Текст книги "Миг бытия так краток"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Кейт Лаумер,Алан Нурс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

– Это все, что у меня есть.

– Тогда спокойной ночи.

– Нет. У вас два профиля. С правой стороны вы полубог, а с левой – вы демон. Одна из них нам поможет, должна помочь. Меня не волнует, какая именно.

– Не пытайтесь причинить вред веганцу. Я буду защищать его.

Некоторое время мы сидели молча. Она взяла одну из моих сигарет, и мы сидели покуривая.

– …Ненавидеть вас… – нарушила, наконец, она молчание. – Это должно бы быть легко, но у меня не получается.

Я ничего не ответил.

– Я много раз видела вас – щеголяющим своим Черным Мундиром, хлещущим ром, как воду, уверенным в чем-то, чем вы никогда ни с кем не делились, надменным в своей силе. Вы бы подрались со всем, что двигается и не превосходит вас в весе, не так ли?

– Только не с рыжими муравьями и осами.

– У вас есть какой-то генеральный план, о котором нам ничего не известно? Скажите нам, и мы поможем вам выполнить его.

– Это вы думаете, будто я Карагиозис. Я объяснил, почему Хасан назвал меня этим именем. Фил знал Карагиозиса, а вы знаете Фила. Он когда-нибудь говорил что-то вроде этого?

– Вы же знаете, что нет. Он ваш друг и не обманет вашего доверия.

– Есть какие-нибудь другие указания на наше тождество, помимо случайно брошенного Хасаном оскорбления?

– В анналах не найдено никакого описания Карагиозиса. Вы действовали очень тщательно.

– Вот и отлично. Ступайте себе и не беспокойте меня.

– Пожалуйста, подождите.

– Хасан пытался меня убить.

– Да. Должно быть, он подумал, что легче будет убить вас, чем пытаться остановить. В конце концов, он ведь знает о вас больше, чем мы.

– Тогда почему же он пытался спасти меня сегодня от боадила, заодно с Миштиго?

– Я предпочла бы не говорить.

– Тогда забудьте про наш разговор.

– Хорошо, я скажу вам. Ассегай оказался единственным подвернувшимся под руку оружием. Он еще не очень искусно им владеет. Он просто хотел убить веганца, а потом сказать, что хотел спасти вас обоих единственным подручным средством и что произошел ужасный несчастный случай. К сожалению, никакого несчастного случая не произошло. Он не попал в цель.

– Почему же он просто не дал боадилу убить его?

– Потому что вы уже вцепились в зверя обеими руками. Он побоялся, что вы еще сможете спасти его. Он боится ваших рук.

– Приятно знать об этом. Продолжит ли он свои попытки, даже если я откажу вам в сотрудничестве?

– Боюсь, что да.

– Вот это-то и достойно большого сожаления, моя дорогая, потому что я этого не допущу.

– Вы его не остановите. И мы не станем отзывать его. Хоть вы и Карагиозис, и понесли тяжелую утрату, и мое сочувствие к вам простирается за горизонты, ни вам, ни мне уже не остановить Хасана. Он ведь убийца. И никогда не подводил.

– Так же как и я.

– Нет, о вас этого не скажешь. Вы только что подвели Радпол и Землю, и все, что хоть что-нибудь значит для людей.

– Я привык жить своим умом, женщина. Ступай своей дорогой.

– Не могу.

– Это почему же?

– Если вы этого не знаете, то Карагиозис и впрямь дурак, фигляр, персонаж театра теней.

– Некогда один человек по имени Томас Карлайль писал о героях и о преклонении перед героями. Он тоже был дурак, ибо считал, что такие создания и впрямь существуют на свете. Героизм – всего лишь вопрос обстоятельств и целесообразности.

– Иной раз в игру вступают и идеалы.

– А что такое идеал? Призрак призрака, вот и все.

– Не говорите мне, пожалуйста, таких вещей.

– Должен – ведь это правда.

– Лжете, Карагиозис.

– Нет, не лгу – или, если и лгу, то ради вашей пользы, девочка.

– Я достаточно стара, чтобы быть бабушкой кому угодно, кроме вас, так что не называйте меня девочкой. Вам известно, что мои волосы – парик?

– Да.

– А известно вам, что я когда-то заразилась веганской болезнью и что именно поэтому и должна носить парик?

