Текст книги "Берегиня (СИ)"

Автор книги: Руслан Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

– Я щас тебя на красный галстук возьму, сучка! – завизжал крышак. В груди обмерло, Ксюша спряталась за колонной, охватила колени и задрожала как на морозе.

– Я больше не буду! Простите! Я больше никогда-никогда не буду, только простите меня! – лепетала она и всхлипывала под шлемом. Гортанные вопли, мат, крики и выстрелы заглушило её бормотание – динамики отключились. Без звука и индикаторов треснутый шлем превратился в бесполезную скорлупу вокруг её головы.

Что с ней буд… что с ней будет, ког… когда бандиты узнают!

– Нормас всё, бикса? – прошил насквозь её голос Клока. Ксюша вскинула голову. С рыжей шубы густо капала кровь, губы Клока и щетинистый подбородок тоже залиты алым, словно он вгрызся в кого-то во время драки, на скуле припухший синяк, в кулаке задубелое шило, на морде остекленел жёлтый оскал. Это он, что, на неё скалится?.. Нет, он ведь не видит её лица. В зеркальном шлеме Клок видит только своё лицо и себе скалится, своему взбитому виду! Пока Клок не узнает – не узнает никто… Соберись, Ксюша! Вставай, хватит скулить! А иначе…

Ксюша с шарканьем комбинезона поднялась у колонны. «Иначе» толкало её наверх, как мячик со дна бассейна.

– По-победили? – не своим голосом просипела она.

– Всех, сука, под срез! Ты чё?

– В по-поряде я, дай отдышаться, – сжала Ксюша кулак на колонне и трудно сглотнула. – Сам-то чего?

– Хера ли мне? Клок фартовый! – раздёрнул Клочара руками, так что шуба на тощем животе распахнулась.

От баррикад после драки – прострелянные и разодранные матрасы, мелкие щепки, клочья ваты и трупы, вперемешку со сломанной мебелью и кровавым тряпьём. От двадцати Взлётных осталась всего-то дюжина пристяжных, зато путь на Тузы отвоёван. Как можно бояться, когда власть над Башней стала ближе на четверть? Как можно бояться, когда новый твёрдый шаг сделан! Сердце Ксюши застучало свободнее и теплее. Даже без Перуницы никто не устоит против неё. За баррикадой открылся пустой коридор, в конце него новая лестница. Взлётные спешили наверх не меньше, чем сама Ксюша.

На Тузах пусто. Всех, кого можно Фаныч давно отослал защищать себя вниз. Тузы богато обставлены для верхушки – конечно, для самого Фаныча и его пристяжных – в одной, особо роскошной квартире, среди перекрашенной мебели, старых мутных зеркал и грязных ковров, на широченной постели сидел в мягком халате толстый крышак Скипера. Почему он сам не сбежал, когда ни его Цаца, ни пристяжные на Тузах не остались? Наверно, просто поверить не мог, что Вышка взята кучкой залётных и никто им изнутри Скипера не помогал; а если Скиперские помогали, то и Вышка обложена, и бежать некуда, и даже своё ружьё возле кровати Фаныч не тронул, как только к нему вошли.

– Ну чё, братан, подрезали мы тебя чутка… – рукавом шубы вытер Клок забрызганное кровью лицо.

– Сучий ты фраер, Клочара. Против Права попёр. Всё, кранты тебе: маж лоб зелёнкой. Сходняк тя подпишет. Ты ж не на меня, ты на весь Центр залупился, ты войну начал, падла, – сипло ответил крышак.

– На сходняк стрелки кинул, ага, жироёпище? Не, Фаныч, знал бы ты, чё да как в Центре разрулят, сам бы припух, как щас офаршмачился! А теперь всё: моя Каланча, моя маза, мой Скипер!

Фаныч дёрнул цапку к ружью, Клок метнулся быстрее и перехватил дробовик. Бурое от чужой спёкшейся крови лицо уставилось в Фаныча. Тот ненавидяще сверлил Клока глазами и шумно сипел.

– Ты чё шустришь, курглый? Списаться решил? Не, мы с тобой ещё потолкуем! Ты тока глянь-глянь, зацени, кто при нас!.. Ксюха! – Клок окликнул её по имени, и Ксюша такого не ожидала, пусть бандиты давным-давно знали, как зовут её по-настоящему. Она вышла из-за спин пристяжных. По жирной щеке Фаныча пробежала нервная судорога.

