Текст книги "Берегиня (СИ)"

Автор книги: Руслан Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 31 страниц)

Пристяжной тащит за руку девочку. Ксюша узнала её и подскочила к здоровенному, как шкаф, бандиту. Он отлетел с дымящейся кожей, упал на жаровню, на кого-то посыплюсь угли, замызганная лежанка немедленно вспыхнула вместе с людьми. Повалил чёрный дым. Перепуганную девчонку Ксюша сцапала за руку и поволокла прочь с блудуара.

Белое зарево полыхало ещё и ещё, по всем этажам от гарема, с валетов, и до Колод. Музыку заглушил рокот грома. Кого-то вышвыривало из окон. Молнии не разбирали, кого лупить, кого не сжигать. Перуница металась, как пьяная, ловила в прицельную рамку любого перед забралом, и не могла захватить лишь оленя, кто скакал впереди, и Ксюша бежала за ним!

– Стой! Стой! Подожди меня! Зверь! – захлёбывалась она и просила, чтоб Перуница поймала его. Но только лишь люди попадали к ней в красные рамки, бились о стены, летели в костры вместе с плесухой, и огонь взмывал выше стен, облизывал потолки и вырвался сквозь окна.

Поднялась, заметалась, заколомесилась толчея. Кто только жив, пытались сбежать от Динамо, бросались вниз от пожара, а Ксюша всё видела так, что они ломятся прочь от оленя, кто расплёскивает огонь, кто несёт его на рогах, кто высекает копытами молнии и теснит перед ней тёмные сонмища!

– Простите меня, и сдохните! Простите меня, и сдохните, тварьё! Простите! И сдохните! – в рёв захлёбывалась она.

Её пытались остановить загонщики, с кем она вместе сражалась на тракте, но и их олень расшвырял с громом и молниями. Любой, кто вставал у него на пути, погибал от охваченных жаром рогов и сыплющих искры белых копыт. Заряд в Перунице иссяк, а олень всё вёл и вёл её дальше, и люди шарахались прочь с пути, и Ксюша видела средь них дорогу; и лишь снаружи златорогое Городское Чудовище рассыпалось искрами, завихрилось и растаяло в ледяном воздухе.

Каланча Скорби занялась сверху-донизу. Из горящего небоскрёба вырывались сотни людей. С криками, полуголые, они бежали куда глаза глядят, на пустынные улицы города, в непроглядную ночную темень.

Лишь здесь Ксюша ощутила дрожь и тяжесть в руке. Всё это время она тянула за собой девочку и проволокла её с самых верхних этажей вниз на холодные улицы. Снаружи девочка не удержалась и упала на землю и судорожно затрясла головой. Ксюше даже показалось, что она седая. И как Перуница столько раз не убила её?

– Вставай… пойдём со мной, я тебе помогу… я тебя накормлю, хочешь? – потянулась она, но девочка вырвала руку и сжалась в холодной городской грязи. – Что ты? Ты меня боишься, Лёля? Это же я, Серебряна. Ты разве меня не помнишь? Серебряна – не бойся!

Девочка истерично замотала головой и вскинула белое зарёванное лицо с обгорелыми ресницами и бровями.

– Не-ет, ты не Лёля… – пьяно растянула Ксюша и поплелась от неё. – И хорошо. Хорошо, что ты не она. Беги от меня, спасайся, я ничего хорошего… ничего хорошего не могу… ничего хорошего не могу сделать! – захлебнулась она и сама побежала на шатающихся ногах прочь. Она упала и поползла на корячках, расстегнула замок, сняла шлем, вдохнула мёрзлый, почти зимний воздух. От запаха дыма и гари пожарища её тут же стошнило. Она отдала городу всё, что он вырастил на своём грязном бетоне, а люди соскребли и сварили в жутчайшее пойло.

Позади плыл самый большой городской небоскрёб, кроме Башни. Пятьдесят этажей вместе с посвистами и крышаками, вместе с бандитами и кутышами, вместе с едой и горючим на всю Долгую Зиму, с мертвыми и живыми, с людьми и нелюдями – всё горело, обращаясь в угли, пепел и сажу.

Раскаянья больше нет, и чёрная тень накроет её с головой и поглотит. Она ведь соединила все банды, подрезала Клока, но сожгла всё дотла, в один час, и вместе с крахом её мечты о свободе, вымрет, наверно, весь город. Столь ужасная рана не зарастёт до морозов, и старик не оправится уже никогда.

