Текст книги "Берегиня (СИ)"

Автор книги: Руслан Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Глава 14 Инкубатор

– На кой ляд ты меня к этому бабью потащил? Мало нам обрыги-жреца бестолкового в Святилище Святовитовом – год пьёт, день коня из стойла выводит – так ещё к гадалкам попёрлись! Это по прихоти волховской я Дружину должен в стенах запереть. Поглядите-ка, дурная кляча через три копья дважды левой ногой ступила! Да на нас Магометане прут с юга, остроги дозорные взяли, Дружинников перерезали; степнякам в ответ надо табуны перебить и их стоянки пожечь! Ан нет, мы в Китеже чешуёй порастаем – ярый конь левым копытом нам беду напророчил в походе!

– Вот потому и пошли к чаровницам. Если они в своей озёрной воде беду не увидят, тогда и Ван позволит собраться в поход, – успокаивал Лют разозлённого Берислава. Двое бывалых Дружинников крупно шагали по мощёной камнем Китежской набережной. Берислав пёр как танк и пыхал злостью, темнобородый Лют поспевал возле него. Мимо них тянулась по берегу кованная серебряная оградка, перед ними над серебряными воротами и густым садом Озёрного Капища высились чешуйчатые маковки храмов и островерхие крыши деревянных домов с рыбицами на коньках.

Над Китежем затих ранний вечер. Медовый свет заката разлился над теремами. Гладь волшебного озера превратилась в золотистую ртуть.

– Прежде таких порядков не было, – гудел Берислав. – Священный конь и знамя Святовитово – Дружиной чтимы. А пророчицы твои Озёрные только бабам указывают в какой год рожать, да к мужикам с советами лезут, где на озере сети ставить! Я самим Ваном избранный воевода, десять раз всякую нечисть по Земле Родной бил, и сейчас слушать буду, что мне курицы в белых платках накудахчут? Позор мне на всю Дружину!

– Сидеть в Китеже, когда Магометане с юга попёрли – вот где позор. Сначала остроги жгут, потом деревни наши жечь будут. Нет, слушай, мы не к простой чаровнице идём. Знаешь, как про неё говорят? Она в своей чаре судьбы людские видит, и хоть раз бы ошиблась! Прибогиня Китежская – не иначе; и, пожалуй, что Прибогиня – получше Святовитого-то коня будет, а?

– Вот уж успокоил: баба лучше коня! – досадовал Берислав на ходу. – Сейчас бы у новой Вановой полюбовницы спрашивать когда воевать! Да если она мне в тазике своём чего не того нагадает, так я ей эту чару на башку нахлобучу, возьму Дружину и в степь уйду, и прав буду, и весь Китеж поддержит!

– Воевать ты горазд, а чья рука в Китеже чью руку моет – не ведаешь, – невесело закивал Лют. – Ван непокорных не любит, и не сносить тебе головы, коли уйдёшь с Дружиной один, самовольно в поход, да ещё чаровницу обидишь. Лучше знай, что сегодня для Вана Берегинино слово – высший совет. Он в своей чаровнице души не чает и сильно её добивается: и украшения, и Небесное Серебро со всех концов Пустошей шлёт, и что только красивого сыщется – всё в Святилище свозят. Если хорошо себя вести будешь, может она чего доброго тебе в своей чашке намутит, и завтра же в южные степи поскачешь Магометанские бороды брить. Такие нынче порядки.

– Пусть так, – мрачно сказал Берислав. – Коли перед чьей-то бабой ради доброго дела надо унизиться, так я стерплю. Как мне сейчас, а как людям на юге? Время дороже одной гордости витязя, пусть изагляется, хоть вашей дворцовой возни я большой не любитель: ни предавать не люблю, ни подхалимничать, ни выгадывать. Моя слава – в чистом поле и в битве.

– Ох и простецкая ты душа, Домовой, – едко оскалился Лют. – Сразу видать: без году неделя как из Голбешников вылупился. Ничего, скоро по Китежски жить научишься.

– Жить по Китежски – это как? – прищурился на него Берислав.

– А так, что не битвы из нас витязей делают, а то, как после битв славу делят.

