко подтолкнула Уна. – Ради меня попробуй.

Девочка вздохнула, сузила глаза, подняла ладонь над куклой, сложенную лодочкой. Я ждала, что пламя щёлк – и погаснет. Но она наклонила руку – и из неё полился тонкий ручей. Вода зашипела, огонь исчез.

Я ахнула – и в одно мгновение поняла, к кому привёл меня Гектор.

Глава 28

Подменыши.

Вся эта охрана – потайные двери, завесы, караул – ради одной тайны. Ради детей двух домов, которые почему-то росли возле Дома Пустоты, а не исчезали в человеческом мире, похищенные и выменянные на младенцев.

Это были не заложники – они скрывались.

Младшая девочка захлопала в ладоши от восторга, когда Риа потушила дымящуюся куклу, и над лужицей на полу взметнулась радужная дуга. Магия Иллюзий. – Ещё! Ещё!

Уна улыбнулась:

– Только обязательно чтобы рядом был взрослый, когда вздумаете разжигать костры.

– Сегодня никаких костров, – сказала леди у книжных полок, неся стопку томов. – Время уроков.

Сильф за письменным столом тоже поднялся, весело улыбаясь на детское ворчание:

– С чтения или с медитации начнём?

Риа сморщила нос:

– Наверное, с чтения.

– А я принесу перекус, – отозвалась азраи, поднимаясь с дивана.

Уна кивнула прислуге и двинулась к нам:

– Пойдёмте, поговорим в тишине.

Мы перебрались в небольшую комнату-кабинет по соседству. Я опустилась на диван – в голове шумело от увиденного.

– Как? – спросила. – Зачем?

– Началось всё с Каллена, – ответил Гектор. Выглядел он мрачно; хоть Уна и села рядом, он мерил шагами комнату, как загнанный волк. – Почему и как началось – он расскажет сам. Но спасать тех, кого можно, мы начали более двух с половиной веков назад.

Века? Как они так долго избегали глаз?

– Мы учим их держать силу, – пояснила Уна. – Если ребёнок наполовину Пустота, его растят в доме, чтобы он прошёл испытания, и никто не понял, что он иной. Лишь бы ни при ком не проявлялась вторая половина магии – и тайна останется тайной.

– А если он не из Пустоты? – Риа явно родилась от Огня и Земли: на испытаниях не притворишься пустынником, когда от тебя требуют чары твоего дома.

– Зависит от родителей и от того, как ребёнок к нам попал, – сказала Уна. – У некоторых Низших акушерок существует сеть шептунов. Если родителям можно верить и, если они хотят сохранить ребёнка, мы помогаем им сдерживать магию, чтобы малыш рос при доме. Но путь рискованный: родители должны быть надёжны, дети – исключительны в самоконтроле. Малейшая ошибка – и младенца заберут, а родителей накажут за скрытую правду.

– Родители сами приводят их к вам? – Я снова поразилась. Это требовало согласия между Пустотой и другими домами – а фейри Мистея редко доверяли друг другу, не говоря уже о сотрудничестве.

– Иногда, – в лице Уны вспыхнула печаль. – А иногда родители в таком ужасе, что бросают младенцев, и мы находим их в коридорах. Или родителей убивают. Или они отдают дитя акушерке и велят больше никогда его не видеть.

Как же это мерзко.

– Что становится с теми, кого нельзя растить при доме?

– Они не проходят испытаний. Их отправляют в колонии изгнанных фейри. Они стареют и умирают, но хотя бы в Мистее, а не выменянными на человеческого младенца.

– Сколько их было? – прошептала я.

– Сорок шесть, – сказала Уна. – Меньше, чем хотелось бы. Каллен не всегда успевал разузнать или договориться с родителями.

Я прикусила губу, распираемая волнением. Сорок шесть фейри, спасённых от ссылки. Сорок шесть человеческих жизней тоже – младенцев, которых не отняли у матерей, не вырезали им языки и не загнали на службу. Пока блестящий двор Мистея год за годом плясал в своей жестокости, Гектор, Уна и Каллен тихо спасали жизни.

– Я не думала, что подменышей столько, – голос у меня охрип. Рождение у фейри редкость, а такое – ещё и преступление. Но оно всё равно случалось.