– Нет. Мне очень жаль. Я не знал.

– Когда я была молода, давным-давно, то работала на веганском курорте. Девушкой радости. Мне никогда не забыть ни противного пыхтения их легких у моего тела, ни прикосновения их трупного цвета плоти. Я ненавижу их, Карагиозис, так, как может понять только такой, как вы, – тот, кто ненавидел Великой Ненавистью.

– Мне жаль, Диана. Мне действительно очень жаль, что вам до сих пор больно. Но я еще не готов сделать хода. Не подталкивайте меня.

– Вы-таки Карагиозис?

– Да.

– Тогда я удовлетворена – в какой-то мере.

– Но веганец будет жить.

– Посмотрим.

– Да, посмотрим. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Конрад.

И я поднялся и оставил ее там, в ночи, и вернулся в свою палатку. Позже, той же ночью, она пришла ко мне. Раздался шорох полога палатки и одеяла, и она очутилась рядом. И даже тогда, когда я забуду про все остальное в ней – рыжий цвет ее парика и маленькое «л» между глаз; желваки на скулах и отрывистую речь; все мелкие характерные жесты и теплое, как сердце звезды, тело; ее странный обвинительный акт человеку, которым я некогда мог быть, – я буду помнить вот это – что она пришла ко мне, когда я нуждался в ней, что она была теплой, мягкой. То, что она пришла…

* * *

На следующее утро я собирался отыскать Миштиго, но тот нашел меня первым. Я вел переговоры у реки с людьми, которые должны были взять на себя заботу о фелюге.

– Конрад, – тихо обратился он ко мне. – Можно мне поговорить с вами?

Я кивнул и показал на небольшую ложбинку дальше по берегу.

– Давайте прогуляемся туда. Здесь у меня все.

Что мы и сделали.

После минутного молчания он сказал:

– Вам известно, что на моей планете есть несколько систем психических дисциплин, вызывающих иногда экстрасенсорные способности…

– Именно так я и слышал, – подтвердил я.

– Им обучались в то или иное время большинство веганцев. У некоторых есть способности в этом направлении. А у многих – нет. Однако почти все мы обладаем чувствительностью к экстрасенсорному, чувствуем его действие.

– Да ну?

– Сам я не телепат, но сознаю, что вы обладаете такой способностью, потому что прошлой ночью вы применили ее ко мне. Я почувствовал это. Среди вашего народа это настолько необычно, что я этого не предвидел вообще и поэтому не принял никаких мер предосторожности. К тому же, вы напали на меня в идеальный момент. В результате мой мозг был для вас открыт. Я должен выяснить, много ли вы узнали.

Значит, с этими наложениями видений на зримое было-таки связано что-то сверхчувственное. Содержали они обычно лишь то, что казалось зрительным восприятием субъекта, плюс заглядывание в мысли и чувства, выражаемые непосредственно через его речь, – и иногда я интерпретировал их неверно.

Вопрос Миштиго указывал на то, что он не знал, насколько далеко в действительности простирались мои способности, а я слышал, что некоторые веганские профессионалы-душеведы умели пробиваться даже в подсознание. Поэтому я решил блефовать.

– Я разобрал, что вы пишете не простую книгу о путешествии, – сказал я.

Он ничего не ответил.

– К несчастью, об этом знаю не только я, что ставит вас в несколько опасное положение.

– Почему? – внезапно спросил он.

– Наверное, они неправильно что-то поняли, – рискнул я сделать предположение.

Он покачал головой:

– Кто – они?

– Извините.

– Но мне надо знать.

– Опять-таки извините. Если вы хотите отказаться от путешествия, то могу сегодня же доставить вас обратно в Порт.

– Нет, этого я сделать не могу. Я должен продолжать его. Что же мне делать?

– Расскажите мне еще немного о вашем труде, и я смогу предложить хоть что-нибудь.

– Нет, вы и так уже слишком много знаете… Так вот в чем, должно быть, заключается настоящая причина присутствия здесь Дос Сантоса, – быстро добавил он. – Он умеренный. Наверное, экстремистское крыло Радпола что-то об этом узнало и, как вы говорите, неправильно поняло. Может быть, мне следует обратиться к нему…

– Нет-нет, – поспешил возразить я. – Думаю, этого делать не следует. Это действительно ничего не изменит. И вообще, что вы ему скажете-то?