Они дошли до выкованных из Небесного Серебра ворот. Ещё недавно Макошино Святилище огораживалось, как и все дома в Китеже, простым тесовым забором, но как только здесь поселилась возлюбленная Городничего, так всё Святилище осеребрилось. И ворота – не ворота, а узорчатая картина из витых стебельков, понизу кучерявится волна, на створах зерцала; на одной стороне плещется рыбица, на другой вьётся змея, над воротами арка с символами Макоши и рунами.

Из вечерней глубины Святилища к воротам торопилась привратница в белых одеждах с укрытыми платком волосами. Берислав лишь завидел её, так скривился: Экая «раскрасавица» – на харе хоть топоры точи... Раскосые глаза на грубом лице, как две острые щёлки, и на кого не посмотрят, точь-в-точь как у кикиморы гонят прочь незваных гостей.

– Эта-то любимая Ванова чаровница? – вполголоса подшутил Берислав.

– Да не зубоскаль ты, – пришикнул Лют. Привратница открыла ворота и низко поклонилась сановитым гостям. Воеводы в тяжёлых чешуйчатых панцирях с подбивкой из волчьего и медвежьего меха вошли на дорожку в Святилище.

Мужчин тут не привечали, почти со всей работой жрицы и чаровницы управлялись своими силами, но, если случалось им что-нибудь починить или построить, то нанимали артельных работников, кто под строгим надзором не отходили от дела. В храме жили около двухсот жриц и чаровниц со всего Поднебесья, и все, вплоть до Великой Жрицы, служили Макоши – Богине земли и воды, плодородия, женского счастья и Пряхе Судеб; но служили ей не до старости, а лишь до тридцати Зим. После этого срока выходили замуж, и всё за богатых купцов или доблестных воинов, или за знатных думцев-советников.

Привратница повела воевод по проездному двору. Берислав озирался на трёхэтажные бревенчатые терема, расписанные крылечки с витыми столбами и козырьками с подзорами. Куда ни глянь – кругом труд лучших мастеров Китежа: и основательный для Долгой Зимы, и про красоту не забыто. Даже в морозную пору на стенах и окнах деревянных палат Святилища заиграет летнее солнце и никогда не увянут цветы.

– Кругом красота на загляденье, а встречает уродина, – шепнул Берислав Люту.

– Довыделывались своей красотой. Холуи Вановы больно часто сюда захаживать начали. Городничий ведь какой порядок завёл, как затеет пирушку в кремле для своих собутыльников, из святилища одну-двух девок ворует, напоить их и пощупать за всякое. Прямо от ворот умыкали, или из сада, вон, возле озера. Скольких жриц разневестил – не счесть, а они потом, дуры, в озеро. От горьких слёз, говорят, да от причитаний утопленниц Берегиня на берег выбежала. Вот тогда совсем другие дела настали. Раньше, как сюда не зайдёшь – место святое, теперь совсем крепость. Сам Ван вокруг оградки припрыгивает, как кобель возле суки; и сам же эту оградку построил, и сам же за ней не в чести – вот ведь до чего любовь старика довела, совсем крышей поехал, и весь Китеж на бестолоч смотрит.

– Чего? Да чтоб Ван полюбил – не бреши!.. Он одного себя любит, – припомнил Берислав скупого и подозрительного Городничего. – Блудивец он, пьянь, но в Китеже крепко сидит. У него норов есть не позориться. С чего-это он вдруг в бабий хвост превратился?

– Вот встретишься с той, хвостатой, мне потом и расскажешь, чего в ней такого, – подмигнул Лют. Вдоль плитчатой садовой дорожки стояли столбы, украшенные ромбами. В загадочных тенистых беседках среди боярышника и рябин тихо переговаривались одетые в белое жрицы. Теперь они не страшились выйти в сад поздно вечером, ведь они под защитой самой внучки Богов – непримиримой хранительницы Родной Веры.

В конце садовой дорожки привратница остановилась и сказала, что на само озёрное капище только один гость может войти. Берислав недовольно запыхтел, но Лют лёгким жестом указал:

– Иди, друже, а я тут обожду. Может, ещё одну жену, пока гадаешь, себе высмотрю, а?

Он лукаво улыбнулся и вскинул бровью на некрасивую жрицу. Та отвернулась и прикрыла щёку платком. Этой-то кляче, конечно, воеводиновы шутки понравились.

