Текст книги "Миг бытия так краток"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Кейт Лаумер,Алан Нурс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Этот долгий воющий крик бросил меня вперед. Но голова у меня закружилась, и я снова, со стуком, привалился к стене.

Барабанная дробь продолжалась, не пропуская ни единого такта. Однако некоторые из танцоров замерли, уставясь в его сторону.

Хасан поднялся на ноги. Он оскалился и сощурил глаза, на его лице под пленкой пота проступили от неимоверного напряжения хребты мышц и долины морщин. Он задрал бороду, словно огненный наконечник копья, а полы его плаща высоко зацепились за какие-то настенные украшения, вскинувшись, точно черные крылья.

Его руки в медленном гипнотическом ритме душили несуществующую жертву, из горла вырывались звериные рыки. Он продолжал кого-то удавливать.

Наконец он довольно засмеялся, и руки его резко разжались.

Дос Сантос почти сразу же очутился рядом с ним, пытаясь ему что-то сказать, но сейчас они находились в разных мирах.

Один из танцоров начал тихо стонать, к нему присоединился еще один, затем и все остальные.

Мама Жюли отделилась от круга и подошла ко мне, как раз когда Хасан начал все сначала, но на этот раз по усложненной программе.

Барабаны продолжали свой ровный бой, как предвестники землетрясения. Папа Джо даже головы не поднял.

– Дурной знак, – сказала Мама Жюли. – Что ты знаешь об этом человеке?

– Многое, – я усилием воли заставил проясниться у себя в голове.

– Анжелсу, – произнесла она.

– Что?

– Анжелсу, – повторила Мама Жюли. – Это темный Бог – тот, кого надо страшиться. Твой друг одержим Анжелсу.

– Объясни, пожалуйста.

– Он редко является в наш хумфос. Его здесь не жалуют. Одержимые им становятся убийцами.

– По-моему, Хасан просто пробует новую курительную смесь – мутировавшую полынь или что-то вроде этого.

– Анжелсу, – стояла она на своем. – Твой друг станет убийцей, ибо Анжелсу – Бог смерти и посещает только своих.

– Мама Жюли, – сказал я. – Хасан и так убийца. Если бы ты получала по жевательной резинке за каждого убитого им человека и пыталась сжевать ее всю, то превратилась бы в бурундука. Он профессиональный убийца, обычно – в рамках закона. Поскольку на Материке преобладает дуэльный кодекс, то свою работу он выполняет в основном там. Ходят слухи, что иной раз он совершает и незаконные убийства, но этого так никто и никогда не доказал.

– Поэтому объясни мне, – закончил я, – Анжелсу – бог профессиональных убийц или просто любителей крови? Между ними ведь должна иметься разница, не так ли?

– Для Анжелсу – нет, – возразила она.

Дос Сантос, пытаясь прекратить этот спектакль, схватил Хасана за запястья и попытался развести его руки в стороны. Но… Ну, попробуйте как-нибудь согнуть прутья клетки – и вы получите примерное представление.

Я пересек комнату, моему примеру последовали еще несколько человек. Это было сделано вовремя, потому что Хасан заметил, наконец, что перед ним кто-то стоит, и высвободил руки. А затем молниеносно извлек из-под плаща стилет с длинным лезвием.

Применил бы он его и в самом деле против Дона или еще кого-нибудь – вопрос спорный, но в тот же миг Миштиго заткнул большим пальцем свою бутылку с кокой и ударил ею Хасана за ухом. Тот рухнул ничком, и Дон подхватил его, а я выковырял нож из его пальцев. Миштиго же вернулся к своему занятию и допивал коку.

– Интересная церемония, – заметил веганец. – Никогда бы не заподозрил, что в этом здоровяке скрываются такие сильные религиозные чувства.

– Это лишь доказывает, что никогда нельзя быть чересчур уверенным, не так ли?

– Да, – он показал на зрителей. – Они все пантеисты, правда?

Я покачал головой.

– Первобытные анимисты.

– Какая разница?

