Текст книги "Снежный путь (СИ)"

Автор книги: Роман Ваалгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Глава 7. Солярная Стела

Идти дальше не имело никакого смысла. Мало того, что они с большим трудом пробивались сквозь плотную стену ветра, так ещё и видимость упала метров до трёх-четырёх. Приходилось в прямом смысле слова держаться друг за друга. Псы тоже крутились неподалёку, постоянно пересвистываясь. А ко всему прочему Охотник сильно подозревал, что они сбились с курса. В таких условиях это немудрено. К тому же он знал (откуда только – не понять), что в условиях ограниченной видимости человек на открытых пространствах, по причине лёгкой ассиметрии тела, начинает ходить кругами. Он уже совсем собрался объявить остановку и попытаться укрыться за санями, когда они наткнулись на выступающую из снежного покрова стену, выполненную из некоего композитного материала. По стене шла раскуроченная, но ещё вполне узнаваемая металлическая лестница.

– Что это?! – Проорал он Хаиму в ухо, перекрывая завывания ветра.

– Солярная Стела! – Прокричал тот в ответ.

– В ней можно укрыться?!

– Да! Там вроде есть технические помещения! Но надо найти вход!

Охотник скинул лямку саней и полез по раскачивающемуся металлическому каркасу лестницы наверх. Где быть двери, как не у лестницы? И так и оказалось. Только то была не дверь, а люк квадратного сечения. Он навалился на металлическую ручку, но она не поддавалась. Тогда он повис на ней всем весом и стал усиленно дёргаться. Она пошла вниз так неожиданно, что Охотник не успел среагировать, сорвался, упал на небольшую площадку возле люка, пол которой был выполнен из металлической сетки, успешно её прорвал и полетел вниз. Слава богу, ему удалось миновать торчащие из лестницы во все стороны арматурины, но свежего снега намело ещё немного, а наст оказался очень твёрд.

Приложившись о него после падения с высоты метров пяти, Охотник вспомнил всех святых по очереди и по имени, ссылаясь при этом на некую богоматерь и её душу. Над ним нависло обеспокоенное лицо Сары.

– Ты как? Цел?

– Ещё не знаю.

Он встал, отряхнулся и полез обратно. Вроде ничего не сломал. Добравшись до люка, он попытался его открыть. Но не тут-то было. Металлические поверхности самого люка и того, во что он был врезан, прикипели намертво. Охотник достал из-за голенища нож и стал методично простукивать люк по периметру. Сдвинуть его с места удалось только после третьего круга простукивания. И то, открывшись на ширину, не превышающую сорока сантиметров, люк встал. Теперь уже совершенно намертво.

С трудом протиснувшись внутрь, Охотник попробовал выбить его ногой. Результат оказался самым малообнадеживающим. Люк скрипел, с него сыпалась ржа, но отворяться шире не собирался. Тогда Охотник лёг на пол и попытался бить по нему обоими ногами. После третьего могучего удара он понял, что либо успокоится, либо сломает пятки. Плюнув на дальнейшие попытки, он спустился вниз, нагрузил на себя вещей, сколько мог и полез вверх. Пришлось сделать пять ходок, прежде, чем он не перенёс всё. Сани же он затаскивал наверх, в прямом смысле слова цепляясь за поручни зубами.

Потом он помог подняться Хаиму и Саре, после чего они совместными усилиями попытались затащить наверх Псов. Забава получилась та ещё. Псы по лестницам лазить не умели, а весили столько, что даже совсем не слабенький Охотник весь взмок, поднимая их наверх по сложной системе придуманных на ходу блоков. Положение усугублялось ещё и тем, что Псы всё понимали, но ничего поделать с собой не могли. И как только их лапы повисали в воздухе, они начинали отчаянно брыкаться и жалобно взвизгивать.

Но справились и с этой нелёгкой задачей. Охотник задраил люк, и сразу повисла нереальная тишина. Герметичность технических помещений Солярной Стелы оказалась на высоте. Вот только эта герметичность отсекала не только звуки, но и свет.

Охотник сделал по помещению пару осторожных шагов, обо что-то споткнулся, сдал в сторону, но наступил на Пса. На Немезиду ли, на Поллукса ли – неизвестно. Факт в том, что Пёс отчаянно дернулся, и Охотник незамедлительно свалился на пол.

