355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Уэйд » Загадка белого «Мерседеса» [Сборник] » Текст книги (страница 28)
Загадка белого «Мерседеса» [Сборник]
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 20:03

Текст книги "Загадка белого «Мерседеса» [Сборник]"


Автор книги: Роберт Уэйд


Соавторы: Эльсе Фишер,Николас Фрелинг,Росс Барнаби
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

– Я – мадам де Винтер. Моего мужа сейчас нет; могу ли я быть чем-нибудь вам полезна?

– Меня зовут ван дер Валк. – Он поклонился. – Я инспектор полиции города Амстердама.

– Ах, так. Вы хорошо говорите по-французски.

– Вашего мужа зовут Жерар де Винтер, и он владеет этим отелем, не так ли?

– Совершенно верно. У вас официальный тон. Кстати, что вы пьете? – Она была права; настало время всерьез овладеть собой. – Жозеф… Еще белого вина для господина и свежую наливку… и, да, мне белый «чинзано».

– Нет, это не официально. В том смысле, что это не судебное дело. Без формальностей, скажем. Если бы это было судебное дело, появился бы бельгийский чиновник, – пристально наблюдая за ней. – Боюсь, что я принес дурные вести.

– Что же это может быть? Это касается моего мужа? Вы спрашивали его.

– Я спрашивал его, чтобы выяснить, нет ли хоть малейшей надежды на то, что я мог ошибиться. – Он дал ей посмотреть снимок; говорят, помогает, когда вы что-нибудь держите в руках. – Это ваш муж?

Она нахмурилась.

– Действительно, похож на него, но я не уверена, что это он. Не будете ли вы добры объяснить?

– Человек, снятый на этой карточке, у которого были документы вашего мужа, умер.

Она быстро взглянула на него. Документы Жерара? Что-то здесь подозрительно; что-то получилось не так, как надо. Озадаченная, она пристально вглядывалась в угол комнаты.

– Вы сказали, вы из Амстердама? Это случилось там? Я не понимаю. Документы моего мужа? Мой муж действительно несколько недель не был дома. Но в этом нет ничего необычного. Я не могу точно сказать вам, где он, но что ему делать в Амстердаме? Не может быть, что это он.

– Я понимаю, мадам, что вам нелегко с этим согласиться. К несчастью, никаких сомнений больше нет. Нам пришлось немало потрудиться над этим делом. Мы совершенно уверены в том, что этот человек – Жерар де Винтер.

Она выслушала это со смешанными чувствами. Облегчение й все-таки не облегчение.

– Я сказала вам, кажется, что снимок похож на него. Но что-то в нем не то.

– Может быть, потому, что снимок служебный, сделанный в целях опознания. После его смерти.

Ее взгляд метнулся на него, потом на снимок, лежавший на черном стекле стола. Казалось, мотор в ней немного раскрутился; затем она снова поглядела на него, очень настороженно.

– Какая-то ошибка. Или что-то, чего я не понимаю. – Она не собирается попадаться в ловушку. Если Жерар провалил… – Это не мой муж.

– Не скажете ли вы мне, почему вы так в этом уверены? – Его голос был спокоен, дружелюбен.

– Что-то с этой одеждой. Он как-то не так выглядит; я ее никогда не видела. Не думаю, чтобы это были его вещи. И кольцо. У него кольцо надето не на ту руку. Как только я увидела, я поняла, что тут что-то не так. – В ее голосе звучало торжество; она не попалась ни в какой заговор.

Он был готов надавать себе пинков. Конечно же, голландцы носят свои обручальные кольца на правой руке, а французы на левой. Он мысленно снял шляпу перед мин-хером Стамом, этим доскональным, осмотрительным человеком. Женщина никогда бы не пропустила этой детали, а он пропустил. Он заставил свой голос звучать еще мягче.

– Этому есть довольно странное объяснение.

Ее голос, раздраженный и резкий, бросал ему вызов.

– Это что, трюк? Что это значит?

– Это действительно трюк. Но не наш; трюки – это не по нашей части. Но ваш муж был любителем трюков. Вы этого не знали?

Ей удалось скрыть облегчение; ее не поймали, поймали Жерара.

– Мы говорим на разных языках.