– Ну чё, допёрло? – победоносно рисовался перед ним Клок. – Колись лучше сразу, где Посвист, терпила?

Фаныч тяжело засопел, почесал кудластую грудь под линялым халатом и молчал будто каменный стопельник.

*************

– А-а, зачуханы! Амбец вам, гниды отмороженные! Братва вас порешает, не обсидитесь на Каланче; хер вам, а не Скипер, а-а!

Фаныч орал, поносил своих палачей матюками, но держал стояк крепко и не кололся. Пузатого крышака подвесили за руки на верёвке, на балке посреди его же Тузов, и взялись пытать. Клок поручил это дело двум пристяжным, кому, видно, не впервой доверял развязывать важные языки, но и сам далеко не стал уходить. И Ксюша стояла бок о бок с Клоком и смотрела, как добывается Посвист.

Обезглавленная Каланча Скипера быстро сложила оружие. Многие местные тут же перешли на сторону Клока, а разбежавшиеся мизга и загоны понемногу вернулись. Как только они слышали о Серебряне и видели на Каланче обгорелые трупы, то понимали, что жахнул не простой срез, дела настали серьёзные, и сила теперь может быть не за Центром. Со Взлётки прибыло подкрепление, но пока что Каланчу в большинстве стерегли те же самые люди, которые сражались против Раскаянья. Всё устроилось настолько тонко и ненадёжно, что могло рухнуть в любую секунду, если Клок и его пристяжные не найдут Посвист.

Знал это Клок, знала и Ксюша, но, что хуже всего, знал это и Фаныч, и он не кололся, не сдавал им свой Посвист, и держал стояк до подхода Центральных; а его что есть силы мутузили, обдирали, пыряли и резали.

Начали с зубов и ногтей, с пальцев рук, потом перешли к ногам. На первых парах для пыток сгодились обычные пассатижи. Но когда пальцы рук и ног были сломаны, пристяжные взялись рвать Фанычу ноздри и выдирать зубы. Жирное тело излупили арматурой до черноты, выбили колени, подрезали сухожилия, и продолжали дубасить, как крысиную тушу на крючьях. Не трогали только голову, чтобы Фаныч случайно не сдох и не отключился.

Ксюша знала, что точно также могут поступить с ней, как только выяснится, что она больше не жарит молниями. Её точно также подвесят, и она… она ещё ни разу не видела столько боли, не могла и представить себе, как сильно можно измываться над человеком, а тот ещё будет жить, и орать, и материть своих палачей. Ксюша с трудом примеряла чужую боль на себя и кишки у неё скручивались от холода. Нет, она бы сломалась после первого же выдернутого из сустава пальца, после первого же выдранного из десны зуба. Она бы созналась во всём, и согласилась со всем, и сделала всё, чего бы бандиты от неё не захотели.

Прошёл час. Ксюша прислушивалась, громче ли кричит Фаныч, или слабеет, сдаётся и затихает? Время нещадно их поджимало, боль и страдания крышака всё сильней затирались угрозой облавы из Центра. Сердце Ксюши колотилось за каждую упущенную в напрасном ожидании минуту. Центральные прямо сейчас могли собирать толпы загонщиков для атаки на Вышку, а у Раскаянья с Клоком нет даже Посвиста, чтобы удержать примкнувших к ним Скиперских!

Почему он молчит? Ему же отчаянно больно! Но он крепится и назло тянет. Нельзя ждать: надо выколоть ему глаз или отсечь ухо – от такой сильной боли он сразу сознается!

Пристяжные сами, как назло, не спешили, и ворочались возле жертвы, иногда подшучивали на счёт дела, словно Фаныч мог повеселиться заодно с ними. Из стеклянных бутылок они принялись медленно поливать ему брюхо кислотой. Поднялся едкий дым, кожа вспучилась и облезла с живота крупными струпьями. Фаныч орал, хуже резанного. Пристяжные полили ещё, и опять вырвали крик, но теперь тише, перемеженный с тихим поскуливаньем.