Берислав прошёл через серебряную арку, отделявшую сад от внутреннего берега Святилища, и в ноздри ударил илистый запах озёрной воды. Возле озера – широкий гранитный постамент, на нём величавый осиновый идол Макоши. Рогатая Пряха Судеб держит веретено и смотрит сверху-вниз на Берислава – с заботой, как на подошедшее к ней с вопросом дитя. У подножья идола, поблёскивая глазами, серым столбиком сидит кошка, по бокам от неё горят две свечи. Перед кошкой стоит серебряная чара с чеканными узорами на покатых боках. На против кошки –деревянное резное кресло для пришедших на гадания знатных гостей.

Берислав подошёл к креслу, хотя глаз не спускал с редкой кошки, а та не спускала внимательного взгляда с него. Берислав хмыкнул: вот ведь дорогая скотина. Их вообще не осталось, вымерзли все, или сожрали их, ещё в первые Зимы Обледенения. Но где-то они, смотри, сохранились, и где же ещё им не оказаться, если не в храме Макоши – любимая животина самой Пряхи Судеб, в конце концов.

– В ногах Правды нет. Садись, воевода, – велел мягкий голос из-за спины. Берислав оглянулся, мимо него к постаменту проплыла, обдав запахом тонких духов, белая жрица в мягком платье и с серебряным кувшином в руках. Она прошла без оградки к воде и зачерпнула кувшином из озера. Берислав сел на кресло. Кроме него самого, серой кошки и чаровницы возле капища пока никого не было. Ему думалось, что весь обряд будет величественнее, церемониальнее, но чаровница лишь набирала воду, а как повернулась, никого больше Берислав не ждал, ни на что больше он не смотрел. Зелёные глаза заворожили его под серебряным чеканным венцом, кожа её сама будто сияла молочным светом, словно не женщина перед ним, а ночной призрак, лишь брови угольно-чёрные, и смотрит она глубоко, жгуче, влекуще, так что от её взгляда Бериславу не оторваться, и даже сверчки в саду смолкли.

Чаровница вернулась к свечам и постаменту. Кошка куда-то исчезла. Прибогиня поставила кувшин подле чары и присела с краю.

– Много слышала о тебе, воевода, – начала она серебряным голосом, будто песней. Берислав никогда не терялся перед женщинами, но сейчас и слова молвить не мог, и не хотелось мешать.

– Ты людей Родных от степняков защитить хочешь, а тебе ставят препоны. Не по Исконной Правде в Китеже судят, не по Совести и не по Славе живут. Давно так. И многие лета до меня Шесть Городов промеж собой ссорились, и многие лета ещё не утихнут раздоры, если такие как ты, Чистые Сердцем, твёрдого голоса не обретут. Неужто есть Слава в том, чтобы свой народ в беде бросить? Неужто есть Слава в том, чтобы внуки Даждьбожьи по разным общинам расселись, и тем удовольствовались, что сами сыто живут, а другие – не ровня им? Не первый ты воевода, кто ко мне с обидой на Вана приходит. Знаю, не предсказания ждёшь, а помощи в Правом деле, и в помощь тебе прореку: явится вам в походе удача, и разрешит Ван идти в степи с Дружиной, но не потому, что Богов почитает, а потому что гниёт ко мне сердцем. Боги уже отвернулись от Вана, он сошёл в Марь, Подземное Царство душу его испивает и ярь земную вытягивает. Всякий год, пока Богов славим, будут глухи они, потому как не по пути Правды идём вместе с таким Городничим и столько коварства себе учиняем, столько умыслов ложных творим, что от защиты друг друга и Родной Земли отреклись. Родные люди ослабли, и Китеж ослаб. Остроги свои, лучших воинов, Дружинников – Ван Китежский и то не сберёг!

Всё, что сказала ему чаровница, западало глубоко в сердце Береслава. И ведь правда, Поднебесье могло крепко встать на ноги, но с другим Городничим, и Китеж был самым сильным и процветающим городом, но даже Магометан не смог остановить. И Ван гробит Запад! Сам всё богатеет, новых наложниц берёт, а дозорные остроги и Дружину не укрепляет! Как прозорливо разгадала Берегиня горести воевод, и со многими на капище разговаривала. Но, что же это тогда – бунт? Нет, бунтовать ещё рано! Ван жесток: стоит старому Городничему учуять заговор, и кровь польётся и виновных, и невиноватых. Разве что только своей Берегине он позволял укорять себя и поносить. В Бериславе возникло смутное чувство, что он не на гадание пришёл, а на заговор … но за кем, если не за внучкой Богов пойти? Кто Поднебесье, если не она, над всем Краем возвысит?