– У этого трюка были трагические последствия. Я хотел знать, не можете ли вы пролить свет на это.

Ее лицо приобрело замкнутое выражение.

– Мне жаль, если вы напрасно потратили время, но на основании тех доказательств, которые вы мне предъявили, я не могу согласиться с тем, что это мой муж.

На лице ее было написано желание вышвырнуть его вон.

«Хочет драки», – подумал он.

– О, еще доказательства. – Он добавил в вино наливку. – Есть и еще.

Она смотрела на него пристально, отказываясь соглашаться, отказываясь волноваться.

– Этот серый костюм. Мой муж питал к ним отвращение; никогда не носил. И он не играл в игры со своим обручальным кольцом. – Она покрутила кольцо с алмазом на своей руке.

Он отпил глоток.

– Поверим вам на слово, мадам. Хорошо, это не ваш муж и я ошибаюсь. Можете ли вы предположить причину, по которой другой человек, который так похож на него, что любой обманется, – даже вы догадались только по одежде, – который маскируется под него, – сарказм в голосе; смакование слов, – у которого его документы, этот человек будет носить серый костюм и «играть в игры» с его обручальным кольцом?

– Нет, не могу.

– А вам не приходит в голову, что объяснение как раз обратное? Что не какой-то человек маскировался под вашего мужа, а ваш муж притворялся другим человеком?

– Не знаю, зачем бы он стал это делать.

– Доказательства… Понимаете, мы бы не пришли к какому-то определенному мнению только на основании фотоснимка. Вы можете узнать личные вещи вашего мужа? Его почерк?

– Конечно, могу. Да… это… определенно… его… Месье, что случилось?

– А это? – Маленькая записная книжка Стама, с инициалами и цифрами, которые стали понятны только теперь, после того, как он побывал в Фалькенсваарде.

– Я никогда не видела раньше этой книжки, но почерк тот же самый.

Сквозь косметику проступили бледность и напряжение. Это могло в равной мере означать как ее невиновность, так и вину, не правда ли?

– Скажите мне, скажите, что случилось?

– Мне очень жаль, но дело обстоит именно так, как я вам сказал. Ваш муж был найден мертвым в Амстердаме. Я расследую его смерть, потому что она была вызвана намеренно лицом или лицами неизвестными, как педантично формулируют это англичане.

Она сжала пальцы на своем пустом бокале; ножка сломалась с сухим маленьким щелчком. Она посмотрела на свою руку, на него, оглядела комнату.

– Нам бы хотелось, чтобы вы рассказали все, что может помочь объяснить эти обстоятельства.

– Да… Я понимаю. – Она осторожно положила разбитый бокал в пепельницу. – Я думаю, инспектор, что мне лучше попросить вас пройти ко мне. В общих комнатах отеля слишком много ушей.

Он кивнул и поднялся. У нее была привлекательная походка; держалась она прямо.

Ее гостиная была похожа на ее спальню, которую ван дер Валк мог себе представить, оглядевшись вокруг. Эта элегантная шелковистость повсюду; она показалась ему мерзостной. Китайский мопс от ужасного рычания перешел к визгливому лаю и снова к рычанию; у овчарки стала дыбом шерсть.

– Нет, нет, детки, отправляйтесь в спальню и ведите себя тихо.

Он любил духи, но здесь их запах был слишком силен. Мебель в стиле ампир была здесь самой роскошной. Подобно хозяйке, мебель легко могла оказаться подлинной. Эта идея позабавила его. Вот он, тут, спокойно болтает с женщиной, которая вполне может быть убийцей, а он думает о том, подлинная ли у нее ампирная мебель. Но не так уж это было и глупо. Эта женщина была похожа на мебель. Она может вам не нравиться, но у нее есть свой стиль и своя цена.

Ее рука сделала жест, приглашающий его сесть; кольцо с алмазом снова бросилось ему в глаза и напомнило другую аналогию, которая, быть может, помогла ему. Эта женщина тоже была алмазом. Она внесла свой вклад в необычную жизнь Жерара де Винтера. Она отшлифовала некоторые его грани. Он скрестил ноги и уставился на нее тусклыми глазами, ожидая, пока она заговорит. Мяч у нее, посмотрим, как она его поведет.

