Текст книги "Снежный путь (СИ)"

Автор книги: Роман Ваалгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Глава 3. Долгие вечера (день второй)

Когда Охотник открыл глаза в следующий раз, он обнаружил, что Псы отсыпаются рядом с ним. Поллукс – с одной стороны, Немезида – с другой. И поохотились они славно – задние лапы они старательно отклячили, чтобы те не давили на раздувшиеся животы.

Он повернул голову и увидел Хаима с Сарой. На удивление чистых и ухоженных. Сара, так та вообще с чистым лицом и аккуратной причёской оказалась выше всяких похвал. Настолько выше, что Охотник понял – в случае, если она хотя бы двусмысленно выразит ему свою благосклонность, он окажется порочным настолько, что о благородстве по отношению к кому-либо и не вспомнит. Разумеется, придумает себе кучу всяких обоснований и оправданий, но факт такой.

Хаим и Сара занимались разделкой некой мохнатой тушки. Сара заметила, что Охотник проснулся и спросила:

– Есть будешь?

– Не умер от ран, но уже загибаюсь с голоду. – С улыбкой ответил он. Она улыбнулась в ответ.

– Рад твоему возвращению. – Подал голос и Хаим.

– Спасибо.

А Старик сидел всё там же и всё читал. Но книга была явно уже другая – потолще, поосновательней.

– Дочитал Кафку-то? – Спросил Охотник.

– Ага. – Старик повернулся в его сторону.

– Чем сейчас замшелые мозги тренируешь?

– «Mein Kampf» Адика Шикльгруберова.

– Ну ты и книжки выбираешь, деда.

– А что тебе опять не то?

– Да ничего, читай что хочешь. Если тебе нравится графомания – твоё право. Если тебе довеском нравится и демагогия – то бог в помощь.

– Нет, вы только посмотрите на него! – Деланно возмутился Старик.

– А что, не демагогия?

– Дык… так-то оно так… – Старик почесал голову, – Но много и интересных рассуждений. Злобы много, конечно, но встречаются и ничего так моменты. Особо интересные в свете того, что некий гражданин не так давно тоже приходил к определённым выводам на основе собственных познаний и некоторые логические цепочки бодро шил суровой ниткой…

– Вот встать бы сейчас, взять тебя за шиворот, да встряхнуть хорошенько…

– Вот я и говорю, – Согласно кивнул Старик, – злобы много.

Теперь смеялся Охотник.

– Поймал, старый, поймал. А что у тебя за интерес такой к делам давно минувших дней, тем более, не самым удачным.

– Ты про это что ли? – Старик взмахнул книгой.

– Ага. Про это.

– Да вот интересно мне… Читаю и никак понять не могу, как целый народ, тем более типа такой трезвомыслящий и практичный, как немцы, мог увлечься такой вот… – он снова потряс книгой, – идеологией.

– А что тут понимать? – Ответил Охотник. – Униженный по итогам первой мировой народ, по Версальскому мирному договору обложенный контрибуциями и лицемерными требованиями… Страшный экономический спад, неуверенность в завтрашнем дне… И тут появляется человек, который говорит: всё фигня! Вы – избранный народ! Арийцы! А виноваты во всем – евреи, цыгане и славянские унтерменши! Давайте Drang nach Osten, покажем гадам, кто в конторе самый главный и установится у нас безмерный ништяк по имени Третий Рейх. Опля! И народ, которому думать уже ни о чём не надо, и, которому уже нашли виноватых, для начала устраивает еврейские погромы, а потом, разжившись правдами и неправдами кредитами от той же американской Стандард Рокфеллер Ойл и других «друзей до гроба», включая и Советскую Россию, развивает успех при поддержке тяжёлой артиллерии, линкоров и штурмовой авиации.

– Да это-то понятно. Но непонятно – как. Как они могли поверить во всю эту мишуру?

– Да очень просто. Им дали идею. И, пусть даже со всеми недостатками, – Великую Идею. А чем красивей сказка – тем охотней в неё верят. Особенно, если тебе предоставляется шанс самому поучаствовать в этой сказке, приобщиться величия. Когда даже прикручиваемая к станку гайка приобретает глубокий сакральный смысл. Это многого стоит.

– Да ты никак симпатизируешь?