Всё конечно… хотя нет, остался последний, с кем она не рассчиталась, тот самый свидетель, а точнее – свидетельница восхождения и краха Городского Чудовища.

Ксюша с трудом поднялась и хотела натянуть на голову шлем, но забрало треснуло насквозь. Вместо своего отражения, она увидела чёрную уродливую дыру. Ксюша выронила шлем прочь, и пошла по ночному промозглому городу простоволосая. По пути она растирала не запачканные чужой кровью ладони.

*************

Мягкий крючок серёжек гнулся, скользил, но никак не желал подцепить ригель замка на ошейнике. Нели в тысячный раз пыталась открыть его. Однажды почти получилось, но в последний миг ригель сорвался. Лычка выматерилась, и попробовала снова, и снова, и снова, и пыталась с тех самых пор, как Ксюша ушла. Нели пробовала не только серёжки, она вытащила из кресла гвоздь, но и гвоздь не помог. В шкафу библиотеки хранился стаканчик для карандашей и для ручек, в нём валялась пластиковая скрепка, но и скрепка быстро сломалась. Сколько всего перепробовано! Но лучше крючка в золотых серёжках ничего нет.

За окнами, далеко-далеко, зарокотал гром, хотя поздней осенью в такой холод никаких гроз не бывало. Гром повторился, и Нели затряслась, и ещё торопливее начала ковыряться серёжкой в замке.

– Каюк, сука! Точно каюк! Отбегала, Чалая!.. Не-не, не бзди! Ща подковырнём, вот так, вот так… ща подцепим и вскроем, как кент твой первый учил. Ща выпулишься, Солоха!

Чуть нажать, только совсем чуть-чуть, чтобы слегка приподнять ригель, пошатать частями замка на ошейнике, и вот сейчас… сейчас-сейчас должен вскрыться. Золото выгнулось, ригель сорвался, ошейник защёлкнулся.

– Твою мать, сука! – заорала во всю глотку лычка, впилась в ошейник руками и дёрнула. – Не хочу подыхать! Не хочу!

Сколько не рви металл – бесполезно. Кольцо с цепью также крепко вмуровано в пол – не оторвать. Время уходит, руки от напряжения болят, серёжка дрожит в усталых пальцах, но лычка, закусив губу до крови, ковыряет в замке, снова и снова старается освободиться – не из страха, а из предчувствия, что накатывает нечто очень хреновое!

На лестнице в заброшенной части дома раздались шаги. Лычка вздрогнула, зажала в кулаке серьги и торопливо подбежала к полке с городским хламом. Она схватила осколок стекла, да подлиннее, и кинулась назад в спальню, упала там на кровать, накрылась одеялом и отвернулась к стене. Руку с осколком она спрятала под одеялом и крепко зажмурилась.

В прихожей заскрипела тайная дверь. Кто-то вошёл. Вдалеке зашуршало – должно быть Ксюха снимает свой комбинезон. Может быть всё ещё обойдётся? Нет, в темноте сочно щёлкнул металл, и Лычку под одеялом пробрала ледяная дрожь: Ксюха ружьё взяла из прихожей!

– Ё-ма-на, ё-ма-на, ё-ма-на… – еле слышно зашипела она под одеялом. Никогда ещё Нели так не боялась.

Ксюха прошагала в столовую и остановилась. Нели пыталась дышать ровнее, чтобы она ничего не заподозрила. Минуты тянулись, Ксюха стояла в столовой, как будто оглядывалась или что-то искала. Нели думала, что она сразу пойдёт в спальню, но Ксюха вначале сунулась в ванную, потом на кухню. Нели приподнялась на кровати, чтобы хоть немного подсмотреть, что творится в тёмной квартире. Сетка под ней предательски заскрипела. Шаги с кухни быстро направились в спальню.

– Мать твою… – живо легла обратно на койку лычка. Ксюха вошла в спальню и остановилась. Нели всей кожей почувствовала её взгляд на себе и приготовилась вонзить свой осколок, как только услышит ружейный взвод. Пусть в одиночку, пусть на цепи и в холодной квартире, но у неё будет время, чтобы открыть ошейник. Если же подфартит, то Ксюха принесла с собой ключ: надо же ей как-то выкинуть её тело из дома, когда она её застрелит.