– Вижу, что должна довериться вам. Вы не успокоитесь, пока не узнаете о моих отношениях с мужем. Да, курите, если хотите. Галуаз? Нет, спасибо, не для меня, я их не переношу… Да, я курю, но только с фильтром. Я не знаю, с чего начать. С начала, вы скажете. Ладно. Я вышла за Жерара, когда была молоденькой и неопытной девушкой. Я из здешних мест, родом из Остенде. Моя мать еще жива, отец умер несколько лет назад от болезни бронхов. Он был парикмахером, лучшим в Остенде. Мать продала дело после его смерти; она живет теперь в Брюсселе.

…Нет, я не единственный их ребенок, оставшийся в живых. У меня был брат, но он заболел туберкулезом во время войны. Умер в Давосе в сорок восьмом… Да, похоже на то, что вся сила в нашей семье досталась женщинам. Это что-нибудь вам говорит? Разве так не часто бывает? Вы в Бельгии, инспектор; у нас многие женщины имеют собственное дело.

Жерар, да. Здесь он был личностью. Не скажу видной, но его, безусловно, знали. Я думаю, что он всегда жил здесь, да, насколько мне известно. Не знаю, как во время войны; он никогда об этом не говорил. Но он владел делом с войны, а до этого оно принадлежало его отцу. Нет, современный вид отелю придала я, у него всегда было доброе имя, и дела шли хорошо. Наш брак, – о, я буду откровенна, вы увидите, – не был удачным. Нет, никогда, с самого начала. Я не знаю, какая женщина была ему нужна. Он всегда был замкнут, называйте это как угодно. Скажете, что это – моя вина, если хотите, мне все равно. Я не домашняя хозяйка, признаю. Меня тошнит от домашнего хозяйства. Может быть, его разочаровало то, что у меня не было детей… Он никогда не упоминал об этом, а я его никогда не спрашивала… У него была привычка уезжать… Не знаю куда, меня это не интересовало.

Я не стыжусь того, что я деловая женщина; с чего бы мне стыдиться? У меня это хорошо получается. Конечно, я удвоила стоимость отеля: оборот, прибыль, все. Эго всегда было хорошее здание и на хорошем месте, да. Но ужасно старомодное – кухня в подвале, повсюду водопроводные трубы. Теперь при каждом номере свой душ, и кухня целиком современная. Эти детали, возможно, для вас ничего не значат, но я профессиональная хозяйка гостиницы и горжусь этим. И известна как хозяйка гостиницы.

Да, постепенно у него появилась склонность уезжать все чаще и чаще и на более длительные сроки. Последний год я почти его не видела. Но он был справедлив; если я хотела отдохнуть или даже устроить себе каникулы, он занимал мое место. Я тоже хочу быть справедливой: он не был скуп. У меня нет к нему претензий, мы никогда не ссорились. Хотите чаю? – спросила она внезапно. – Я скажу, чтоб прислали.

– Но он был скрытным? – спросил ван дер Валк. – Вы не спрашивали; но он скрывал то, что делал, куда ездил, кого видел?

– Это было его правом. Я знаю, смутно, что он много времени проводил в Германии. Я предполагала, что у него должна быть где-нибудь женщина, хотя он этого никогда не говорил. Что же касается того, что он делал, – понятия не имею.

– Я ценю вашу откровенность. Это нам очень поможет.

– Но мне нечего скрывать. Хотя я не думаю, что обязана отвечать на вопросы о моей личной жизни.

– Вы вообще не обязаны отвечать ци на какие вопросы. Но если бы вы не отвечали, я был бы неудовлетворен, тогда могло бы начаться судебное следствие. Полиция, мандаты, возможно, судебная экспертиза, секретари, записывающие все, – вы заметили, что я ничего не записываю. Да и пресса бы наверняка свалилась на вас тоже. Отвечая сейчас откровенно на все, вы, вероятно, избавите себя от процесса, который может принести неприятную гласность и даже причинить вред вашему делу.

– Вы думаете, я всего этого не понимаю? – сказала она хладнокровно. – Я действую только в собственных интересах.

– Да, сказал он, начав пить чай.

– У вас есть еще вопросы?