Молчание. Затем:

– Понимаю, что вы имеете в виду, – сказал он. – Мне также пришла в голову мысль, что, возможно, он не такой умеренный, как я считал… И если так, то…

– Именно, – сказал я. – Хотите вернуться?

– Не могу.

– Ладно, мой баклажанчик, тогда придется вам довериться мне. Можете начать с более обстоятельного рассказа об этой вашей разведке местности…

– Нет! Я не знаю, сколько вы знаете, а сколько не знаете. Вы явно пытаетесь извлечь побольше информации, и поэтому я думаю, что знаете вы не очень много. То, чем я занимаюсь, по-прежнему носит конфиденциальный характер.

– Я пытаюсь вас защитить, – напомнил я. – И поэтому хочу получить как можно больше информации.

– Тогда защищайте мое тело, а о моих мотивах и мыслях предоставьте беспокоиться мне. В будущем мой мозг будет для вас закрыт, так что вам незачем зря терять время на новые попытки прощупать его.

Я вручил ему автоматический пистолет:

– Предлагаю вам на протяжении всего оставшегося маршрута носить оружие при себе – для защиты своих мотивов.

– Отлично.

Пистолет исчез под его развевающейся рубашкой.

Пых-пых-пых – выдохи веганца.

Черт-черт-черт – цепочки моих мыслей.

– Идите приготовьтесь, – предложил я. – Мы скоро отправляемся.

* * *

На обратном пути к лагерю я воспользовался другой дорогой и проанализировал свои собственные мотивы. Сама по себе книга не могла ни укрепить, ни поколебать ни Землю, ни Радпол, ни Движение за Возвращение. Этого, в общем-то, не удалось добиться даже «Зову Земли» Фила. Но дело с Миштиго заключалось не только в книге. Разведка? Если да, то чего именно? Если толчок, то в каком направлении? Этого я не знал, а мне требовалось точное знание. Ибо если это может уничтожить нас, то Миштиго нельзя оставить в живых. И все же я не мог хладнокровно разрешить уничтожить его, если его дело сможет хоть чем-то помочь. А оно могло.

Следовательно, кому-то требовалось взять тайм-аут до тех пор, пока у нас не появится уверенность.

Потянули за поводок. Я откликнулся. Ну что ж, посмотрим, что на том конце.

– Диана, – сказал я, когда мы стояли в тени ее скиммера. – Вы говорите, что я для вас что-то значу, лично я, как Карагиозис.

– Это, кажется, логично вытекает из того, что я говорила.

– Тогда выслушайте меня. Я считаю, что вы могли ошибиться насчет веганца. Уверенности у меня нет, но если все-таки вы неправы, то его убийство будет очень большой ошибкой. Поэтому я не могу этого разрешить. Погодите с выполнением того, что вы там запланировали, до тех пор, пока мы не доберемся до Афин. А потом потребуйте разъяснить то послание от Радпола.

Она пристально посмотрела в оба мои глаза, а затем согласилась:

– Ладно.

– Тогда как насчет Хасана?

– Он ждет.

– Он сам выбирает время и место, не так ли? И если ждет, то лишь подходящего случая для удара.

– Да.

– Тогда ему надо дать приказ притормозить, пока мы не будем знать все наверняка.

– Отлично.

– Вы ему скажете?

– Ему скажут.

– Ну что ж, и это хорошо.

Я повернулся, чтобы уйти.

– А когда сообщение придет вновь, – спросила она вдогонку, – и если оно будет гласить то же самое, что и раньше, – что тогда?

– Там видно будет, – ответил я не оборачиваясь.

Я оставил ее рядом с ее скиммером и вернулся к своему.

* * *

Когда пришел ответ, содержащий в точности то, что именно я и думал в нем услышать, я понял, что хлопот у меня прибавится, потому что решение я уже принял.

Далеко к юго-востоку от нас кое-какие части Мадагаскара все еще продолжали терзать счетчики Гейгера радиоактивными криками боли, отдавая дань умению одного из нас.

Хасан, я чувствовал уверенность, по-прежнему мог выйти навстречу любому препятствию не моргнув своими выгоревшими на солнце, привыкшими к смерти желтыми глазами…

Остановить его, вероятно, будет нелегко.

* * *

Вот оно. Внизу.