Ксюша затаила дыхание, но не от едкой вони, она ждала, что Фаныч сознается! Тот с трудом поднял голову, что-то прошлёпал распухшими губами насчёт ласкунов, и брюхо ему снова облили.

Опять ждать? Неужто пытка – это только терпение; терпение жертвы и терпение палача – одним словом: выматывающая рутина. Жертва следит, насколько ей больно и сколько ещё боли она сможет вынести, а палачи переходят от приёма к приёму, и стараются повышать напряжение боли, и лишь немного досадуют, что не вышло по-старому, и тут же бодрятся, что можно провернуть с жертвой новый приём.

В Ксюше вдруг пропал интерес к долгой пытке. Она раздумалась, словно посреди слишком затянутого учебного фильма: «Оказывается, человек – крепкий. Кричи, не кричи, а сознаваться в самом начале – это даже как-то неправильно». Ксюша тоже пережила одну страшную пытку – змеёй-Пераскей. После укуса она не могла встать и пойти в город, и опоздала на важнейшее дело всей жизни. Вот тогда ей было по-настоящему мучительно больно – больно и в теле, от макушки до пяток, и больно в душе! Что ей выдранные пальцы и зубы? Она бы стерпела все эти пытки охотнее, чем опять пережить то страшное опоздание. Она вдруг поняла, как Фаныч крепился, и так же смогла бы терпеть.

Под Фанычем скопилась вонючая лужа, его сломанные ноги болтались, как перебитые ветки, и жирное тело подрагивало. Пристяжные запарились и, наконец, по кивку Клока, отбрели от подвешенного на балке. Сам Клок подвалил к крышаку.

– Чё ты зашился, сука? Так и так амба тебе, давай раскрывайся, чё мурлыжить? Колись, где Посвист сначил, и отдохнёшь с лунным загаром!

– Клочара… – просипел Фаныч и уронил с губ тягучую нитку кровавой слюны. – Это тебе амба… тебя за беспредел самого… кончат… понял?.. Центральные – не фуцаны терпеть… ты ж не на меня лапу задрал, ты ж весь Центр на рамсы кинул… крысий хер тебе, а не Свист, понял? Скипер с Серого Каланчу крышевал. Хоть мочи, хоть мурлыжь, но ни чё, тебе, падле, не обломится…

– Вот ты душный какой… – беззлобно улыбнулся Клок. – На понтах весь, за Центр мне поясняешь, а как крышак крышаку подсвистеть мне малоха не хочешь. Ну не чё… – шмыгнул носом он. – Щас ты у меня как мизгарь на киче запоёшь.

Клок вынул из-под шубы нож и весело оглянулся на Ксюшу.

– Ксюха, а ты немого за яйца разок хоть мацала?

Клок подсунул обе руки под отвисшее пузо Фаныча и резко задвигал ножом. Крышак Скипера заверещал, как насаженная на гвоздь крыса. Ноги Фаныча судорожно задрыгались, на пол под ним хлынула густая алая струя.

– Му-у-у! Му-у-у!.. Где посвист, молчало дырявое! – орал ему в лицо Клок. – Я те щас колокала твои в пасть затолкаю!

Фаныч с мучением закусил толстые губы, зажмурился, но и это стерпел, не ответил.

Если бы Ксюша попала в плен, с ней бы сразу обошлись так, как в последнюю очередь поступили с Фанычем. Его не просто пытали, его обесчестили и хотели стереть, как разумного человека. Боль – ничто. При пытках ломаются не от боли, ломаются изнутри, когда насмерть теряют себя. Только тот, кто держится за свою личность, за то, кем ты был до истязаний, может терпеть и молчать. Теперь же от Фаныча не осталось ни крышаковой гордости, ни мужского достоинства.

Но, если его сломали как человека, почему он до сих пор молчит? Если не за себя, то за кого держится? Кто мог быть бандиту дороже, чем он сам, чем его Посвист?.. Ксюша молчала бы так только за Сашеньку. Что бы с самой Ксюшей не делали, как бы не унижали, она бы никогда не предала Сашу и терпела за неё до смерти!.. Пока есть за кого терпеть, никто ни в чём не сознается.

Клок вытер кровавый нож о брюхо Фаныча и отошёл к Ксюше.