– Осрик мог писать любые законы, – сказал Гектор с тем же горьким лицом. – Но любовь не подчиняется законам. И наши меры против нежеланных беременностей не так действенны, как у людей – тем более без помощи Дома Крови. На каждого принятого нами ребёнка двоих отправляли прочь.

Каллен говорил, что сделал нечто, что может поставить Дом Пустоты на грань гибели; Гектор счёл это поначалу безрассудством, а потом принял. Теперь я видела: он не просто «принял». Он выстроил убежище, обучал детей держать силу, брал тех, кого мог, под покров Дома Пустоты, прекрасно понимая: стоит им однажды вспыхнуть не той магией на людях – и тайна всплывёт.

Двести пятьдесят лет… Но Гектор лишь четверть века как принц.

– Твой отец, принц Дрикс… он тоже был в этом? – спросила я.

Уна резко втянула воздух.

Гектор застыл. Вокруг его ботинок как звеми скрутились тени, поползли выше; когда он поднял взгляд, глаза были чернее ночи. В воздухе похолодало.

– Мой отец разорвал бы их на части голыми руками, – сказал он, отмеряя слова ножом. – Не то, чтобы у него нашлось время заметить, чем мы заняты. Он был слишком занят – запивая свои провалы и поколачивая мою мать.

– Ох, – вырвалось у меня почти всхлипом. – Прости. Я не знала.

По его рукавам побежала изморозь.

– Я не хочу говорить об этом после сегодняшнего дня.

Я вздрогнула от гнева в его голосе:

– Конечно. Обещаю никому не рассказывать о детях…

Уна сжала мою ладонь и покачала головой:

– Речь не о них.

Сбитая с толку, я осеклась.

Гектор снова заходил по комнате; тени следовали, как след кровавой воды.

– Много лет назад Каллен привёл сюда леди из Иллюзий рожать, – произнёс он, глядя в дверь. – Такова была частая сделка: безопасные роды, новая жизнь для ребёнка – и взамен матери становились его осведомительницами. Часто они и других беременных направляли к нам – отчаявшихся, не сумевших или не пожелавших прервать беременность.

Он вдруг ударил кулаком в дверь – я вздрогнула.

– Чёрт, – огрызнулся. – Ненавижу это.

– Не надо, – мягко сказала Уна. – Я расскажу.

– Нет. Каллен прав. – Он метнул в меня прищуренный, тёмный взгляд: – Ты хочешь доказательств, что я действительно берегу тех, кого никто не бережёт. Я не стану писать тебе трактаты. Я вырежу сердце и покажу. Понимаешь?

Я – нет. Но кивнула: горло сдавило предчувствием.

– Та леди привела с собой служанку. Азраи по имени Элуна, – каждое слово далось ему с трудом. – Она была умна, нежна и красива, как зимняя ночь. У неё были невероятные глаза – чёрные, бездонные, будто видели всё; а когда она смеялась, в них вспыхивало сияние, словно северное.

Меня озарило. Эта Низшая из Иллюзий… значила для Гектора слишком много.

– Она была… хорошей, – он криво усмехнулся, и от этого кривого изгиба губ стало больней. – Настолько хорошей, насколько мне никогда не стать. Она верила в справедливость, в мягкость… в жизнь после звёзд, где в конце все равны. – Он сглотнул, кадык качнулся. – Где все будут счастливы – и поражало то, что она правда считала: они этого счастья заслуживают.

То, как он говорил о ней… боги. Хоть эта история и закончилась много лет назад, страх поднимался волной.

Глаза Уны заблестели, на тёмных ресницах подкатили слёзы. Она знала финал – и всё равно боялась его услышать.

– Леди из Иллюзий ушла и сделала вид, будто ничего не было, – сказал Гектор, – а Элуна возвращалась снова и снова. Она хотела помогать учить детей. У неё не было магии Благородных, но она читала им вслух. А я…

Он оборвался на хриплом звуке, рывком подошёл к книжному стеллажу и выхватил наугад том, словно ему требовалось что-то ухватить, на что-то смотреть, пока он говорит это.

– Я любил её, – выдавил он, пальцы побелели от давления на обложку. – Как не любил никогда и не полюблю уже.

Сердце у меня сжалось. Этот суровый, резкий, всегда на взводе принц любил служанку. И не любую – из самого дома короля.