– Немного. Безобидные, но, пожалуй, нескромные.

– Как вы могли заметить, это не то, что может меня сильно встревожить.

Он медленно поставил свою чашку. Она быстро пришла в себя. Значит, это был только первый шок, известие о неожиданной смерти, которое лишило ее присутствия духа? Она была сейчас странно объективна по отношению к покойному. Так, словно он был ей абсолютно чужим. Сердце ее было полностью покрыто броней, да, но одним ли только эгоизмом? Или, вдобавок, еще и самообладанием, и актерским искусством законченной преступницы? Могла ли она действительно не чувствовать никакой утраты? Она кормила китайского мопса из своего блюдца; если бы одна из собак – ее детей – была убита?

– Когда, примерно, вы в последний раз спали со своим мужем?

– Три года назад. Может быть, четыре. Я не записала дату в своем дневнике.

– Во время войны вы жили в Остенде?

– Да, тогда я была ребенком.

– А он был здесь?

– Отель, по-моему, был реквизирован. Я как будто припоминаю, говорили, что он ушел в маки, или, во всяком случае, что он был связан с местным сопротивлением.

– Передав отель вам, он больше им не интересовался?

– Он никогда им сильно не интересовался; у него не было к нему ни малейшей склонности. Конечно, дело он знал. Мог проверить книги, текущие дела.

– Но, если я правильно понял, то важные решения принимали вы, и большая ответственность лежала на вас?

– Конечно. Я планировала каждую деталь новых построек с архитектором и уладила все с финансированием. Каждый день встречалась с подрядчиком. Ему оставалось только подписать несколько бумаг.

– Не казалось несправедливым, что вы получали только половину прибыли?

Она улыбнулась этой маленькой ловушке.

– Казалось. Я то же самое думала. Но это была приемлемая цена за свободу.

– Свободу действий. Но не свободу жить так, как вы хотите. Вы никогда не хотели развода, например?

– Нет. Я свободна делать, что захочу. Новый брак меня не привлекает.

– Но отель остается его собственностью?

– Да.

– А теперь он ваш? Какое соглашение было подготовлено на случай его смерти?

Ясные аквамариновые глаза были теперь спокойны и безмятежны.

– Я ждала, что вы спросите об этом. Финансовая заинтересованность в смерти. Разве это не навязчивая идея у полицейских?

– Деньги и секс – навязчивая идея у большинства людей, – весело. – Полицейские не являются исключением.

– Правда очень проста. Я становлюсь единственной владелицей. Если вам угодно сделать вывод, что я что-нибудь выигрываю от смерти Жерара, я не могу вам помешать.

– Вы сказали, что он уезжал, но вы никогда не интересовались дальнейшим.

– Сказала и подтверждаю. Я не стыжусь этого.

– Есть разница между интересом и любопытством. Я задаю эти вопросы потому, что мне интересно, но не сделал бы этого из любопытства. Я допускаю, что вам было неинтересно; но мне труднее будет поверить, что вы никогда не испытывали любопытства. Совсем никогда.

Она взвесила эту точку зрения невозмутимо.

– Должно быть, иногда испытывала любопытство. Не думаю, чтобы я его показывала. Что бы мне это дало?

– Я полагаю, что вы могли удовлетворить свое любопытство, и не показывая его.

– Как это понимать? Что я стала бы следить за ним? Что я ревновала? Вовсе нет. – Презрение в ее голосе. К Жерару? К нему, глупому полицейскому? Или к другим женщинам, тем, которые ревнуют свих мужчин, своих мужей?

– Не обязательно. Расчет прибыли в вашем распоряжении?

– Понимаю, к чему вы клоните. Брал ли он деньги?

– Допустим.

– Во всяком случае, не больше, чем имел на то право. Чистая прибыль может быть рассчитана. Это делает бухгалтер. Две наши части отдельно кладутся в банк. И речи не могло быть, чтобы он взял больше.

– Вы сказали мне, что вы не ревновали. Из ваших слов у меня составилось представление о нем, как о человеке тоже не ревнивом. Верно это?

– Совершенно верно. Мы не вмешивались в жизнь друг друга.

– Он не проявлял интереса к вашей душевной жизни?

