Текст книги "Берегиня (СИ)"

Автор книги: Руслан Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

– Сколько надо захватить Каланчей, чтобы подрезать Халдея со Скорбью? – отставила Ксюша пустую тарелку из-под супа и придвинула к себе фруктовый салат в миске.

– Все, чё есть, – ковырялась лычка мизинцем в своих зубах. – Каргу точняк надо под себя грести. С Крысоёпами у нашей то рамсы, то качели. Посвист у Воронёных – не палёней Халдеева. Если к ломтям со Взлётки загон Скиперский, да бойцов Луши и Карги докинуть – козырная банда замутится, такой котлой можно и Скорбь ушатать. Никто не вечный, и Халей тожа… Тока чё-то я замуту с Клоком не просекла: он подписался на Скиперских быкануть, или отмазался и сдал как ссыкло?

– Подписался. В блатные мастырится, свою точку обсидеть в Центре метит. Но Центральные пропалили, что я на Кольце блатовалась – стукачи им сегодня сольют. Допетрят Центральные, что к чему?

– Не, не допетрят, но очко жиманётся, – серьёзно задумалась Нели. – К Фанычу надо регом гонца засылать; горючку, мол, на Скиперскую Каланчу со дня на день за жратву Клок притаранит.

– Клок послал гонца. Рогатого рано утром по тракту покатят. Я к ним подошьюсь на окраинах. Вместе к Скиперской Каланче и причалим.

– Смотри Ксюха, как бы тя саму в том Рогатом на поклон к сходняку не причалили. Клок беспредельщик, он тебя за свою шкуру кидануть может, – предупредила её лычка.

– Думаешь, скурвится? – перестала есть Ксюша. Про то, чем может закончиться поездка внутри бензовоза, она заранее и не подумала. – Какие Клоку резоны меня сейчас слить? Чтоб подачку у Центральных сшакалить, и снова топляк им по тракту как чепушила гонять? Если кинет меня, Клока со мной вместе спишут – просто так, для порядка. Базар-то между нами был? Был. Он забился Центровых щемить? Забился. Так что стукачи из Раскаянья на меня щас играют.

– Наколи себе на лбу, Ксюха, – мелко сплюнула Нели. – Каланчу по два крышака не обсиживают. На Тузах тока один крышак люд паучит, и Цаца блатуется, какую он пялит. А не пялит, так на хер Цаца нужна? Щас тя Клок не сольёт, ему с Динкой конкретно в ногу шагается, но тока ты ему на Башню посветишь, мол, сама крышевать её бушь, и Клок тя ломанёт. Крысы за крысюками кандёхаются, загоны за авторитетами точатся. Вы с Клоком поцапаетесь, у кого Каланча выше. Ты, пока Центральных не дощемили, Клоку больше подмахивай, и тише поддакивай, ну, а там…

– Я его первая кидану, – договорила за неё Ксюша, одним глотком допила сладкий чай в своей кружке и встала, чтобы собрать со стола. Лычка, позвякивая цепью, поднялась следом, помогла Ксюше убрать тарелки и потащилась за ней на кухню. Посуду в тазу с тёплой водой они мыли вместе. Сначала Ксюша ходила за Нели, чтобы та не украла чего-нибудь острое, теперь Нели приглядывала за Ксюшей, чтобы вовремя её обстирать, приготовить ей, или заштопать одежду. Многое они делали вместе. Вместе убирались в квартире: Ксюша таскала воду, лычка не разгибалась от тазика или от половой тряпки; вместе таскали мебель, протирали пыль и перестировали половики и шторы. Со времён дружбы с Сашей Ксюша почти забыла, что такое жить с кем-то рядом и кому-нибудь помогать.

Квартира-тюрьма в её тайном доме: Ксюша и не представляла, что настолько привяжется к своей заключённой. Сначала ей хотелось просто схватить бандита, чтобы как следует его допросить, и после, наверное, застрелить его из ружья. И даже в мыслях у Ксюши не было, что этот бандит станет ей близок и дорог. Нели безропотно таскала стальную привязь, привыкла отмахивать длинную цепь, когда та мешалась, словно всю жизнь проносила ошейник на своём горле. Ни разу она не захотела сбежать, или пролезть на запретную часть квартиры. Неужали так верила в честность Ксюши, и в её обещание дать ей свободу, когда она возьмёт Башню?