– Мы прожили вместе пятьдесят лет, – сказал он, уставившись в книгу. – Пятьдесят лет, страшных ровно настолько же, насколько прекрасных, потому что эта любовь, что мы нашли, – нечто… нечто божественное, выше богов и магии, выше всего, во что я вообще умел верить, – о ней никто и никогда не должен был узнать.

Уна уже плакала беззвучно, слёзы катились по щекам.

Мне тоже защипало глаза.

– Ты не мог… – Я прочистила горло. – Не мог провести её в Дом Пустоты, как вы проводите подменышей?

Он качнул головой:

– Нельзя по виду понять, к какому дому относится Благородный фейри. Но у Элуны были эти глаза… и радуги… – Голос сорвался, он зло выругался и начал заново: – Радуги следовали за каждым её шагом, и скрыть их она не могла. Мой отец мог быть слеп от пьянства и ненависти, но что азраи Иллюзии поселилась в доме, он бы заметил – или кто-нибудь донёс бы. К тому же она хотела остаться. Быть помощью для фейри Иллюзий, кому требовалась помощь. – Он глянул на книгу и резко задвинул её обратно. – Разговор об этом заставляет меня всё ломать, – процедил он.

– Так ломай, – сказала Уна.

Он покачал головой:

– Я и так подал тебе достаточно дурных примеров.

Она огляделась, поднялась, подошла к письменному столу, где в ряд стояли вазы с засушенными чертополохами. Порылась в бумагах и перьях, взяла пресс-папье из завораживающего чёрного стекла.

– Вот, – протянула Гектору.

Он фыркнул, но принял.

– Всегда поощряешь насилие. Вот к чему приводит воспитание мной, – буркнул он.

Потому что их отец, принц Дрикс, был убит. А где была мать Уны? Была ли она жива? Я поняла, что никогда о ней не слышала. Как и о матери Каллена с Гектором. Если Дрикс поднимал руку… Осколки, вдруг обе уже мертвы?

Гектор закрыл глаза.

– Сядь. Я закончу.

Уна похлопала его по рукаву и вернулась на диван.

Гектор прислонился к шкафу, скрестил руки, и пресс-папье звонко постукивало о бицепс.

– Догадываешься, чем кончилось, – сказал он. – Мы были осторожны пятьдесят лет, но непогрешимых нет: она забеременела. Мы боялись – и в то же время… радовались. Мы давно спасали чужих детей, и это был не первый младенец наполовину из Низших. – Он покачал головой. – И как-то она научила меня верить, что хорошее может и правда случаться.

Ребёнок от Благородного Пустоты и азраи Иллюзий. Я попыталась представить. Азраи – тонкие, высокие, грациозные, с удлинёнными пальцами и узкими лицами; в них всегда звучала стихия. Синие волосы Элоди вечно текли, будто под водой, у азраи Огня по коже потрескивали искры… а за Элуной шли радуги.

– Что вы собирались делать? – спросила я. – Такой ребёнок вряд ли бы выглядел чисто Благородным или чисто Низшим.

– Вот здесь ты ошибаешься, – сказал он. – В таких союзах ребёнок чаще всего берёт ярко одну сторону. Мы договорились: если она будет в меня и сможет сойти за Благородную – войдёт в Дом Пустоты. Если в Элуну – вырастет при Иллюзиях.

Она. У Гектора была дочь.

Он вздохнул, глядя на пресс-папье:

– Она родилась летом, ночью – заорала так, будто собиралась разнести весь город. – Он улыбнулся – и это была первая трещина в маске боли со времени нашего прихода. – Лицом она пошла в Элуну, но сложена была как фейри, и стоило мне почувствовать её силу, я понял: будет фейри Пустоты, как я.

История завораживала, хотя под ней шевелилась холодная ужасная тень. Счастливого конца у Гектора, Элуны и их ребёнка не было.

– Элунe было тяжело, – продолжил он. – Нельзя растить дочь в своих покоях. Мне – тоже. Но она часто приходила сюда. И однажды, когда уходила, я проводил её… и нас увидел слуга.

Уна смахнула новые слёзы. Гектор взглянул на неё – и у него тоже заблестели глаза.

– Слуга сказал моему отцу, что я, похоже, воспылал к азраи из Иллюзий. И Дрикс, очнувшись от пьянства, решил, что мне надо преподать урок.

– Какой урок? – прошептала я, заранее страшась.