Нели ждала щелчка, но вместо него кто-то шумно опустился на край кровати и сипло вздохнул.

– Так и прикидывал, что тут кто-нибудь впишется, – прогудел какой-то мужик. Нели резко вскинула голову. В темноте виднелась лысая башка, жилистая шея и красная куртка-дутыш.

– Начь, не начь хазу, точкуй у зверюг или нет – всё едино мизга или загоны обсидят. Хоть не засрали и на том, мля, спасибо.

– Шугай? – пересох голос у лычки. Лысый мужик повернул башку и уставился на неё, как на говорящую чадь.

– Чего, знаешь меня? Не забыли, что ли?

– Кто может и забыл, а я помню, – встал в горле Нели вдруг ком. Словно кусок её детства вернулся и засиял. Шугай мрачно нахмурился.

– Огнёвка с тобой? – несмело спросила Нели. Шугай повёл лысым черепом.

– Нет, не со мной.

– А чё случилось?

– Пока оди-ин, – медленно протянул он.

– Не уж-то кинула тебя, сука?.. Ей же все Птахи завидовали, как фартовой! У неё ить не как у нас было всё, а по любви!

– По любви? – удивился Шугай и переложил ружьё на колени. – Это про нас уже, чего, на Вышках накраснобаяли? Вот так расклады… Не зря, видать, хату на старый манер прикинул, со всех районов по чашечке, да по книжечке накропал. Думал, с Огнёвкой сюда вписаться, когда метнусь с Каланчи. Много чего у нас тут замутилось… – он огляделся в темноте, как при свете. – Пока зараза Огнёвку не цепанула.

– Махра?

– Не, другая бацилла, но из города подорвались, чтоб лекарство надыбать, вот и кинули хату, на юг пошманали дальше по трассе. Там больница, заныканная в бору, про неё мне одна душа, ещё когда в крышаках масть держал, прозвонила. Вломились туда с Огнёвкой, лечиться, типа, как в санаторий.

– И чё, вылечил Огнёвку? – так и вцепилась в него Нели глазами. Шугай поднялся с кровати и вышел в столовую. Оттуда послышался гулкий металлический стук.

– Ну, а ты как сюда залетела? – окликнул Шугай из столовой, со скрежетом что-то отвинчивая. – Кто тебя на цепуру-то посадил?

Нели ощупала свой ошейник, как уродливое украшение.

– Змеюка одна, – пробурчала лычка. Пахнуло острой химической вонью. Шугай ходил по квартире и всюду расплёскивал жижу, булькающую из металла.

– Ясен хер отморозок. Ты ж на кого-то оскол приныкала.

Лычка глянула на осколок в руке. А бывший крышак оказался глазастым, или настолько матёрым, что всё загодя пропалил.

– Долго кантуешься тут?

– С весны.

– Замочить отморозка? Змеюку твою?

Нели задумалась. Вроде бы и хотелось – очень хотелось, как вспомнишь страх перед Динамо и защёлкнутый ошейник! – но поглядела на своё чистое платье, на выстиранное одеяло, на зеркало над башкой, и несогласно замотала макитрой.

– Не, хер с ним. Не надо.

– Простила что ли? Или полюбила Змея своего?

– Ё-ма-на… – хмыкнула лычка. – В Цацах ходить и паханам не подмахивать? И полюбила бы, и замочила бы, да сыкатно. Чтоб любить – это до хера смелой надо быть, и за правильное стояк держать, а я, как все: со зверьём в одну ногу шагаю; людей-то не видала за жизнь – так, чтоб конкретных, кто не тока за своё топит: чтоб не кидали, чтоб с понятиями, чтоб любить их… да и передо мной не шибко-то-кто извинялся, чтоб прощать.

Шугай вернулся к ней в спальню, в руках он принёс канистру.

– Цаца? По базару просёк, что ты с Каланчи.

– Лычка я щас.

– Та же масть, только без Тузов и без крышака… Вот чё скажу: замочат тебя, лычка – Змей твой замочит, – со значением покивал Шугай. – Со мной тоже не в жилу ломиться: я за твоё правильное не топлю… – пожевал он губами. – До Огнёвки на этой хате дуром баб на цепуре сидело. И хата эта – моя.