Но как бы Ксюша к ней не прониклась, ошейник она не снимала. Да, она человек, да, в городе много кого следовало бы посадить на цепь вместо Нели, но ничего не изменится, пока Ксюша не победит Кощея. Она чувствовала, что не должна и не имеет права снимать с Нели цепь. Это как рюкзак, в который набрано на дорогу припасов, и освободить Нели – всё равно что вывернуть его наизнанку. Как бы ни было тяжело, а надо тащить до конца.

– Где ты так научилась готовить? – спросила Ксюша, пока бок о бок мыли посуду на кухне.

– У Птах намастырилась, пока на блудуаре росла.

– Ты жила в Гареме с самого рождения?

– Ну а где ещё? Карга малых своих не кидает, пузатых баб с Каланчи не вытуривает: все в гнезде, всё в гнезде. Бывало, и пацаньё с босявками подвалохшными подбирали на вырост. Карга – старуха с понятиями.

– Ты дружила с другими Птахами?

– Ну, как дружила… типа, воспитывали… а когда Цацей была, Птахи сами со мной скорешиться хотели, – лычка скользнула по Ксюше смутной улыбкой.

– Значит, и у вас на Высотке бывает дружба. И семьи, наверное, тоже бывают, раз женщины, и мужчины, и дети есть.

– Не, Ксюх, семья на Каланче – эт не подвалохшное, – со звоном перебирала в тазу кружки и ложки Нели. – На Гареме мужикам нехать делать. Крышак – один нам мужик, и загонов без мазы на блудуар не пускает. Мелкая пацанва всё больше на Валетах тусуется, у Птах только харчатся. Жратва, хозяйство: шмотьё там подшить, Плесуху забодяжить, иль чего ещё – это всё на нас, на Птахах. Одной Птахе тяжко лямку тянуть, вот по две-три Птахи, может по пять, в семьи сбиваются, чтоб полегче. Новых сосок подвалохшных Цаца не на голяк, а к семьям пристёгивает, чтоб пообтёрлись там, наблатыкались. Я в такой семье выросла мелкой пацанкой, без мужиков. Мужики по мазе от крышака раза два-три в неделю в Гарем трахаться ходят. А коли срез на Каланче, тогда трахают всех, каждый день: и Птах, и Цацу, и крышака.

Лычка заржала, занозисто глядя на Ксюшу, потом вытащила посуду из тазика, расставила на сушилке, взяла полотенце и хорошенько вытерла руки.

– Зачем на два этажа под Тузами Гарем-то мутить? – доканчивала она. – Вот полезет бычьё крышака подрезать, в Курятнике до самых Тузов забазланят. Резать-то нас Птах не с руки, а заткнуть – хер заткнёшь. До седых волос Птахи в Карге доживают.

– Без любви?

– Чё?

– Без любви? У вас что, там совсем нет любви?.. – трижды неловко повторила Ксюша. Ухмылка скисла на лице Нели. Она передёрнула плечами, отбросила полотенце на мойку и поплелась с кухни.

– Закатаюсь пойду, а то чёт спина уже кружиться, – цепь Нели потащилась следом за ней, и скоро где-то в спальне заскрипела кровать. Ксюша задержалась на кухне. На сердце залегла неприятная тяжесть, словно за хорошую встречу и старательный ужин она плюнула лычке в душу. Под стеклом керосинки как ни в чём не бывало трещал фитилёк. Ксюша прибавила его до яркого синего зарева и пошла вместе с лампой сквозь сумеречную столовую.

Ксюша сдвигала два кресла в прихожей, чтобы и спать, и караулить зеркальную дверь – не столько от лычки, сколько от бандитов снаружи, ведь те в любой день могли проследить за ней через весь город до тайной квартиры.

Ксюша улеглась в креслах, взяла ружьё и потушила свет. Под бок ей тут же впилась забытая книга про кубик Рубика. Сам кубик давно пылился на двадцать восьмом этаже небоскрёба, на полке в одной комнате с выцветевшими бумажными гирляндами, вырезными снежинками и детскими рисунками Ксюши.

В Башню она теперь возвращалась только за питьевой водой и продуктами, иногда купалась в бассейне, и конечно же заряжала костюм.