Смерть, жар, грязевые полосы в струях воды, новые очертания берегов…

Вулканическая деятельность на Хиосе, Самосе, Икарии, Наксосе…

Галикарнас оторван от материка…

Западный конец Коса снова виден, но что с того?

…Смерть, жар, грязевые полосы в струях воды. Новые очертания берегов…

* * *

Чтобы проверить все самому, я заставил свой конвой отклониться от избранного маршрута. Миштиго делал заметки и щелкал камерой направо и налево.

Лорел дал распоряжение: «Продолжайте экскурсию. Повреждения недвижимости не слишком тяжелы, потому что Средиземноморье заполнено в основном хламом. Пострадавшие либо погибли, либо о них уже позаботились. Продолжайте экскурсию».

Я низко пролетел над тем, что осталось от Коса – над западной оконечностью острова. Внизу расстилалась дикая вулканическая местность со свежими дымящимися кратерами среди новых ярких морских кружев, оплетающих узорами всю сушу. На этом месте некогда стояла древняя столица Астипалай, про которую Фукидид сообщал, что она была разрушена мощным землетрясением. Видел бы он нынешнее. Мой северный город Кос был потом заселен заново лишь в 366 г. до н. э. Теперь же исчезло все, кроме пара и пламени. Никто не уцелел – ни платан Гиппократа, ни мечеть Логгии, ни замок Родосских рыцарей, ни горы, ни мой коттедж, ни моя жена, сметенные невообразимыми волнами или сгинувшие в неведомую мне морскую пучину. Исчезли так же, как покойный Феокрит – тот, кто лучше всех обессмертил этот остров столь многие годы назад. Исчезли. Канули. На века… Ушедшие в вечность и умершие для меня.

Дальше на восток из вод все еще высовывались несколько пиков той высокой горной гряды, что ограждала северную прибрежную равнину. Среди них находился и могучий пик Дикеоса, или Христа Справедливого, смотревшего на деревни, разбросанные по северным склонам. Теперь же он стал крошечным островком, и никому не повезло вовремя оказаться на его вершине.

Должно быть, все выглядело так же и в столь давние времена, когда море у берегов моей родины, ограниченное полуостровом Халкидика, вздыбилось и обрушилось на сушу, когда воды Внутреннего моря потекли через ущелье Темпе. Могучие отголоски этого катаклизма оставили отметины даже на горных стенах самой обители богов, Олимпа, и пощадили они только мистера и миссис Девкалион, поддерживаемых богами на плаву с целью создания мифа, и некоторых людей, дабы рассказать его.

– Вы жили тут, – сказал Миштиго.

Я кивнул.

– Но родились вы в деревне Макриница, что в горах Фессалии?

– Да.

– Однако родной дом вы себе устроили тут?

– На некоторое время.

– «Родной дом» – понятие универсальное, – сказал он. – Я это понимаю.

– Спасибо.

* * *

Я продолжал смотреть вниз, чувствуя печаль, гнев, бешенство, а потом вообще ничего.

После долгого отсутствия я возвращаюсь в Афины с неожиданной легкостью узнавания, которая всегда бодрит, зачастую обновляет, а иногда и вдохновляет. Фил как-то раз прочел мне несколько строк одного из последних великих греческих поэтов, Георгоса Сефериса, утверждая, что тот подразумевал именно мою Грецию, когда сказал: «…Страна, что более не нам принадлежит, но равно и не вам», – и именно из-за веганцев. Когда я указал на то, что при жизни Сефериса веганцев на Земле не было и в помине, Фил парировал, что поэзия существует вне зависимости от времени и пространства и означает лишь то, что она означает для читателя. Хотя я никогда не считал, что литературный вымысел годится и для путешествий во времени, у меня были другие причины не соглашаться со сказанным и не воспринимать в нем обобщенную формулировку.

Это все-таки наша страна. Готы, гунны, болгары, сербы, франки, турки, а в последнее время и веганцы так и не сумели отнять ее у нас. Людей я пережил. А с Афинами мы изменялись вместе. Однако материковая Греция есть материковая Греция, и она для меня не изменится никогда. Попробуйте тронуть ее, кем бы вы ни были, и мои клефты[16]16
  Клефты (новогреческий, букв. «воры») – греки, бежавшие в горы во время турецкого господства в Греции и ведшие вооруженную борьбу против завоевателей, которые дали им прозвище «воры»; клефты принимали деятельное участие в борьбе за освобождение Греции в 20-е годы XIX в.