– А почему он должен был проявлять? У него была своя собственная, я думаю.

– А вашего мужа сплетни горничных не занимали?

– Меня бы очень удивило, если бы он их слушал; это было бы совсем не похоже на него. Он знал обо мне все.

«Очень хороший ответ, – подумал ван дер Валк. – Действительно, она была такой же эффективной – и почти такой же привлекательной, – как миномет. Попробуем последним броском пробить эту броню».

– Вы не поклонница эмоциональных сложностей, не так ли?

– Так.

– Что же затрагивает ваши эмоции? Ваши собаки? – Он не видел ее спальни, но догадывался. – Ваша собственная наружность? Ваше имущество? Битком-набитый бельевой шкаф по традиции, принятой в Остенде? – Она была уязвлена его тоном. Кровь бросилась ей в лицо. Она не ответила; руки потянулись к большой серебряной настольной зажигалке и несколько раз раздраженно щелкнули ею. «Наверное ей бы хотелось, чтобы это были пистолетные выстрелы», – подумал он, довольный, и решил использовать полученное им маленькое преимущество. – Неужели же вы так боитесь эмоций? Ведь это такая естественная вещь.

Она справилась со своим смущением; теперь она снова владела собой.

– Я точно такая же, как многие тысячи женщин, инспектор.

– Знаете, не могу сказать, что согласен с вами. Я совершенно не собираюсь говорить вам дерзости, но вы мне кажетесь необыкновенно деловой, оперативной и, может быть, безжалостной.

– Вижу, что произвела на вас впечатление очень холодной и расчетливой женщины, инспектор. Похоже, что я на многих произвожу такое впечатление; сама я этого не нахожу. Что особенно удивительного в здравомыслии и деловитости? Но с мужем у меня были добрые отношения, и мне жаль, по-настоящему жаль, что он умер. Я хочу узнать, как это случилось. Мне не все равно. Можете вы это понять, или вы тоже слишком предубеждены?

«Я тоже, – подумал он. – Вот женщина, у которой нет друзей, которой никто не доверяет, которую никто никогда не будет любить и которая поэтому чуточку трагична».

– На это я пока не могу ответить, мадам. Вам придется набраться немного терпения. Ваш муж умер при обстоятельствах, которые пока еще нам не ясны. Когда все прояснится, вы узнаете. Я обещаю вам. А пока я хотел бы просить вас – не думаю, что для вас это окажется слишком трудно, – продолжать жить и вести себя точно так, как при жизни вашего мужа. Просто – здравый смысл.

– Хорошо. – Она вынуждена была подчиниться. Разве не хвалилась она своим безразличием, своим самообладанием?

«Если возникнет необходимость, я смогу так нажать на нервы этой женщины, – думал ван дер Валк, – что она треснет, ка^с сухой прутик. А, эти женщины без эмоций – у них нет гибкости, присущей нормальным женщинам. У них нет запасов любви, тепла, храбрости. У них нет ничего, кроме их паршивой холодной крови. Для меня они – ноль. – Он не мог преодолеть своей антипатии к этой Женщине. – Но считать ее виновной в преступлении – это вопрос другой».

Он вышел из отеля равнодушно, словно теперь был полностью удовлетворен. « Очень даже возможно, что она – преступница, – думал он. – Эти хладнокровные; не часто ли случалось, что именно эти хладнокровные, эти xopoiiio организованные, обвившие свою жизнь вокруг себя и застегнувшие ее, как пояс на пряжку, эти, презирающие эмоции, в один прекрасный день обнаруживают, что жизнь разбилась, и эмоции набрасываются на них и рвут своими когтями?»

Он проехал немного, чтобы избежать любопытных глаз, которые к этому времени уже должен был нацелить на него Эренгейм, и остановился посмотреть на дорожную карту. Очень интересно – он следует по тому же пути, по которому ездил де Винтер, неделю за неделей, затем – месяц за месяцем. Какой же дорогой он ездил?