Тишина её старого дома стала другой, когда в нём поселилась Нели. Лычка сопела, иногда кашляла и ворочалась на скрипучей кровати – видать, сон не шёл. Иногда Ксюше казалось, что она слышит шорохи и голоса в заброшенной части дома, и тогда крепче сжимала ружьё и не сводила глаз с зеркала. Дверь несгораемого шкафа обязательно заскрипит, если в него кто-то полезет со стороны нежилой квартиры, но на выходе в их прихожею он немедля получит заряд дроби с обеих стволов.

– Ксюха, а ты чё там за любовь спрашивала? – окликнула лычка в бессонице.

– Да забей, Нели. Я просто…

– Нет, ты чё втрескалась в кого?

Ксюша получше натянула на себя шерстяное одеяло. Одеяло пахло хозяйственным мылом.

– А что если и втрескалась?

– Чё, в пацанчика какого? Замочили его?

– Нет, меня бросили. Уехали из города на машине.

– Да-а, красиво кинули, ё-ма-на.

Ксюша хотела, чтобы Нели больше ни о чём не спрашивала. Она всматривалась в своё собственное отражение в большом зеркале, как она лежит в сдвинутых креслах с ружьём и караулит себя и лычку от наружного тёмного города. Вдруг до Ксюши дошло, что Нели всю жизнь прожила в этом самом городе, и видела больше неё, и вынесла на своей шкуре больше неё, и хотела больше неё – но не спрашивать, нет не теперь, а, чтобы её саму спросили.

– Ты сама-то любила, Нели?

– Ну, ё-ма-на… такое на роду у бабы проклятье, – с сипотцой хмыкнула лычка. – Первого своего, чёт, вспоминаю – бывает. Хорошенький такой был мальчишечка, а я девчоночкой с бабьего этажа была. Нас, малолеток коренных, за шкворник на Каланче не держали. Хошь – в город звездуй, движнячь, где сканает, тока за свою жопу сам палься. Вот мы мелочью бегали в Тырь с пацанами. Мой пацанчик постарше был, на гитаре мне бацал, а я с ним целовалася. Но он на тухлое дело рано подшился – к загонам на срез; взрослый мол, захотелось крышака уронить. Да не выгорело. Крышак их бучу пропалил: кого пристяжные слёту зарезали, кого так – отмундохали. Кликнула меня Цаца на Тузы, а мальчишечка мой обработанный перед крышаком в кровище валяется. Ну, я сразу в слёзы, в сопли, там. А крышак с одного боку покоцанный, замотанный весь, такую мне тему толкает:

«Хошь, его замочу?»

«Не-а!», – хнычу, ясно.

«А чё сделашь, чтоб сучёнка твоего не порешали?»

«Всё-всё сделаю!».

«Ну, давай: раз всё, так делай…»

– Вот тебе и любовь, Ксюха. Себя же защемим, ради этой, сука, любви. Мне бы ещё года два на воле пластать, а нет, обсиделась в Гареме. Не плохо, так-то, мне житуха карту сдала: до Цацы, вон, раскрутилась. А Крышак тот всё едино на срезе посыпался, и Цацу его с Каланчи ветром сдуло, вот я с новым крышаком и сблатовалася. Одиннадцать годочков подо мной Птахи шуршали, порядочки я свои круто поставила. При Солохе ни один загон не ярыжничал, и старух из Карги не вытуривали.

– А что стало с тем?

– С которым?

– Ну, с тем, которого ты первым любила?

– А-а… живой он, где-то... Тока в ломти его с Каланчи отписали, а больше ни чё за него не слыхала… Да и он на меня забил: не вытащил из Гарема-то, как Шугай Огнёвку свою.

– Как кто?

– Ты чё, за Шугая и Огнёвку не палишь? Ты ж в их хате тусуешься!

Ксюша даже привстала с кресел. Переборов удивление, она нашарила спички, зажгла керосинку и вместе с лампой зашаркала босыми ногами к спальне. Под синим светом блеснул мутный глаз Нели. Она сидела в кровати, навалившись рукой на подушки. Ксюша присела к лычке на край, поставила лампу на тумбочку, синие огоньки разлились от потолочного зеркала по всей комнате, как осколки луны.

– Расскажи про Шугая и про Огнёвку? Это не сказка?

– Какая, ё-ма-на, сказка? – повыше привстала Нели и охотно начала. – Шугай тоже в Цацу свою втрескался по самые…

И Нели рассказала ей, что там случилось у Шугая с Огнёвкой. Только к концу рассказа, когда Шугай почти украл свою любимую Цацу из Скорби, она вдруг умолкла.