– Темнота и высота, – глубокомысленно произнёс он, глядя прямо перед собой беспомощными глазами, – лучшие мои друзья.

Неожиданно что-то блеснуло, а потом помещение залил ровный красноватый свет. Охотник поднялся и уставился на Хаима, который держал в руках склянку с переливающимися внутри огнями. Хаим осторожно поставил её на имеющуюся в помещении настенную полку.

– Это что? – Спросил Охотник.

– Жидкий огонь. – Ответил Хаим. – Получают из слизи кислотных червей, смешанной с хитином мутантов.

– Интересный химический опыт.

– И главное – полезный. Но стоит одна такая скляночка много.

– В Ковчеге же нет денег?

– Зато человеческими жизнями за этот светильничек заплачено сполна.

– Что-то я у вас таких не видел.

– Их очень мало. Всего штук десять. И есть они только у Падре и кормчих.

– А ты где такое чудо нахватил? Украл никак?

– Нет! – Хаим даже покраснел от возмущения. – Это входило в комплект того, что приказала собрать нам Святая.

– Как интересно. – Сказал Охотник и тут же потерял к светильнику интерес. Светит себе и светит.

Вместо дальнейших расспросов по поводу освещения он осмотрел помещение. Оно оказалось небольшим. Метров шесть в длину и метра четыре в ширину. Над люком, через который они только что прошли, красовалась табличка: «16th level». Охотник присвистнул. Шестнадцать этажей снега – это нечто. Во-первых. А во-вторых, здешний «левел» явно повыше привычного «этажа» будет.

– Слышь, Хаим… Сколько лет прошло с Огненного Апокалипсиса?

– Точно об этом никто тебе не скажет, – ответил Хаим, одновременно помогая Саре расстилать шкуры на полу, – разве что в Городе Надежды – там точно следят за временем. Но примерно сказать могу – лет семьдесят, как минимум.

– А что это за Стела? – Задал Охотник очередной вопрос, продолжая исследовать помещение.

– Солярная, я же сказал. Её построили в рамках программы выхода из кризиса…

– Ты знаешь о программе?

– Да… читал…

– И что?

– Солярная Стела – энергостанция, функционировавшая на солнечной энергии. Её одной хватало на полное обеспечение всей необходимой энергией как Города Надежды, так и всей прилегающей округи. Реакторы тогда законсервировали. Только недолго она работала. Года три, кажется…

– Авария?

– Апокалипсис.

– Ясно. Но она неплохо уцелела, да?

– Строилась из того же материала, что и Периметр Города Надежды. Только вот лестницы из обычного металла, да люки туда же. Наше счастье, что лестницы покорёжило, но полностью не разрушило. А то б копать пришлось.

– В смысле?

– Башня состоит из сорока уровней. Мы сейчас…

– На шестнадцатом.

– Ну вот. Все уровни были соединены между собой как лифтом внутри, так и лестницей снаружи.

– Ясно… – Задумчиво произнёс Охотник, продолжая осмотр помещения. Неожиданно он наткнулся на неприметный выключатель. Тронул сенсорную панель и застыл, как вкопанный – с потолка полилось вниз мягкое матовое освещение. Если бы перед ним в землю ударила молния, он бы не так удивился. – Так она… функционирует?!

– Если она уцелела снаружи, то стоит предположить, что сохранилась и её начинка, разве не так? – Спросил Хаим, а Сара фыркнула.

– Но… но почему тогда никто не пытается использовать её по назначению?

– Пытались. Вокруг Стелы целое кладбище под снегом. Слишком далеко. Невозможно обеспечить достаточный уровень защиты. А разрушать, чтобы не досталось другим, пожалели. Видимо все желающие надеются, что будет ещё праздник и именно на их улице.

– А Ковчег? Разве здесь не было бы лучше? Светло… тепло… – произнёс Охотник, вдруг почувствовав идущее от стен тепло. Казалось, оно шло отовсюду. Он наклонился и потрогал пол. Точно – тёплый.

– Здесь техника. Технологии. Наука. А всё это – от лукавого. Божий человек должен пользоваться только тем, что создал Бог.