– А почему нет? Но даже не этой Идее и уж тем более не результату её реализации. А тому, что Третий Рейх, он, как и СССР, – шедевральный в своём роде. И там и там, по сути дела кучка авантюристов, прекрасно поняла, что управляя толпой – ты управляешь миром. Мало того, поняла и то, что толпа – как маленький ребёнок, хоть и очень большой – пообещай конфетку и вся эта масса пойдёт за тобой, и всю эту массу можно отправлять двигать горы. А заодно поняли и то – что обещать и как обещать: то, что ждалось и чаялось, и как можно проще, чтобы понял даже самый тупой. Это было не ново, взять хотя бы Крестовые Походы, но размах и эффект! А ко всему прочему, эти авантюристы сотворили и то, до чего ни у кого допрежь сообразиловки не хватало – дали народу иллюзию, что это именно он вершит Историю. И всё – замкнутый круг. Любой голос протеста из народа, даже здравого протеста, оказывался автоматически голосом против самого народа. Шедевр! И вот этим я и восхищаюсь – технической стороной, мастерством исполнения на грани фола.

– Фол, принявший Геракла…

– Пусть даже так. Хоть ты и скаламбурил.

– Ну тогда ясно. – Старик кивнул, выражая понимание. – А я уж думал, ты тоталитаризмом проникся.

– Отнюдь. Но сказать, – усмехнулся Охотник, – что я симпатизирую демократии – значит нагло соврать.

– Вот как? Но отчего же так? Ведь демократия – это народовластие, как я понимаю?

– Это народооблапошивание. Миф. Народ при демократии выбирает вполне конкретных, предоставленных ему кандидатов. Интересный вопрос – кем предоставленных? Так и получается, что любые «демократические» выборы, это борьба выдвиженцев, борьба капиталов, сопряжённых с этим интересов, и пиарных технологий. У кого ресурсов больше, тот и задавит, поскольку обещают-то одно и то же фактически, и обещают постоянно. И эти самые кандидаты, пробившись во власть, будут лоббировать вполне конкретные интересы, отрабатывая вполне конкретные деньги. Но, в принципе-то, это только понятно и само собой разумеется.

– В смысле?

– В том смысле, что я уже довольно внятно выразил свой взгляд на толпу. Ни для кого не секрет, что общий умственный уровень толпы гораздо ниже, чем у каждого отдельного индивида, её составляющего. Элементарный человеческий конформизм. Как-то социологи провели в наше время весьма показательный эксперимент: группе добровольцев дали решить несложные задачи. Процент правильных решений оказался около ста. Потом им дали другие, но тоже несложные задачи и подсадили к ним несколько человек, «продвигавших» неверные решения. 30 с лишним процентов ответов оказались неверными. Это о чём-нибудь да говорит?

– Пожалуй.

– Вот и я том же. К тому же, в «демократию» можно и заиграться. Если толпе дать свободу выбора, то она навыбирает. Вот, к примеру, была такая мощная держава в наша время – США. Так там умудрились выбрать как-то себе президента, Джордж Буш младший, кажется его звали, но точно не помню, врать не стану, чей IQ составлял скромный 91 пункт. Ты в курсе, что такое IQ?

– В курсе.

– Ну вот и выбрали. Я сначала не поверил такому сообщению, стал присматриваться к нему, как только предоставлялась возможность, и очень быстро уверовал. То он жвачку жуёт на конференции какой-нибудь, то на стуле раскачивается в присутственном месте… Но это мелочи. Не мелочь заключается в том, что в других руках вся мощь Америки производила впечатление скальпеля в руках может и не очень опытного, но старающегося хирурга, а во время его правления стала больше напоминать топор в руках мясника. Что не удивительно ещё и потому, что такими же деятелями он себя и окружил. По крайней мере, всё за это говорило. Мало того, он вроде как страдал и дислексией… Представляешь? Президент – «лицо», так сказать народа, его, по идее, лучший представитель (а если не лучший, то что он там делает?) и такое чудо… Собственно, как я понимаю, это и оказался закат державы-гегемона. Россию большевики тоже взяли голыми руками во многом потому, что Николай II особыми правительственными дарованиями не блистал. Будь иначе – вся это околоуголовная кодла быстренько отправилась бы на Сахалин. И не было бы ни Цусимы, ни Порт-Артура, ни Брестского мира. А Америку никто и не брал – Колосс на глиняных ногах рухнул и сам себя похоронил.