– Не, ну нафиг, Ксюха, не буду я дальше про Шугая толкать. Невезучая, сука, история, а тебе на Вышке с утра фарт Скиперских уронить нужен.

– Рассказывай давай, – твёрдо велела Ксюша. Нели не больно-то и артачилась. Такое уж настроение навеяла на неё ночь поболтать о любви, и красивее любви, чем у Шугая с Огнёвкой, лычка просто не знала. Ксюша же в свой черёд любила истории и очень давно не слушала сказки.

Глава 13 Троянский конь

Утром сгустился туман – летние ночи нередко холодны, и когда на мутную хмарь забирается солнце, город кутается в белёсый, как целлофановый мешок, дым. Под этим дымом сглаживаются и развалины, и уродливые грибные наросты, и ржавые зубья решёток в глазницах и зевах домов.

И не ясно, будет ли город красив, когда мгла развеется? Или ещё страшней прежнего… Туман скрыл пронзившую его гниль, как тени глубоких подвалов скрывают чахнущего от махры человека, кто вот-вот умрёт, и даст всходы грибницы, и продолжится жизнь – более стойкая и выносливая, но холодная, и ядовитая; много худшая жизнь, чем разумная человеческая.

Стоило ли Ксюше близко сходиться с бандитами – с теми, кого она с самых первых выходов в город опасливо сторонилась и презирала? Лицом к лицу бандиты повели себя не такими уж конченными, например, Нели; но с другой стороны – оказались ещё более отвратительными, как Клок.

Дорога на Башню началась с тлеющего костерка в разрушенном доме и закованной в наручники пленницы, и продолжалась сегодня: в эту минуту где-то по тракту катится бензовоз, и на окраинах его дожидается Ксюша. И всё ради Башни? Скинуть Узника и взойти на вершину. И какой Ксюша встанет между зубьев короны? Такой же заросшей и грязной, и дикой, как и сам старик-город, с такой же окрысившейся душой и оскалом, как у росомахи, и оглядит своё новое царство с выси пятидесяти двух этажей, и...

И что?.. Ксюша хотя бы не заперлась в Башне, она видела Сашу и Нели, и Клока, она жила по-настоящему, жила в городе, вне безучастных стен и плексигласовых окон – она боролась, а не скрылась от страха!

Через косые ворота вросшей в землю одноэтажки проглядывалась застланная травой и туманом дорога с аэродрома. Ксюша сняла шлем и вслушалась собственными ушами, как с грибов на соседних руинах перекапливается роса. Через дорогу, подволакивая за собой голый хвост, плелась крупная чёрная крыса. У обочины она задрала остроносую голову и принюхалась к воздуху, и тут же стремглав юркнула через Мёртвую Речку в щель водостока. Мёртвая Речка – река не настоящая, а лишь склизкий ручей, который сливается из росы и дождя и омывает заросшие чадью развалины и гнилые кучи с ложной грибницей. Один глоток из Мёртвой Речки принесёт нестерпимую боль в животе, рези в кишках, тошноту и медленную смерть от поноса.

Ксюша глубоко вдохнула прелый, с запахом влажного камня, железа, грибов и чего-то гниющего воздух. Жизнь замерла на кончике её слуха… пусть жизнь эта странная, в отмирающем месте, но прямо сейчас Ксюша дышит прохладой и сыростью, слышит журчание капели и Мёртвой Речки, и только что видела убегающую в страхе, но живую крысу.

Жизнь – это миг ощущений. И сегодня у многих бандитов он настанет последний – у тех, кто не знает, что сегодня умрёт, кто безмятежно спит на Каланче, и о смерти даже не думает; а она, кто едет их убивать, уже слышит урчание большого мотора на туманной дороге.

Ксюша застегнула свой шлем и вышла через косые ворота на обочину тракта. За мутной плеврой тумана обрисовался массив бензовоза с выгнутыми рогами выхлопных труб. По бокам от него, как пристяжные вокруг крышака, юлили два багги с охраной. Грузовик тяжело подкатился к обочине, туго скрипнул и встал перед Ксюшей. На грязной цистерне подозрительно топорщились крышки незадраенных люков. Видимо, сколь бы усердно загонщики не отмывали цистерну, всё едкое топливо изнутри им смыть так и не удалось.

Внутри кабины светил оранжевой шубой за зарешеченными окнами Клок. Дверца бензовоза с щелчком открылась, крышак вынырнул на подножку и с прутом арматуры в одной руке поглядел сверху-вниз на Ксюшу.