– Но вы ведь пользуетесь копьями, боевыми ножами и луками. Разве это бог вам дал?

– Конечно. Падре во время своих странствий однажды заснул и ему приснился сон, где Бог обещал ему свою защиту, а когда проснулся, то нашёл рядом с собой щит, нож, копьё, лук и колчан со стрелами. Также в этом сне Бог завещал ему, что люди могут использовать дары земли и неба для того, чтобы своими руками создавать себе простые орудия труда.

– Копьё – это орудие труда? – Не скрывая иронии спросил Охотник, а басня про божьи дары вообще привела его в восторг.

– Разумеется. – Ответил Хаим. – Добытчик – тоже труженик.

– А воины?

– И воины. Они защищают Ковчег…

– Понятно. – Охотник потерял к нему интерес. Если спросить сейчас, как Хаим оценит захватнические походы, которые рано или поздно состоятся, если Город Надежды не раздавит Ковчег, согласно Святой уже очень скоро, то ничего не добьёшься. А если потом, то найдётся воз и маленькая тележка благородных и богоугодных обоснований, вроде распространения слова божьего, защиты правоверных и прочей пурги. Люди неисправимы и ничуть не меняются, в каком бы мире и в каком бы времени не жили. И эта Стела – наглядное пособие по вопросу. Столько труда, столько сил, как умственных так и физических… и всё прахом. Разве это разумные существа? Разве это хомо сапиенс? Какой же это к чёрту сапиенс…

В помещении основательно потеплело. Настолько, что Охотник начал преть в своих шкурах. С огромным облегчением он стал от них освобождаться. Когда он остался в исподнем, если так можно выразиться, он с наслаждением растянулся прямо на тёплом полу, использовав вместо подушки Немезиду. Стало тепло и очень уютно. И только теперь он понял, как же давно ему не было по-настоящему тепло. Холод, въевшийся уже в самое его существо, нехотя уходил, сотрясая тело короткими мышечными спазмами. Мышцы резко сокращались, будто загоняя окружающее тепло прямо в кости, прямо в костный мозг. Очень скоро его основательно разморило в тепле, и он, совершенно забыв где он и что с ним, спокойно заснул.

– Наш Самый Главный Командир кажется уже видит сны? – Прокомментировала Сара.

– Похоже на то. – Ответил Хаим.

– Тогда и нам следует пользоваться моментом. Я так устала, что кажется просплю несколько дней подряд.

– Ага. Как же. Так он и даст тебе отоспаться. – Раздраженно произнёс Хаим. И он и Сара были очень утомлены, что было видно даже по их основательно осунувшимся лицам. От усталости их буквально качало. – Сейчас сам выдрыхнется, а как остальные – его не касается.

– Я думаю, – ответила на это Сара, начав скидывать одежды, – что ты к нему несправедлив. Подумай сам, одному ему было бы гораздо легче, в этом он прав. Однако, несмотря на то, что любое промедление может стоить ему жизни, он не бросает нас. Хотя и мог бы. Да и то, что он сделал в Ковчеге… Я до сих пор этого не понимаю…

– Я, честно говоря, тоже… – ответил на это Хаим, сглотнув слюну и отвернувшись – он никогда не видел Сару настолько обнажённой, – но то, о чём ты говоришь… так и есть. Но он мог бы быть и посдержанней, если уж на то пошло.

– А мы могли бы и не обращать на его несдержанность внимания. Он для нас старается. Даже эти его крики – это тоже для нас. Ему это не нужно, если хорошенько подумать. Вряд ли он получает от этого удовольствие. – Сара легла на расстеленные шкуры, набросила на себя «одеяло» и закрыла глаза.

– Да, пожалуй, ты права… – сказал на это Хаим и тоже начал раздеваться. Когда он уже готов был лечь, он подошёл к выключателю и тронул панель. Подача тепла немедленно прекратилась. – Тьфу ты… – дёрнулся он, – придётся спать при свете…

Помещение снова осветилось, и он стыдливо нырнул под «одеяло». Долгое время он набирался смелости, а потом попробовал обнять Сару. Она без злости, но и без лишних сантиментов стряхнула его руку. Хаим глубоко вздохнул и смирился. Скоро тишина нарушалась только посапыванием людей да дремотным порыкиванием Псов.