– Ну, этой только что опустошенной бутылке предстоит занять место на алтаре, или, как его называют, пе, в качестве сосуда для Анжелсу, поскольку она вступила в тесные мистические отношения с этим богом. Именно так смотрит на происшедшее анимист. А пантеист мог бы просто немного расстроиться из-за того, что кто-то является на его церемонию без приглашения и создает беспорядок, вроде только что устроенного нами. Пантеиста такое могло бы побудить принести незваных гостей в жертву Агуэ Войо, богу моря, ударяя их по головам таким же церемониальным образом и сбрасывая с пристани. И, следовательно, мне не придется объяснять Маме Жюли, что все эти люди, стоящие вокруг, глазея на нас, на самом-то деле анимисты. Извините, я на минуту отлучусь.

На самом деле все обстояло далеко не так плохо, но я хотел немного встряхнуть его. По-моему, это удалось.

Извинившись и попрощавшись, я подобрал Хасана. Тот вырубился, и только у меня хватило сил унести его.

На улице никого, кроме нас, не было, а большая огненная ладья Агуэ Войо разрезала волны где-то сразу за восточным краем неба, забрызгивая его своими любимыми красками.

Идущий рядом со мной Дос Сантос сказал:

– Наверно, вы были правы. Возможно, нам не следовало увязываться с вами.

Я не потрудился ему ответить, но Эллен, шедшая впереди с Миштиго, остановилась, обернулась и заявила:

– Чепуха. Если бы вы не пошли, мы бы лишились драматического монолога винодела.

К тому моменту я поравнялся с ней, и обе ее руки метнулись вперед и обхватили мое горло. Рук она не сжала, но скорчила ужасную гримасу и изрекла:

– Э! Мм! Ик! Я одержима Анжелсу, и ты получишь свое, – а затем рассмеялась.

– Сейчас же отпусти, а то я брошу в тебя этого араба, – пригрозил я, сравнивая оранжево-шатеновый цвет ее волос с оранжево-розовым цветом неба позади нее и улыбаясь. – А он, между прочим, тяжелый.

И тогда, за секунду до того, как отпустить меня, она немного сжала горло – чуточку сильно для игривого поступка, а затем вернулась под руку Миштиго, и мы снова пошли.

Ну, женщины никогда не дают мне пощечин, потому что я всегда успеваю повернуться другой щекой, а они боятся грибка. Поэтому, полагаю, легкое придушивание – единственная альтернатива.

– Ужасающе, но интересно, – сказала Рыжий Парик. – Чувствовала себя странно. Словно что-то во мне плясало вместе с ними. Странное это было ощущение. Я, в общем-то, не люблю танцы – любого рода.

– Что у вас за акцент? – перебил я. – Я все пытаюсь определить его.

– Не знаю, – ответила она. – Я франко-ирландка. Жила на Гебридах, а также в Австралии и в Японии, пока мне не исполнилось девятнадцать…

Именно тут Хасан застонал и напряг мускулы, и я ощутил резкую боль в плече.

Я поставил его на порог какого-то дома и встряхнул. Из него выпали два метательных ножа, еще один стилет, очень изящный вакидзаси[10]10
  Вакидзаси – малый самурайский меч.


[Закрыть], большой охотничий нож с зазубренным лезвием, несколько гаррот и небольшой металлический футляр, содержащий разные порошки и пузырьки с жидкостями, которые я не стремился изучать особенно тщательно. Мне понравился вакидзаси, и я оставил его себе. Он был фирмы «Кори-кама», очень изящный.

На следующий день, можно сказать даже – вечер, я коварно залучил старину Фила, твердо решив использовать его в качестве цены за допуск в номер Дос Сантоса в отеле «Ройяль». Радпол все еще благоговейно чтит Фила как Тома Пейна Возвращения, хотя тот и начал клятвенно отказываться от этого примерно полвека назад, во времена, когда начал набираться мистицизма и респектабельности. Хотя «Зов Земли», безусловно, – самая лучшая вещь из всего написанного им, он также набросал и Тезисы Возвращения, послужившие детонатором той каши, которую я заваривал. Нынче он может отрекаться сколько угодно, но тогда он был смутьяном. И я уверен, он по-прежнему собирает раболепные взгляды и яркие эпитеты, которые продолжают приносить ему эти Тезисы до сих пор, и время от времени вынимает их, смахивает с них пыль и разглядывает не без удовольствия.

Кроме Фила я захватил с собой и предлог – мол, хочу посмотреть, как чувствует себя Хасан после прискорбного удара, полученного в хумфосе. На самом-то деле я хотел получить шанс переговорить с Хасаном и выяснить, сколько он согласен сообщить мне о своем последнем задании, если он вообще готов хоть что-нибудь сообщить.