– Что попытки менять мир всегда обречены, – он сжал грузик, потом перебросил из руки в руку. – После восстания, после того как он потерял первую наложницу и всех детей, Дрикс решил, что не верит ни в любовь, ни в мечты. – Голос стал тише, но режущим не меньше: – И всякий раз, как что-то могло заставить его снова чувствовать, он обхватывал это горло – и душил. Сначала следующую наложницу, мою мать. А окончил…

Он поймал пресс-папье взглядом – и вдруг метнул. Оно с хрустом врезалось в бутылки на столе, я дёрнулась от звона стекла и осыпавшихся стеблей чертополоха.

– Он приказал мне убить её, – сказал Гектор, будто из последних сил сдерживая порыв разнести здесь всё. – Я отказался. Тогда он заковал меня в железо… и собственными руками задушил её у меня на глазах.

Ужас вздулся, липкий, как деготь, прильнул к нутру.

– Мне очень жаль, – прошептала я.

Глаза Гектора сверкали скорбью и такой бешеной ненавистью, какой я ещё не видела.

– Дрикс не желал «загрязнять чистоту дома». Ему было мало того, чтобы тело Элуны лежало в нашей земле или ушло в пустоту. Он велел тому же слуге, что предал её, бросить её Тварям – чтобы уничтожить улики. Но по дороге их заметили, и когда до короля дошло, что Дом Пустоты избавляется от трупа азраи Иллюзий, Дрикса вызвали к двору – объясниться.

Я уже вжимала ладони в губы. Это было одно из самых страшных повествований, что я слышала, – и оно всё ещё не закончилось.

– Он взял меня с собой, – сказал Гектор. Он словно стоял в другой эпохе, заново проживая боль свежей раны. – Сказал, что лучше быть чудовищем, чем любить: первое – сила, второе – слабость. И если я не способен убить в себе то, что любит, то пусть хотя бы все поверят, что оно мертво.

Каллен говорил почти теми же словами. Пусть враги считают нас чудовищами, а не знают, что нам дорого. Я вдруг подумала – не с кровью ли эту «науку» вбили и в него.

Прошлое всегда вонзает когти в настоящее, жадно до новой крови. Сколько наших сегодняшних слов – лишь отголоски столетней давности?

– Осрик был зол, – сказал Гектор. – Не из-за Элуны, а из-за оскорбления его дому. Тогда Дрикс сказал Осрику то, что тот поймёт. – Гектор глубоко вдохнул. – Что я увидел красивую вещь и взял её, а по неосторожности сломал. И чтобы загладить ошибку, мы подарим королю одну из наших служанок – чтобы он сломал её взамен.

– Нет, – сказала я, голос сорвался. Сердце ломалось и за него, и за Элуну, и за младенца, и за служанку, которую Дрикс отдал Осрику на растерзание. За жестокий конец истории любви, что должна была длиться века.

– Король засмеялся, – проговорил Гектор, всё ещё будто не здесь, – смеялся и смеялся, а потом принял щедрый дар Дрикса, и чаши весов между нашими домами словно бы уравновесились.

Но весы никогда не уравняются. Ни между Пустотой и Иллюзией, ни между Гектором и его отцом, ни между кем-либо из нас и злом, что отравляет жизнь и выворачивает сердца так, что они уже не умеют любить.

– Гектор, – мягко напомнила Уна.

Её голос выдернул его из транса. Он тряхнул головой и снова посмотрел на меня.

– Тогда среди глав домов и родилась молва, что я беру своё силой, – молва, что, насколько мне известно, дальше их круга не пошла. Хотя, разумеется, Друстан рассказал тебе.

Я кивнула, меня мутило и от самой лжи, и от зверств, которые ею прикрыли.

Гектор скривился:

– Он никогда не счёл нужным спросить у меня правду.

– А если бы спросил – ты бы сказал?

Гектор помолчал.

– Тогда – нет. Если бы король узнал, что я любил Элуну, он начал бы копать: когда, почему… а на кону стояла не только моя репутация.

Дети двух домов. Этот тайный, безопасный приют, где их учили владеть собой, пока для них не находилось место.

– А теперь? – спросила я. – Думаю, он ненавидит тебя из-за этого.

– Ненавидит? – Гектор вскинул брови. – Полагаю, это у него в списке дел далеко не первое. Союзничать со мной он готов – пока я «знаю своё место».

– Он и с Даллайдой союзничает, – заметила Уна, вытирая последние слёзы. – Долго тому не быть.