Через слоёный пирог перистых облаков закатное солнце обливало зелень листвы окруживших поляну деревьев и пробивающейся отовсюду травы низкопробным золотом. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только плеском рыбы в озере, редким ещё кваканьем лягушек да мелодичным пересвистыванием маленьких птах. Над самим озером стояла лёгкая туманная дымка – день выдался очень жарким, а к вечеру немного похолодало. А на берегу, почти возле самой воды, горел, потрескивая, костёр, от которого шли запахи древесной смолы, дыма и жарящегося мяса. Вокруг костра «треугольником», на расстеленных на земле шкурах, сидели Охотник, Сара и Хаим. Сара – подогнув ноги под себя, Хаим – согнув ноги перед собой и обхватив их руками, а Охотник – в расслабленной позе лотоса, застывшим взглядом, не моргая, глядя в огонь, отчего на него снизошло состояние непроизвольной медитации.

– Это и есть твой мир? – Спросил, оглядываясь, Хаим.

– Да. – Глухо ответил Охотник, будто из другого измерения.

– Здесь очень красиво… – Включилась в разговор Сара.

– Да. – С тем же выражением и интонацией подтвердил Охотник.

– Деревья, трава… Я читал о них. – Задумчиво произнёс Хаим. – А это, рядом вот, это… море?

– Озеро.

– Озеро? Никогда не видел столько воды в одном месте, а это оказывается ещё даже не море. Какое же тогда море? Ты покажешь нам?

– Возможно.

Сара сорвала травинку, повертела её в руках, погладила, поднесла к носу. Потом передала Хаиму:

– Понюхай, как пахнет.

– Да. – Снова изрёк Охотник, хотя его никто не спрашивал. Выпав из нирванического созерцания мыслей ни о чём, он покосился на своих собеседников, посмотрел на их измождённые чумазые лица и уже совсем хотел было добавить: «В отличие от нас», но передумал. Вместо этого он покосился на озеро. Неплохо бы занырнуть, смыть с себя въевшуюся грязь и этот отчаянный, выедающий ноздри запах. Неужели его невольные попутчики не чувствуют, что от них всех просто воняет. Но вставать пока лень. Потом – обязательно, но не сейчас.

Хаим и Сара удивлённо воззрились на него.

– Что «да»? – Спросила Сара.

– Ничего. – Ответил Охотник, отмахнувшись от надоедливого тополиного пуха. Тот парил, казалось, везде. Изредка пушинки падали и в костёр, вспыхивали агонизирующими светлячками и переставали существовать.

– А ещё я читал, – продолжил тему Хаим, что были ещё и города, так? Большие, где много людей, большие дома… Вот как тот, где Ковчег, только до того, как…

– Да. Были.

– И там тоже красиво? – Это снова проявила интерес к разговору Сара.

– Кому как. – Ответил Охотник. – Объяснять не хочу. Скажу только, что даже у тех, кто как бы любил город и всё с ним связанное, бытовало выражение «вырваться на природу». Это вам о чём-нибудь говорит?

– Вроде да… – в голосе Хаима послышалось сомнение, – но всё же не совсем понятно.

Охотник на какое-то время задумался. Заговорил он снова тогда, когда Хаим и Сара уже не чаяли дождаться ответа:

– Город – это, прежде всего, много людей. Как следствие – шум, суета, дым, грязь…

– Грязь? – Искренне удивилась Сара.

– Посмотри туда… – мотнул головой в сторону Охотник, на возвышающуюся неподалёку кучу пластиковых стаканов, пакетов, упаковок от сублимированной лапши, бутылок из-под водки и пива. Сара оглянулась, потом поднялась, подошла к куче, подняла из неё пустую бутылку с надписью «Русский Размер» и зачарованно стала вертеть её в руках.

– Какая красивая и добротная склянка! В Ковчеге ей бы цены не было…

– Она изготовлена машинами.

Сара сморщилась, как будто съела кожуру лимона и бросила бутылку обратно.

– А это? – Она подняла с земли пластиковый стакан.

– Это тоже.

Стакан тоже отправился в кучу, а Сара вернулась к костру.