– Ну чё, бикса, начься к братве в бочку. В нутрянке покатишь!

– Надыбал, ля, зачухонку до Каланчи меня в обжим с загонами прокатить. Щемись сам в кабине, место отыщешь. И люки на бочке задрай, не то Скиперские вас за версту спалят.

– Храпок не железный, задохнется загон!

Ксюша прикинула, что от мёртвых ломтей в цистерне ей и правда не много толку.

– Как причаливать будем – пусть задраивают. За пять минут не подохнут.

– Ништяк, – согласился Клок и спрыгнул с подножки кабины, пошёл к цистерне и громко ударил по ней махачом. Из люка высунулась взъерошенная голова одного из загонщиков. Рожа у него была красная, глаза сильно опухли, слезились – ехать внутри цистерны из-под ядовитого топлива явно было не сладко. Пока Клок растолковывал ему, что по чём, Ксюша залезла в кабину. На месте водителя держался за баранку один из пристяжных клока. Через пассажирское кресло она пробралась в спальник и задёрнула за собой штору – не самое надёжное укрытие, но едва ли на Каланче их станут обыскивать перед тем, как впустить бензовоз на Колоды.

Ксюша поджала колени к груди и притихла. Спиной она чувствовала, как вибрирует от мотора кабина, и вместо свежего воздуха дышала сквозь фильтры шлема химической вонью. Клок вернулся на место и смачно захлопнул дверь. По его слову пристяжной переключил передачу и бензовоз со скрипучим ворчанием тронулся по дороге.

– Атасников Скиперских надо регом снимать, а то братве на Колоде из бочки не выпулиться, – коротко бросил он в довесок к тому, что ещё вчера днём на Кольце обсудили.

– После Колоды – Шестёрки, если их с ходу возьмёшь, мизга и вдуплить не успеет, что на Каланче срез пошёл. На Валетах вся мясня и закрутится: нахрапы и пристяжные против нас рогами упрутся. Но их ломанём, а там до Тузов как по мазе затащим. За Посивст, главное, с Фанычем разъяснить.

– Не ломом он подпоясанный – запоёт, – пообещал Клок. Вырубилась Перуница – хорошо, что хоть не на Каланче, и хорошо, что бандиты ничего не знают об этом, иначе бы целой Ксюше не долго ходить.

От окраин до Центра тащились несчётно. Перед Ксюшей маячило небольшое обсохшее мелкой грязью оконце, так что едва ли в нём разглядишь, куда едешь. А может и вовсе не едешь к Скиперской Вышке, а на поклон к крышакам повезли, как и предостерегла Нели, и весь этот цирк с сидящими в цистерне загонщиками и базары про Каланчу – туфта конченная, какую Клок ей слепил для отвода глаз Ксюши!

Она поймала себя на мысли, что начинает размышлять, как бандиты. Нет, так не годится, блатная масть и судьба к ней не прилипнут! Нельзя превращаться в такое же одурелое, бесчестное и жестокое городское зверьё!

Перуница включилась, снова зажглись индикаторы, Ксюша немного выдохнула. Спальник передавал каждый ухаб, яму и поворот, пройденные бензовозом. Скрипнули тормоза, щёлкнула передача в кабине и грузовик дёрнулся, словно им управлял неумелый водитель. Позади на цистерне заскрипели люки. Толчок и короткая остановка – это сигнал для загонщиков, что они подъезжают к Скиперской Каланче.

– Запалят, сука, что сам приехал, – заёрзал Клок на сидении. Ему, как крышаку, не полагалось доставлять горючку для Скипера, он мог скинуть это на любого доверенного нахрапа, путь никто и не запрещал ему лично провожать груз.

– Чё, хочешь Посвистом кого вперёд себя подогреть? – поддела Ксюша.

– Щас! – клацнул зубами Клок.

– Ну так не ссы. Кто те за чё предъявит? Или сам Фаныч поручкаться к тебе на Колоды зашкварится?

– Не втирай мне, как масть держать, бикса! А щас ныкайся, ша… – шикнул Клок, и бензовоз затормозил. Ксюше некуда было спрятаться больше, чем она пряталась сейчас. На подножку кабины вспрыгнул кто-то чужой, должно быть атасник.

– Чё, топляк подогнали? – кинул он Клоку.

– Есть такая тема. Фаныч где?