– Не колется гнида, хоть евнуха из него лепи. Братва весь этаж обшманала, только нет Свиста, и амба, и этот терпила закупорился.

– Он не просто молчит, за кого-то стояк держит, – выдала Ксюша всё то, что надумала во время пыток. – Сам не расколется за свой Посвист, так кто за него сказать сможет?

Но уж очень она завернула, так что Клок надолго завис.

– Цацу его тряхнуть надо, – подсказала Ксюша, и Клок враз просиял. О бабах-то он и не подумал! Птахи нашлись, но не на блудуаре, а на другом этаже Каланчи. Сбежать им в город всё равно было некуда. Пташек вернули в Гарем, но ни одну пока пальцем не тронули: не до баб Кольцевым сейчас, зато хоть братва на позитиве.

Клок свистнул своих палачей.

– Ну-ка, в Курятник регом метнулись, и прикупите у Птах, кто крышакова баруха! Цацу Скиперскую ко мне на Тузы!

Пристяжные охотно погнали выполнять сладкий приказ.

– А ни чё, у тебя в башке масло есть, – похвалил Ксюшу Клок. – Бабу легче колоть, баба не терпит. Тока бы про Посвист нам спела, тогда…

– Ты не расходись, музыкантик, – притормозила мечты Клока Ксюша, глядя на Фаныча – синего с чёрным и ободранного, как стопельный гриб перед варкой.

Минут десять спустя привели Цацу – длинная девка один в один выглядела как лошадь на Посвисте Виры. Такая же светлая башка с гладкой гривой, такая же вытянутая, как у лошади, морда. Стоило Цаце увидеть своего кума, как белобрысая рожа у неё посерела до пепельного. Цаца задрожала, как воронье перо на ветру, крупной челюстью выбила дробь, глаза в испуге задёргались.

Клок развалисто подвалил к ней, подпирая руками бока под шубой. Рядом с Лошадью он выглядел как лохматый шмель.

– Ну чё, сладкая, есть до тебя интерес. Куда кум твой Посвист заныкал?

Цаца замотала башкой, боясь лишний раз поглядеть на ободранного до мяса Фаныча.

– Да ты не щемись, лапуля, – успокаивающе погладил её по спине и подтолкнул ближе к балке Клок. – Ты скажи тока за Посвист, и в Курятничек упорхнёшь, как и чилила. Тут все конкретные пацанчики: мы цыпак любим, и бандерш за зря не прессуем.

– Не знаю я, – прогудела Цаца почти мужским баритоном, а сама всеми глазами выискивала в расквашенном сизом лице крышака хотя бы подсказку, что же ей делать.

– Ай, мусоришь не по теме, лепишь нам в тёмную, – кисло поморщился Клок и вытащил нож. – Ну, братва, под ручки её, ща я ей таблетку подправлю.

– Ты лучше крышака подрежь, пусть полюбуется! – осадила Ксюша. Не очень-то ей нравилось, что при ней начнут пытать женщину.

– Да ей до кума своего – по фигишу. Она кобла, походу; ей Пташки амбразуру шлифуют, – заржал пристяжной, кто спускался за Цацей на блудуар, и теперь держал её за руки перед Клоком.

– Опа! Раз такие резоны пошли, тащи-ка сюда её коблуху! – непонятно чему обрадовался Клок.

И снова в Курятник побежал человек из крышаковой свиты. Пока он мотался туда-сюда, Клок опять взялся за Фаныча, но Лошадь на муки крышака не велась и никак не желала колоться, лишь раскачивалась, как заснеженная сосна под вьюгой, низким голосом хныкала, и корчила пегое веснушчатое лицо.

Ксюша видела не людей – диких городских крыс, кто словно в едином тугом клубке, в самом глубоком и тёмном подвале копошится, визжит и кусается, топчет друг друга, и душит своих же сородичей, и весь этот хвостатый фарш не останавливался ни на минуту, словно кто-то крутит за ручку и проворачивает в одной большой мясорубке и бандитов, и птах, и кутышей… и её.

На Тузы приволокли упиравшуюся темноволосую девку. Небольшого росточка, худая, лохматая, она поливала всех притеснителей таким забористым матом, какому и загонщики бы позавидовали. Она упиралась голыми пятками в пол, мешала мускулистому пристяжному волочить себя на этаж, где кричали от боли, и воняло свежепролитой кровью. Лишь завидев её, Цаца взревела трубой.