Малахитовые глаза скажут больше, чем яхонтовые уста обмолвятся, а уж если разверзлись уста и голос мёдом потёк, то последней бы час жизни отдал, но вслушивался.

– Ты пришёл за пророчеством, воевода, – изрекла Берегиня и взяла кувшин с постамента и вылила в чару озёрную воду. – Известно ли тебе, отчего Макошь зовут Пряхою Судеб? «Ма» – это мать, «Кошт» – судьба. Макошь – мать грядущего, светлая покровительница всех людей, а не только лишь одних женщин. Макошь прядёт Покутную нить, и две сестры её младшие, Доля с Недолей, ту самую красную нить разбирают и Родным людям наузы повязывают – на счастье иль на беду. Из светлой Прави красная нить к Яви тянется, а из Яви в Навь ниспадает, где Марена её своим острым серпом режет, как и жизнь человеческую, и забирает души людей в Лунный Чертог. Но сама по себе судьба – недвижна, если не заплести в неё время, и лучше всего о времени знает вода. Встань на берегу, обрати взор на реку, как несёт она свои воды, и само время будет течь перед тобой. Время, как и река, не укротимо, река впитала его с дождями и из подземных источников, впитывает время и озеро, и любая другая вода, которая есть возле нас; человек продлевает свой жизненный путь, своё время, когда пьёт эту воду. И раз в озере время, то само озеро – знает прошлое, а значит вода из него и будущее нам предскажет.

Кувшин опустел, серебряная чара наполнилась. Берегиня переложила её к себе на колени, подобрала с пьедестала невидное Бериславу до той поры зеркальце и опустила на дно. Щедрой рукой она посыпала воду солью.

– Вода – дом многих духов. Если оставить их там, не изгнать, то духи исказят предсказание: зря напророчат беду перед радостью, или зря обнадёжат, когда лучше готовиться к испытаниям.

Берегиня взяла свечу и вылила из неё горячий воск в чару, она внимательно приглядывалась, во что складываются в воде пятна и кляксы.

– Вижу коня – грядёт много упорной работы… Вижу круг – дела неизменные, которые завершить тебе надо и разорвать этот круг. Рядом кот – внезапное предательство друга; и башня с рыбой – изменится твоя будущее, и вся твоя жизнь вместе с ним, но и к лучшему – ты возвысишься над другими.

Берегиня отставила чару. Вот уж нечего говорить – хороши предсказания! Одно другого забористее… Но, что Бериславу пророчества? Никакие пророчества не сравнятся с той, кто их огласила.

– Скоро вздрогнет Мать-Сыра-Земля у нас под ногами, поскачут по крышам городов Поднебесных пожарища и явится Чёрный Зверь, от которого Ван не устоит, и падёт перед ним, как древо изнутри сгнившее. И лишь тебе выбирать, воевода, будешь ли ты вместе с силами Прави Родной люд защищать, или только за свою голову печься.

Она оглянулась на идола Макоши у себя за спиной, и неясно, про какие-такие силы Прави сказала; про небесные, или же про себя саму, на земле? Многие в Поднебесье почитают её за посланницу Вышних Богов – куда уж там Вану, кто значим лишь в Китеже!

Берислав так ни о чём и не спросил. По дороге в Святилище он хотел высмеять Берегиню и её глупые бабьи обряды, но от озера шёл притихшим, и про себя так, и эдак прикидывал, не о перевороте ли они сейчас побеседовали? По плечу ли воплощенью Всебожья столь опасное дело? Ей воеводы нужны неспроста, и не просто так чаровница ему великое будущее напророчила, и как сказочная царица манила, и голосом околдовывала. Но даже будь она не Прибогиней, и в Поднебесье люди только так думают – то и это не мало.

– Ну как, видал хвостатую?

Берислав и мимо Люта прошёл, так что тому пришлось нагонять его и придерживать.

– Ты что, спишь?

– Может сплю… – раздумчиво обронил Берислав.

– Эдак тебя полюбовница Ванова очаровала? Что, красива Змеюка?

– Почему же Змеюка?