– Интересненько, нигде такого ещё не слышал, хотя имел в своём распоряжении почти все базы Города Надежды, кроме оборонных… Но если ты не за то и не за то, то тогда за что?

– За парламентаризм при сильном Президенте. – Улыбнулся Охотник. – Только тут важно, чтобы Президент был Президентом, а не предателем государственных интересов. И сильным должен быть обязательно. Чтобы оборзевших парламентариев в случае чего обламывать, как сынков. И чтобы они за государство радели и за людей его населяющих, а не за свои и спонсорские кошельки. Только уличили в лоббировании левой темы – пендаля под зад, чтоб летел и кувыркался. И не беда, если убьётся. А с другой стороны, чтобы и Парламент мог оказывать определённое влияние на Президента, если его вдруг от собственной крутости заносить начнёт. Но как этого добиться, чтобы и волки сыты и овцы целы, я не знаю. Да и никто, что самое интересное, не знает. Сие, старче, есть утопия. Идеал, недостижимый в природных условиях. А вообще, если уж разговор про власть зашёл, то лично моё мнение таково, что людям она на самом деле и не нужна. Власть – это грыжа технологического общества и сопутствующих ему морально-этических норм. Если бы люди были людьми, то никакой власти и не потребовалось бы совсем.

– Ни фига ж себе концовочка! Это ты за натуральное хозяйство никак?

– Передёргиваешь. А даже если и так, то что с того? Ты ж сейчас сидишь со мной здесь, а не в тёплом отсеке Города Надежды, разве нет?

– Удар ниже пояса.

– Зато наверняка.

– Вы, конечно, очень умно тут болтаете, – встряла в разговор Сара, – но еда сейчас остынет…

И тут только Старик и Охотник заметили обалденный запах, идущий от сковороды, что стояла возле камина на каменной подставке. Старик тут же вскочил, с неожиданной для его возраста прытью, и тут же, обжигаясь, стал накладывать себе в тарелку.

– Эта… – Охотник попытался приподняться.

– Да лежи уже. – Сара подала ему тарелку, уже наполненную мясом, – Подкрепляйся. Восстанавливай силы.

Когда все насытились, Старик снова попытался было завязать разговор:

– Вот ты про Америку говорил… Бог с ними с президентами… В России, как я слышал, тоже «дирижёров» хватало… Но ведь сильная держава была, правда? Насколько я помню – не было им равных?

– Торгашеская от начала и до конца. – Лениво ответил Охотник, которому стало не до разговоров.

– Но не могла же просто торгашеская держава так выбиться вперёд? Значит было что-то, что позволило совершить такой скачок?

– Ага. – Охотник явно засыпал. – Первая и Вторая мировые войны. Поставки оружия. Это раз. Два: во время второй мировой европейские толстосумы так пересрали за свои капиталы, что шустренько попереводили их за океан, поскольку имели все причины опасаться того, что дядька Гитлер не постесняется на правах победителя потрясти Швейцарию. Так и получилось, что пока Европа воевала – Америка жирела на её же добре. А в самих американцах нет ничего такого особого. Мне даже кажется, что если бы не эти войны, Америка так бы и осталась малоупоминаемой и ничем особо не выдающейся заокеанской страной. Как Канада там… как Мексика… Правда, Мексика – это текила и сомбреро, Канада – это обалденная природа и много снега, не меньше, пожалуй, чем в Сибири, ну и Америка была бы известна в своём роде… Гамбургеры там, бродвейские мюзиклы…

– Но Америка же тоже воевала, как мне известно.

– Ага. И теперь каждый американец уверен, что это именно его страна выиграла эту войну.

– А разве нет?

Но Охотник на это только криво улыбнулся, оглушительно рыгнул и махнул рукой. Глаза сами по себе закрывались, тело налилось приятной сытой тяжестью и ленью, и он решил не сопротивляться естеству – блаженно вытянулся, натянул одеяло до самого носа, и, икнув на прощание, тут же заснул.