Иногда, он без сомнения, ехал на север, по направлению к границе, чтобы сделать свои маленькие приготовления. Какой же дорогой он ехал? Вдоль побережья? Вряд ли. Это была скучная дорога, и нужно было объезжать Вестер Шельдт, а затем ехать вдоль границы к северу от Антверпена. Сомнительно, чтобы де Винтер когда-нибудь ездил этим путем. Дороги хуже, и местность должна была казаться унылой человеку, который так любил леса и воды Лимбурга. Более вероятно, что он ехал прямо, тем путем, каким приехал сам ван дер Валк, по автомобильной трассе через Брюгге и Гент на Брюссель. А когда он ездил в Германию, он мог ехать по Льежской дороге, на Аахен и Кельн. Он подумал о черном «Пежо» и поехал по его следу, погруженной в раздумья.

Что же он нашел в Бельгии, кроме многообещающих подозрений? – придется ему подумать о вдове де Винтер. Он все еще не представлял себе, зачем было Мейнарду Стаму покупать белый «Мерседес» или дом в Амстердаме. Вдова полагала, что у него где-то была женщина, и ван дер Валк разделял это предположение. Потому что рассказ вдовы безусловно был правдой, до того пункта, до которого он длился. Мужчина, женившийся на ловкой, хорошенькой помощнице парикмахера из Остенде, очень скоро понял, что у нее много здравого смысла в делах, но мало душевной нежности. Сначала он надеялся на то, что, если она забеременеет, физические перемены и развитие смогут согреть и обогатить этот сухой характер. Когда этого не произошло, он бросил это невыгодное дело. Где же, по ходу истории, нашел он и надел на себя, как старое пальто, личность Мейнарда Стама? Как он вступил в еще более осторожную и замкнутую компанию контрабандистов маслом? В этом окружении он нашел ту личную жизнь – можно ли назвать ее эмоциональной жизнью? – которой ему недоставало. Было ли это достаточно для него? Удовлетворяло ли это романтический дух? Такой человек, как он, испытывающий необходимость в эмоциональной отдушине, мог, пожалуй, найти что-то, похожее на счастье, в лесах и полях. Но продолжало ли это удовлетворять его? Не начал ли он стремиться к тому, чтобы поделиться с кем-то, довериться, одарить? И не стала ли его жизнь тоже казаться ему бесплодной и бесцельной без женщины? Романтичность пуританского охотничьего домика легко могла превратиться в непрочное изделие из картона, – решил ван дер Валк.

Де Винтер вел себя рассудительно. Он не составил себе вторично неверного представления о своей жене. Например, договор, который, скажем Арлетте показался бы немыслимым, ему представлялся разумным и естественным, потому что он казался логичным и разумным Со-ланж. Он должен был утратить веру в женщин. Наверное, прошло много времени, прежде чем он смог заставить себя поверить женщине, поддаться тяге к ней. Но если он поддался, то целиком. Капитуляция должна была оказаться полной, сделаться страстью.

Ван дер Валк приближался к Брюсселю. Он мог заставить местных чиновников разузнать о семье де Винтера и его происхождении, но, по существу, это представлялось ему необязательным. Наверняка, он был тем, за кого выдавал себя, – человеком, который фактически прожил в маленьком местечке всю свою жизнь. Вероятно, еще живы люди, которые помнят его отца.

Когда-то, наверное во время войны, он познакомился с границей. В отряде маки, несомненно. Это заложило фундамент для позднейших идей. Не только полезные знания и связи, когда речь пошла о контрабанде маслом, но и мысль о жизни в укрытии, в лесах, милая человеку с таким характером. Как-то во время войны де Винтер, идеальный, вероятно, тип для работы в Сопротивлении – с его-то романтическими идеалами и смелостью, идущей от богатой фантазии, – встретил человека по имени Стам. Одного с ним возраста, с некоторым, во всяком случае, физическим сходством и, может быть, сходством характера. Голландский офицер и бельгийский владелец отеля стали друзьями.

Де Винтер узнал достаточно о прошлом Стама. Затем Стам погиб и не оставил следа. Был депортирован в Германию, чтобы погибнуть там, – может быть, вместе с семьей, – в ночи и в тумане. Или просто был убит в стычке. В любом случае свидетелей не было, и де Винтеру представилась возможность приобрести чужие документы, которые в любую минуту могли оказаться очень полезными. Он сохранил их. Ему пришло в голову – два-три-че-тыре года спустя – воспользоваться ими. Встретив барона и назвавшись Стамом, он вероятно почувствовал шок, поняв, что есть человек, который может его разоблачить. Но барон, уже старый, забывчивый и капризный, не вспомнил черт лица человека, который был совсем юным офицером, когда сам он был уже полковником. И из опасности барон превратился в величайшее приобретение, бесценную рекомендацию, ставящую вымышленное имя вне всяких подозрений. Кто усомнится в словах барона о том, что это был офицер и джентльмен?

