Текст книги "Зеркало Медузы"

Автор книги: Роберт Маселло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

Глава 10

Отец Ди Дженнаро зевнул и снова посмотрел на часы. Время приближалось к полуночи. В соборе Святого Имени, главном в римско-католической епархии Чикаго, царила тишина. Пора было закрывать массивные бронзовые двери на замок и отправляться ко сну. Молодые священники отмечали Рождество горячим глинтвейном, пиццей и эгногами, увенчанными сливочными башенками, но отец Ди Дженнаро нуждался только в таблетке маалокса и хорошем сне до самого утра. В свои семьдесят три он успел пресытиться праздниками, а от куска пиццы, съеденного на ужин, у него началась сильнейшая изжога.

В канун Рождества по распоряжению епископа кафедральный собор оставался открытым до позднего времени, чтобы все прихожане могли прийти и утвердиться в вере. Сегодня вечером церковь посетили десятки людей. Но теперь отец Ди Дженнаро остался один. Пока он делал обход, его шаги эхом отдавались от стен и купола огромного здания. Построенный в 1874 году на месте прежней церкви, сгоревшей в 1871 году во время Чикагского пожара, собор Святого Имени вмещал до двух тысяч прихожан одновременно. Высокие колонны облицованы красным мрамором «рокко аликанте», а гранитный алтарь весил шесть тонн. Глянцевые фрески на стенах и поставленные по обету свечи наполняли нижнюю часть интерьера теплом и мягким сиянием, но потолок в 150 футах от пола скрывался во мгле. Там проводились ремонтные работы. Часть апсиды была закрыта брезентом и фанерными листами. Однако красные шапки предыдущих чикагских епископов – Мейера, Бернардина, Манделейна, Коди и Стритча – все еще висели на балках, как того требовала традиция. Они должны были обратиться в прах, служа напоминанием о бренности земной славы.

Отец Ди Дженнаро поднес кулак к губам, шумно зевнул и медленно побрел к двойным дверям, украшенным, как и остальная церковь, мотивами библейского сказания о «Древе жизни». Он порылся в кармане брюк, достал кольцо с ключами и вдруг, к своему удивлению – или, если быть честным, к своему огорчению, – увидел, как двери открылись. В остекленный вестибюль вошла стройная женщина в длинном меховом пальто и в шляпке с вуалью.

«О господи, – подумал он, – пусть она просто зажжет свечу и уйдет». Больные старческие ноги нещадно ныли.

Однако, оказавшись внутри, женщина замерла на месте и, словно оказавшись здесь в первый раз, нерешительно осмотрелась по сторонам. У него сложилось впечатление, что она принимала какое-то решение, не сулившее ему лично ничего хорошего. Людям, переживавшим духовный кризис, обычно требовалось много времени на обретение покоя и прощения.

Приблизившись к ней достаточно медленно, чтобы не напугать ее своим появлением, он терпеливо произнес:

– Счастливого Рождества! Добро пожаловать в собор Святого Имени.

Когда он вышел из темного нефа, женщина сняла перчатки, перекрестилась и решительно сказала:

– Простите, что тревожу вас в столь поздний час. Я хочу исповедаться. Вы можете оказать мне такую услугу?

Ситуация оказалась еще хуже, чем он думал.

– Я уже собирался закрывать, – ответил Ди Дженнаро, надеясь, что она поймет намек и отложит исповедь на следующий день.

Но женщина не сдвинулась с места. От нее веяло самовлюбленностью и упрямством. Похоже, она привыкла исполнять любой свой каприз – все, что хотела и когда хотела. Он опустил кольцо с ключами в карман.

– Куда мне пройти? – спросила она, вновь осмотревшись по сторонам.

Старый священник указал рукой на несколько деревянных кабинок с плотными красными занавесями. Они стояли за подсвечниками, на которых все еще горели свечи. Женщина направилась к ним. Ее каблуки решительно зацокали по полу, словно она торопилась разделаться с какой-то повинностью. Отец Ди Дженнаро устало последовал за ней. Раздвинув занавес, она скрылась внутри кабинки. Священник вошел в другое отделение и, усевшись на кресло с подушкой, сложил на коленях холодные руки.

Почему он не закрыл двери на пять минут раньше? Конечно, это было бы нарушением правил, но зато сейчас он мог бы уже снять туфли и растереть больные ноги.