Поэтому мы с Филом прогулялись туда. Идти от комплекса Управления до «Ройяля» было недалеко – примерно семь минут неспешным шагом.

– Ты уже написал элегию в мою честь? – спросил я.

– Все еще работаю над ней.

– Ты говоришь это в течение последних двадцати лет. Я бы желал, чтобы ты поторопился и мне удалось бы прочесть ее.

– Я мог бы показать тебе несколько очень неплохих элегий, посвященных Лорелу, Джорджу, есть даже одна в честь Дос Сантоса. В моей картотеке скопились всевозможные безымянные – имя вставляется потом, для менее выдающихся личностей. А вот с твоей карточкой есть затруднения.

– С чего бы это?

– Я должен непрерывно обновлять ее: ты продолжаешь бодро и весело шагать по жизни, живешь, совершаешь поступки.

– Не одобряешь?

– У большинства людей хватает такта полвека совершать поступки, а потом останавливаться на достигнутом. Сочинить элегию в их честь не составляет труда. Таких у меня полные шкафы. Но элегия, посвященная тебе, боюсь, будет сочинением, завершенным в последнюю минуту и с диссонансной концовкой. Я не люблю так работать. Предпочитаю обдумывать материал на протяжении многих лет, тщательно оценивать жизнь личности, и без давления. Вы, люди, проживающие жизнь, словно героическую балладу, тревожите меня. Мне кажется, что вы пытаетесь заставить меня написать эпическую поэму, а я для этого уже слишком стар. У меня иногда трясется голова.

– По-моему, ты несправедлив, – сказал я. – Другие сподобились прочесть элегии в свою честь, а я бы довольствовался даже парой хороших лимериков.

– Ну, у меня такое ощущение, что окончания работы над твоей уже не слишком долго ждать, – заметил он. – Я постараюсь вовремя прислать тебе экземпляр.

– О? Из какого же источника проистекает это ощущение?

– Кто может определить источник вдохновения?

– Ответь мне сам.

– Оно пришло ко мне, когда я предавался медитации. Я сочинял элегию для веганца – чисто для тренировки, конечно, и вдруг подумал: скоро закончу элегию греку.

Помолчав, он продолжил:

– Попробуй представить себе такую концепцию: ты состоишь из двух человек, и каждый из них выше другого.

– Это можно сделать, если я встану перед зеркалом и буду переминаться с ноги на ногу. У меня же одна нога укороченная. Итак, я представил себе такую концепцию. Что теперь?

– Ничего. Ты подходишь к этому делу как-то не так.

– Это культурная традиция, от которой мне так и не удалось избавиться. Вроде узлов и коней – гордиевых и троянских. Сам знаешь, мы, греки, – народ коварный.

Он молчал на протяжении следующих десяти шагов.

– Так дуб или мочало?[11]11
  Детская игра в вопросы и ответы. Вопрос: «Дуб, орех или мочало?». Ответ: «Дуб – получишь в зуб; орех – на кого пошлешь свой грех; мочало – начинаем все сначала», т. е. отвечающий никогда не бывает в выигрыше.


[Закрыть] – спросил я его.

– Извини?

– Это загадка калликанзара. Выбирай.

– Дуб?

– Ты ошибся.

– А если бы я сказал «мочало»?

– Но-но, дается только один шанс. Правильный ответ тот, который угоден калликанзару. Ты проиграл.

– В этом кроется какой-то произвол.

– Таковы уж калликанзары. Это, скорее, греческая, чем восточная, хитрость. И к тому же менее коварная, потому что калликанзар, в общем-то, желает, чтобы ты проиграл, а от ответа часто зависит твоя жизнь.

– Это почему же?

– Спроси следующего калликанзара, которого встретишь, если представится возможность. Духи они недобрые.

Мы вышли к нужной улице и свернули.

– Почему ты вдруг снова озабочен действиями Радпола? – поинтересовался он. – Ты же давно уже отошел от них.

– Отошел я в нужное время и озабочен лишь тем, не активизируется ли он вновь, как в былые дни. Хасан так высоко ценится потому, что он всегда добивается требуемого результата, и я хочу знать, что для нас припасено.

– Ты беспокоишься, как бы они не выяснили, кто ты?