Система автострад, ведущих к Брюсселю, делает этот город чрезвычайно доступным. Например, от Остендского направления автомобилист с огромной скоростью влетает в предместье Берхема. А автострада сливается с Гентским шоссе у авеню Карла Пятого. Само Гентское шоссе идет прямо к сердцу старого города, к Фландрским воротам. Здесь есть система кольца бульваров, которые огибают город и выводят автомобилиста на дорогу, по которой он продолжает мчаться на юг к Немуру. Или от Фландрских ворот он может въехать в величественный город до Биржевой площади и всех этих памятников буржуазной гордости, которые были свидетелями еще « Радостного Вступления» императора Карла Пятого.

Император дал также свое имя бульвару, который, расставаясь с автострадой, сворачивающей на восток, огибает северную оконечность старого города. Здесь водителю тоже очень просто. Если он повернет налево у Антверпенских ворот, он будет продолжать мчаться через Вилворде на главную дорогу к Антверпену. Этой дорогой и намеревался ехать ван дер Валк и этой дорогой, вероятно, ездил Жерар де Винтер, на север, через Мехелене к своим любимым местам на границе. По меньшей мере, раз в месяц, чтобы следить за своими службами закупки и доставки, производить выплату и поддерживать в персонале деятельный дух. Чтобы держать машину смазанной и налаженной, а систему предупреждения чувствительной.

Водитель может также продолжить свой путь и свернуть чуть позже направо у Скарбекских ворот. Не прекращая своей бешеной гонки, он окажется на пути к Лёвену, главной дороге на Льеж и границе с Германией. Нет ни одного городка в Европе, через который можно было бы проехать с большей быстротой и легкостью. Это очень удобно для европейской новой технократии.

Мысли ван дер Валка были далеко, но как раз за Брюсселем он достаточно долго задержался взглядом на щитке, чтобы заметить, что бензина осталось мало. Множество гаражей вокруг. Да ведь как раз впереди есть большой гараж, удобно расположенный перед развилком на Гентском шоссе. А вот и он. Там была наружная ниша с автонасосами для ночной работы. Ему нужно было внутреннее помещение с управляемыми насосами и обслуживанием. Масло, воздух, полировка; дорожные карты, уборные, кофе в бумажных стаканчиках; «машину помоют, пока вы ждете, и мы бесплатно проверим дворники на ветровом стекле». Он не хотел, чтобы машину мыли, пока он ждет, но ему нужна была квитанция на его тридцать литров, – подойдет к отчету о расходах.

Пока девушка наполняла бак машины, он тяжело уперся взглядом в ветровое стекло. Он заметил ядовито-синий комбинезон, но был слишком занят своими мыслями, чтобы проявить интерес. Он пришел в себя только, когда ему надо было расплатиться с ней, увидел высокую, чем-то знакомую блондинку и узнал Люсьену Энглеберт.

Это приободрило его часом позже на скучном отрезке дороги, ведущей на север, к границе. И это отвлекло его от прежних мыслей; мысли эти начали уже кружиться, как карусель, и утомлять его. Он кончил тем, что почувствовал маленькое – больше, чем маленькое – отвращение к Соланж де Винтер, и никто не мог быть большей ей противоположностью, чем Люсьена. Она, очевидно, повзрослела, но не изменилась. Она все еще сохранила презрение к деньгам и отвращение к торговле, свою гордость и отсутствие тщеславия. Да, значит, она действительно говорила тогда серьезно насчет того, чтобы зарабатывать себе на жизнь у бензоколонки. И более того, она все еще делала это, не теряя бодрости.