– Но при чём же здесь грязь? – Спросила она непонимающе.

– При том, что это, – Охотник снова повёл головой в сторону кучи, – мусор. Грязь. Что тут непонятного?

– Мусор?

– Вот именно. Отходы. Грязь.

– Что-то я тоже не понимаю… – Медленно произнёс Хаим. Охотник на это вздохнул, но попытался объяснить:

– Для мусора, для отходов, есть специальные места. Те, кто здесь отдыхал, вместо того, чтобы устраивать из красивого во всех остальных отношениях места отдыха помойку, должны были, по уму-то, собрать за собой всю эту срань, положить в пакеты и выбросить там, где положено. Но мусор, как видишь, лежит здесь.

– Но почему, если так по уму?

– Потому, – начал раздражаться Охотник, – что свиньёй быть проще. Убрать за собой мусор – это же напрячься надо. Аж пару раз наклониться. Гораздо проще потом орать, что пляжи и другие места, как массового, так и не очень отдыха, превратились чёрт его маму знает во что; орать, что ответственные за это лица совсем уже мышей не ловят. Хотя, опять же по уму, это дело каждого – жить в навозе или не жить. Потому, что гораздо проще требовать, чтобы кто-то за тобой убирал, чем не срать себе же под ноги. А чисто как раз не там, где убирают, а именно там, где не серут.

– Но это же само собой разумеется. – Хаим удивлялся всё больше и больше.

– Вот именно. – Охотник надолго замолчал. Но видно было, что от него ждут продолжения. Он вздохнул и снова заговорил: – Так не везде, спору нет, но ты спрашивал меня про мой мир, верно? А что есть мой мир, как не то, что меня окружает? И прежде всего – это люди. В данном случае, – он снова кивнул на кучу мусора, – такие вот.

– Люди? Что за люди?

– Ты издеваешься что ли?

– Нет, но я хочу понять.

– Люди… – Охотник фыркнул. – Люди… Женщины, либо слишком практичные, либо слишком глупые, чтобы быть любимыми, но достаточно озабоченные, чтобы быть доступными… Мужики… незатейливые в своей агрессивной и безмерной похоти; то настолько умные, что совсем теряют контакт с реальностью, то настолько глупые, что им всё равно… И все друг друга стоят. Ревниво следят у кого титьки или пенис больше, у кого тачка или хата круче, у кого денег в мошне больше. И каждый стремится если и не перещеголять соседа, то, по крайней мере, не отставать. Вещизм, как религия. Идеальное сообщество хомячков, среди которых наиболее авторитетен тот хомяк, кому удалось больше напихать за щёки… Потому город – это также и постоянная круговерть. Рутина. Суета. Ради количества. Ради того, чтобы твои щёки тоже респектабельно оттопыривались. Без остановки и сомнений. Остановиться и отдохнуть можно, конечно, но лучше этого не делать, честное слово. Стоит только дать себе передышку, оглянуться, как в голову начинает прокрадываться коварненький вопросец – «А зачем?» И не дай тебе бог начать искать ответы.

– Но почему же? – Искренне удивился Хаим.

– А потому. Что стоит тебе начать над этим размышлять, как запросто можно дойти до мысли, что вся твоя жизнь, со всеми её составляющими, которыми ты так гордишься, мало чем отличается на самом деле от жизни ленточного червя. По крайней мере, глубинная мотивация именно такова. Всё остальное – вторичные навороты, не несущие в себе никакого принципиального значения. И стоит хоть раз дойти до такой мысли, как тебе придётся жить с этим всю жизнь. Можно, конечно, и сбежать. В некий свой вымышленный мир, или к тому же Богу. Но если тебя угораздило дойти до таких соображений, то и это не поможет.

– И что тогда?

– Тогда ты либо слетишь с катушек, что со мной и случилось, либо примешь всё, как есть, и станешь жить, как все, и тихо радоваться незатейливым хомячьим радостям. Переспал с красивой женщиной – хорошо. Вкусно покушал – тоже хорошо. Приобрел глянцевый автомобильчик – ещё хорошо. И так без конца, до самой смерти.