Глава 4. Долгие вечера (день третий)

Пробуждения в пещере Старика были интересны тем, что не имелось никакой возможности сказать – ночь сейчас или день. Охотнику приходилось ориентироваться по своим друзьям из Ковчега. Если спали – значит ночь. Если бодрствовали – значит день. А Старика, похоже, мучила старческая бессонница. Да и Псы «ночью» уходили на охоту. В очередной раз открыв глаза, Охотник понял, что «на дворе» ночь.

Старик сидел в своём кресле и всё читал. Только сидел теперь лицом к Охотнику, а не к огню. Поэтому Охотник смог разглядеть название очередной книги и её авторство. Кажется, он читал такое, но точно не помнил. Вроде как старик читал книжку некоего писателя последних перед Апокалипсисом дней. Одного из многочисленной братии тех, кто подвизался на безудержном сочинении фэнтэзийно-фантастных сказок для детей и взрослых детей. Причём отличался тем, что выдавал продукт в объёмах невероятных. И книги его оказывались настолько же бездарненькими и скучными, насколько толстыми и многочисленными.

– Лучше бы ты Кафку читал, старый пень. – Пробурчал Охотник, глядя на Старика заспанными глазами через узкие щёлочки, образованные наплывающими друг на друга веками. Как понимал Охотник, такая странность организма происходит с ним от тяжёлой и сложной жизни последнего времени.

– Да чтоб тебя черти взяли. – Буркнул Старик не отрываясь от книги. – Вроде проще уже некуда, а ему опять не нравится.

– Вот потому и не нравится, что проще уже некуда.

– А я слышал, – сказал Старик, – что главное в книге – чтобы она интересной была, а остальное – неважно.

– И где ты там интересное нашёл? Невыразительная тягомотина в красочной упаковке. Бубль-гум для мозгов.

– А что в нём плохого? После трудного дня Кафка может и не пойти, а это – в самый раз. Не напрягаешься, отдыхаешь.

– Ага. И быстро привыкаешь. Недельку почитай такое, и Кафку читать уже никогда не сможешь – мозги закиселятся.

– Ты чего такой нудный, Охотник? Лежать скучно? Так мне тоже не в радость, что ты на моей кровати телеса свои раскинул. Мне вона приходится с молодёжью на полу дрыхнуть. А седина в бороду, как известно, – бес в ребро. Нет-нет, да ущипну Сарочку за филейную часть. А она от этого визжит. Мне-то без разницы – я уже не слышу почти ни черта, но Хаим ревнует.

Охотник заржал так, что испуганно забилось пламя в очаге, а Хаим и Сара проснулись и удивлённо на него воззрились.

– Да вы спите, спите… – Успокоил он их. – А кстати, старче, у тебя там гляжу прямо вечный огонь какой-то… Чем топишь?

– Газовую колонку сделал. Здесь недалеко «карман», пользую потихоньку…

– А мы это… Бум-карабум не сделаем?

– Я тут, при этом камельке, уже несколько лет. И ничего. Так с чего бы сейчас?

– Вот то-то и оно, что несколько лет. А ну как там расшаталось чего, проржавело?

– Это кумпол у тебя проржавел, и всё оттуда выдуло. Оставь горелку в покое. От неё здесь и светло и тепло.

– И очень безопасно.

– Дрейфишь?

– Да не то, чтобы очень. Просто смерть – она разная бывает. Бывает глупая, а бывает и ещё глупее.

– Много раз помирал, что выводы делаешь?

– Видел, как умирают другие. Умные учатся на чужих ошибках.

– То есть умные ошибок не делают? Значит умные учатся на ошибках дураков?

– Именно. И не повторяют их.

– Отстань, замумил уже.

– Это на тебе литература читаемая сказывается. Тебя даже слова подбирать ломает уже. А скоро и мыслить несложными образами начнёшь.

– Нет, ну что за скотина такая? – Старик захлопнул книгу. – Ну что тебя не устраивает?

– Ты меня вылечил, приютил, теперь я в качестве ответной благодарности беспокоюсь о тебе. Вот если бы ты хотя бы «Нейромантика» гибсоновского читал, то единственное, что я бы тебе сказал, так это: «Читай вслух!» А это фуфло…

– Понятно. По киберпанку западаем, да? Фантастика в чистом виде не котируется? Как и классика…

– Погодь, погодь! – Охотник даже заёрзал на месте. – Какая контра тебе сказала, что я классику не люблю?