Женщина, находившаяся по другую сторону ширмы, преклонила колени. Ди Дженнаро видел только ее силуэт. Она сняла шляпку с вуалью, и локоны черных волос упали на ее плечи и меховой воротник. Пригнув голову, она прошептала:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Последний раз я исповедовалась… очень давно.

Заблудшая католичка, подумал священник. Дело могло затянуться на всю ночь. Он молча побранил себя за немилосердное отношение к прихожанке. Разве не для этого он трудился здесь свыше пятидесяти лет? Отец Ди Дженнаро процитировал вслух десятый стих из «Послания к римлянам»:

– «Потому что сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению».

Иногда это помогало кающимся грешникам избавиться от груза вины. Он подождал минуту. Такое молчание могло длиться и час. Издалека доносились звуки праздника. Подвыпившие люди пели на Стейт-стрит. Он сдержанно покашлял.

– Что вы хотите рассказать? – наконец произнес Ди Дженнаро, поощряя женщину к откровенности.

Внезапно он понял, что прихожанка просто молча плакала. Священник увидел, как она поднесла платок к глазам. Он уловил сильный запах духов, исходивший от ткани.

– Я согрешила, – сказала она и снова замолчала на минуту.

– Все мы грешны, – утешительно ответил он.

– Но никто не совершал такой грех, как я.

Ди Дженнаро слышал эту фразу тысячи раз.

– Сомневаюсь, что вы открыли новый грех на этой земле, – пошутил он, надеясь ноткой легкомыслия уменьшить ее скованность и напряжение. – Почему бы вам просто не рассказать мне, что вас тревожит? И тогда мы посмотрим, что можно сделать.

– Боюсь, вы ничего не поймете.

– А вы испытайте меня.

– Такого даже Бог не поймет.

Священник засомневался. До этого момента он воспринимал ее как одинокую женщину, желавшую очиститься от грехов в канун Рождества. Но она могла оказаться психически больной и нуждаться в помощи врачей. Для подобных чрезвычайных случаев он, как и все исповедники, носил с собой мобильный телефон.

– Ну, зачем вы так говорите? – ответил он ласково. – Бог прощает каждого. Если вы действительно стыдитесь греха, откройте душу Господу, и Он снимет эту ношу с вашего сердца. Ведь для этого и нужно святое таинство исповеди.

– А если я нарушила пределы Его воли? Если я преступила законы самой Природы?

Ди Дженнаро начал думать, что она, возможно, перебрала с алкоголем. Наверное, пришла сюда после какой-нибудь гулянки, почувствовав спьяну угрызения совести за проступок юных лет. Скорее всего, аборт. Он слышал такие признания столько раз, что трудно было сосчитать.

– Я не должна находиться здесь, – прошептала она.

Священник придвинулся к решетке, пытаясь уловить запах спиртного. Но в воздухе пахло только ее духами… и еще чем-то.

– В церкви? Вы не должны находиться в церкви?

– В этом мире, – ответила она. – Живой.

Теперь он знал, что перед ним сидела не просто подвыпившая женщина со случайно пробудившейся совестью, а глубоко травмированная личность с наклонностью к самоубийству. С ней следует говорить с особой осторожностью и вниманием. Ди Дженнаро почувствовал новый приступ изжоги и выпрямился в кресле. В его половину кабинки все более проникал аромат ее духов. Ему захотелось чихнуть, но он сжал пальцами кончик носа и преодолел возникшее побуждение.

– Горько слышать такое признание, – произнес он вполголоса. – Но эти мысли не доводят до добра. Как долго вы находитесь в подобном состоянии?

Порой во время исповеди возникают моменты, когда различие между священником и психотерапевтом становится почти незаметным.

Она рассмеялась зло и неожиданно громко. На этот раз ее дыхание проникло через решетку, к гвоздично-мятному запаху примешивалось какое-то едва уловимое зловоние. Но от кого из них исходило неприятное амбре? От нее или от него? На лбу священника выступил пот, подступила тошнота, ему захотелось приоткрыть свою половину занавеси и впустить в кабинку свежий воздух.

– Как долго я в этом состоянии? – кокетливо ответила она, словно женщина, которую спросили о возрасте. – Вы все равно не поверите. Просто скажите, что случается с людьми, которые сознаются в вопиющих грехах. Меня ждет наказание? Я попаду в ад? На целую вечность? И нет никакого спасения?