– Нет. Это может причинить некоторые неудобства, но отнюдь не фатальные.

Перед нами, тем временем, вырос «Ройяль», мы вошли и направились прямо в номер. Когда мы шли по коридору с мягким, как подушка, полом, Фил, в котором проснулась наблюдательность, заметил:

– Я снова служу «зеленой волной»?

– Можно сказать и так.

– Ладно. Один к десяти, что ты ничего не выяснишь.

– Не буду ловить тебя на слове. Вероятно, ты прав.

Я постучал в дверь из темного дерева.

– Приветик, – поздоровался я, когда она открылась.

– Входите, входите.

И мы вошли.

Мне потребовалось десять минут, чтобы свернуть разговор на пострадавшего бедуина, так как меня отвлекла своим появлением Рыжий Парик.

– Доброе утро, – поздоровалась она.

– Добрый вечер, – хмыкнул я.

– Что нового в Художественных Произведениях?

– Ничего.

– Памятниках?

– Ничего.

– Архивах?

– Ничего.

– Какая у вас интересная работа!

– О, ее чересчур разрекламировали и придали совершенно несвойственное ей очарование несколько романтиков из Отдела Информации. На самом-то деле мы всего-навсего откапываем, реставрируем и сохраняем те клочки и кусочки материальной культуры, что человечество оставило разбросанными где попало, по всей Земле.

– Что-то вроде мусорщиков культуры?

– Мм-да. Думается, это удачно сказано.

– Ну, а зачем?

– Что зачем?

– Зачем вы этим занимаетесь?

– Кто-то же должен, это все-таки мусор культурный. Потому-то его и стоит собирать. А я знаю свой мусор лучше, чем любой другой на Земле.

– Вы не только скромны, но и преданы своему делу. Это тоже хорошо.

– К тому же, когда я выдвинул свою кандидатуру на эту вакантную должность, выбирать было особенно не из кого, и я знал, где припрятано многое из этого мусора.

Она вручила мне бокал, пригубила из своего и, отпив половину, спросила:

– Они действительно по-прежнему здесь?

– Кто? – уточнил я.

– Корпорация «Божественность». Старые боги. Вроде Анжелсу. Я думала, все боги давно покинули Землю.

– Нет, они ее не покинули. Если большинство из них походит на нас, это еще не значит, что они и ведут себя так же, как мы. Когда человек покинул Землю, он не предложил взять с собой и их, а у богов тоже есть некоторая гордость. Но, впрочем, возможно, они все-равно должны были остаться: есть такая штука под названием ананке – рок-судьба-смерть. Над ней никто не властен.

– Вроде прогресса?

– Да. Кстати, коль речь зашла о прогрессе, как там прогрессирует здоровье Хасана? Когда я видел его в последний раз, он совершенно не продвигался к лучшему.

– Поднялся, ходит. Большая шишка. Толстый череп. Никакого вреда.

– Где он?

– Дальше по коридору и налево. В зале для игр.

– Думается, я схожу выразить ему свое сочувствие. Извините?

– Извиняю, – кивнула она и отошла послушать разговор Дос Сантоса с Филом. Фил, конечно же, приветствовал такое добавление.

Никто из них не обратил на меня внимания, когда я вышел.

Игровой зал находился в другом конце длинного коридора.

Приблизившись, я услышал глухое «тук», затем пауза и снова «тук». Я открыл дверь и заглянул в помещение.

Там был только Хасан. Он стоял спиной ко мне, но, услышав, как открывается дверь, быстро обернулся. На нем был длинный пурпурный халат, правая рука сжимала метательный нож, затылок украшал здоровенный кусок пластыря.

– Добрый вечер, Хасан.

Рядом с ним стоял поднос с ножами, а на противоположной стене он прикрепил мишень. В мишени торчало два клинка – один в центре, а другой дюймах в шести от него, в девятке.

– Добрый вечер, – степенно проговорил он, а затем, подумав, добавил: – Как ты?

– О, прекрасно. Я пришел задать тебе тот же вопрос. Как у тебя с головой?

– Боль сильная, но это пройдет.

Я прикрыл за собой дверь.

– Видение прошлой ночью у тебя, должно быть, возникло еще то.

– Да. Мистер Дос Сантос говорит мне, что я сражался с призраками. Я не помню.