– Не трожь, сука! Скажу! Скажу!.. Проглотил Фаныч Посвист! В брюхе Свисток у него! Грабли свои от неё убери, а-а!

– Ах ты моя подогревочка! – счастливо оскалился Клок. Фаныч на балке невнятно замямлил и всхлипнул. Клок метнулся к нему, задрал голову крышака за потные волосы.

– Ты чё, гниль, правда хотел сандальнуть? Типа, откинулся, и всё, и ага?

Он тычком вогнал ему нож в живот и рассёк брюхо Скипера от бока до бока. Вместе с потрохами на пол хлынули кровь и желчь. Клок скорее присел к склизкой куче, взялся копаться в ней и тормошить, что попало. Фаныч уронил отяжелевшую голову на грудь и тупо уставился на него.

– Эк, сколько ливера набарбосил, – приборматывал Взлётный, ковыряясь ножом и прощупывая руками кишки. В наглухо закрытом шлеме Ксюшу вдруг замутило. Она зашаталась и оглянулась на Птах, те обнимали друг друга и больше ни на кого не смотрели. Пристяжные в примитивном азарте таращились на своего крышака.

– Цени, Ксюха! – вскинул Клок руку с блестящей вещицей в изгвазданных пальцах. – Надыбал! Надыбал! – Ксюша увидела маленький Посвсит с головой кабана на конце. Скипер охотился на кабанов на окраинах леса, где и призывал этих крупных зверей; жила банда сыто.

Ксюша не вытерпела, развернулась и зашаталась подальше с Тузов.

– Ксюха, ты куда покандёхала? – засмеялся ей в спину Клок. Ксюша лишь прибавила шаг. Коридоры, опалённые лестницы и ступени штормило у неё перед глазами. Ксюша вцепилась в застёжки шлема, но не успела содрать его, и её вырвало остатками ужина прямо внутрь. Задыхаясь, она бежала прочь с Каланчи, скорее на улицу, только бы не видеть Птах, не видеть загонщиков, выпотрошенного Фаныча и Клока рядом с ним со свистком.

При встрече с ней загонщики расходились. Взлётных с аэродрома на этажах наконец стало больше, чем Скиперских. Весть, что Клок нашёл посвист, разлетелась быстрее, чем Ксюша успела спуститься к Вальтам. За спиной у неё маячили подосланные Клоком пристяжные. На Шестёрках готовились к обороне: баррикадировали коридоры и лестницы, со звоном выстраивали под руку бутылки с Чёртовыми Слезами и раскладывали пучки арбалетных стрел, нахрапы с матом шпыняли мизгу. Не успела Ксюша дойти до Колод, как затрещала стрельба – Скиперские загонщики и новые хозяева Вышки с аэродрома отбивали первый натиск Центральных.

*************

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему…»

– Ё-ма-на-а… – прогундосила лычка с толстой книгой в руках. Она уселась в глубокое кресло в библиотеке и близоруко щурилась на распахнутые страницы. Читалось ей не особливо резко, кое-как, по слогам; короче, на каждый абзац она тратила дуром времени. Но старые Птахи на Каланче как-то трындели: «Кто книжки читает, тот до хера знает», и Нели впихивала в себя букву за буквой, слово за словом, строку за строкой из выуженного из Шугайского шкафа томика.

Книга про «Аньку Коренную» – приглянулась ей тем, что буквы на обложке продавлены крупные, а название конкретное. Но внутри, что ни слово, то канитель! Короче, один фраер ссучился и наставил рогов своей Цаце, да так, что с неё аж перхоть слезла, а тут ещё в рамсы Семья подключается – значит баба не зачухонка подвалохшная, а ваще в авторитете. Чуется, будет замес; и слабал книжищу не мизгарик какой, а блатной бугор: погоняло – Толстый.