– Минутку! – возмутился отец Ди Дженнаро. – Что же вы так торопитесь в геенну огненную? Давайте сначала проясним ситуацию. Давайте забудем на время об аде и поговорим о…

– Почему вы не можете ответить прямо? – вскричала она. – Почему никто не отвечает честно на поставленный вопрос?

Священник промолчал. Любые увещевания только подлили бы масла в огонь. Он вытащил из кармана мобильный телефон и опустил его на колени, чтобы женщина не увидела мерцание засиявшего окошка.

– Я не могу продолжать, – сказала она.

Ее лицо находилось в паре дюймов от решетки.

– Неужели вы не понимаете? Моя жизнь похожа на мертвое дерево с увядшими листьями, которые вечно опадают с ветвей. Они падают, падают и падают. Для меня не существует ничего другого, кроме мертвой листвы, которая будет падать и завтра, и через год, и через век.

Отец Ди Дженнаро невольно вспомнил мотивы на тему Древа жизни. Весь кафедральный собор был насыщен ими, начиная от дверей, сделанных в форме двух половинок дерева, и кончая высоким шпилем. Может быть, ее подсознание как-то реагировало на эти символы? Ему следовало общаться с ней с максимальной осторожностью.

– Я хотела бы это прекратить, если бы могла, – продолжала женщина. – Но я не знаю, как это сделать. Мне не хотелось бы перейти от плохого к худшему. Надеюсь, вы понимаете, почему я не могу рисковать?

– Конечно, понимаю, – ответил священник, ощупывая кнопки телефона.

Он стоял перед дилеммой и не знал, что делать: соблюсти обеты и таинство причастия или позвонить по номеру 911?

Дышать в кабинке становилось все труднее. Пот стекал под воротник и пятном растекался вниз по спине до самой поясницы. Он торопливо расстегнул верхнюю пуговицу. Как бы ему хотелось сейчас принять таблетку маалокса.

– «Non era ancor di la Nesso arrivato, – внезапно процитировала женщина, —

 
quando noi ci mettemmo per un bosco,
che da neun sentiero era segnato.
Non fronda verde, ma di color fosco;
no rami scbietti, ma nadosi e ‘nvolti;
non pomi v’eran, ma stecchi con Tosco». [3]3
Еще кентавр не пересек потока,Как мы вступили в одичалый лес,Где ни тропы не находило око.Там бурых листьев сумрачен навес,Там вьется в узел каждый сук ползущий,Там нет плодов, и яд в шипах древес.

[Закрыть]
 

Отец Ди Дженнаро провел несколько лет в Риме и сразу же узнал итальянскую речь.

И, конечно, он помнил слова Данте. Она цитировала строки из «Ада» – о дереве самоубийц, на котором проклятые души, превращенные в кривые ветви с ядовитыми шипами, терпели вечные муки. Мурашки пробежали у него по спине.

– «Non han si aspri sterpi né si folti quelle fiere selvagge che’n odio hanno, tra Cecina e Coraeto I luoghi còlti». [4]4
Такой унылой и дремучей пущиОт Чечины и до Корнето нет,Приют зверью пустынному дающей.

[Закрыть]

Что еще могло бы лучше описать ее намерения и состояние ума? Она рассуждала о самоубийстве. Но когда Ди Дженнаро начал нажимать на крохотные кнопки телефона, его толстые и вспотевшие пальцы набрали не тот номер. Левая рука покалывала, как будто затекла и онемела. В кабинке вдруг стало темно.

Он неловко поднялся с кресла и, сражаясь с сильным головокружением, отдернул красную занавесь. Его ноги подкосились, и он едва не упал. Выйдя в тускло освещенный зал, священник почувствовал сильный сквозняк, погасивший дюжины свечей. Он посмотрел вверх и увидел пластиковую пленку, падавшую вниз из мрака апсиды… мимо красных шапок кардиналов… словно вихрь увядших листьев.

Пот ручьями стекал по спине. Он чувствовал себя в тисках необычного ощущения. Под левой лопаткой возникла сильная боль. Дышать было трудно, он хватал воздух частыми мелкими глотками. Старик подошел к другой половине кабинки, схватил рукой занавес и рывком отдернул его. Он никогда не делал ничего подобного… и никогда в жизни не видел того, что предстало перед ним теперь.