– На этот раз ты курил совсем не то, что толстый доктор Эммет назвал бы «каннабис сатива», это уж точно.

– Да, Караги. Я курил стрижфлер, напившийся человеческой крови. Нашел его около Древнего Места, Константинополя, и тщательно высушил цветы. Одна старуха сказала мне, что он даст мне возможность заглянуть в будущее. Наврала.

– …А кровь вампира побуждает к насилию! Ну, это ново, надо записать. Кстати, ты только что назвал меня Караги. Я бы хотел, чтобы ты этого впредь не делал. Меня зовут Номикос, Конрад Номикос.

– Да, Караги. Я удивился, увидев тебя. Думал, ты умер давным-давно, когда твоя огненная лодка взорвалась в заливе.

– Тогда умер Караги. Ты никому не упомянул, что я похож на него, не правда ли?

– Никому. Я не занимаюсь праздной болтовней.

– Хорошая привычка.

Я подошел к нему, взял нож, взвесил его в руке, метнул и попал примерно на десять дюймов вправо от центра мишени.

– Ты давно работаешь на мистера Дос Сантоса?

– Примерно месяц, – ответил он и метнул нож. Тот попал пятью дюймами ниже центра.

– Ты его телохранитель, да?

– Совершенно верно. А также охраняю голубокожего.

– Дон говорит, что опасается покушения на жизнь Миштиго. Это реальная угроза или он просто страхуется?

– Возможно и то, и другое, Караги. Не знаю. Мне он платит только за охрану.

– Если бы я заплатил тебе больше, ты сказал бы мне, кого тебя наняли убить?

– Меня наняли только охранять, но я не сказал бы тебе, даже если бы дело обстояло иначе.

– Я так и думал. Давай-ка займемся ножами.

Мы подошли к мишени и вытащили из нее ножи.

– А теперь, если целью, случайно, являюсь я, что возможно, то почему бы нам не разобраться с этим прямо сейчас? Мы оба держим ножи, и покинувший это помещение скажет, что оставшийся напал на него и ему пришлось прибегнуть к самообороне. Свидетелей никаких нет. Прошлой ночью нас обоих видели пьяными и буйствовавшими.

– Нет, Караги.

– Что нет? Нет – не меня? Или нет – ты не хочешь делать этого таким способом?

– Я мог бы сказать – нет, не тебя. Но ты бы не знал, правду я говорю или нет.

– Это так.

– Я мог бы сказать, что не хочу делать этого таким образом.

– Это правда?

– Я и этого не говорю. Но чтобы ответ тебя удовлетворил, скажу так: если бы я желал убить тебя, то не стал бы пытаться это сделать с ножом в руке, равно как не стал бы боксировать или бороться с тобой.

– Это почему же?

– Потому что много лет назад, когда был мальчишкой, я работал на курорте Кеча, обслуживая столики богатых веганцев. Ты тогда не знал меня. Я только-только приехал с Памира. Ты и твой друг-поэт приехали в Кеч…

– Теперь вспоминаю. Да… В том году умерли родители Фила – они были моими добрыми друзьями, и я собирался отправить его в университет. Но какой-то веганец отбил у него его первую женщину и увез ее в Кеч. Да, циркач, забыл, как его звали.

– Трилпай Лиго, шаджадпа-боксер. Он был, словно гора в конце великой равнины, – такой же высокий и несокрушимый и боксировал в веганских цестах – кожаных ремнях с десятью заостренными шипами, идущими вокруг всей руки.

– Да, помню…

– Ты никогда не боксировал прежде с шаджадпой, но вступил с ним в бой, ради той девушки. Собралась большая толпа веганцев и землянок, а я залез на столик, чтобы лучше видеть. Через минуту твоя голова была вся в крови. Он хотел, чтобы кровь стекала тебе на глаза, и ты постоянно встряхивал головой. Мне тогда было пятнадцать лет, и сам я убил только трех человек и думал, что тебе предстоит умереть, потому что ты даже ни разу не задел его. А потом твоя правая рука устремилась к нему, словно метательный молот, с непостижимой быстротой! Ты ударил его в центр той сдвоенной кости, которая есть в груди голубокожих, а кости у них покрепче наших, и расколол ее, словно гнилой орех. Уверен, я никогда не смог бы этого сделать. Вот потому-то я и страшусь твоих рук и кулаков. Позже я узнал, что ты, вдобавок, сломал шею пауконетопырю. Нет, Караги, я бы убивал тебя издалека.