– Ну ты и... голбешник! Неужто о том, как про неё думцы-советники говорят не слыхал? Боятся, что она Вана как-нибудь ночью отравит, вот и кличут её за глаза Пераскеей.

– И что, надо бояться?

– Ты мне скажи, – по кошачьи прищурился Лют. – Вошёл к ней одним, а вышел как с сердцем вынутым.

И почему он к ней сам не пошёл?

– Нет в ней ничего такого, – аккуратно ответил ему Берислав. – Девка как девка – обычная, лишь красивая очень… знаешь, у крестианцев слово есть такое под стать для её красоты: она – будто ангел.

*************

В Башне привычно гудели энергосистемы и вентиляция. Ксюша пересекла пустынный мраморный вестибюль и сразу пошла в аккумуляторную. Она сняла и повесила на крюк комбинезон, засунула цилиндры с пояса в энергоячейки, и только грязный шлем не вернула на полку и направилась вместе с ним в прачечную. Следующие полчаса она оттирала шлем изнутри щёткой и порошком, пытаясь избавится от стойкого запаха рвоты.

Шаркая щёткой, она вспоминала о Нели, как та провожала её из дома в накинутом на голое тело халате. Ни о чём из того, что случилось прошлой ночь, Ксюша не сожалела, наоборот, ей очень понравилось быть с другой женщиной по-настоящему. Всё, что накапливалось на душе долгие годы в один миг будто вспыхнуло, и теперь от её обид и кошмаров старого города остались лишь пепел да тлеющие угли.

Вчера, после захвата Скиперской Вышки, она должна была сразу вернуться в Башню и зарядить аккумуляторы, но ноги сами понесли её домой к Нели. Странное дело, теперь домом она звала не высотку Кощея, а тайную квартиру на Лысой Поляне. И всё почему? Рядом с Нели ей было гораздо лучше, даже просто готовить и убираться бок о бок. И пусть раньше Ксюша этого не понимала, лишь чувствовала, но лычка оказалась для неё намного лучшей семьёй, чем те кутыши, кто только дожидался еды, и потом с нетерпение ждал, когда Ксюша уйдёт. Нели ждала её по-настоящему, пусть и ходила в ошейнике с цепью.

Ксюша наконец-то управилась с чисткой, но индикатор на станции показывал только двадцать три процента заряда. На Скиперской Каланче её прямо сейчас дожидался Клок, только вот на полную зарядку костюма уйдёт ещё более двух часов, и Ксюша на это время поднялась к себе в комнату.

В спальне всё было так, как она месяц назад оставляла: чистая заправленная постель, коллажи из журнальных вырезок, пыльные бумажные гирлянды, детские рисунки, среди которых где-то должен висеть её первый план Башни. И зачем она только его рисовала? Всё ведь прекрасно запоминается.

Ксюша рухнула на постель и сразу вспомнила Нели. Мысли от лычки понемногу перетекли на другие воспоминания: как она прорывалась вместе с пристяжными Клока на Вышку, и как жутко пытали Фаныча, и как радовался Клок Посвисту в нечистотах, и на душе у неё опять стало гадко. Ксюша перевернулась на бок и заставила себя вспомнить про ласки Нели на полу в их столовой, даже запустила руку себе между бёдер, но вдруг соскочила с постели.

В спальне что-то не так, как обычно. Ксюша подошла к шкафу и взяла с полки кубик. Она не трогала головоломку с тех пор, как поругалась с Кощеем; но все слои перемешаны, хотя она твёрдо помнила, что оставила кубик собранным на два слоя.

В спальню заходил Кощей и прикасался к кубику? Вот бред!

– Замуты какие-то… – положила Ксюша головоломку обратно и пошла снова к постели. Но по пути вдруг остолбенела: рисунка с планом Башни на стене не было! Ксюша так привыкла к нему, что среди остальных просто не замечала!

А вот это уже не шутки! Кощей что-то подозревает? Он рылся в её комнате? Украл план? Ксюша оглянулась на камеры под тёмными колпаками. Будь она на месте Кощея, то конечно бы уничтожила всякую вещь, способную облегчить захват Башни, даже кривой детский рисунок! Кощей наверняка заподозрил о чём-то, или подсматривает за ней в городе.