[Закрыть] будут рыскать по горам по пятам за вами, словно мифические эринии древности. Вы можете возомнить что угодно, но горы Греции останутся и будут пребывать вовеки, с возносящимся дымом обугленных козьих костей, со смешиванием крови и вина, со вкусом подслащенных оливков, с холодными ветрами по ночам и ярко-голубыми, как глаза бога, небесами днем. Рискните их тронуть, если посмеете.

Вот почему я чувствую себя обновленным всякий раз, когда возвращаюсь, потому что теперь, когда за плечами у меня уже столько лет, я испытываю такие же чувства ко всей Земле. Вот почему я дрался, вот почему убивал и взрывал бомбы и, вдобавок, пробовал все мыслимые юридические уловки, чтобы помешать веганцам скупить Землю, кусок за кусочком, у правящего с иной планеты правительства, там на Тейлере. Вот почему я пробился под очередным псевдонимом в большую машину государственной службы, что управляет этой планетой, и, в частности, в Управление по делам Произведений Искусства, Памятников и Архивов. Там я мог сражаться за сохранение того, что еще осталось, пока дожидался нового поворота событий.

Вендетта Радпола напугала не только экспатриантов, но и веганцев. Они не могли представить себе, что потомки тех, кто пережил Три Дня, не уступят по доброй воле свои лучшие прибрежные зоны обитания под веганские курорты, и не отдадут своих сыновей и дочерей для работы на этих курортах, и не станут гидами, водящими веганцев по руинам своих городов, показывая им на потеху интересные места. Вот почему для большинства сотрудников Управление является главным образом заграничной службой.

Мы отправили Призыв о Возвращении потомкам колонистов Марса и Титана, но никакого Великого Исхода не последовало. На мирах веганцев они стали слишком мягкими – размякли, присосавшись к культуре, сильно опередившей нашу в силу полученной ею «форы». Они потеряли чувство своего само-отождествления. И бросили нас.

И все же де-юре они являлись Земным Правительством, законно избранным не проживающим на месте большинством, а может, и де-факто, если дело когда-нибудь дойдет до проверки. Вероятно, дойдет. Мне же оставалось только надеяться, что такого не будет.

Свыше полувека положение было патовое. Никаких новых веганских курортов, никакого нового насилия со стороны Радпола. А также никакого Возвращения. Но вскоре что-нибудь должно, наконец, произойти. Это носилось в воздухе, если Миштиго действительно проводил предварительную разведку.

Я вернулся в Афины в пасмурный день, когда моросил холодный дождь, – в Афины, потрясенные и переустроенные недавними конвульсиями Земли, и, хотя в голове у меня теснились вопросы, а на теле – синяки, я приободрился.

Национальный Музей по-прежнему стоял между Тоссисой и Василеос Ираклиу, Акрополь сделался более разваленным, чем я помнил, а отель «Золотой Алтарь», когда-то именуемый «Королевский Дворец», – там, на северо-западном углу Национальных Садов, напротив площади Синдагма, подвергся сотрясениям, но выстоял и продолжал функционировать несмотря ни на что. Там мы и сняли номера.

Как Уполномоченный по делам Произведений Искусства, Памятников и Архивов я был отмечен особым обслуживанием. Мне отвели Номер Девятнадцать.

Он оказался не совсем таким, каким я покинул его в последний раз. Выглядел чистым и прилизанным. Небольшая металлическая табличка на двери гласила:

«ЭТОТ НОМЕР СЛУЖИЛ ШТАБ-КВАРТИРОЙ КОНСТАНТИНУ КАРАГИОЗИСУ ВО ВРЕМЯ ОСНОВАНИЯ РАДПОЛА И БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ ВОССТАНИЯ ЗА ВОЗВРАЩЕНИЕ».

В самом номере табличка на спинке постели сообщала:

«В ЭТОЙ ПОСТЕЛИ СПАЛ КОНСТАНТИН КАРАГИОЗИС».

В длинной узкой прихожей я заметил еще одну табличку – на противоположной стене:

«ПЯТНО НА ЭТОЙ СТЕНЕ ОСТАВЛЕНО БУТЫЛКОЙ СПИРТНОГО, ЗАПУЩЕННОЙ КОНСТАНТИНОМ КАРАГИОЗИСОМ ЧЕРЕЗ ВСЕ ПОМЕЩЕНИЕ, В ОЗНАМЕНОВАНИЕ ВЗРЫВА БОМБЫ НА МАДАГАСКАРЕ».