– Но щас-то в больнице ты, типа, масти перекидал?.. – несмело спросила лычка.

Шугай плесканул из канистры на койку.

– Ты чё творишь, ё-ма-на! – дёрнулась Нели от вонючего топлива на одеяле.

– Прикидывай: в доме сгоришь, или со мной в больницу на юг покандёхаешь? И про Огнёвку – зашейся, где она и чё щас с ней. Усекла?

– Да-д-да-да! – задрыгалась Нели, как чадью ужаленная. – Тока не пали, ты чё, в натуре по бездорожью попёр, крышачок! Почесали на юг твой – глянем, ё-ма-на, чё там у тя за больница! Какому мужику греться на хазе баба-то не нужна?!

Шугай опустил канистру.

– Лады… Нравишься ты мне, лычка, – растянулся он в щербатой улыбке, вынул из куртки маленький ключик, нагнулся и отпер ошейник. Цепь глухо скатилась с облитой новогептилом постели на пол.

– Погоняло-то у тебя как? – спросил Шугай.

Чалая потёрла затёкшую шею и изобразила доверчивую улыбку. И страшно ей было, как после среза у нового крышака, и в лучшее верилось; всё-таки Шугай – сказка из её ранней юности, пусть явилась к ней с неслыханным отзвуком жути. Но лучше уж так, лучше за своей сказкой в ногу метнуться, за крышаком, как привыкла, чем с бабами. Бабы – в натуре, страшнее.

– Зови Солохой, – отозвалась она и выкинула осколок, украденный с чужой полки.

*************

Новогептил горит синим пламенем, и только когда в нём сгорают мебель, одежда и книги, ультрамариновые оттенки разбавляются жёлтыми, оранжевыми и зелёными. В тёмной осенней ночи горящий дом казался Ксюше волшебным, словно она смотрит на пожар сквозь осколок бутылки – так красиво, что сходить с места не хочется, и удивляться чему-то, и чего-то жалеть. Ксюша глядела на второй крупный пожар с опустелой душой и мёртвым сердцем, слушала рёв огня, треск балок и грохот кровли, как ещё летом вслушивалась в грибную капель тумана. Последняя обжитая квартира в городе выгорала дотла, и вместе с ней сгорали сотни и тысячи воспоминаний о прежнем времени.

На крыльце Ксюша заметила жёлтый блеск. Прикрываясь рукой, она подошла ко ступенькам и подобрала с них золотые серёжки с рубинами. Дужки сильно измяты и искручены. Ксюша поглядела на игру пламенных бликов на красных камнях и пошла прочь от горящего дома.

Свет от пожара озарял весь двор до самых деревьев, но и под лесной сенью Ксюше стало не так уж темно. Приближался рассвет. Она брела своей привычной дорогой. Верхние этажи домов рассёк жёлтый клин солнца, из-за короны Башни сверкнул и отразился в чёрных окнах первый солнечный блик. Без шлема свет сильно резал глаза. Ксюша опустила взгляд к земле и заметила, что идёт в тени небоскрёба: длинный зубчатый стержень пронзал старый город насквозь.

Над короной переливались последние звёзды. Среди них призывно сияла, как огонь маяка, одна яркая красная звёздочка. И горела она точно там, где ждёт заветный сказочный край возле священного озера – настоящий, большой, потаённый, как истинная любовь, как манящая, тихая и невиданная мечта.

Створы шлюза открылись, Башня без помех впустила её в вестибюль. Сгори хоть весь город, внутри небоскрёба всё так же мирно гудит вентиляция и проводка, и время течёт по-особому, как будто запаянное в хронобокс.

Зря она вообще выходила, зря хотела увидеть других людей в зазеркалье, всё зря…

Ксюша поднялась на двадцать восьмой этаж. Воняющий гарью испачканный комбинезон она скинула прямо на лестнице.

В апартаментах пусто и глухо, во второй спальне ни одного следа рыжей соседки: ни рисунков, ни раскиданной повсюду одежды, только безупречно заправленная постель и стерильная серость стен и одинаковой мебели.