Ее рассуждения показались ему детскими, но заставив себя вернуться мыслями к их последней встрече, – да, «Виниколь», на Лейдестраат, – он понял, что в них было что-то большее, чем простая незрелость. Как это называется? Донкихотство? Во всяком случае, смахивает на XIX век. Романтичность, да. Очень романтичная; приятное качество в этом тоскливом мире. Она всегда напоминала ему любимую его героиню XIX века – Матильду де ла Моль, способную, как заметил Стендаль, полюбить мужчину, «который сделал больше, чем дал себе труд появиться на свет». В Люсьене это было. И было в ней какое-то душевное родство с другой фигурой XIX века, Дантоном, который в ночь накануне своей смерти заметил: «Глагол гильотинировать, знаете ли, не может спрягаться в прошедшем времени. Сказать: Меня гильотинировали, – нельзя». Эта фраза всегда была у ван дер Валка паролем смелости.

Казалось, Люсьена была рада встрече с ним; они потратили три или четыре минуты на обмен любезностями. Она хорошо выглядела; пребывание на открытом воздухе пошло ей на пользу; лицо было менее круглым, повзрослевшим, отмеченным печатью опыта; это прибавило ей привлекательности.

– Что вы здесь делаете? – спросила она без любопытства.

– О, кое-что, связанное (неопределенным тоном) с делом, которым я занят.

– Как Амстердам? Построили уже тоннель под Эй? Нет, конечно.

– Вы газет не читаете?

– Французские газеты, мистер. Мы здесь не фламандцы: что нам за дело до ваших крестьянских забот?

Он усмехнулся на это.

– Но я заметил, что вы все еще едите наше масло.

Она нахмурилась; похоже, что это ее задело.

– Масло, – сказала она резко, – большое спасибо. Я употребляю оливковое масло, а хлеб ем сухой. Оставьте себе ваше вонючее масло.

Он не придал этому значения. Теперь никогда не знаешь, что может вывести бельгийцев из равновесия. Ну что ж, она походила на всех этих людей, которые переселились в чужие страны, – они становились больше римлянами, чем сами римляне, и не желали слова слышать в похвалу своей родной стране. Значило ли это, что ее старая рана еще давала о себе знать, и она по-прежнему думала, что Голландия была врагом свободы и надежд? Юности и права говорить что хочешь, и погони за счастьем? Но так было во всех странах.

Дома он обнаружил, что Арлетта поддалась одному из находивших на нее порывов и переставила всю мебель. Недавно он – и она тоже – хотели воспользоваться случаем сменить их большую, старомодную квартиру на новый дом, но увидев, как малы комнаты, она отказалась от этой идеи.

– Нам придется купить массу новых вещей, а мы не можем себе позволить швыряться деньгами. – Она предпочитала тратить деньги на пластинки, книги, каникулы во Франции. Да и он тоже. Они остались в старой квартире. Она имела обыкновение изменять всю расстановку, считая, что это придает мебели вид новой. Иногда эти перестановки были удачными. Когда он вошел, она стояла в дверях с молотком в руке, критически оглядывая большую тахту-кровать, которая никак не подошла бы к маленькому новому дому.

– Угол правильный, но не надо ли поставить ее чуть-чуть глубже? – И он забыл, слава богу, и о Соланж де Винтер, и о Люсьене Энглеберт. У него были, по крайней мере, свой дом и своя женщина.

Ему не сразу удалось заснуть; Арлетта слегка похрапывала, и он возмущенно отодвинул ее подальше. Арлетта часто вызывала раздражение, но зато у нее был талант так изобретательно вести хозяйство, чтобы денег хватало надолго и дома было приятно. Ее еда, ее одежда, ее дом были оригинальными; у нее был превосходный вкус, очень прагматического толка. Ей прощались ее вспышки ярости и обидчивость, ее забывчивость и небрежность, ее предубеждение против голландского языка и цветной капусты. Она начала немного толстеть; придется ей есть поменьше. Но как приятно быть женатым на этой прирожденной создательнице домашнего очага, а не на особе вроде Соланж де Винтер. Он был убежден, что тоже удрал бы от нее. Лучше быть инспектором полиции и отнюдь не богатым, и иметь дом, полный тепла и привязанности, цветов и музыки и давно уже засохших кусков сыра (которые Арлетта никак не могла решиться выкинуть).


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю