Текст книги "Загадка белого «Мерседеса» [Сборник]"

Автор книги: Роберт Уэйд

Соавторы: Эльсе Фишер,Николас Фрелинг,Росс Барнаби
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)

Это была раздевалка, где служащие ели, переодевались, мылись, курили и сплетничали. Здесь было тепло и тихо; газовый радиатор испускал тихое шипенье из закрытого запальника. В комнате валялись старые ботинки и пустые бутылки. Кто-то оставил жирную бумагу из-под сэндвичей; большая пепельница в форме автомобильной шины была переполнена запачканными и захватанными окурками. Люсьена стояла у окна на противоположной стороне, заложив руки в карманы. Она сдувала пепел с сигареты на пол, как это делали механики. Рослый бельгиец тихо затворил дверь и повернулся, засунув руки в карманы куртки, как английский принц-консорт. Руки были что надо; как автоматические ковши. Костюм его был из дорогой желтовато-коричневой фланели, на нем был каштанового цвета шелковый галстук и кремовая сорочка. На его мускулистом теле это не выглядело нелепо; это было даже элегантно. Тело его обладало бессознательной горделивостью, свойственной человеку, который сделал что-то из ничего и уверен в своей способности справляться с жизнью.

– Итак, вы какой-то полицейский. И вы ее хотите взять за что-то. И что же она, по-вашему, сделала, а?

– Спросите ее.

Он медленно повернулся, чтобы посмотреть на Люсьену.

– Сделала что-нибудь? Что-нибудь, что он может доказать?

Она сделала презрительное лицо.

– Нет.

Массивное, гибкое тело снова повернулось к ван дер Валку.

– Так вы рассчитывали приехать сюда и тихонько вытянуть из нее? Я знаю фараонов. Их два типа, с двумя методами. Одни сразу лупят любого, кто подвернется; другие – умники, задурят парню голову сладкими речами, пока он сам уже не перестает понимать, натворил он что-нибудь или нет. У вас нет ничего определенного, иначе вы разговаривали бы здесь по-другому. А вы пришли тихо, потому что вам не за что зацепиться. Покажите-ка вашу бляху.

– Если я кого-нибудь напугал насмерть, так я что-то не вижу признаков этого, – заметил ван дер Валк, предъявляя свое удостоверение.

Мужчина внимательно разглядывал его, медленно читая незнакомые голландские слова шевелящимися губами, которые создавали беззвучные рисунки формы и смысла слов.

– Голландец. У вас нет права даже высморкаться здесь, в Бельгии.

– Если бы мне нужно было право высморкать ваш большой нос, то я получил бы его по телефону. Почему бы вам не перестать разыгрывать из себя крестоносца?

Мужчина поглядел на него бесстрастно, без злости.

– Парень, вы на моей территории и допрашиваете мою служащую в рабочие часы; это мое дело. Вы мне скажете о чем речь, или я вас вышвырну отсюда?

– Спросите ее. Она знает, почему я здесь. И бросьте устраивать драмы. Если бы я захотел, то мог бы быть здесь с отрядом для подавления беспорядков в стальных шлемах.

– Раздави его, Бен, – сказала Люсьена. – Брось его в пепельницу. Он ничего не может доказать.

– Зачем выдавать свой испуг, Жанна д’Арк?

Она повернула голову.

– Иди-ка ты…

Бельгиец усмехнулся.

– Вот ваше удостоверение. Я не дам и горелой спички за него или за вас. Катитесь за дверь и шагайте отсюда.

– Вы мне надоели, – сказал ван дер Валк. – Ваша пасть больше даже, чем ваш нос. Пошли, мисс. Мне не нужны молодчики в стальных шлемах и никакие доказательства. Если у вас есть на два су смелости, вы это признаете.