– Но Кафку же ты не читаешь?

– Читал! Но к классикам я бы его относить не стал. Просто помер мужик давно. Ну и не понравились мне его творения. Но разве Кафкой литература ограничивается?

– Ну, хорошо… – С терпеливой обречённостью согласился Старик. – А что же ты такого классического читал, что тебе понравилось?

– Ну-у-у… – протянул Охотник, – в основном попсовиков всяких того далёкого времени… Гюго там, Конан-Дойл, Дюма…

– Попсовиков?!

– А что, нет? Ну и Шекспир там…

– И Шекспира к попсовикам?!

– А что тебя удивляет, не пойму? Шекспир писал для театра, так? А театр, если он хочет и дальше таковым оставаться, – это касса. А касса – это масса. А масса – это… ну сам понимаешь. Потому и гипертрофированные чувства там, и подчёркнутые рефлексии и обязательно сложно-припудренные душевные трепыхания какого-нибудь там Гамлета… Хотя вроде чего проще – пошёл и оттяпал тыкву приёмному папаше. Так нет. Кина тогда не будет. Правда, сильно подозреваю, что Шекспир сам с юмором к вопросу подходил.

– И что же тебя заставляет так думать?

– Ну вот, смотри… Прямо так и вижу… Сидит старина Шекспир при свете свечей, только что закончив очередное произведение, и думу тяжкую думает. На тему того, как бы очередную пьесу обругать. И тут его осеняет. Он хватает перо и быстрыми, размашистыми движениями выводит на титульном листе: «Much Ado about Nothing», бросает перо в чернильницу, потирает руки и мерзко хихикает…

– Ну-ну. Каждый судит по себе, знаешь ли. А кто ж тогда не попсовик, а?

– А вот Гёте не попсовик. А? А вот Данте Алигьери не попсовик. А? А вот Толстого ты пробовал осилить с его французским на полстраницы? То-то же.

– Задолбал ты меня, сынок.

– Нет, это ты меня задолбал. Я чувствую во всём этом твоём чтении некий подвох, но понять – какой именно – пока не могу. К чему ты меня подводишь, индеец морщинистый?

– На себя посмотришь, когда повязки снимем…

– Да уж не терпится. Не пора ли перевязочку устроить?

– Завтра и устроим.

– Так что у нас с тематикой разговоров?

– А что у нас с тематикой? Кто треплется-то? Я только и успеваю, что между делом слово-другое вставить…

– Однако провоцируешь именно ты. И провоцируешь, зная, что мне здесь отлёживаться скучновато и я рад хоть что-нибудь напрячь, пусть хотя бы и язык.

– Ну-ну. Но ты прав – книжки я читаю с умыслом. Я бы даже сказал с очевидным.

– В том плане, что люди разные, но это не повод для того, чтобы рвать друг друга в клочья?

– Догада! И всего-то три дня ушло. В том-то и дело – люди разные. И почему бы тебе не предоставить возможность другим быть другими? Тем же Фантомам? Почему бы тебе не оставить людям право выбора? Просто право выбора – какими им быть?

– А я разве не оставляю?

– Нет, не оставляешь. Ты имеешь очень жёсткую, но свою систему взглядов – как всё должно быть. И именно на её основе строятся все твои поступки.

– Разве это не естественно?

– Естественно. Но до определённого предела. Давай попробуем упростить. Я попробую. На основе того, что я уже про тебя знаю.

– И много знаешь?

– Достаточно много. Я видел твоё досье ещё в Городе Надежды. Ещё до того, как ты стал Охотником.

– Вот как? И что же там говорится?

– То, что ещё до Апокалипсиса, у «Кокона» случились серьёзные проблемы. И дабы решить эти проблемы, в него отправили сознания пяти человек. Четверо вернулись, но «Кокон» оставил их «слепки», которые и выпустил потом в мир в качестве Фантомов. Сами эти люди давно умерли. Во время того самого Апокалипсиса. А оставил он их, прекрасно понимая, что Старейшины на достигнутом не успокоятся. Не подчиняться им он не мог, но мог… схитрить. Что и сделал. Он выпустил в мир силу, которая должна положить конец всему этому безумному кошмару.