Можете верить, если хотите.

«В ЭТОМ КРЕСЛЕ СИДЕЛ КОНСТАНТИН КАРАГИОЗИС» – настаивала следующая табличка.

Я действительно боялся зайти в туалет.

* * *

Позже, той же ночью, я прогуливался по влажным и засыпанным щебенкой мостовым моего, почти покинутого жителями города, и мои старые воспоминания и текущие мысли напоминали слияние двух рек. Оставив прочих храпеть в отеле, я спустился по широкой парадной лестнице «Алтаря», остановившись прочесть пару строк из речи Перикла на похоронах: «Вся Земля – усыпальница великих людей» – там, на могиле Неизвестного Солдата, и с миг изучал взглядом эти очень мускулистые конечности некоего архаичного воина, уложенного в полном боевом вооружении на погребальное ложе (сплошь мрамор и барельефы) и все же почему-то почти ощутимо теплого, так же как и Афинская ночь, а потом пошел дальше, по Леофорос Амалиас.

Ужин вышел отменный: узо, гювеци, «коккинели», яурти, «метакса», масса черного кофе и на десерт – Фил и Джордж со спорами об эволюции.

– Разве вы не видите здесь конвергенцию реальности и мифа – в последние дни жизни на этой планете?

– Что вы имеете в виду? – спросил Джордж, приканчивая блюдо наранци и глядя на Фила сквозь мощные очки.

– Я имею в виду, что когда человечество поднялось из тьмы, то принесло с собой легенды, мифы и воспоминания о сказочных существах. А теперь мы снова опускаемся в ту же первозданную тьму. Жизненная Сила дряхлеет и становится неустойчивой, происходит очевидный возврат к тем первозданным формам, что столь долго существовали только в качестве смутной расовой памяти…

– Чепуха, Фил. Жизненная Сила? Господи, да в каком веке вы живете? Вы говорите так, словно вся жизнь является, по-вашему, одним-единственным разумным существом.

– Является.

– Будьте любезны, продемонстрируйте.

– В вашем музее хранятся скелеты трех убитых сатиров и фотографии живых. Они обитают в горах как раз этой страны.

И кентавров здесь видели, попадаются также цветы-вампиры и лошади с рудиментарными крыльями. Во всех морях водятся морские змеи. А наши небеса, вдобавок, бороздят импортные пауконетопыри. Некоторые даже клятвенно заверяли, что видели Черного Зверя Фессалии, пожирателя людей, костей и всего прочего, и при этом продолжают воплощаться в жизнь всевозможные другие легенды.

Джордж вздохнул.

– Все сказанное вами не доказывает ничего, кроме того, что во всей бесконечности природы существует возможность появления любых форм жизни, если обеспечить для этого нужные факторы эволюции и постоянную благоприятную среду обитания. Упомянутые вами существа земного происхождения – они все мутанты, создания, возникшие неподалеку от различных Горячих Мест по всему миру. Одно такое место есть и в горах Фессалии. Если бы даже прямо сейчас в эту дверь вломился Черный Зверь с оседлавшим его сатиром, это ни изменило бы моего мнения, ни доказало бы вашего.

Я в ту минуту смотрел именно на дверь, надеясь увидеть не Черного Зверя, конечно, а некоего неприметного старика, который мог бы скромно войти бочком, запнуться и пройти дальше, или официанта, несущего Диане незаказанную выпивку с вложенной в салфетку запиской. Но ничего из перечисленного не произошло.

Когда я прошел Леофорос Амалиас, Ворота Адриана и затем мимо Олимпейона, то все еще думал, каким же будет сообщение. Диана связалась с Радполом, но пока еще не было никакого ответа. Еще через тридцать шесть часов мы перелетим из Афин в Ламию, а дальше двинемся пешком через районы, заросшие странными новыми деревьями с длинными бледными листьями, испещренными красными прожилками, увитыми ползучими растениями, с ветвящимися поверху побегами, чьи корни облюбовал стрижфлер. А потом, дальше – через залитые солнцем равнины, вверх по извилистым козьим тропам, по высоким скалистым утесам и вниз в глубокие ущелья, мимо разрушенных монастырей. Идея была бредовая, но Миштиго опять-таки захотелось попутешествовать именно так. Он считал себя в безопасности всего лишь по той причине, что я родился здесь. Я попытался рассказать ему о диких зверях, о каннибалах-куретах – скрывающихся в лесных чащах дикарях. Но он решил уподобиться Павсанию и повидать все пешим. Ладно, тогда решил я, – если до него не доберется Радпол, то доберется местная фауна.