Ксюша схватила пустой рюкзак, побежала на ближайший склад продовольствия, нагребла там еды под завязку и бегом вернулась в аккумуляторную. Перуница зарядилась на сорок один процент, но ждать больше нельзя. Ксюша схватила свой комбинезон и хотела сразу его натянуть, но вдруг оцепенела. Осторожно, двумя пальцами, она сняла хорошо видный на серебряной ткани волос. Рыжие волосы она видела только однажды, когда перерывала мусор на тайной квартире. Может быть волос попал оттуда, хоть прошло столько лет? Или она подцепила его на Скиперской вышке в Гареме? Да, наверняка в Гареме, где жили Птахи – подцепила и не заметила.

– Чё ещё за чичигага… – пробормотала она, но сейчас ей было совсем не до чужих волос. Она оделась, подключила аккумуляторы к поясу, защёлкнула шлем, но рюкзак с продуктами решила оставить – заберёт вечером, по пути домой, чтобы к складам не подниматься. Сейчас же ей надо как можно скорее попасть на Каланчу к Клоку.

*************

Скорбь и Карга попытались отбить Каланчу Скипера и наказать отморозков. Но взять штурмом готовую к обороне Вышку – это тебе не на бензовозе втихую под Шестёры подкатывать. После замеса, перед Каланчой осталось лежать с десяток убитых загонщиков. Когда же вспыхнула Перуница, бригады Центральных поскорее откатились на соседние улицы.

По всему было видно, что Центральные только прощупывают Раскаянье, и едва ли пойдут на серьёзный штурм. Но и это ещё не всё.

С утра к Клоку пришёл крышак Луши – Чегмыз, и подкинул ему мыслишку не воевать, а объединиться. Каланча Луши стояла всего в паре улиц от Скиперской Вышки, банда у Чегмыза теперь была в два раза меньше, но на сходняке его мысль, что надо бы со Взлётными договариваться, Верста и Халдей зарубили; да и слушок о том, что Клоку помогает Динамо, в стороне не остался: нахрапы Чегмыза на Каланче забарагозили. Вот и пришлось ему на поклон к Клоку пойти. Ко всему этому, Чегмыз поверил, что на одной Каланче Клок не остановится и всему Центру вломит.

Но Клок-то больше и не хотел! Захваченная Каланча башку ему не вскружила. В бригадах Крысюков и Карги столько загонов, что они легко раздавят его даже с Лушей и Динамо.

Клок прохаживался по Тузам своей новой Вышки, поблёскивал Посвистом на груди, и говорил Ксюше:

– Со сходняком перетереть надо. Центр передеребанить на новое: Карге с Крысаёпами пусть как раньше крышуется – не облезут, а нам – точки Скиперские, и от Луши шмат: так с Чегмызом сбазарились.

– И дальше чё? – покосилась Ксюша на тёмное пятно в том самом месте, где раньше пытали Фаныча. – Ты Халдею и Версте на хрен не нужен, ты для них гнилой пассажир. И сольют тебя, как только у самих от жопы отляжет. Им интересы твои – до вороньего хера, они тебя скорее в дерьме утопят, чем Каланчу обсидеть в Центре дадут.

Клок прижал Посвист с кабаньей фигуркой к нижней губе и внимательно слушал. Он и хотел, и боялся попереть против Центра, разговор-то на Взлётке сначала шёл только об одном Скипере! Клок обсиживался местным князьком со своей крепостью в Центре и загородными угодьями на Кольце. Скоро и мизга к нему из подвалов потянется, и загоны с нахрапами из других банд перебегут. Сил подкопить, и может тогда…

– Па-алевно, – протянул он, покусывая свисток. – Каланчи Крысоедов и Карги отжимать – это те, бикса, не Фаныча чепушилить. А чё если конкретные рамсы замутятся? Зима жопу прищемит: загонам на Вышке жрать чё-то надо, и хрючила у нас не набарыжено… нет мазы Взлётным с Центральными до зимы друг друга в бетон заколачивать.

– Кого зима без топлива жопу прищемит, так это Скорбным с Каргой.

Клок от души заржал: сам так думал. Весь город без его топлива вымерзнет. Но и в Центре эту тему давно срисовали. Вот почему Раскаянье всегда было самым слабейшим из всех.

– А чё, Ксюха, если загон с Центра по дубаку к нам на Каланчу побежит? Без войны разжиреем и весной Каргу с Крысаёпами развальцуем?