Но был ещё и пятый…

– Я?!

– Ты. – Просто ответил Старик. – Никто точно не знает почему, но «Кокон» перенёс тебя всего, даже с содержимым кишечника, и наглухо законсервировал. Старейшины пытались тебя достать, но у них ничего не выходило. Пока они не разработали такой хитрый набор инструкций, что не выдать тебя «Кокон» попросту не мог. А сам он хотел, видимо, использовать тебя для решающего удара изнутри. Так вот ты и совершил путешествие во времени. И Старейшины, долгое время безуспешно пытавшиеся нейтрализовать Фантомов, быстренько смекнули, что кому ещё ими заняться, как не их собрату, хоть и осуществившему полный перенос. Быстренько промыли тебе мозги, а заодно предоставили в твоё распоряжение «БВ» и «Кару», которые по сигналу из Города Надежды должны были, тем или иным способом, лишить тебя жизни в том случае, если ты выйдешь из-под контроля.

То, что ты выйдешь из-под контроля, было ясно в общем-то с самого начала. Но их уверенность в своих планах проистекала из того, что ни один нормальный человек в здравом рассудке не посмеет избавиться от «БВ» и «Кары» в таком агрессивном мире. Вопрос состоял только в том, как мне тебя в этом убедить и заставить хоть на время, но расстаться с этими игрушками. Вряд ли бы ты прислушался к словам… Поэтому, прости, но когда ты высадил меня здесь, в Горах, я воткнул в ИТП разрядник.

– Ты! ТЫ!!! Ты меня чуть не угробил!!

– Так было нужно. К тому же, не забывай, ты сам – Фантом. Вряд ли в этом мире есть что-нибудь, что может тебя полностью угробить. Погибло бы только твоё тело. Но «слепок» не только твоего сознания, но и тела остался бы. В отличие от «слепков» только сознания чистых Фантомов. К ним в Городе Надежды подбирались уже вплотную, поэтому «Кокон» и выбросил их полностью, без остатка. Поэтому смерть чистого Фантома – окончательна. А тебя бы Старейшины наверняка не побрезговали бы использовать вторично. А там, какой-нибудь хитростью или обманом, но мы бы подстроили так, чтобы костюмчик у тебя оказался другой – исправленный.

Охотник откинулся на подушку и замер, переваривая информацию. Но скоро спросил:

– А что ты там хотел упростить?

– Твою поведенческую модель.

– И что у нас с моделью?

– Допустим ты встречаешь человека, так? Что ты делаешь сразу? Ты оцениваешь его по своей шкале хорошо/плохо. Если «хорошо», то всё нормально. Если «плохо», то что ты делаешь сразу? Ты сразу пытаешься повлиять на этого человека, так? Если же повлиять не получается, то в обстоятельствах, сложившихся определённым образом, если тебе представится удобный, а ещё лучше – обоснованный случай, ты вполне хладнокровно перережешь ему горло. Я прав?

– Да, – невесело усмехнулся Охотник, – ты действительно упрощаешь.

– Но общий принцип верен, как я понимаю?

– А можно я упрощу?

– Давай.

– Ты идёшь по улице и видишь человека. Точно знаешь, что это маньяк-убийца. И знаешь, что через пять минут этот маньяк зверски зарежет мать двоих детей, а заодно и этих самых детей. А в руках у тебя пистолет. Ты оставишь ему право выбора – жить или умереть?

– Но он же ещё этого не сделал!

– Но сделает.

– Это только предположение.

– Так выходит нужно дать ему возможность совершить злодеяние, чтобы только потом воздать за содеянное?

– Возможно, что и так. – Нехотя согласился Старик. – Пока есть шанс…

– Пока есть шанс? Так почему бы тогда, следуя твоей логике, не дать и Старейшинам возможность совершить то, что ваше Сопротивление только предполагает? Ведь пока ничего точно не известно.

– Но я сам видел «Паладинов», уже почти законченных.

– Это для обороны.

– Но я и видел их тактико-технические характеристики! Это явно ударное, наступательное оружие!

– Лучше разбить армию противника на подходе к своим стенам, чем под ними, разве нет?