Но на всякий случай я отправился на ближайший госпочтамт и приобрел официальное разрешение на дуэль, уплатив налог за смерть. Вполне можно позволить себе проявить порядочность в таких делах, рассудил я, поскольку был Уполномоченным и все такое прочее.

Если Хасана придется убить, то я убью его в рамках закона.

Я услышал доносящиеся из небольшого кафе на другой стороне улицы звуки бузуки. Частично потому, что мне захотелось того, а частично потому, что я чувствовал за собой слежку, я перешел через улицу и зашел в кафе. Подойдя к столику, за которым можно было усесться спиной к стене и лицом к дверям, я заказал кофе по-турецки, пачку сигарет и некоторое время сидел, слушая песни о смерти, изгнании, катастрофе и извечной неверности женщин и мужчин.

Внутри кафе оказалось даже меньше, чем выглядело снаружи, – низкий потолок, земляной пол, настоящая темнота. На эстраде пела приземистая женщина в желтом платье, густо покрытая гримом. Звенели стаканы; в мутном воздухе висела пыль; под ногами валялись влажные опилки. Мой столик стоял почти в конце зала. Помимо меня в заведении торчало примерно с дюжину других людей: трое девиц с сонными глазами, сидевших со стаканами за стойкой; мужчина в грязной феске; мужчина, уронивший голову на вытянутую руку и храпевший. За столиком по диагонали от меня сидели, оживленно смеясь, четверо мужчин; еще несколько других в одиночестве пили кофе, слушая певицу, глядя в пространство, ожидая, а может, и не ожидая, когда что-то случится или кто-то появится.

Ничего подобного, однако, не происходило. Поэтому после третьей чашки кофе я заплатил по счету толстому усатому владельцу кафе и покинул его заведение.

Снаружи, казалось, изрядно похолодало. Улицы опустели и сделались совсем темными. Я свернул направо на Леофорос Дионисиу Ареопагиту и двинулся дальше, пока не добрался до разрушенной ограды, тянущейся вдоль южного склона Акрополя.

Остановившись на углу, я услышал шаги далеко позади. Я постоял там с полминуты, но моими спутниками по-прежнему оставались лишь безмолвие и черная беззвездная ночь. Пожав плечами, я вошел в ворота и двинулся к обители Диониса Элевтериоса. От самого храма, конечно, не осталось ничего, кроме фундамента. Я прошел дальше, направляясь к Театру.

Фил, помнится, тогда предположил, что история развивается большими циклами, словно некие гигантские часовые стрелки, минующие день за днем одни и те же цифры.

– Историческая биология доказывает, что вы неправы, – возразил Джордж.

– Я не имел в виду буквально, – ответил Фил.

– Тогда, прежде чем продолжить наш разговор, нам следует договориться о терминах.

Миштиго рассмеялся.

Эллен коснулась руки Дос Сантоса и спросила его бедных лошадках, на которых сидели пикадоры. Тот пожал плечами, налил ей еще коккинели и выпил свое.

– Это входит в условия корриды, – сказал он.

И никакого сообщения, никакого сообщения.

Я прошел через тот кавардак, в который время обращает величие. Справа от меня вспорхнула птица, издала испуганный крик и пропала в ночи. Я продолжал идти, пока, наконец, не забрался в древний Театр и двинулся сквозь него вниз…

Идиотские таблички, украшавшие мой номер, позабавили Диану куда меньше, чем я ожидал.

– Но им же положено здесь быть. Конечно. Положено.

– Ха!

– В иные времена хранились бы головы убитых вами зверей. Или щиты поверженных вами врагов. А теперь мы цивилизованные. Таков новый обычай.

– Еще раз «ха»! – я сменил тему. – Есть какие-нибудь известия насчет веганца?

– Нет.

– Вам нужна его голова.

– Я не цивилизованная. Скажите, Фил всегда был таким дураком, еще в былые времена?