– Так он со вчера закатался. Вы нарисовались в рань. А чё, сгонять до Тузов надо? Ща стрельну кого.

– Да не охота мне на его Тузы колываниться, пусть у Цацы своей на басах отхрапится. Наших баб и жратву нам гони. Горьючку тока сольём и на Колечко отчалим.

– Ништяк. Всё на мази уже, под парами! Залетай на Колоды! – атасник спрыгнул с подножки, двигатель заурчал, и Рогатый покатил дальше. Въезжали медленно, гул мотора отразился эхом от стен и от сводов, в оконцах спальника потемнело – значит въехали на Колоды, значит теперь в Каланче. Рогатый остановился. Сзади скрипнули тормоза двух конвойных машин.

В охране Рогатого всего десять загонщиков, но сколько в цистерне – Ксюша не знала. Весь их план с Клоком строился не на числе, а на внезапности. Сколько бы Кольцевых не влезло цистерну, сил биться со Скиперскими лоб в лоб у них всё равно не хватит.

Ксюша прислушивалась, как снаружи хлопают двери, скрипит железо – должно быть Скиперская мизга подтаскивала вёдра для топлива. Динамики шлема улавливали малейший шорох и самое тихое слово, но секунду нападения Ксюша всё равно чуть не пропустила.

Громыхнуло пустое ведро, кто-то выматерился, но крик тут же заткнули. Ксюша отдёрнула штору и сквозь пустую кабину выскочила наружу. Вокруг темнота. На подземном этаже ломти Клока перебили всех атасников и мизгу. У бензовоза валялось с десяток убитых: кому-то проломили махачом голову, кому-то перерезали горло, последнего лично додушивал Клок. Пальцы атасника рвали его рыжую шубу, но Клок вцепился ему в глотку как клещ и душил, пока атасник не сдох.

Из люков цистерны выбирались наружу очумевшие ломти. Бандиты отхаркивались и кашляли, некоторые блевали, и все ошалело, как и сама Ксюша, оглядывались по сторонам. Всего в подкреплении было человек двадцать – в основном пристяжные: самые сильные и верные загонщики Клока.

Если бы атасники подняли кипиш на Каланче, и на Колоды ворвался весь загон Скипера, то от Взлётных в пять минут никого не осталось – это было самое тонкое место во всём плане Ксюши и Клока. Но после короткой разборки на Колодах выжили только две Птахи из Скиперских. В усмерть напоенные перед отправкой на аэродром, они тупо пялились перед собой и ничего не понимали.

– Этим пасти заткнуть! – указал Клок махачом на Птах, и его пристяжные немедля скрутили баб и завязали им рты.

– Куда дальше? – поторапливала Ксюша. Крышак погнал загонщиков к лестнице с подземного этажа. Пристяжные с арбалетами и самопалами ломились впереди всех. Ксюша смешалась с ними. Сканер движения не помогал, всё перед шлемом прыгало в цветастых рамках, ведь отличать своих загонщиков от чужих Перуницу не программировали. Навстречу им попалась заспанная мизга. Опоздавший спускался с пустым ведром на Колоды, но тут же ему в грудь кто-то выстрелил. Стрела пронеслась так близко от Ксюши, что Перуница лишь чудом её не перехватила.

– Куда палишь! – в испуге рыкнула Ксюша. Удар грома под дремлющей Вышкой похоронил бы всю их неожиданность.

– Вы чё, партаки! Ножами работай! – осадил Клок загонщиков, пусть не понял, в каком миллиметре был он сам от провала.

Ломти покрались тише, перестали топать по бетонным ступеням как стадо, перекликивались только вполголоса. Клок раньше всех проскользнул на первый этаж, пристяжные и Ксюша за ним. Что его рыжая шуба, что её серебряный комбинезон отлично виднелись издали, но никого бодрствующего на первом этаже не было.

На разостланном тряпье, вповалку и по одному, или просто прижавшись возле стены спала Скиперская мизга. Все работяги, кто был нужен при разгрузке бензовоза, давно спустились на Колоды, остальные досыпали. Большой толпой мимо спящих прокрасться конечно же не удалось. Кого-то из мизи случайно толкнули, об кого-то ненароком запнулись. Но ни крика, ни кипиша не было. Мизга просыпалась и испуганно таращились на чужаков, да ещё с Серебряной до кучи, и то, что на Вышке начался срез – понимал всякий. Подыхать за крышака и его загон вчерашние кутыши не горели желанием, и чуть только Взлётные проскочили сквозь их этаж, мизга сама разбежалась.