Ксюша вернулась к себе в спальню – глупую, размалёванную, уголок совершенно другой Ксюши, кто давно сбежала из Башни наружу, да там и исчезла. Назад вернулась совершенно другая, кто расколола свой шлем и надышалась опасным воздухом городских улиц. Она рухнула на постель. Стоило прикрыть глаза, как перед ней вспыхнуло пламя и молний и смеющейся Клок в рыжей шубе. Ксюша сжала золотые серёжки в ладони. Кощей велел ей ничего не приносить из внешнего мира, но она принесла: страшную тяжесть на сердце, свою очерствелую душу и горькое знание, как трудно быть… богом? Да, богом быть очень трудно, но оставаться человеком вне инкубатора – ещё сложнее.

Все рождаются без своего прошлого, и все строят его своими руками, как и Кощей, и Белла, и Сашенька, и Нели, и Клок – все они вехи вчерашнего дня. Но какое Вчера оставила после себя в Сером Городе Ксюша?

Ни Серебряна, ни Динамо не стали бы раскаиваться, отдувалась за них одна Ксюша: её терзали мучительные образы города и воспоминания о людях, проникшие в трещину в шлеме, как споры ложной грибницы. Ксюша пыталась выгнать чужие лица и голоса из головы, но те настырно пробивались обратно и обвиняли её и в пожарищах, и в убийствах, и в зимнем голоде, пока не довели до слёз. Она отёрла мокрое лицо, встала с постели и подошла к полке. В её руки снова попал почти собранный кубик.

«Переверните головоломку жёлтым центром наверх. Вам понадобиться собрать жёлтый крест из одной центральной детали и четырёх рёбер. Для этого поверните фронт кубика один раз по часовой стрелке и используйте хорошо знакомый вам алгоритм: правая сторона вверх, верхний слой по часовой стрелке, правая сторона вниз, верхний слой против часовой стрелки. Когда жёлтый крест будет собран, проверьте углы…»

Ксюша крутила головоломку, и сама не верила, что запомнила хоть что-то из книги. Но строка за строкой с кристальной ясностью к ней возвращались прочитанные некогда страницы. На самом деле Ксюша просто боялась подумать о чём-то другом. Она вращала кубик до тех пор, пока в памяти не прозвучали последние строчки: «Поздравляем, вы полностью собрали кубик Рубика три на три и разгадали самую популярную в мире головоломку!»

Ни одного лишнего сектора: идеально жёлтые, белые, зелёные, синие, оранжевые и красные стороны – идеально собранный кубик. Кощей мог собрать его за каких-то десять секунд. Ксюша проиграла ему всего лишь двенадцать лет. Она так и прыснула смехом. Ведь могла давно потерять кубик, сжечь его в тайной квартире, сломать или выкинуть, но нет, додержала головоломку до последней минуты на пыльной полке. Неужели единственное, что она умудрилась довести до конца, было то, о чём она просто забыла?

Ксюша высоко вскинула руку к тёмному колпаку камеры. Она показала свой полностью собранный кубик, и её опустевшее, иссушенное городом сердце, вдруг переполнилось очищающим серебром.

*************

– Как добралась?

– Слушай, у вас в городе стало удивительно тихо! По дороге машину даже ни разу не остановили эти, ваши, местные, ну как их… не важно. Ты что, наконец-то вытащил свою трусость из Башни и навёл дисциплину?

– Тут ты права, я далеко не герой. А люди… люди притихли: им не до этого, они выживают. Если постараться, если очень сильно постараться и заставить себя им не помогать, то они непременно выживут. Но нет, найдутся герои, кто больше всех знает, кто больше всех лезет, и судит, и больше вредит, чем спасает. Им не понятно, что человечество в своих реперных точках развития само устанавливает для себя наиболее подходящие своему внутреннему устройству и внешним условиям порядки и правила. Если влезть в естественный социальный строй со своими понятиями о доброте, и о зле, о хорошем и о плохом, с выращенными в инкубаторах рассуждениями о морали, да ещё иметь достаточно сильную руку и волю, чтобы вбивать свои мерки в людей, то всё кончится крахом, пожаром и хаосом – тем же самым, с чем с самого начала боролись герои, что вызывало в них ужас и омерзение, и к чему они в итоге пришли.

– Вот это ты загнул! Философ! Новую степень успел заработать? Молодец! Время за зря не теряешь! Какой там ВУЗ их ещё выдаёт?.. Ах да – у тебя новый герой! И что же он такого наворотил?