– Нет, не был. Да он и сейчас не дурак. Фил награжден проклятием полуталанта. Теперь он считается последним из поэтов-романтиков, и его время прошло. Он отцвел. Теперь он доходит до нелепости в своем мистицизме только потому, что, подобно Вордсворту, пережил свое время. Он живет в искаженных воспоминаниях очень хорошего прошлого.

Подобно Байрону, он как-то раз переплыл Геллеспонт, а ныне, подобно скорей уж Йитсу, радуется лишь обществу юных дам, которых он вгоняет в скуку своей философией или, иной раз, очаровывает хорошо рассказанными воспоминаниями. Он стар. В его творениях порой вспыхивают проблески прежней мощи, но его талант отнюдь не ограничивается лишь сочинительством.

– Как же это?

– Ну, я помню один пасмурный день, когда он стоял в Театре Диониса и читал только что написанный им гимн Пану. В театре находилось две-три сотни зрителей – одним богам известно, почему они там оказались, но он начал читать.

Он еще не очень хорошо владел греческим, но голос у него был впечатляющим, а манеры – харизматическими. Через некоторое время закрапал небольшой дождь, но никто не ушел. Ближе к концу загромыхал гром, столь жутко походивший на смех, что по толпе пробежала дрожь. Я не говорю, что все было, как во времена Феспия, но многие из этих людей, уходя, оглядывались через плечо.

На меня его выступление тоже произвело впечатление. А потом, через несколько дней, я прочел эту поэму – и она оказалась пустой, напыщенной и никчемной. Важно было то, как он преподнес ее. Эту часть своей мощи он утратил вместе с молодостью, а то, что еще осталось из того, что можно назвать искусством, оказалось недостаточно сильным, чтобы сделать его великим, чтобы сохранить жизнь его личной легенде. Он переживает это и утешается невразумительной философией, но, отвечая на ваш вопрос, – нет, он не всегда был таким дураком.

– Быть может, кое-что из его философии даже верно.

– Что вы имеете в виду?

– Большие Циклы. Ведь век странных зверей и впрямь грядет на нас. А также век героев и полубогов.

– Я встречал только странных зверей.

– Тут сказано: «В ЭТОЙ ПОСТЕЛИ СПАЛ КАРАГИОЗИС». Выглядит она удобной.

– Удобная и есть. Видишь?

– Да. Мне оставить табличку?

– Если хочешь.

Я двинулся к проскениону. У лестницы начиналась рельефная лепка, представляющая эпизоды из жизни Диониса. Все экскурсоводы и все экскурсанты должны были, по изданным мною правилам, «…иметь при себе на время пути не меньше трех магниевых бомбочек на человека». Я вынул чеку из одного такого цилиндрика и бросил его на землю. Ослепительная вспышка внизу не будет видна: она сокрыта горным склоном и каменной кладкой.

Я не вглядывался в яркое пламя, а смотрел наверх, на очерченные серебром фигуры. Там Гермес представлял Зевсу юного бога, в то время как по обе стороны трона корибанты[17]17
  Корибанты (куреты) – мифические служители и спутники Реи, охранявшие ее при рождении Зевса; звоном оружия они отгоняли зло. На религиозных церемониях корибантов изображали обнаженные танцоры с оружием, со щитом и в шлеме; их пляски имели экстатический характер. – Прим. оцифровщика.


[Закрыть] отплясывали фантастический пиррихий[18]18
  Пиррихий (здесь) – военная атлетическая пляска под звуки флейты, с прыжками и поворотами; воспроизводила воинские действия и единоличные поединки. В Спарте и Афинах пиррихий был одним из элементов боевого воспитания юношества. По преданиям, изобретателями пляски считались куреты. – Прим. оцифровщика.


[Закрыть]; потом шел Икар, которого Дионис научил выращивать виноград, – он готовился к закланию жертвенной козы, в то время как его дочь предлагала богу лепешки (сам бог стоял в стороне, обсуждая с сатиром ее прелести); и пьяный Силен, пытавшийся держать на плечах небо, словно Атлант, да только не так хорошо; и все другие боги разных городов, гостившие в этом театре: я заметил Гестию, Тесея и Эйрену с рогом изобилия…

– Ты возжигаешь огонь как подношение богам, – раздалось заявление из-за моего правого плеча, но я не обернулся, потому что знал этот голос.