– По-моему, ты не прав. – Покачал головой Хаим. – Думаю, ты просто не любил этот мир, не знаю уж почему, но я бы, как мне кажется, был здесь счастлив…

– Вполне возможно. – Согласился Охотник. – Но мне кажется, что ты был бы счастлив здесь только первое время. Кажется потому, что ты знаешь только свой мир, а я видел твой и жил в этом.

– Но почему же? Ведь здесь так… красиво… спокойно…

– Как бы тебе объяснить… Вот взять хотя бы это «спокойно»… Вы в Ковчеге постоянно боролись за выживание, так? Вы жили идеей, надеждой, что рано или поздно всё изменится и изменится к лучшему. И жизнь станет другой – сытой, спокойной, умиротворённой… И вот тогда-то заживёте. Если не вы, то ваши дети. И вы готовы были пожертвовать собой ради этого… А за что жертвовать собой здесь? За лишних пару долларов на счету? Или за любовь какой-нибудь красавицы? Но зачем, если красавица сама не против? За что? Я не вижу. Самопожертвование имеет смысл, если оно к чему-нибудь приводит. А к чему оно приведёт здесь? К бессмысленной гибели, вот и всё. Отдельный человек здесь уже ничего не решает. И вся доблесть здесь, в этом глобализированном и поделенном мире – пробиться чуть повыше, хапнуть чуть побольше… И все силы только на это и уходят. Мало того, это считается нормальным. Нормальным считается то, что ушёл романтизм, ушло величие… да и жизнь, кажется, ушла тоже…

Парадокс в том, что жизнь, она там, где из-за плеча выглядывает смерть. Вы сталкивались с ней каждый день и жили. Несмотря ни на что и даже вопреки. А может и именно поэтому. То же самое и со всем остальным. Настоящая любовь, о которой слагают легенды, рождается среди ненависти и вражды; искренняя бескорыстная дружба, которая достойна песен и памяти – среди беспросветной клеветы, предательства и продажности… Может это несправедливо и вряд ли стоит этим восхищаться или радоваться этому, но так есть. Так уж повелось, что чем ниже ползаешь, тем дороже небо. Если, конечно, ты не освинел совсем и не считаешь нормальным явлением грязь. – Охотник опять покосился в сторону кучи мусора. – Что же касается смерти, то она тоже может быть совершенно разной там и здесь. Там вы если и умираете, то либо от вполне понятной болезни, либо во вполне понятной схватке с какой-нибудь тварью. А не от того, что вам пробивает голову выброшенная из окна пьяной скотиной пустая бутылка из-под водяры. И не от того, что у какой-нибудь мрази нет денег на очередную дозу, но есть нож в кармане.

Конечно, стоит понимать, что не всё так уж совсем мрачно и беспросветно, я сгущаю краски, но всё же факты имеются. И я сгущаю краски вовсе не потому, что мне нравится говно. Совсем даже нет. Но я никогда не относился и к тем, кто для спокойствия души старательно от него отворачивается и делает вид, что его вообще не существует. Таких людей мне даже жалко. Ведь, в конечном-то итоге, – невесело усмехнулся Охотник, – как можно бороться с тем, чего нет? Верно?

Мало того… Людям свойственно замыкаться именно на плохом, такова наша природа. И так и получается, что о любом, допустим, человеке судят не столько по благодеяниям, сколько по злодеяниям. Если даже кристально чистый и благородный человек совершит подлость, то ему придётся очень постараться, чтобы очиститься. Если это у него вообще получится. Это же правило применимо и к государствам. Иначе нацистскую Германию и Советский Союз вспоминали бы в первую очередь не по многомиллионным жертвам этих режимов, а по потрясающему подъёму экономики, науки и техники… и культуры… какой бы она ни была. Поэтому я и считаю, что ваш мир, со всей его откровенной жестокостью, гораздо честнее, гораздо живее и гораздо чище этого.

А здесь… Здесь, например, только чтобы почувствовать себя живым, в этом подогнанном под человека мирке, некоторые люди предпринимают разные, совершенно бестолковые на мой взгляд действия. Кто прыгает с парашютом, почему-то называя полётом ощущения падающего булыжника, кто сплавляется по горным рекам, видимо испытывая удовольствие от простукивания своей головой выпирающих из воды булыжников, кто прыгает с опасных обрывов, кто лазит без страховки по скалам…

– А ты ничего такого не делал? – Прервала его Сара.