– Много чего, дай ей только свободу... Но, по правде сказать, полной свободы я никогда ей не дам. Она не терпит запертых дверей: бьётся в них, негодует, ищет обходной путь, даже если эти двери вовсе ей не нужны – в этом основной недостаток её психологии, но и стимул к целенаправленной деятельности. Жаль, что за полученный опыт снова придётся расплачиваться запасами Башни и научными ресурсами Арктиды. Пришлось вызвать специалистов и открыть продовольственные склады, иначе зиму местному населению не пережить.

– Погоди… ах ты мерзавец! Я так и знала, что ты используешь Ксюшу, как свою лабораторную мышь! Ты не воспитывал девочку, ты на ней свои гнусные эксперименты ставил, подлец! Какой же ты поразительный, бесчувственный, ледяной ящер, Эдик! У тебя что, кость вместо сердца? Какая Ксюша тебе героиня? Бедная девочка: ты её нарочно зажал, прищемил, оставил без права голоса! Ты всегда толкаешь других исподтишка, чтобы себе больше выгадать!

– Девочка или мальчишка – не имеет значения. Она – из третьего поколения Повелителей: не Гипербореец, но кто-то весьма близкий к тому. В ней не так много звериного, как у второго или даже четвёртого поколения, лишь человеческое, но самое доминирующее от людей: идеальна для любых социальных порядков и строя, чтобы вызвать в них самый бурный эффект. Можно сравнить её с катализатором. Внедри такую особь в человеческое общество, и через пару лет она соберёт тебе армию.

– Так ради этого ты вышвырнул её в город? Чтобы она для тебя армию собрала!

– Не для меня, а против меня.

– Ты спятил?..

– Мне хотелось проверить границы её возможностей, прежде чем выпускать на полевую работу. Выяснилось интересное: успеха она добивается быстро, но нужно как можно скорее этим воспользоваться. Как двигатель на форсированных оборотах, общество во главе с Повелителем долго работать не может. Зато я теперь гарантирую, что все её слабые и сильные стороны мною изучены – значит она вполне предсказуема, и наш катализатор из зверёныша в чудовище не переродится.

– Бедная Ксюша! Ты сам ничем не лучше чудовища, Эдик!

– Есть чудовища и похуже. Если бы их не выставляли на доску, то и я бы своих не выставлял.

– Так, всё, хватит с меня! А ну говори, где она сейчас? Ты её запер? Тогда немедленно отдавай мне ключи, пока я сама тебе перья не выщипала! Она хотя бы здорова?

– Не верти хвостом, с ней всё в порядке. Сейчас она в моих апартаментах, никто её не запирал. Мы много занимаемся, я посвящаю её в некоторые тонкости наших дел, касательно Двоеверия, Чёрного Солнца, и Края.

– Что, так прямо всё и рассказываешь?

– Я сказал: «в некоторые тонкости» – хватит, чтобы сыграть со мной на одной доске в решающей партии.

– О, да! Опять долгосрочные планы и прогнозы для операций! Если бы они приводили хоть к чему-то хорошему, я бы не торчала в Арктиде, а помогала тут, в Башне, рядом с тобой. Но ты сам подался в отшельники, в гроссмейстеры, в манипуляторы человеческих судеб… нет, не то слово! Ты мутируешь, Эдик – в тех, с кем якобы борешься, ты пытаешься их воспроизвести, чтоб предсказывать их ходы наперёд. Погляди на себя: в волосах перья, вся Башня в рунах, чёрное солнце из вестибюля ты так и не убрал. Ты не учёный, больше нет – ты шаман, ты ведун, Эдик, ты пророк для своего племени, только племя это – все люди, кто выжили после Обледенения и вынуждены идти за тобой!

– Ты закончила?

– Именно! Лифт у тебя хоть работает?

– Включил к твоему приезду.

Белла выхватила из груды своего багажа пухлую сумку, зыркнула на Кощея большими глазами, и с негодующим стуком каблуков зашагала по чёрным мраморным плиткам к лифтовому порталу. Створы лифта гостеприимно разошлись перед ней. Внутри кабинки, пока лифт с гудением поднимался, Белла сама себя распекала. Как она наивно обрадовалась новому приглашению в Башню! Набрала для Ксюши подарков: косметику и украшений, мечтала увидеть свою маленькую подружку выросшей и повзрослевшей, вспомнить с ней старое, развлечься чем-нибудь новеньким после душной скуки убежища. Всё-таки двенадцать лет минуло! Какой надо было быть зацикленной на себе дурой, чтобы не помнить: время остановилось только лишь для неё, и все эти годы Кощей безжалостно использовал Ксюшу. Однажды Белла сама попалась к нему на удочку, и теперь самое ласковое слово, которое она для него находила – тиран!