Лычка как провернулась с делами: шконку заправила, жратву забодяжила, там, где пыль убралась – так до вечера с книжкой и чилила. Даже за Ксюху каждую минуту не барагозилась: как она там на Каланче? Если б катали щас на четыре звёздочки, Нели на Ксюшу и крысиный хвост не поставила; и всё же нет-нет, да и загрузится за неё, по душе слизь гуляет, будто варёный гриб тискаешь, а он, сука, на завтра не делится. Всё ведь вместе прикинули, все вопросы обкашляли, но тема такая выходит, что, если Ксюху завалят – это лычкин косяк.

Нели почесала под ошейником горло. На Центр-то она стуканула, и, если Ксюху перед тем, как урыть, прессовать будут, и та запоёт, то и за лычкой на хату заявятся. Тогда и её и по частям крысам кинут… а всё ж, не могла она не вписаться, хотелось и Версту, и Цацу его зачушканить, и в Карге раскрутиться в обратку. Резон у них с Ксюхой был, а резон – крепче цепи.

Солнышко закаталося, а Ксюхи – ни на полхвоста. Всё, поминай Пташку, как звали. Покачивая макитрой, Нели попёрлась на кухню, раз в третий подогревать харчи. Чё ей-то сильно грузиться? Сёдне она Ксюхе нужна, а завтра её Динка замочит – ружьём-то нет-нет, да и светанёт перед харей. Но не на одном ружьё авторитет стоит. Пахан и тот не по ружью, а по делам и по масти у нахрапов в авторитете. Как накосячишь, тогда и масти кранты, и пофиг сколько под тобой пристяжных ходит.

Нели хмуро ворочала ложкой суп-пюре из концентрата, в глубокую миску накрошила любимый Ксюхин фруктовый салат, и маялась про себя всякими нудными мыслями. Жратва густо забулькала и закипела. Нели затушила горелку, накрыла кастрюльку крышкой и подвязала для тепла полотенцем, взяла из кухни миску с салатом и вернулась к столу в проходной комнате. Хорошо бы щас переодеться, но платья толком не налезали через ошейник и цепь, а рвать их лычка жалилась. Что можно было продеть через ноги, широкое или с вырезом, то она и носила.

Нели снова было взялась за книгу, но только уселась в кресло в библиотеке, как в прихожей зашаркали, щёлкнула тайная дверь.

Лычка подскочила на месте, откинула книгу и замерла. Она испуганно шухарила постукивания и шарканья в прихожей, и по одним звукам могла пропалить, кто пришёл: свои, или залётные? Спустя полминуты в комнату ввалилась Динка – целая, и невредимая, но серая от усталости, и полморды грязью обсохло.

– Ну чё, как там, Ксюха, нормас?.. – нетерпеливо спросила Нели. Ксюха зыркнула на неё ядовитыми зенками и мрачно проплелась в ванную. Там же зашуршал комбинезон, заплескалась вода. Нели выматерилась про себя, что торчит как хер без Гарема, подсуетилась и притащила с кухни кастрюльку. Пока Ксюха мылась, она разлила по тарелкам харчи, придвинула к её месту миску с салатом, и уселась на стул поровнее, будто ждала её тут с утра, не отрываясь. Ксюха долго не выходила из ванной.

– Ксюха, чё там за Скиперских? На мази всё?

Ксюха молчала, словно лычки и не было. Правильно, звалиться бы надо, пусть поплещется – Нели нарочно всю воду не выбулькала! – на Каланче-то, наверн, хреново пришлось. Лычка ждала, пока Ксюша наконец выйдет из ванной. Та появилась с мокрым полотенцем на шее – бледная, без комбинезона, и уже в домашних штанах и футболке. Она подошла к своему стулу и тяжело села за стол. На жратву она глянула так, будто в тарелках насрано.

Нели заёрзала, как на стрёме.

– Да чё там, ё-ма-на, счухарилось-то, Ксюх? Кольцевых на Вышке за очко дёрнули?

– Ты по-человечески говори… – продавила Ксюха сквозь зубы. Лычка зависла.

– А я чё? Я те реально за Каланчу тему двигаю…

– По-человечески говори… – ещё натянутее процедила Ксюха и придвинула к себе кружку.

– Да я ж… конкретно говорю, чё там: зарамсили Скипера, или облом? Чё там Клок?

Ксюха врезала ей кружкой в башку, так что у лычки из глаз искры посыпались.