– Нет. Я же говорю, на мой взгляд это бестолково. Не то, чтобы я не понимаю этих людей, совсем наоборот, но мне это не подходит. Я считаю, что у человека и так вполне достаточно шансов свернуть себе шею, подвернув ногу на крыльце собственного дома, поэтому… Поэтому жизни надо уметь радоваться, такой, какая она есть. Вот только жизнь сама мне время от времени дарит то, ради чего другие лезут, прыгают, сплавляются. Возможно, если бы было иначе, то я бы и пополнил ряды этих деятелей, но мне это не нужно. Хотя кому, как не мне, знать, что те же прикосновения любимой женщины играют совершенно особыми красками как раз после того, как тебя основательно приложило…

– А тебя прикладывало? – Поинтересовалась Сара.

Охотник снова усмехнулся:

– По-моему, меня прикладывало пару раз уже за время нашего знакомства, разве нет? А знакомы мы не так, чтобы и давно… В частности после того, как я уже почти принял тот факт, что никогда больше не смогу ходить, мне теперь в охотку лишний раз подвигаться, только для того, чтобы почувствовать, что я двигаюсь, а не лежу бревном.

Сара смутилась и отвернулась.

– Ничего, – успокоил её Охотник со смехом, – любое несчастье воспринимается как само собой разумеющееся, если оно происходит не с тобой. Впрочем, как и радость тоже. Человек такое хитрое животное, что вселенское значение придаёт только своим рефлексиям.

– Человек – не животное! – Возмутилась Сара. – Человек…

– Тварь божья. – Закончил за неё Охотник. – Не очень-то велик выбор, правда? Или тварь или животное – выбирай.

– Созданье божье! По образу Его и подобию!

– Ага. Настолько по подобию, что это самое созданье превратило ту красоту, которой ты так восхищаешься сейчас, в заснеженную пустыню…

– То козни лукавого! – Убеждённо заявила на это Сара.

– Ага. – Согласно кивнул Охотник. – Надо же свалить на кого-нибудь вину за свои промахи. Взять хотя бы, – он хлопнул себя по шее, – комаров.

Сара открыла рот, чтобы опять что-то возразить, но их завязавшуюся было теологическую дискуссию прервал Хаим, который выпал на время из разговора, но теперь снова в него вернулся:

– Растёт трава, журчит ручей, по ветке скачет воробей. А лёгкий тополиный пух укроет нас от бед и вьюг. Мы будем счастливы вдвоём, и вместе мы Эдем найдём. И нас пропустит Херувим во имя света и любви…

– Ты не пробовал свои стихи записывать? – Поинтересовался у него Охотник.

– А что, понравилось? – Зарделся, как девица, Хаим.

– Просто тогда ты бы молчал… – глубокомысленно изрёк Охотник.

Хаим тут же окрысился:

– Ты просто завидуешь!

– Само собой.

– Тебе это недоступно.

– Ясен пень.

– Ты ничего не понимаешь!

– А ты как думал?

Хаим вскочил и отошёл от костра. Слышалось только обиженное сопение.

– Зачем ты так? – Тихо спросила у Охотника Сара. Он же ответил нарочито громко, чтобы слышал Хаим:

– Он мог бы спокойно спросить у меня – что же мне конкретно не понравилось, и мы бы спокойно это обсудили. Возможно, ему бы даже удалось убедить меня в своей правоте. Или мне бы удалось убедить его и тогда он, если не совсем дурак, попытался бы подтянуть рифмы, размер и всё прочее. Вместо этого он предпочёл беситься, обвинять меня в скудоумии и обижаться. Вот и поделом.

Хаим засопел громче, но не выдержал и спросил язвительно:

– И что же не понравилось нашему ценителю?

– Какая разница, – равнодушно ответил Охотник, – лучше ты мне расскажи, что заставило тебя думать, будто мне это недоступно?

– А всё заставило. Весь твой образ мыслей, все твои слова. По-моему, ты совершенно пустой человек. И потому тебе всё кажется пустым. И потому тебе так нравится наша заснеженная пустыня – ты там дома. И ты не любишь этот мир только потому, что он не любит тебя!