Лифт прибыл. Белла вышла в коридор пятидесятого этажа и невольно задержалась перед толпой людей. Многолюдность для Башни – вовсе не норма, по крайней мере в последние тридцать с хвостиком лет. Видимо, Кощей и вправду вызвал для спасения города всех специалистов по микологии, биологов, климатологов, медиков и зоологов из Арктиды, также техников для починки автопарка и отладки систем Башни, и в придачу к ним целый корпус охраны. Чёрные комбинезоны бойцов соседствовали с серебряными комбинезонами учёных. Многих из гостей Белла узнала в лицо, пусть не видела их дольше, чем Ксюшу. Встретился ей и Ярослав: он разговаривал в коридоре с какой-то рыжей девчушкой в розовом спортивном костюме, стриженной под каре. Девчушка щебетала и заглядывала ему в глаза, улыбалась во весь рот до ушей, но ростом не вышла для донжуанских пристрастий Ярика. Ярослав отвлёкся от неё только лишь завидел Беллу и коротко ей кивнул, но рыжая тут же задёргала его за комбинезон и обиженно надула губы.

Белла торопливо прошла мимо знакомых к апартаментам Кощея, кодовое слово сработало и дверь открылась, и Белла, встревоженная и злая, влетела в гостиную.

Ксюша тут же попалась к ней на глаза. Она сидела за столом перед раскрытыми книгами и картами Края, и выглядела здоровой: никаких увечий или взгляда зашибленного зверёныша. При её появлении Ксюша повернула заинтересованное свежее личико, чёрные волосы лоснились под мягким комнатным светом, никакой смирительной рубашки, кандалов, или поводка на ней не было, как накручивала себя Белла в дороге.

– Ох, Ксюшенька, как же я за тебя перепугалась! – бросила сумку Белла к ногам и начала стягивать замшевые перчатки и развязывать пояс на отороченной горностаем дублёнке. – Только поглядите, какой ты красавицей выросла! – постаралась улыбнуться она, чтобы больше приободрить Ксюшу в застиранной футболке и истёртых домашних штанах. – Ну, скорее рассказывай, никто тебя не обижал? Гавран в лобик не клюнул? Кощей уроками не замучил? Жила как?

Ксюша улыбнулась ей во все белые зубы и на радостях киданула:

– Жила по мастям, а не по областям!.. А ни чё ты так, барёха, лакшово прикинулась!

Белла проглотила язык. Малахитовые глаза Ксюши ощупали её с ног до головы, словно собирались ободрать, и уставились на пухлую сумку.

– И мне шмотья набердачила? Ща, погодь, распрягусь, и чё у тебя в ранцеле цинканём!

*************

– …и праведным Совестью людям не надо тревожить Сердце о будущем. Из Тьмы Времён тянется волшебная Нить Макоши – Нить Судьбы Всемирья. Никто не ведает её Начала и не зрит Конца. Но поистине во всём Тремирьи нет ничего, что не было бы связано сей Нитью, чья Судьба не была бы сплетена с Судьбою Всемирья. Богам ведомо будущее, ответов страждущий пусть у Богов и испросит, но как худой человек у доброго не познает ответа, або сам худ и худое творил, и нет веры ему, так и Боги худому Потомку искренне не ответят, дабы Правду их не взял и на худо не применил.

– И кто же, Ксюша, по твоему мнению – худой человек? – спросила Белла за чайным столиком посреди тропического сада. Несмотря на возражения Кощея, её уроки проводились именно здесь, посреди южных цветов и закрытых террариумов: обстановка влияла на перевоспитание ничуть не меньше, чем теоретические сведенья об Исконной Вере и готовность самой Ксюши учиться. Из-за предельно сжатых сроков Кощею приходилось идти на уступки всем требованиям новой воспитательницы.