– Ты по-человечески говори, тварюга! Вы язык человеческий понимаете?! Вы по-человечески говорить можете?! По-человечески говори, поняла!

Нели от резкой боли притухла, зажала висок рукой. В башке сильно торкало.

– Поняла, Ксюха.

– Что ты поняла? – осела на место Динамо.

– Я больше не буду, – пробурчала Нели.

– Чего не будешь?

– Говорить … – запнулась лычка, не зная, в какой ход ей метнуться.

– Не говори так, – задрожал голос у Ксюхи, и Нели в конец нить потеряла. Она покосилась на Динку, у той губы тряслись, и глаза на мокром месте блестели, словно у пьяной.

– Не говори так, Неличка, – заскулила она. – Не говори, ты ведь такой же человек! Ты ведь тоже можешь жить по-людски! А не как крысы!..

– Чё я тогда на цепи? – сорвалось с языка Нели.

Глаза у Ксюхи остекленели, она вдруг сползла к ней со стула, схватила за плечи и начала целовать в шею и щёки.

– Прости меня, Нели, мне иначе никак!.. Ты хорошая, ты даже лучше меня! Я бы за тебя сама цепь надела – правда-правда, Неличка! Почему? Да потому что я всё время хочу вам сделать хорошее, а получается… вам от моего добра плохо! Почему вы такие, почему я такая! Почему всё такое!.. Я плохая, Неличка, да? – Ксюша шарила заплаканными глазами по её лицу. Нели совсем прифигела. Она ей тока что кружкой в макитру заехала, так чё ей сказать-то! Динка вообще поехавшая, или... С шизойдами надо бы по-тихому.

Ксюха целовала ей кислотный ожог и невидящий глаз, и в конце концов впилась в губы. Тут лычку как чадью шпарануло. Нели очухалась, и сама запустила руку ей под футболку и взялась тискать грудь. Ксюха слюнявилась дальше и не брыкалась, и Нели сползла со стула, уложила её на пол рядом с собой, смазала пальцы себе об язык, сунула руку под резинку её штанов и заелозила ей по лоханке.

– Щас, Курочка моя, мы тебе подсластим… вот так, пальчиками! – горячо бормотала Нели в зарумянившееся лицо Ксюши. Всего минуточку пощекотались, и Ксюха вцепилась ей в руку, крупно задрыгала задницей. Лычка завращала пальцами ещё чаще и прижимала к себе ласкунью, пока её последние сладкие судороги не затихли.

– Ну чё, шустро ты отстрелялась, – улыбнулась Нели в её умасленные глаза, и крепко поцеловала товарку в засос.

В эту ночь на одной койке с Ксюхой лычка припомнила, как ещё Солохой на Тузах Пташек обласкивала. У всякой Цацы любимая Пташечка есть, кто поближе других, да и новеньких Квочек на блудуаре надо обламывать; нравиться им или не нравится: вспорхнула на Каланчу – большухе рубец шлифуешь. А у Ксюхи душа сама лежала до бабьих ласок, только чтоб нежно, чтоб бережно, и по любви. А у кого из баб душа к любви не лежит? И где ты на Вышке любовь-то надыбаешь?.. Не у бухого загона же, кто на блудуар вдуть заскочил и смотаться. Только от своих, из Гарема, ты любовь и увидишь.

У Ксюхи ни одного пацана не было – зря про неё Скиперские гнилые темы толкали. Не умела она ни черта, как малолетка зелёная жалась и тыкалась. И на широкой кровати под большим зеркалом Нели вошла в фавор, пусть показала Ксюхе только малость своих коронок. И Ксюха под её руками и языком, как масло растаяла и потекла, и вилась, и ластилась к ней, словно змейка.

Крышак, разозлённый и пьяный, грымзит всю Каланчу, пока пристяжные с нахрапами Цацу не кликнут.

Вот и Нели за одну ночь на хате Шугайской раскрутилась до Цацы – взяла привычную масть, получается. Теперь-то она сечёт, как жить рядом с Ксюхой, теперь-то её из ружья за так не завалят, теперь-то она где надо подстроится, и подмахнёт, и чего надо попросит, и на что надо укажет… теперь-то ошейник с неё слетит – только звякнет!

Может чего и побольше выгорит, ведь она, как не крути, теперь Цаца…