– Вот как? – Охотник ухмыльнулся и подмигнул Саре, однако она его веселья не разделяла. – А тебя этот мир любит? Ты у него спрашивал? И что он ответил? Что любит? И в чём это выражается? Воздухом ты особым дышишь, земля тебя как-то особо носит, или облака для тебя как-то особо выстраиваются? А на шизофрению тебя не проверяли?

Хаим молчал.

– А ещё скажи мне, друг мой неожиданный, – продолжил Охотник, – я прошу, я слёзно умоляю – расскажи мне: что такого ты имеешь, что даёт тебе если не право, то причины заявлять, что ты – не пустышка, а другой человек (пусть я) – именно такой? Что в имени твоём? Кал у тебя зелёный или яйца ромбиком? Или что? – Сару передёрнуло, но Охотник не обратил на это никакого внимания. – Богатый духовный мир? И в чём он выражается? Где критерии для сравнения? Или для заявления, что у тебя он есть, а у других его нет? Или может тебе так кажется потому, что ты слагаешь стихи, а я нет? И это повод? А если, допустим, им грош цена – всё равно? Поделись же сокровищами духа. Вдруг я позавидую и тоже разживусь? Доброе дело сделаешь. Богоугодное.

– Тебе не понять. – Бросил Хаим не оглядываясь.

– А ты попытайся…

– Я не утратил способности чувствовать и переживать!

– Вот как… – Охотник подкинул в костёр пару веток. – Всё-таки редкая ты, Хаим, скотина. Надо было дать тебе башку оттяпать.

Тут вскочила и Сара. Задыхаясь от возмущения, она накинулась на Охотника:

– Мы помним это и без постоянных напоминаний! А с твоей стороны не очень-то и великодушно нас этим попрекать! Мы тебя не просили, ежели что!

– Эй! – Охотник состроил зверскую гримасу. – Это мой сон и я здесь решаю – кому и что говорить! Я здесь устанавливаю правила!

– Нет, ты слышал, – не разжимая губ, обратилась к Хаиму Сара, – он даже во сне командует.

– Ага. – Раздался смешок, но Хаим, который теперь стоял лицом к Охотнику, тоже не открывал рта. – Вошёл в роль.

Такой странный способ общения настолько удивил Охотника, что он… проснулся. Над ним нависало лицо Сары.

– С добрым утром. – Произнесла она. – И что же за правила ты устанавливаешь?

– И вам с добрым утром. – Буркнул Охотник.

– Еда уже готова. – Сказала Сара. – Будешь есть?

Охотник молча поднялся, потянулся и подошёл к встроенному в стену столику, на котором лежала его порция. Хаим и Сара, видимо, уже поели. Да и Псы сидели возле люка с осоловелыми глазами.

Подкрепившись, он, всё ещё переваривая странный сон, милостиво объявил о двадцати минутах отдыха, после чего, если буран кончился, они снова отправятся в путь. Хаим и Сара поглядели друг на друга с обречённым выражением в глазах.

Через двадцать минут, если не врал таймер, активировавшийся вместе с освещением, Охотник открыл люк и выглянул наружу. Снег всё ещё шёл, пуржило, но, похоже, непогода заканчивалась и скоро кончится совсем. Неожиданно рядом с головой Охотника клацнула в железо люка стрела. Он дёрнулся назад, и люк за ним с грохотом захлопнулся. Стрела определённо шла прямо в голову и отклонил её случайный порыв ещё не улёгшегося ветра.

– Метко собачат, шельмы.

– Кто? – Обеспокоено спросил Хаим.

– А вот бы знать. Не видно ещё ни черта.

– Значит мутанты. Они лучше видят, приспособились.

– У них есть луки?

– У разумных – да.

– Час от часу не легче. Так они ж, если видят нормально и хорошо соображают, штурмовать начнут?

Хаим и Сара побледнели.

– Стела активна, – начал рассуждать вслух Охотник, – а раз активна, то должны быть активны и системы защиты… Здесь есть что-нибудь боевое?

– Ну да. – В глазах Хаима появилась надежда. – На каждом уровне по шесть скорострельных турелей опоясывают Стелу. Насколько мне известно, именно с их помощью…