– Лучшие из внуков Даждьбожьих – хранители, а худшие – расточители, – ответила Ксюша. – Добрый сын отцовское приумножает, а худой по ветру пускает; и не останется в той земле ни зерна, чтобы по весне проросло и урожай дало многими зёрнами. Нет хуже забывших свои исконные корни людей.

Лиза на соседнем стуле хмыкнула и заёрзала. Её зачем-то приставили к ним на уроки, хотя Белла не совсем понимала зачем. Просвещением Ксюши во всех аспектах Всебожия заминался лично Кощей по десять часов в сутки. С семи утра Ксюша под контролем Беллы вставала, приводила себя в порядок и завтракала, потом шла к Узнику на занятия и училась с короткими перерывами до шести вечера.

Многое в Башне она теперь называла иначе: не хрючиво или хавка, а снедь, не гнилая тема или порожняк, а Ярь или Марь, не кент или бикса, а Родные мои, мой народ. С манерой речи, как и с поведением, приходилось работать Белле. Она объясняла, что порядочно, а что непристойно, в короткий срок превращала Ксюшу из городской бандитки в княгиню. Но всё было бы бесполезно, если бы Ксюша сама не старалась стать той, кем её хотели увидеть.

Чем Кощей так прельстил Ксюшу в будущем? Бела повернулась к сидящему вместе с ними за одним столом Эдику. Разумеется, истинная причина рвения Ксюши – это вовсе не посулы Божественной власти и не благородное желание защитить весь мир от Волков, а обещание Эдика направить Ксюшу в западный край, где живёт её золотая рыбка. С Поднебесьем Ксюшу связывала мечта отыскать свою подругу из города, которая уехала семь лет назад ко Всебожцам.

На занятиях с Беллой Ксюше полагалось говорить много и благопристойно. К чашке с фруктовым напитком она прикасалась как к внеземной драгоценности. Вдохновенные места своей речи уснащивала текучими жестами рук.

– А воры – это какие внуки Даждьбожьи? – влезла вдруг Лиза. Белла с неприязнью поморщилась. Может быть рыжая девчонка и была носительницей устоев и традиций Поднебесья, и в Богах разбиралась, но уж очень выбешивала. Большая часть печенья из общей вазочки исчезла в её плутоватых карманах, в то время как они с Ксюшей ещё ни кусочка не съели. Судьба шоколадных конфет грозила сложиться точно также, если бы Белла предусмотрительно не отодвинула их на другой край стола. Ксюша стойко переносила все нелепые замечания и подколы рыжей наглячки.

– Воры Велеса почитают, как покровителя всякой хитрости. Да только Велесе – Боже всего мудрёного, и куда мудрость сию применять, на доброе иль на худое – всякий сам перед Очами Предков решает.

– Эвона, как у тебя, Ксюшка, выходит: в Башне сидеть, трескать, что пузо попросит, да про худых людей толковать! А ты попробуй с тощим животикам по дорогам побегай от села к селу, от избёнки к избёнке, да Тепла у чужих людей поищи! Вот тогда от сладенького кусочка, коли лежит без пригляда, поди не удержишься! – выдала Лиза. Белла строго глянула на Эдуарда. Кощей теребил пёрышко в волосах и выжидающе смотрел на Ксюшу. В малахитовом взгляде воспитанницы промелькнул лютый холод, но через миг она расцвела в своём прежнем величии.

– В сём и состоит Долг Чистый, Родная моя, чтобы дурное в себе побороть. Долг перед Родом-Всебогом – постичь Дух Рода в себе, мир видеть живой, как Всеотец создавал, и чтить всякую жизнь, кою очи узрели; от малого, к великому восходить, лад в душе находить и лелеять добро, к коему помыслы устремляются; свет Яри в себе возлюбить и Марь побороть, как Хорс поборол Чернобога. Долг перед Родом Небесным – сохранять и приумножать наследие Предков, традицию помнить, и детей чистых Сердцем зачать, выносить и родить. Долг перед Родом Земным – защищать Родную Землю, свой Род, помогать сородичам в их добром деле. На том и строится борьба человека с пороками и соблазнами упыриными.

Лиза фыркнула в чашку и лукаво посмотрела на Ксюшу.

– Что же тебя рассмешило, Лизонька? – терпеливо задала вопрос Белла. Пока она отворачивалась к Кощею, конфеты со стола куда-то исчезли, и в тугих карманах у Лизы сочно захрустело.