Без шляпки и вуали, в распахнутой меховой накидке, женщина пристально смотрела на него. Ее лицо казалось невероятно прекрасным. Большие глаза даже в затемненной кабинке поражали своим фиолетовым цветом. Но в них было нечто жуткое. Под упругой белой кожей и только на долю секунды он уловил видение мерцающего черепа. В нос ударил запах тления. Его сердце замерло в груди, как будто сжатое стальными пальцами. Колени подогнулись, и он упал на пол. Мобильный телефон заскользил по плитам пола. Дыхание остановилось, а он так и не смог оторвать взгляд от ее пугающих и неумолимых глаз.

* * *

Осмотрев упавшего священника, Кэтрин подняла лежавший у ее ног телефон. Она набрала 911, сообщила об инциденте и закрыла наборную панель, не позволив оператору задать ей дополнительные вопросы. После этого она вложила телефон в руку священника. К тому времени старик уже умер. Такими спокойными и неподвижными могли быть только покойники. Она завидовала ему.

Несмотря на тонкие каблуки и сильные порывы ветра, она быстро спустилась по ступеням кафедрального собора. Сирил вышел из машины и приоткрыл для нее заднюю дверь лимузина.

– Быстрее! – велела она.

Когда машина отъехала от тротуара, Кэтрин подняла внутреннюю перегородку. Закрыв глаза, она опустила голову на спинку кожаного сиденья. Холодный ветер хлестал по стеклам горстями мокрого снега. Колеса лимузина разбрызгивали дорожную соль и слякоть. Где-то вдалеке послышался вой сирены. «Придется вытерпеть и это, – подумала она. – Пусть старый священник покоится с миром».

В салоне было тепло, темно и уютно – как в коконе гусеницы. Она полулежала там, прислушиваясь к нараставшей сирене. Через пару минут машина «скорой помощи» промчалась мимо них, направляясь к собору. Кэтрин мрачно размышляла о своей судьбе. Что теперь удерживало ее в этом городе? Рэндольф умер. А сколько мужей, скажите, пожалуйста, предшествовало ему? Может быть, настало время изменить фамилию и перебраться в другую страну? На другой континент? Сколько раз она уже так делала? Единственным постоянным элементом в ее странствиях оставалось имя. Она всегда использовала какую-нибудь вариацию от Катарины – это правило она соблюдала строго, без всяких оговорок.

Но как она устала от жизни… и смерти! Ей казалось, что она участвует в каком-то мрачном торжественном параде и конца ему не видно. Если бы века назад Кэтрин знала, что хранилось в той шкатулке, она бы никогда не открыла ее. Она не стала бы сердить Бенвенуто и втягивать себя в вечный кошмар без какой-либо надежды на пробуждение. Но если и имелся какой-то выход из ужасной ловушки, в которую она угодила… какой-то шанс на естественную жизнь с обычным и справедливым концом – это, безусловно, было связано с зеркалом «Медузы». И с тем, что Дэвид Франко сможет отыскать его.

Она посылала других: охотников за сокровищами, мистиков и даже детективов «Интерпола». Но все они либо отказывались от поисков, либо таинственно погибали. Паллисер был последним в этой длинной цепочке. Не зная конкретных деталей, Кэтрин чувствовала, что она все время натыкалась на какую-то огромную паутину, на краю которой скрывался страшный и злобный паук. Судя по всему, он ощущал малейшие колебания на протянутых нитях. Сколько дней или часов ему понадобится, чтобы заметить новую жертву?

Ненастье снаружи разбушевалось. Когда лимузин подъехал к дому у озера, уличное освещение все чаще мигало от порывов ветра, а снег кружился в воздухе белыми вихрями. У крыльца она увидела фигуру молодого человека. Опустив на голову капюшон и засунув руки в карманы, он вышагивал взад и вперед у ступеней, как будто и не замечал метели, бушевавшей вокруг. Она тут же узнала его.

– Сирил, выпусти меня перед входом, – сказала она через интерком машины.

– Вы уверены? Давайте я заеду в гараж. Если вы…

– Выпусти меня!