Клок и его пристяжные без помех добрались до лестничного колодца и как можно быстрее побежали вверх по ступеням. Клок первый заглядывал на этажи и проверял, нет ли атасников Скипера или загонов. Но везде дрыхла мизга, или шлялась по одиночке, и вообще не вдупляла, что за народ ломится на Тузы; или всё понимала и сразу драла без оглядки, даже не подумав предупредить кого-нибудь из загонов.

Миновали десятый этаж – начало Валетов. Клок никуда не заглядывал больше, и прямым ходом пёр наверх, до Тузов. Пристяжные и Ксюша на одному духу взбегали за ним. Кое-кто из Кольцевых от спешки по лестницам еле отдыхивался, но Ксюша перебирала ногами как заведённая, и сам Клок рвался через ступеньку.

– Шухер! Шухер, братва! Бычары срез подняли! – резанул сонную тишину крик. Каланча тотчас забурчала и заворочалась, разглуздалась и затопала сотней ног. Но вот странно: Взлётных приняли за своих – обычных загонщиков, кто хочет уронить крышака. Никто не мог спросонья вообразить, что это чужие забрались на Каланчу и пытаются срезать Посвист.

Пристяжные, забыв об усталости, ломанулись наверх, ведь чем выше заскочишь, тем легче до Тузов и крышака пробиваться, покуда подъём не заторили.

На площадку и лестницы возле тридцатого этажа высыпало больше десятка матёрых загонщиков с самопалами и махачами. Но Кольцевые совершенно внезапно набежали на них. Никто даже не думал, что срез прорвался так высоко, и уж тем более никто не ждал столкнуться на своей Вышке с Динамо. Ксюша обогнала пристяжных, сканер осыпался красными рамками, и лестница полыхнула белым заревом и трескотнёй. Загонщиков Скипера: кого подпалило, кто-то упал между лестниц, как пламенный факел, кто-то успел заползти в коридор. Уцелевшие тыкались кто куда, будто мухи в стекло, теряли оружие и голосили. Но и пристяжным чуть не попало. Гром на лестнице оглушил и напугал их до усряжу. Когда они всё-таки поняли, какая сила за ними, то сходу ворвались на этаж.

– Куда пошмандовали, бычьё! На Тузы, крышака уроните, не блудовать по-фуцански! – заорал Клок и переливчато выматерился на своих. Пристяжные разом выскочили на лестницу и ещё три этажа пронеслись без препятствий. Раскатистый гром наверно совсем перепугал Скиперских. Вплоть до шестнадцатого захватчикам никто не мешал, но выше повалили навстречу серьёзно настроенные на разборки загоны. Маленький отряд Клока налетел на шальную пальбу из самопалов и арбалетов, но хуже всего, что и снизу их начали поджимать подкрепления Скипера, так что ни на Тузы не подняться, ни к бензовозу сбежать.

Арбалетные стрелы летели на головы пристяжных, звенели и клацали по бетонным ступенькам и о рёбра перилл. Несколько людей Клока насмерть прошило, остальные отстреливались, как могли. Наверху засели с полсотни загонщиков, и только узкие лестницы не давали им налететь всем числом, но и пробиться сквозь их оборону, как сквозь пробку в бутылке, не могло получиться.

– Вжарь по ним, Динка, давай! – подталкивали зажатые с двух сторон пристяжные. Но выдержит ли комбинезон град выстрелов из самопалов и ливень арбалетных стрел? Перуница работала плохо, заряд в поясной батарее кончался, на лестнице всё прибывало раненых и снизу вот-вот подожмёт Скипер. У кого-то из пристяжных торчит из тела стрела, кому-то пробили свинцовым шариком грудь, кого-то Чёртовыми Слезами облили, и он с воплями стягивает и срывает с себя дымящуюся одежду. Один Клок весело скалится.

– Ну чё, защемили нас, бикса! Чё те щас жопа шепчет?

– Банковать… – буркнула Ксюша и без предупреждения вырвалась под пули и стрелы. Перуница ни разу не подводила, сколько бы не толкали её наперёд! Вокруг затрещали мелкие молнии, мерцали короткие вспышки, и ни одна пуля, и ни одна стрела не ранила Ксюшу. Глаза не успевали следить за метками целей, так быстро Перуница фиксировала угрозы. Хлестанул гром! За ним новая и новая вспышка! Перуница ударила по загонщикам, да с такой силой, что расшвыряла их с лестницы вместе с завалами.