– Ты не понимаешь. Когда их выпустят на простор, и Независимость, и Ковчег падут менее, чем за два часа. Но далеко не все имплантоиды выжили из ума, а у Ковчега есть все шансы оправдать своё название.

– Возможно падут. А возможно у Старейшин и в мыслях такого нет. И у Города Надежды тоже неплохое название.

– Но в Городе Надежды все знают, что «Паладины» призваны уничтожить их врагов! Разумеется, под своим идеологическим соусом, но всё же.

– Когда нечто не установленное точно знают все, это означает только то, что толком никто не знает ничего. Короче, старче, мы слишком упрощаем. Это просто игра словами. Нельзя так примитивизировать сложные вещи. При больших ставках это может быть фатально для всех.

– Вот к этому я тебя и подводил. – Старик усмехнулся. – Слишком серьёзные дела творятся в славном городе Багдаде. А ты у нас настолько свободолюбивый и настолько любишь простые решения, которые основываются не столько на точном знании, сколько на интуитивных догадках, что взбрыкнёшь – и не почешешься. Особенно, если вдруг тебе покажется, что тобой манипулируют. А от тебя слишком многое зависит. Ты – наш козырь. И, похоже, что последний. Если провалишь всё – шансов больше не будет.

– Ты так говоришь, будто я уже на всё согласился и мчусь впереди всех со знаменем Сопротивления. Как будто я уже стопудово на вашей стороне.

– А ты до сих пор не на нашей? – С невинным видом поинтересовался Старик.

– Ну вот и приплыли. Гребли, гребли… и вот он – берег родной. Я разве говорил, хоть словом дал понять, что я тебе верю? В последнее время все вокруг меня только и делают, что рассказывают разные увлекательные истории. Только почему-то то там, то там проскакивают явные несоответствия. Чтобы разобраться во всём этом, я должен по крайней мере, вернуть себе память. Так? Ты можешь меня разблокировать, чтобы я понял – где правда, а где ложь?

– Боюсь, что нет. Это, само собой, сняло бы все вопросы, но мы не можем. Но кто же тебе врал?

– А ты не врал? Что ты сказал во время нашей первой встречи про Фантомов? – Дурачка включил. И теперь ты хочешь, чтобы я тебе хоть в чём-то поверил, хоть к чему-то прислушался?

– Но Святая…

– Да, она объяснила. Дескать нужно было создать доверительную обстановку. И для этого нужно врать? Оригинально.

– Ты опять упрощаешь, Охотник. – Печально покачал головой Старик.

– Объясни тогда.

– Святая не лгала тебе. Разве что в одном приврала…

– И в чём же?

– Она сказала, что я – не Фантом.

На это заявление Охотник только махнул рукой.

– Чего от вас ещё ожидать. Я настолько устал и запутался, что мне уже по барабану.

– Пистолет дать?

– Да пошёл ты на хрен! Вы меня достали. Выскакиваете на каждом шагу, как фартан из-под снега, и вещаете. Вещуны оракульные.

На это старик неожиданно развеселился и продекламировал:

 
«Привела тебя в райские кущи,
Где лежат опавшие листья,
Святая, которая лжёт…»
 

– Мне интересно, – ответил на это Охотник, – почему каждый типа интеллектуал, претендующий на некую хитровывернутую духовность, питает такую слабость к хокку?

– А почему нет? – Старик от души потешался. – Чем тебе моё хокку не понравилось? По-моему очень даже ничего получилось.

– Ага. Только вот хокку оно потому и хокку, что имеет определённый размер. А если ещё точнее – строго ограниченное количество слогов. А ты чего наворотил?

– Ну на тебе. Так мы теперь оцениваем не смысл, а содержание?

– Смысл в том, что это – не хокку. А уже с этой позиции можно оценивать и смысл.

– Да чего привязался? Громоздкий русский и компактный японский слог – как их можно сравнивать?

– Тогда вещай на японском и все проблемы решатся. А то у меня и то лучше выйдет, если только захочу.

– А ну-ка? Давай, я послушаю.

– Отстань.

– Назвался груздем – полезай в кузов. За язык никто не тянул!