Он без лишних слов подъехал к тротуару, и миссис Ван Оуэн, подобрав полы меховой шубы, выпорхнула из лимузина. Дэвид обернулся и сбросил с головы капюшон. Ветер развевал его густые каштановые волосы. К ресницам и щекам липли мокрые снежинки. Он измученно посмотрел на нее, глаза его лихорадочно горели. На миг ей показалось, что он хотел схватить ее за меховой воротник и встряхнуть, как провинившегося котенка.

– Вы действительно исполните свое обещание?

– Вы имеете в виду деньги? – уточнила она.

– Нет! – воскликнул Дэвид, отмахнувшись, словно это был неважный вопрос. – Я говорю об остальном.

Он имел в виду спасение сестры.

– Да, я выполню это обещание.

– Вплоть до каждого слова?

– Конечно.

Он рассматривал ее лицо, словно сравнивал с другим образом. Кэтрин видела, как он боролся с самим собой, пытаясь поверить в непостижимое – во всяком случае, для рационального рассудка. Она боялась сказать лишнее слово, чтобы случайно не отпугнуть его. Качавшийся над их головами фонарь то ярко освещал его лицо, то погружал снова в глубокую тень. Снова и снова. Но безумие сверкало в его глазах.

– Я напомню вам это мгновение.

Его слова прозвучали как угроза.

– А я буду ждать, когда вы выполните наш уговор.

Он собирался сказать ей что-то еще. Кэтрин видела, что слова готовы сорваться с его языка. Но он передумал. Она догадывалась, что Дэвид хотел получить дополнительные доказательства, железную гарантию с ее стороны, какие-то заверения в честности. Но его останавливало всепоглощающее желание верить. Вот что возвышало их обоих над расспросами и сомнениями. И она, и Дэвид боялись разрушить ту единственную хрупкую надежду, ради которой стоило жить.

– Завтра я улетаю в Италию, – сообщил он ей, и Кэтрин кивнула.

– Я сейчас же отдам необходимые распоряжения.

И тогда, повернувшись и нахлобучив капюшон на голову, Дэвид зашагал в темноту, оставляя на заснеженном тротуаре дорожку мокрых следов. Приподняв меховой воротник, она смотрела ему вслед, гадая, станет ли он ее спасителем или окажется еще одной жертвой безжалостного паука?

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 11

Как только самолет подкатил к терминалу международного аэропорта имени Галилео Галилея, Дэвид вскочил с кресла и направился к выходу из салона первого класса. На его плече висела черная дорожная сумка с копиями чертежа «Медузы» и манускрипта Челлини внутри. Оригиналы, слишком ценные, чтобы брать их с собой в путешествие, хранились в сейфе «книжной башни» «Ньюберри».

Верная своему слову миссис Ван Оуэн постаралась, чтобы ее помощники сделали все необходимые приготовления. Пока большая часть человечества отсыпалась и переваривала рождественские ужины, Дэвид прошел таможенный контроль. Он отыскал водителя с табличкой, который ожидал его в аэропорту, и они поехали в «Гранд» – дворец восемнадцатого века, превращенный в один из самых роскошных отелей Флоренции. На имя Дэвида был зарезервирован богато обставленный номер. Стены спальной украшала поблекшая фреска с франтоватым дворянином и дамой, гулявшими в роще кипарисов. Певчие птицы, написанные в технике гризайль, были очевидной данью Паоло Уччелло – великому мастеру Ренессанса, чья фамилия, в буквальном переводе, означала «птицы». Глядя на эту роскошь, Дэвид почувствовал, что он вновь вернулся на свою духовную родину – колыбель западного искусства и европейской культуры.

Впрочем, он воспринимал Флоренцию не только как огромный музей под открытым небом. С. недавних пор город стал местом, где мог храниться ключ к спасению его сестры. И он не желал тратить зря ни одной лишней секунды.

День выдался солнечный и прохладный, воскресенье. Хотя Дэвид прожил во Флоренции несколько лет, ему снова пришлось привыкать к изогнутым и узким улочкам, петлявшим между многоэтажными, выкрашенными охрой домами. В юности, будучи фулбрайтовским стипендиатом, он бродил по этим историческим местам со смятой картой города, европейским паспортом и горстью лир в кармане (баксов на пятьдесят, если не меньше). И теперь ему было странно ходить здесь снова, уже при других обстоятельствах. Несколько раз он замечал кафе, в которых засиживался прежде, или галереи, интересовавшие его в ту пору. Переходя улицу и ожидая, когда проедут машины – итальянские водители по-прежнему не соблюдали правил дорожного движения, – он увидел синие жалюзи маленькой гостиницы, бывшей некогда его обителью. Она совсем не походила на «Гранд».