Нет, слишком долго: Ксюшу такой расклад не устраивал. За зиму Клок десять раз передумает ей помогать, и Халдей с Верстой так укрепятся, что из Центра их годами не вышибить. Значит победит тот, у кого людей больше, запасов до одури, и у кого нервы крепче. И вот с последним у Клока точно полный голяк.

– Ты чё, самый захарчёванный, типа? Или Карга со Скорбью без палева в Центре почилят, пока мороз им сраку не прищемит? Или чё надо – сами подрежут.

Подловатое выражение сползло с лица Клока, как шкура с ошпаренной крысы.

– Халдей с Верстой очко надорвут, все бригады угробят, но Взлётку у тебя из лап выдерут. Не за Вышку Скиперскую кости класть будут, не на улицах мордохаться, а за топляк. Они сколько пацанов вчера на Кольцевых кинули? Бригаду, и лопанулись? Сдрефили, думаешь? Им все пацаны на Взлётку нужны! Вот возьмут топляк, тогда и тебя за жопу схватят, и плакала твоя Каланча, и амба всему Раскаянью!

Клок тяжело засопел.

– Потянула ты меня на блудняк, падла! Чилил бы себе на Взлётке, не шухарился, теперь Центру глотку рви за своё!

– Если тормознёшь, будешь со сходняком базары тереть – кончат тебя, и всю братву твою передавят, – Ксюша с коротким шипением стравленного воздуха отстегнула свой шлем и подошла к Клоку глаза в глаза. – Мочить их надо, всех Центральных мочить. К зиме ты один во всём Центре паучить должен засесть, иначе кранты тебе, Клочара, и твоей банде кранты.

Клок кивнул, понимая: либо он Крысоедов с Каргой, либо они его.

– Чё с Чегмызом тогда? Он, конкретный крышак, на делюгу со мной подписался.

– Я тебе с левыми блатоваться тему не пайковала. Кто нам Луша?..

Она наклонилась к плечу Клока и шепнула ему совсем близко:

– Подрежь Чегмыза, и Посвист его – себе. У Центральных один крышак будет.

Лицо Клока прорезал хитрый оскал. Но тут рядом закашляли. Ксюша скорее нахлобучила шлем. Этаж казался пустым, но в любую минуту на Тузы могли подняться нахрапы или кто-нибудь из пристяжных. На пороге квартиры, где раньше жил Фаныч, еле пошатывалась на ногах его беловолосая Цаца. Ксюша не сразу узнала её. Лошадь придерживалась за косяк, всё лицо её распухло от синяков, шмотки на теле разодраны и окровавлены.

– Вались на шконку, лярва, пока табло те не доломали! – ощерился Клок. Лошадь медленно повернулась обратно в квартиру – добыча нового крышака, вместе с Посвистом. Но зачем её бить-то по-чёрному? Цаца – не новенькая на Каланче, ломаться не будет, да и не надо её как батонку подвалохшную обламывать. С крышаком она держит банду, крышаку Цаца нужна не только на койке… но, если ни на койке, ни на Каланче Цаца толком ему не нужна, если не так как надо куму подмахивает – её запрессуют, как эту?

С запоганенной душой Ксюша оставила Клока и его банду на Вышке и пошла к Нели.

У Раскаянья не одно, а целых три слабых места: Скиперская Каланча, улицы и кварталы, с которых Скипер раньше собирал дань, и, наконец, загородный аэродром. Нельзя терять улицы – с них банда харчится, берёт пойло, мизгу от подвалохшных кутышей, нельзя терять Вышку – без Каланчи Раскаянью в городе совсем не за что зацепиться, и конечно же нельзя терять топливо. Так где ждать удар?

Пока Клок обсиживается на Каланче и укрепляет её изнутри, Ксюша спешила поговорить с лычкой. Нели помнила кто такие Халдей и Верста, и могла подсказать, как те поступят со Взлётными дальше.

Но прежде Лысой Поляны Ксюша вернулась в Башню, чтобы дозарядить Перуницу и взять свой рюкзак. Продукты нужно таскать в тайный дом как можно чаще, два человека проедают не так уж и мало всего.

Рюкзак на скамейке в аккумуляторной расстёгнут – не хватает примерно трети еды. Некоторые пачки и банки выловлены наружу, оценены, и, что не понравилось, аккуратно составлено тут же, у рюкзака.

Неужто Кощей оголодал?

Ксюша злыми шагами поднялась на второй этаж, обошла ресторан и магазин игрушек, поспешила к фитнес-клубу, и на бортике бассейна заметила скинутый кем-то влажный халат. К вороту халата прилип рыжий волос.

В Башне, пока Ксюши не было, появился новый жилец – может, гость из Арктиды, или исследователь или учёный из поля, а может быть… новая игрушка Кощея.

*************

– Ну, ё-ма-на, зря Клок с Чегмызом блатуется, – покачивала головой Нели. Ксюша выкладывала продукты на стол, где её дожидался ещё тёплый, накрытый полотенцем обед. Оказывается, Нели любила готовить, особенно, когда у неё хватало продуктов, и есть для кого стараться. Сегодня она даже принарядилась: натянула на себя тёмно-синее платье и белую шаль, вязанную крупной сетью; и в лычке сразу замелькало что-то холёное, как в фарфоровой статуэтке.

– Пока Луша под своим крышаком ходит, кинут Клока при первом же шухере. Чё если Чегмызу обратно к Центральным захочется? И ведь ему, падле, захочется! На сходняке Чегмыза не потому за пристяжного держали, что Луша мелкая и посвист у них олений, а потому, что Чегмыз – ссыкло конченое: был ссыклом, ссыклом и помрёт. Он очко сжал и на цырлах попрыгал со Взлётными расходиться. Центровые его прессанут, он опять очко сожмёт, и рамсить против Клока поскачет.

– Нет труса хуже, чем трус при делах, – хмыкнула Ксюша, выкладывая пакетики с напитками из малинового концентрата.

– Крыса это позорная, а не трус. Один раз скурвился, и в другой раз киданёт. Валить надо Чегмыза, и Лушу под себя подгребать – вот это будет реальная тема.

– Базара нет, я Клоку за это и просяняла, пусть с Чегмызом как надо поступит, – сказала Ксюша, а сама всё думала о своём – о воре, поселившемся в Башне. Одно то, что кто-то без спроса трогает её вещи – жутко её коробило. Уж если она чему-то и научилась у Беллы, так это беречь свои личные вещи и никому не давать к ним прикасаться.

– Ты чё, цыпочка моя, грузанулась? – мягко взяла её за руку Нели и отложила пакеты с напитками.

– Думаю, куда Центральные дальше Раскаянью вломят. Есть Колечко, есть земля Скиперская, есть их Вышка. Топляк Халдею и Версте нужен кровь из носу, но брать-то Взлётку напряжно: туда-сюда бригады по тракту гонять, когда рядом Клок со своими ломтями – эдак можно и свои Вышки всрать.

– Гнилой расклад, – кивнула Нели. – Надо по пырому эту помойку разрыть, не то погорит Клочара... Задвинь-ка ему такую телегу: пусть возьмёт звонаря – суку из Карги или Скорби; и просянит нам за прикидки Центральных. Лучше нахрапа брать, или загона, кто с нахрапами скорефанился… Короче, пять-шесть звонарей пускай выцепит, и прессуйте их, пока не расколются до самой жопы.

Ксюша бросила на неё пристальный взгляд и твёрже погладила за руку.

– Нели, а если бы к тебе в дом заполз кто-нибудь?

– Это кто? – немедля подобралась лычка.

– Ушлый и хитрожопый какой-нибудь, кто бы квартиру пропалил, и как через шкаф прошиться домозговал… ты бы ему раскололась?

– Да не, ты чё, Ксюх! На кой мне с Центральными или с Клоком в ногу шагать? Прикинут, что я их кидала – так и эдак замочат: за стукачом, ваще-то, топор гуляет. Не, лучше зашиться! Да и…

Нели коротко хмыкнула и погладила Ксюшу по нежной щеке.

– Как тебя сдать-то, кошечка ты моя приблатнённая? Я б за тебя закупорилась наглухо.

Ксюша вспомнила Фаныча, как тот до смерти молчал, отпустила руку Нели и даже слегка улыбнулась.

– Красивая ты сегодня – очень.

– Эт? Да это я в шкафу надыбала, – поглядела на себя Нели, огладила на груди платье и закуталась поуютнее в шаль. – В книжке одной вычиткала – ходят, мол, так.