– Все это случилось так давно… Я думал, уж никто и не помнит.

– Ты выиграл девушку.

– Да. Забыл, как ее звали.

– Но ты не отдал ее поэту. Оставил ее себе. Вот за это-то он, вероятно, и ненавидит тебя.

– Фил? Из-за той девушки? Я забыл даже, как она выглядела.

– А он никогда не забывал. Вот почему, я думаю, он ненавидит тебя. Я чувствую ненависть и умею разнюхать ее источники. Ты забрал себе его первую женщину. Я был там.

– Этого хотела она.

– …А он становится стар, а ты остаешься молодым. Печально это, Караги, когда у друга есть основания ненавидеть друга.

– Да.

– И я не отвечу на твои вопросы.

– Возможно, тебя наняли убить этого веганца.

– Возможно.

– Почему?

– Я сказал, что это возможно, а не что это именно так.

– Тогда я задам тебе еще лишь один вопрос, и покончим с этим. Что хорошего принесет смерть этого веганца? Его книга может сильно способствовать улучшению отношений между людьми и веганцами.

– Я не знаю, чего она может принести хорошего или плохого, Караги. Давай лучше еще пометаем ножи.

Этим мы и занялись.

Я освоился с расстоянием и с балансом и засадил два ножа прямо в центр мишени. Затем Хасан втиснул два своих рядом, причем последний издал высокий металлический крик боли, завибрировав от соприкосновения с моим.

– Вот что я тебе скажу, – сказал я, когда мы снова извлекли их. – Я возглавляю экскурсию и отвечаю за безопасность ее участников. Я тоже буду охранять веганца.

– Это будет очень даже хорошо, Караги. Он нуждается в защите.

Я положил ножи обратно на поднос и направился к двери.

– Мы, знаешь, отправляемся завтра в девять утра. У меня будет конвой скиммеров на первом поле в комплексе Управления.

– Да. Спокойной ночи, Караги.

– …И зови меня Конрад.

– Да.

Он держал нож готовым к броску. Я прикрыл дверь и двинулся обратно по коридору. Я услышал очередное «тук», и, судя по звуку, это попадание получилось исключительно точным. Его эхо было повсюду вокруг меня, здесь, в коридоре.

* * *

Когда шесть больших скиммеров направились через океан к Египту, я направил мысли сперва к Косу и Кассандре, а потом, с некоторым трудом вернув их обратно, – вперед, в страну песка, Нила, мутировавших крокодилов и мертвых фараонов, растревоженных одним из моих текущих проектов. («Смерть прилетит на быстрых крыльях к тому, кто осквернит…» и т. д.) А потом я задумался о человечестве, устроившемся кое-как на пересадочной станции Титана, работавшем в Земном Управлении, унижавшемся на Тейлере и Бакабе, делавшем успехи на Марсе, перебивающемся так-сяк на Рилпе, Дивбе, Литане и паре дюжин других миров в веганском Конгломерате. А затем я задумался о веганцах.

Голубокожие, со странными именами и ямочками, похожими на оспины, они подобрали нас, когда мы замерзли, накормили, когда мы проголодались. Да. Они оценили тот факт, что наши колонии на Марсе и Титане пострадали от почти вековой жизни на внезапном и полном самообеспечении – после Трех Дней, прежде чем мы создали первый годный к полетам космический корабль. Подобно жуку-долгоносику (как мне говорил Джордж Эммет) мы просто искали себе родной дом, потому что изгадили тот, который у нас был прежде. И что же сделали веганцы? Воспользовались инсектицидом? Нет. Эта мудрая старая раса разрешила нам расселиться по их мирам, жить и работать в их городах, на суше и на море. Ибо даже столь развитая культура, как у веганцев, все-таки, в какой-то мере, нуждается в рабочих руках расы с отставленным большим пальцем на руке.

Машины не могут заменить ни хороших домашних слуг, ни контролеров машин, ни хороших садовников, ни рыбаков в соленом море, ни тех, кто работает в экстремальных условиях под землей или водой, не могут соперничать с фольклорными эстрадными группами инопланетной разновидности. Признаться, соседство человеческого жилья понижает цену веганской недвижимости, но, впрочем, люди компенсируют это, щедро внося свой вклад в повышение благосостояния веганцев.

Эта мысль вернула меня обратно на Землю. Веганцы никогда раньше не находили совершенно разрушенную цивилизацию, и поэтому наша родная планета заворожила их. Достаточно сильно для того, чтобы терпеть наше, живущее вне дома правительство на Тейлере. Достаточно сильно для того, чтобы покупать билеты туристической компании «Земтур» и ездить обозревать руины. Достаточно даже сильно для того, чтобы покупать здесь недвижимость и устраивать курорты. Есть-таки определенная прелесть в планете, управляемой, словно музей! (Как там сказал Джеймс Джойс о Риме?[12]12
  «Рим напоминает мне человека, который зарабатывает на жизнь, показывая туристам труп своей бабушки». Джеймс Джойс. – Прим. оцифровщика.


[Закрыть]) Так или иначе, мертвая Земля приносит своим живым внукам небольшой, но ощутимый доход каждый веганский финансовый год. Вот потому-то и существуют Управление, Лорел, Джордж, Фил и все такое прочее.

И, в некотором роде, даже я.

Далеко внизу под нами расстилался серо-голубой океан. Затем его сменила темная почва континента. Мы приближались к Новому Каиру.

Приземлились мы за пределами города. Никакой взлетной полосы там не было, мы просто посадили все шесть скиммеров на пустое поле, использовав его в качестве аэродрома. Джорджа мы оставили охранять машины.

Старый Каир все еще «горячий», но люди, с которыми можно иметь дело, живут, в большинстве своем, в Новом Каире, что для нашей обзорной экскурсии было совсем неплохо. Миштиго хотел посмотреть мечеть Кайт Бей в Городе Мертвых, пережившую Три Дня, но удовольствовался и тем, что я медленно облетел ее на скиммере, описывая низкие круги, в то время как он делал снимки и вертел головой. На самом деле ему, конечно, хотелось увидеть не ее, а пирамиды, Луксор, Карнак, долину Царей и долину Цариц.

Оно и к лучшему, что мы рассматривали мечеть с воздуха. Под нами шныряли темные фигуры, останавливаясь только затем, чтобы швырнуть в нас камнем.

– Кто это такие? – спросил Миштиго.

– «Горячие», – разъяснил я. – Что-то вроде людей. Различаются по размерам, виду и злобности.

Наконец, спустя какое-то время, он выразил свое удовлетворение, и мы вернулись обратно.

Приземлившись под палящими лучами солнца, мы дезактивировали скиммер и выгрузились, передвигаясь по песку, смешанному в равных пропорциях с разбитой мостовой, – двое временных сопровождающих, я, Миштиго, Дос Сантос и Рыжий Парик, Эллен, Хасан. Эллен в последнюю минуту решила сопровождать мужа в нашем путешествии.

По обеим сторонам дороги расстилались поля высокого сверкающего сахарного тростника. Вскоре мы оставили их позади и шли мимо низких зданий городских окраин.

Дорога расширялась. То тут, то там отбрасывали хилую тень пальмы.

Двое детей взглянули на нас большими карими глазами, когда мы проходили мимо. Они наблюдали за тем, как усталая шестиногая корова вращала большое колеса сакиха – так же, как и тысячу лет назад другие коровы вращали здесь большие колеса сакихов, только эта оставляла больше следов.

Мой областной инспектор, Рамзес Смит, встретил нас в отеле. Он был рослым человеком, тонкая сетка морщин плотно охватывала его загорелое лицо, а в глазах светилась печаль, хотя постоянная улыбка как-то компенсировала ее.

Мы потягивали пиво в холле отеля, дожидаясь Джорджа, так как послали его сменить местных охранников.

– Работа продвигается успешно, – доложил мне Рамзес.

– Отлично, – одобрил я, довольный тем, что никто не спросил, что это за «работа». Я хотел преподнести им сюрприз.

– Как ваши жена и дети?

– Прекрасно, – заверил он.

– А новорожденный?

– Выжил, и у него нет никаких дефектов, – гордо сообщил он. – Я отослал жену на Корсику во время беременности. Вот его фотография.

Я притворился, будто разглядываю ее, отпуская ожидаемые восхищенные междометия.

– Кстати о снимках, – вспомнил я. – Вам нужно еще какое-нибудь оборудование для киносъемок?