Перейдя Понте Веккьо – старый мост с теснящимися на нем старинными ювелирными лавками и мастерскими, – он остановился, чтобы перевести дыхание и взглянуть на стремительную Арно. В летнее время река часто мелела до размеров небольшого ручейка. Но сейчас ее зеленоватые воды бурлили и пенились под самыми арками. Из всех мостов города Понте Веккьо всегда считался самым величественным и красивым. Именно поэтому только он и сохранился после яростных бомбежек Второй мировой войны. Гитлер, который мнил себя знатоком искусств, посещал Флоренцию в 1938 году. Он настолько проникся симпатией к Понте Веккьо, что приказал «Люфтваффе» сохранить старый мост невредимым. Пожалуй, единственный его поступок, который можно было считать нормальным, подумал Дэвид.

На мосту царило оживление, хотя и не такое безумное, как в летний сезон, когда орды туристов совершали набеги на многочисленные лавки ремесленников. Сами флорентийцы, очень спокойные и практичные – по крайней мере, по итальянским стандартам – почти не замечали богатую историю, жившую в каждой улице их города. На многих старых зданиях над дверными проемами был высечен герб Медичи – треугольник из цветных шаров. А на главной площади города, пьяцце делла Синьория, мемориальная доска отмечала то место, где в 1498 году на костре у столба народ сжег безумных доминиканских священников – Джироламо Савонаролу и двух его последователей. Несколько ужасных лет Савонарола держал город в кровавой узде, борясь за «очищение Флоренции от скверны». Он убивал и калечил несогласных, грабил дома высокородных дворян и уничтожал лучшие произведения искусства, начиная от «святотатственных картин» и кончая серебряными пряжками и пуговицами из слоновой кости. Картины сжигались на кострах, серебро попадало в сундуки монахов… Но затем город очнулся от транса и казнил Савонаролу с такой же варварской жестокостью, с какой тот относился к своим согражданам.

Дэвид вышел на широкую городскую площадь, где находилось одно из самых популярных исторических мест – Лоджия деи Ланци, с ее пантеоном всемирно известных статуй: «Юдифь и Олоферн» Донателло, «Давид» Микеланджело и шедевр Челлини, бронзовый «Персей», державший в руке отрубленную голову Медузы. Даже яркое солнце не могло развеять зловещей экспрессии скульптуры – незабываемый образ обнаженного воина, одетого лишь в шлем и сандалии, отвращавшего взгляд от смертоносного лица горгоны, и попиравшего ногами обезглавленное тело чудовища. Мрачный штрих добавляла кровь, стекавшая с выступа мраморного пьедестала, на котором стояла статуя.

Приблизившись, Дэвид увидел женщину-гида с пурпурным ирисом на лацкане плаща – официально признанным цветком Флоренции. Она подвела к Персею группу апатичных школьников из Англии. Некоторые из ребят держали в руках блокноты. Один парнишка записывал рассказ экскурсовода на маленький японский диктофон.

– Кто может сказать, кем был этот Персей? – спросила гид с заметным акцентом.

Ученики, опустив головы, молча покручивали в пальцах карандаши. Дэвид остановился на краю их группы. Экскурсовод – стройная женщина с черными волосами, зачесанными на затылок и стянутыми в «конский хвост» широкой синей резинкой – взглянула на него и улыбнулась, тем самым позволив ему присоединиться к аудитории. Возможно, ей было приятно, что одинокий турист проявил интерес к ее лекции.

– Персей был греческим царем? – предположила одна девушка.

– Хорошая догадка, – ответила гид. – Довольно близкая. Он был царским внуком.

– То есть принцем? – с гордостью взмахнув карандашом, уточнила девушка.

Экскурсовод лишь развела руками в стороны.

– Не все так просто, – сказала она. – Давайте-ка, я вам все подробно расскажу.

Поглядывая время от времени на Дэвида, стоявшего в заднем ряду, гид рассказала историю Данаи, которая считалась самой красивой девушкой во всей Греции. Коварный Зевс, царь богов, овладел Данаей, и та забеременела от него.