Мускулы напряглись на лице мужчины. Ноги проделали скользящий шаг боксера, плечо опустилось, и он в тот же момент выбросил вперед свой большой шахтерский кулак. Ван дер Валк, сам не зная почему, почти не старался избежать удара, хотя и мог бы это сделать. Люди пытались его ударить и до этого. Он не сопротивлялся. Инстинкт заставил его втянуть живот, но он опустил руки и стоял. Больше всего досталось его ребрам, но второй удар пришелся в висок. Стена обрушилась на него сзади, плечо онемело, пол закачался и он сел на него; идиотская ситуация – он чувствовал ее комизм. По комнате прошли ноги; равнодушные мокасины Люсьены; дорогие, ручной выделки туфли мужчины, размер сорок четыре, великолепно начищенные с узким носком. Ребра ван дер Валка вздрогнули, ожидая удара. Из открытой двери потянуло холодным воздухом; свист. Он медленно поднялся на ноги и отряхнул табачный пепел с одежды. Два механика с безразличными физиономиями прислонились к стене у двери. Один жевал резинку.

– У вас есть машина? – спросил он, вынув резинку изо рта и разглядывая ее.

Ван дер Валк кивнул и пощупал висок; висок болел.

– Мы засунем вас туда и подоткнем вам одеяльце, – сказал другой.

Они взяли его под руки, не грубо, и промаршировали к «Фольксвагену». Никто даже не поднял на них глаз. Тот, что жевал резинку, неопределенно показал волосатой рукой на северо-восток.

– В дорогу, месье фламандец. – Они вернулись назад к своей работе, даже не оглянувшись. На их взгляд, это было проделано гладко: не чересчур, без шума, как раз в меру. А если потом заявится полиция, то он находился на частной территории и приставал к женщине. Полицейское удостоверение? Никто о нем и не слыхивал.

Ван дер Валк снова потер лоб и сделал гримасу своим ушибленным ребрам. Он завел мотор «Фольксвагена» и выехал с внешнего двора. В том месте, где был проход между машинами, он сделал поворот на сто восемьдесят градусов через автостраду. Ставить здесь машину было запрещено, и он, конечно, был достаточно заметен. Он выключил мотор и остался на месте, как раз напротив гаража, нос машины смотрел в направлении Брюсселя. Он зажег сигарету и запасся терпением. Время тянулось медленно.

Поток быстр несущихся машин действовал усыпляюще; ему хотелось пива. Люсьена больше не появлялась на внешнем дворе, но широкоплечий желтовато-коричневый костюм неподвижно постоял некоторое время у насосов, поблизости от двери в кофейню. Немного погодя он пожал плечами и ушел обратно. Улица, – говорили плечи, – открыта всем, даже идиотам из Голландии. Подошел полицейский и остановился посмотреть на голландский номер машины, затем на него, с ленивым любопытством. Фигура в желтой накидке обогнула машину и приблизилась к окошечку водителя.

– Месье из Голландии? Он понимает, – это же очевидно, – что здесь нельзя стоять. – Фламандский язык его был неуклюж, но вполне понятен. Ван дер Валк вынул полицейское удостоверение и протянул ему. Толстое, буколическое лицо исследовало его, зажав между не очень чистыми пальцами. Он старательно сравнил снимок с прелестными чертами лица владельца. – Какое-нибудь дело? В управлении знают? – Кивок. – Вам нужна какая-нибудь помощь, сотрудничество? – Отрицательное покачивание головы.

– Я не собираюсь очень долго здесь задерживаться, – спокойно сказал ван дер Валк по-французски. Лицо разгладилось и улыбнулось.

– А вы говорите по-французски хорошо. Уверены, что я не могу помочь? Что такое, гараж? – ткнув пальцем. – Большой Бен? Что же он сделал, принимал украденные машины? Он слишкомбогат.

– Мне надо только подождать, больше ничего. Немного нажать на нервы, пока они там гадают, что я делаю.

Полицейский улыбнулся, рассеянно отсалютовал своей перчаткой и прошел дальше.

Ван дер Валк был здесь уже час и семнадцать минут. Он не совсем точно знал, чего именно он ждет, но когда это произошло, он не удивился. Когда дверца открылась, он поднял глаза и усмехнулся. Желтовато-коричневый костюм заполнил все свободное пространство; маленькая машина закачалась на рессорах. Дюжий бельгиец не знал, что сказать; он нервно курил, постукивая рукой по щитку.

– Что скажете насчет пивка? – выговорил он наконец.

– Последний час больше ни о чем и не думал.

– Ладно… Вы знаете дорогу. Или, если вы предпочитаете не…

Ван дер Валк не был настолько чувствителен; он повернул машину.

– Посмотрите второй этаж. Вроде частной конторы. – Они прошли через комнату, мимо большого письменного стола и массы всяких современных приспособлений. Здесь все было по-деловому, но дружелюбно и в беспорядке. – Просто завалили этими каталогами, – сказал крупный мужчина. – Сюда.

Дверь вела в маленькую теплую комнату, украшенную геранью и помидорно-красным твидом. Там было светло и уютно; стояли два кресла и кушетка, в углу маленький бар, телевизор и радиола; больше ни для чего не хватало места. Простая, непретенциозная и приятная комната.

– Специальный бокс для опробования новых моделей, – он открыл две бутылки пива, вынутых из маленького холодильника. – За ваше здоровье.

– За успех новых моделей.

– Голова ничего?

– Немножко болит.

– Зря я вас двинул.

– Мне это тоже не доставило большого удовольствия.

– Вы выдержали знатный удар. – Величайший комплимент; он уже не был больше грязным фламандцем. – Наверное, мне надо вам объяснить.

– Честно говоря, я бы предпочел, чтобы вы этого не делали. – Но раз задавшись целью, крупный мужчина не отступал.

– Понимаете, Люсьена, она никогда не позволяет к себе притронуться, я имею в виду, мужчине. Я заманил ее как-то сюда, год назад. Она заехала мне в физиономию битым стаканом, – с нежностью сказал он.

– Почти не видно.

– Да, но это стоит иметь в виду. Может быть, – я не говорю, что это так и есть, – но может быть, какой-нибудь старикан приставал к ней, и она двинула его, как меня. Может, она его двинула слишком сильно. Я не знаю, почему вы здесь, но она дала понять, что кто-то умер.

– Умер один человек. Его говорить не заставишь. Пока она молчит, я не знаю, что произошло. Не вполне уверен, что все так уж просто.

– Она немногословна, если ей не хочется говорить.

– Что она сказала вам?

– Ничего особенного. Немножко поплакала. Затем запустила в меня гаечным ключом. Сказала, что я вел себя, как дурак. Может, так оно и есть, а если так, то я хотел бы это знать, поэтому я и решил, что лучше мне выяснить, нельзя ли поговорить с вами наедине, когда увидел, что вы не ушли.

– Она уже наверное переехала границу? – безразличным тоном.

– Я не спрашивал. Я ей сказал, что лучше ей держаться подальше от границы, наверное, там уже дали знать о ней. Я ей сказал, что она может спрятаться, – у меня есть загородный дом. Я знал, что она и слушать не станет. Поэтому я дал ей свой маленький «Порш» и сказал, чтобы она катилась отсюда ко всем чертям. Так она и сделала, ей этого не хотелось, но я заключил с ней вроде сделки, – обещал, что я вам скажу, что поговорю с вами.

– Зачем?

– Не знаю. Я вышел к вам, потому что увидел, что вы ничего не сказали этому шпику. Я подумал, что вы, наверное, знали, что делали, лучше, чем я, как мне кажется. Слушайте, к черту это пиво! У меня есть кое-что получше, – у меня друзья в Бордо.

Он ждал, что появится арманьяк. Тем большим сюрпризом был запах сливянки, наполнивший комнату. Дюжий бельгиец сосредоточенно попробовал.

– Хорошо, – сказал он одобрительно.

– Здорово, – согласился ван дер Валк торжественно.

В ответ он получил медленный, серьезный взгляд. Большая рука опустилась во внутренний карман и появилась наружу, держа пластиковый бумажник, который он бросил на стол рядом с бутылкой.

– Я сам точно не знаю, сколько здесь; шестьдесят-семьдесят тысяч франков. Не снятых с банковского счета; я храню их здесь: можно сказать, это мои бешеные деньги. В мелких купюрах. И вопроса о них не возникнет, – нет доказательств, что они когда-нибудь существовали, – брались по сотне примерно с доходов. Возьмите это и отпустите ее. Если она убила кого-нибудь, значит, он это заслужил. Может, я и вправду дурак, но я не думаю, чтобы вы сообщили о ней. И я не думаю, что вы действительно хотите ее арестовать. Я думаю, что вы можете забыть об этом, если захотите.

– Вы ее любите?

– Да, – ответил дюжий бельгиец. Он пожал плечами. – Безумно и хочу жениться на ней. Моя жена умирает от туберкулеза. Может, уже умерла. Я этого Люсьене не говорил.

Ван дер Валку несколько раз предлагали маленькие взятки. Иногда он задумывался над тем, пошел бы он на это, если бы ему предложили большую. Он надеялся, что этого не случится, потому что боялся, что может пойти. Сейчас он был очень удивлен тем, что испытывал полное безразличие. Это было комично, – немножко походило на

Генриха IV, который был трусом, пока не попал впервые в огонь. Он кинул бумажник обратно через стол и в отместку налил себе второй стакан сливянки. Дюжий бельгиец, не глядя, опустил деньги в боковой карман. Он их презирал, они не выполнили своего предназначения.

– Я вам скажу кое-что, – заговорил неожиданно ван дер Валк. – Это не зависит от денег или от обстоятельств. Это зависит от нее. Я так глупо себя вел, потому что не знал, что еще делать. Она не преступница; я не могу ее арестовать. Я сказал ей правду, что я не могу ни черта доказать, я вам скажу то же самое. Теперь все зависит от нее. Я не знаю, что она будет делать. Она должна сама понять и сделать то, что ей покажется правильным. Почему я вам это говорю?

– Вы чертовски странный фараон, если я могу сказать так, не обидев вас.

– Все такие. Вы. Она. Если бы никто не был странным, никого бы не убивали. – Крупный мужчина промолчал: он сломал сигарету пополам и уложил труп в пепельницу с такой нежной заботой, словно это была маленькая птичка. – Я прослежу за тем, чтобы вы получили обратно свой «Порш».

«Я совсем не уверен и в этом тоже, – подумал он. Теперь, когда Люсьена дошла до последней грани порока, он не имел представления о том, на что только она не способна. – Я могу дать о ней сигнал. Она будет рассчитывать, что я этого не сделаю; это наше дело, и она будет на меня рассчитывать. Она дала избить меня потому, что я позволил кому-то другому вмешаться в дело, которое касалось меня и ее. Теперь мне надо решить, что же она сделала. Я должен играть по ее правилам».

Он уехал из Брюсселя, испытывая облегчение. Он казался себе мелким и достойным презрения. У него и раньше часто бывало это чувство. Но тогда у него была служба, куда он мог приползти; он мог спрятать свое трусливое сердце за широким столом; заняться бумагами и телефонами. Раковина официалыцины предохраняла его. Здесь, в гараже, он был весь на поверхности.

Беспомощный, униженный, загнанный в угол, засунутый в кресла из красного твида, которые оказались слишком низкими. Он не имел возможности рявкнуть: «Сядьте», – или пихнуть через стол сигареты с этой презрительной добротой. Он сидел, очень маленький. Она стояла и возвышалась над ним. Он был ее пленником. Раньше он не был знаком с такого рода унижением. Теперь он просто обязан оказаться прав. Иначе он может просто приползти обратно в Амстердам и послать стыдливый рапорт, что дескать, да, джентльмены были правы, наверное, Стама убил контрабандист.

Если он арестует Люсьену, что с ней будет? Несколько лет тюрьмы. Никакой гильотины для девушки, которая была готова к смерти, как ее отец. Каким будет приговор? Три года? Шесть? Десять? Война, сказал кто-то, слишком серьезное дело, чтобы предоставлять ее генералам. Чувствовал ли он когда-нибудь, что преступление может оказаться слишком серьезным делом, чтобы предоставлять его адвокатам? Люсьена уже побывала в тюрьме. Сколько бы лет она ни получила, это будет слишком много – и слишком мало.

Погода не обнадеживала; густой туман висел над Голландией, и было холодно, холоднее, чем в том году. Туман был не так густ, чтобы полностью прекратить уличное движение, но достаточно густ для того, чтобы обескуражить всех, кроме самых упорных. Достаточно густ, чтобы помешать самолетам приземлиться в Шифоль и Лондоне. Термометр колебался как раз над точкой замерзания; никто, кому пришлось быть на улице в эту ночь, не получал от этого удовольствия. Пограничники были сердиты и несчастны; рукава и воротники их отсырели, носы текли, а на фарах машин, коже начищенных сапог и прикладах карабинов держались большие холодные бусинки воды.

В этот вечер и в эту ночь три бронированные машины, нагруженные маслом, пересекли границу между Голландией и Бельгией. Таможенный чиновник был задет одной из машин, когда сигнализировал ей, чтобы она остановилась. У него были сломаны бедро и большая берцовая кость; повреждения ребер, порезы и тяжелый шок. Карета скорой помощи увезла его в Эйндховен. Бригадир поста к югу от Фалькенсваарда злобно топал ногами в тесных сапогах. Любой, кто вздумает этой ночью играть в игры на границе, получит грубый прием. Он проинструктировал всех дежурных солдат держать карабины наготове. Любой человек или автомашина, которые с первого раза не повинуются приказу остановиться, получат полмагазина в шины и кузов.

В лесах вокруг Тиенрэй было темно и тихо, ни шороха. Когда ван дер Валк увидел красный «Порш», стоящий на просеке между буковыми деревьями, облегчение наводнило его легкие и пригнало желудочную спазму. Сквозь деревья пробивался слабый свет керосиновых ламп.

Она только что кончила вытирать пыль. Вытрясла ковры и прошлась мокрой тряпкой по каменному полу. «Как это странно при таких обстоятельствах, но как по-голландски, – подумал он. – И Люсьена, в конце концов, голландка. Пусть грозит смерть или несчастье, но пыль вытирается». Она едва взглянула на него, когда он вошел; она ожидала его. Он сел в угол, вполне готовый к тому, что его попросят поднять ноги, пока она подметет под ними. Через минуту она заговорила спокойным тоном без тени истерики:

– Я почти закончила. Поставьте чайник.

Он повиновался. Здесь было чудесно, вдвоем в этом доме; слышать самый домашний из всех звуков, – жужжание старомодной ручной мельницы для кофе. Она тоже это чувствовала.

– Приятно готовить кофе для гостя в моем собственном доме.

– Вы собирались здесь жить?

– Не постоянно. Я не сельская жительница. Кролики и поганки, мыться под помпой, – мне бы это скоро надоело. Нет, для меня был куплен дом в Амстердаме. Но я жила здесь. Это мой дом.

– Я могу это понять.

– Вы знали, где меня найти.

– Больше негде.

– Правда, – она пригубила кофе, он был превосходен. На чистой колодезной воде.

Тишина. Ни ветра, ни звуков уличного движения, только шумела печка.

– Покой, наконец, – сказал он понимающе.

– Как вы оказались там, в Бельгии?

– Чистая случайность. Картина Брейтнера. Если бы я ею не заинтересовался, я никогда бы не понял остального.

– И что бы тогда случилось?

– Это просто было бы списано, как одно из происшествий, которым нет подходящего объяснения. Это часто случается.

Она призадумалась и затем неожиданно заговорила с решимостью.

– Нет никакого объяснения, но я вам расскажу. Правильно, вы должны это услышать. – Он ничего не сказал. – Но вы будете записывать или составите из этого донесение?

– Нет.

– И это останется как есть?

– Это останется между вами и мной. Даю вам слово.

– Я была очень счастлива, знаете. Мне хочется, чтобы кто-нибудь знал об этом. Не думаю, что есть кто-нибудь, кроме вас, кому я могу рассказать.

Она рассказала то, что он уже знал и то, чего он не знал. Факты были простыми – они у него были почти уже угаданы. Но остальная часть была поэзией. Но это оставалось поэзией только в ее словах. Когда он пытался, позднее, выразить это своими словами, они были плоскими и прозаическими. Он никогда не смог бы превратить все это в рапорт.

Это не заняло много времени. Они допили кофе и пошли в сарай за вином. Висячий замок заело, и ему пришлось ей помочь. Она заметила, что не хватало бутылки; он признался, что выпил ее, сидя в этом же самом кресле. Откз^да он мог знать тогда, что по другую сторону стола было кресло Люсьены?

Она закончила рассказ, но это не помогло ему решить, что же он должен делать. Как ему выбраться из этой ситуации? Как он мог исполнить то, что официально называлось его долгом? Он не знал, в чем был его настоящий долг, – его официальный долг, надо отдать ему справедливость, ни разу не пришел ему в голову. Беда была в том, что он не чувствовал себя умным; он чувствовал себя очень глупым. И все же, если бы он прибегнул к своей официальной маске, все стало бы просто. Он немедленно вылез бы из своего ложного положения и мог бы с полной уверенностью чувствовать, что поступает правильно. Ему надо было просто написать рапорт, короткий и бесстрастный, арестовать Люсьену и проследить за тем, чтобы в распоряжении полицейского судьи оказались все факты.

Этот джентльмен понаторел в законах. За ее наказание и ее «реабилитацию» он нес полную ответственность. Он был честным, гуманным, добрым человеком, который ни в каком смысле не был мстительным. Никто не ждал от ван дер Валка, что он понесет хоть малейшую ответственность за Люсьену Энглеберт. Фактически, по полицейским установлениям, ему категорически запрещалось заниматься этими вопросами. Но этот образ действия не приходил ему в голову.

О, он был в ярости, что вообще оказался втянутым в это. Почему это он должен был очутиться в тот раз там на дороге, за Утрехтом? Почему он был так глуп, что позволил себе почувствовать тягу к Люсьене? Почему он ответил на телефонный звонок с Бетховенстраат и почему отправился в Брюссель? Почему этот проныра Шарль ван Дей-сель не может не совать носа в чужие дела? Однако теперь он мог все уладить как нельзя проще. Мог написать, что допросил ее, и она созналась в убийстве. Забыть то, о чем рассказали ему в этой комнате. Вернуться в Брюссель и, как пай-мальчик, испросить ордер на арест и привезти ее в Амстердам, словно старательный почтальон. Аккуратненько. Его Высочество это одобрит. Но даже и на секунду он не помыслит об этом всерьез.

Почему трое здравых людей вели себя, как идиоты, из-за этой девчонки? Бельгийский владелец гаража, голландский полицейский и бельгийско-голландский контрабандист? Нельзя же позволить судье задавать подобные вопросы, верно? Ну давай, ван дер Валк. Забудь это – эту идиллию и эту курьезную обстановку, в которой ты вообразил, что понял Люсьену и Стама и их историю. Забудь этот – он чуть не сказал «медовый месяц». Распрощайся со всем этим!