– Нет, у нас всего хватает. Дела идут великолепно. Когда вы желаете осмотреть работу?

– Как только мы чего-нибудь перекусим.

– Вы – мусульманин? – вмешался Миштиго.

– Я коптской веры, – без улыбки ответил Рамзес.

– О, в самом деле? Вы имеете в виду монофизитскую ересь[13]13
  Монофизитство – раннее христианское учение, согласно которому Христос обладал лишь одной, божественной природой. Осуждено в V веке, сохранилось в древневосточных православных церквях. – Прим. оцифровщика.


[Закрыть], не так ли?

– Мы не считаем себя еретиками, – сказал Рамзес.

Я сидел, гадая, правильно ли поступили мы, греки, спустив логику на этот злополучный мир, в то время как Миштиго погрузился в забавное (для него) перечисление христианских ересей. В приливе злости из-за обязанности служить гидом в этом путешествии я записал их все в экспедиционный дневник. Позже Лорел сообщил мне, что из него получился отличный и аккуратно заполненный документ. Что лишь показывает, насколько скверно я, должно быть, чувствовал себя в ту минуту. Помню, я занес в тот дневник даже историю о случайной канонизации в шестнадцатом веке Будды под именем Святого Иосафата.

И, наконец, пока Миштиго сидел там и насмехался над нами, я понял, что должен или зарезать его, или сменить тему. Так как сам я не христианин, то его теологическая комедия ошибок не задела во мне религиозной струны. Однако меня покоробило, что представитель иной расы пошел на такие хлопоты, занимаясь исследованиями лишь ради того, чтобы заставить нас выглядеть толпой идиотов.

* * *

Рассматривая это в данное время заново, я теперь понимаю, что был неправ. Успех сделанной мной тогда видеозаписи («слова», на которые ссылался Рамзес) подтверждает мою недавнюю гипотезу о веганцах: они чертовски наскучили самим себе, а мы были настолько новыми, что они ухватились за наши вечно популярные и классические проблемы, равно как и за ту, которую мы представляли во плоти. Они грудами громоздили догадки, кто на самом деле написал шекспировские пьесы, умер или нет Наполеон на острове Святой Елены, кто были первые европейцы, ступившие на землю Северной Америки, указывают ли книги Чарльза Форта, что Землю посещала неизвестная им разумная раса, и так далее. А высшая каста веганского общества питается еще и нашими средневековыми теологическими дебатами. Забавно.

* * *

– Касательно вашей книги, срин Штиго… – перебил я. Употребленная мною форма почтительного обращения – срин – остановила его.

– Да?

– У меня сложилось впечатление, – сказал я, – что вы не желаете в данное время обсуждать никаких подробностей. Я, конечно, уважаю ваши чувства, но это ставит меня в неловкое положение как руководителя этой поездки.

Мы оба прекрасно понимали, что мне следовало бы выяснить это с ним наедине, тем более после ответа Филу, данного им на приеме в Управлении, но я испытывал желание поругаться и хотел дать ему знать об этом, так же как и направить разговор в другое русло. Поэтому я сказал:

– Мне любопытно, будет ли она главным образом отчетом о путешествии по посещаемым нами местам или вы хотите, чтобы мы помогли привлечь ваше внимание к каким-то особым местным условиям – скажем, политическим – или к текущим культурным новинкам.

– Я заинтересован главным образом в написании подробной книги о путешествии, – ответил он. – Но рад буду выслушать ваши замечания по ходу дела. Я думал, это все равно входит в ваши обязанности. А так, я знаком в общих чертах с традициями и текущим положением дел на Земле, и они меня не очень занимают.

Расхаживавший и куривший в ожидании обеда Дос Сантос резко остановился и спросил:

– Срин Штиго, как вы относитесь к движению возвращенцев? Сочувствуете ли вы нашим целям? Или вы считаете это мертвым делом?

– Да, – ответил он. – Последнее. Я считаю, что когда кто-то умер, единственное, что тут можно сделать, – это похоронить его. Я уважаю ваши цели, но не вижу, как вы можете даже надеяться осуществить их. С какой стати вашему народу бросать обеспеченность, в которой он теперь живет, и возвращаться сюда? Большинство людей нынешнего поколения даже не видели никогда Землю, не считая видеозаписей, а вы должны признать, что они едва ли могут кого-нибудь завлечь.