– Ну хорошо… – Охотник на время задумался, а потом медленно прочитал импровизацию:

 
«Привело меня
В тени райские ночи,
Полные неги,
Святое сияние
Опавших листьев иллюзий…»
 

Пока он говорил, Старик старательно загибал пальцы. Когда же Охотник закончил, тот радостно заорал:

– Слажал! Слажал!!

– Это танку, в курсе?

– За дятла держишь?! Но в последней строчке на один слог больше положенного!

– Да вот была бы беда из-за одного слога! По сравнению с тем, что ты наплёл – так идеальная форма просто. А было бы время, так и вылизал бы – не подкопаешься.

– Всё равно слажал!

– Было бы из-за чего плакать. Ты мне лучше зубы не заговаривай, а ответь, как на духу – зачем Святая соврала?

– А то ты не знаешь? В свете последних событий, если бы ты узнал, что я – Фантом, то при нашей первой же встрече я имел бы гораздо больше шансов дырку промеж глаз получить, чем «здрасте» дождаться. Разве нет?

– Точно не уверен, но в настроении был – это точно. – Согласился Охотник. – А вообще – нормально. Ты врёшь, Святая врала… И теперь вы… странные какие-то, честное слово.

– Не от хорошей жизни, уж поверь хоть в этом. – Старик стал серьёзным.

– Да в это-то как раз и не сложно поверить. Но вот ещё ведь какая закавыка… Все Фантомы мне кого-то, да напоминали. А на тебя смотрю – и никакой реакции.

На это Старик распахнул верхнюю одежду и Охотник увидел знакомые ему по первой их встрече возле Независимости провода.

– Экран. Каждый Фантом напоминал тебе кого-то, потому что Фантомы фактически не имеют своего облика и пользуются тем, что находят в каждой отдельно взятой черепушке. Тот же Хаим наверняка видел Святую совершенно не такой, как ты. И Сара тоже. Все эти образы наверняка имели только одну общую черту – Святая всем виделась очень красивой женщиной. Что же касается воспоминаний…

Когда Фантомы находят некий образ, то и становятся на время тем, кого ты видишь. С той только разницей, что сохраняют память обо всём, что происходило и обо всех предыдущих образах. А находят, как правило то, что очень хорошо запомнилось. И не всегда это приятные воспоминания… Поэтому я и не хотел, чтобы между мной таким, какой я фактически есть на самом деле, и тобой, каким бы ты ни был, встали какие-нибудь призраки из твоего прошлого. Вот и экран себе сделал. А заодно этот экран и создаёт для тебя конкретно тот образ, который я считаю максимально соответствующим действительности.

– Вот уж сказочник-злодей…

– Это к чему?

– «Нажму кнопку», говорил, «на полчаса в прошлое», говорил…

Старик расхохотался.

– Какой ты, однако, злопамятный!

– Ничуть. Отомстю – и забуду. А мстя моя будет страшна!

– Всё-таки хочешь меня грохнуть?

– Я уже сам не знаю – чего я хочу. Ты врал при первой нашей встрече, причём врал взахлёб, так почему бы не предположить, что врёшь и сейчас?

– Тебя, вижу, не пронять. – Снова посерьёзнел Старик. – Скажу тебе просто: всё, что касается Города Надежды – правда.

– Которую, однако, ты доказать не можешь?

– Нет. Не могу. Тебе придётся решать, Охотник.

– Так и Святая говорила. Только она ещё говорила, что будто есть некий способ хотя бы частично доказать вашу правоту.

– Да. И этот способ является частью нашего плана. Плана нашего сражения, если так можно сказать, с Городом Надежды.

– Что за план?

– На ноги сначала встань, потом и поговорим.

– А может лучше сейчас – у меня будет время подумать.

– Тогда уж лучше завтра, после перевязки… Кстати… что касается меня, то я постараюсь избавить тебя от морально-этических сомнений.

– Сам застрелишься?

– Что-то вроде.

– Жить устал?

– Для меня, помнящего жизнь того, кто был моим «папой» (который, кстати, очень потешался с твоих рассказов), это не совсем жизнь. В этом мире у меня есть определённая миссия. После её выполнения не вижу смысла продолжать своё существование здесь. К тому же, если ты всё-таки «взбрыкнёшь», я не хочу этого видеть. Пусть всё тогда уже развивается без меня. А мавр сделал своё дело, мавр может уходить.