Сзади, сквозь сизую дымку и тлеющие тела, её нагнали Клок и его пристяжные. На нижних этажах загонов никто больше не слышал. Перепугались? Ясное дело, свет и гром разнеслись по всей Вышке, а где свет и гром, там и Серебряна! После разряда Каланча как будто затаила дыхание. Взлётные брали этаж за этажом. Каждый Скипер, кто встречался им до тридцать шестого, бежал и от среза, и от Серебряны, как от взорвавшейся ложной грибницы. Ксюшу так и подначивало бежать за ними, бежать впереди остальных, она одна сможет захватить Каланчу, если надо! Но индикатор батареи почти на нуле. Отвлечёшься, забудешься и никто тебе уже не поможет!

На тридцать шестом этаже – крепкая дверь, серьёзная и стальная, перекрывает вход дальше наверх, и, конечно, закрытая. Ксюша стопорнулась перед этой простой и примитивной преградой, как перед злейшим врагом: ещё и выкрашена, гадина, в серый цвет! Здесь ни молнии, ни напор не помогут. Зато пристяжные не растерялись. Закопчённые, перераненные, они лыбились и подшучивали над тем, что за дверью – Блудуар, Гарем, и, в общем, ни что иное, как женский этаж. По указке Клока они мигом достали бутылки с Чёртовыми Слезами и обильно полили замок и петли. Металл зашипел и запенился. Даже сквозь фильтры Ксюша почуяла едкую землистую вонь. Минута-две-три, и дверь сама вывалилась наружу. Вход на женский этаж был открыт, и ломти ринулись внутрь, как звери на Посвист.

Словно другой небоскрёб. Колонны и стены в Гареме размалёваны цветными мелками: птицы, цветы и детские рисунки зубастых и шипастых страшилищ накаляканы на дверях и в простенках. Яркие тряпки висят над дверными проёмами, смутно попахивает едой. Даже мебель и та стоит в комнатах – столы, шкафчики и застланные кровати; одних Птах нигде нет. Где же они? Кто их знает. Видно, Фаныч сильно любил и опекал свой Гарем, значит и укромное местечко на случай среза для Птах приберёг.

Чадь с ними. Когда Кольцевые захватят Тузы, прятаться Птахам будет негде и незачем.

– Ай, сладкой житухой запахло! – щербато осклабился Клок, и все пристяжные до самого конца коридоров озирались, и заглядывали в комнаты, выискивая глазами хоть одну Пташку. В конце этажа наверх уводила новая лестница, но и на следующем ярусе блудуара пустынно. Лишь какой-то пёстрый завал из мебели и матрасов перекрыл путь…

Дым и гром – из-за баррикады пальнули! Треск самопалов и свист арбалетных стрел окатили ломтей. Будь оружие Скиперских поточнее, всех бы пристяжных уложили на входе. Пара ярких разрядов мигнула и оборвалась. Ксюшу будто ткнули ломом под грудь. Она шмякнулась на пол, вблизи зазвенела не прошибшая комбинезон стрела. Мимо с надсадным криком наскочили на баррикаду бойцы Раскаянья. В них полетели бутылки с Чёртовыми Слезами, сухо защёлкало оружие из старовременья, но Кольцевые врезались в хлам, сцепились с такими же матёрыми пристяжными со Скиперской Каланчи, и не дали им перезарядиться.

Ксюша силилась вздохнуть. В диком замесе пристяжные кромсали друг друга гвоздатыми махачами, резали литниками, втыкали в бока и спины заточки и арматуру, ломали друг другу колени и руки, и люто душили за глотки. Ксюша бестолково сучила ногами по полу, пока наконец не отползла на коленях к ближайшей колонне.

Ноль! Страшный ноль на индикаторе! Среди месива, брани, побоища, она осталась совершенно без всякой защиты, будто голая в одном из своих кошмаров! Любой мог ей навредить! И конечно же навредит, как только узнает, что у неё больше нет Перуницы!

Ксюша высунулась из-за колонны. Скиперские коломесились с Кольцевыми вокруг здоровенного бугая, кто успел отмордасить четырёх Взлётных. Рыжим бесом Клок заскочил к нему на загривок и ткнул шилом в шею.