– Она жила во дворце, где все вещи были сделаны из бронзы. Зевс пришел к ней в виде золотого дождя.

– Я видела эту картину, – воскликнула другая девушка. – Ее написал Рембрандт.

Гид одобрительно кивнула.

– Да, ты права, – сказала она. – Но вернемся к нашей истории. Родившегося сына назвали Персеем. Он вместе с матерью жил на удаленном острове. Один из царей пленился красотой Данаи и решил жениться на ней. Однако ему не хотелось держать при себе пасынка.

– Да уж, могу себе представить, – заметил конопатый парень, и пара его друзей захихикали.

– Поэтому, зная о смелости и безрассудстве Персея, он вызвал его к себе. «Можешь ли ты добыть для меня особый свадебный подарок?» – спросил он сына Данаи. И тот ответил: «Я принесу тебе все, что ты захочешь». Тогда царь сказал: «Добудь мне то, что я желаю больше всего на свете! Принеси мне голову Медузы!»

Такой поворот событий заинтересовал учеников, и они притихли.

– Но никто не мог убить Медузу, – повысив голос, продолжила экскурсовод.

Наверное, она хотела увериться, что Дэвид тоже слышал ее.

– Стоило любому человеку посмотреть в глаза Медузы, как он тут же превращался в камень.

Худощавый мальчишка – высокий, как колокольня Нотр-Дам – повернулся и бросил на Дэвида любопытный взгляд.

– Горгоны являлись бессмертными существами. Зеленые воды их тайного озера могли даровать человеку вечную жизнь. Но каждый, кто приходил за этой волшебной водой, погибал от взгляда Медузы.

Внезапно Дэвиду показалось, что женщина с ирисом на лацкане плаща – женщина, которую он прежде никогда не видел – каким-то образом знала о цели его поездки во Флоренцию. Он появился в городе всего лишь несколько часов назад, но чувствовал себя как на витрине… выставленным всем напоказ.

– Похоже, Персей выполнил поручение, – сказал «колокольня». – Иначе его статуя не стояла бы здесь.

– Да, но как он сделал это? – спросила экскурсовод. – Ты знаешь, как он убил Медузу, ни разу не взглянув на нее?

Когда ответа не последовало, она продолжила:

– Персей призвал своих друзей-богов.

– Наверное, это помогло, – заметил один из учеников.

– Конечно, помогло. Кстати, вы знаете, кто такой Гермес?

– Парень из коммерческого колледжа, – ответил дылда, и, судя по всему, его шутка расстроила гида.

– Посланник богов, – выкрикнула девушка из первого ряда. – Кажется, он мог летать.

– Да, да, – сказала экскурсовод и поощрительно захлопала в ладоши. – Он дал Персею магический меч, которым тот отсек горгоне голову. А еще Персей дружил с Афиной…

– Богиней мудрости, – уже смелее сказала девушка из первого ряда, и гид улыбнулась ей.

– Да, она дала ему щит…

Экскурсовод сделала небольшую паузу, подбирая подходящие слова.

– Щит походил на зеркало и имел отражающую поверхность. Поэтому герою не нужно было смотреть в глаза Медузы. Кроме того, Персея снабдили особым шлемом, который делал его… невидимым. И тогда, согласно мифу, отважный Персей отправился на дальний остров, где жили три горгоны. Используя свои волшебные дары, он убил одну из них – ту, что называлась Медузой. Желая подчеркнуть аллегорию, которая по-прежнему являлась предметом спора для многих историков и искусствоведов, герцог де Медичи приказал установить эту скульптуру на центральной площади Флоренции. Первоначально планировалось, что она будет стоять на низком пьедестале – всего лишь в две браккии высотой, – но в процессе изготовления Челлини увеличил пропорции мраморной основы и украсил ее четырьмя нишами, в которых разместил отлитые фигуры Зевса, Афины, Гермеса и Данаи с маленьким Персеем. Говорят, что когда супруга герцога, Элеонора Толедская, впервые увидела эти потрясающие фигуры в виде отдельных статуй, она посчитала их слишком эксклюзивными для украшения пьедестала. Герцогиня предложила разместить их во дворце, в ее апартаментах. И хотя Челлини поблагодарил Элеонору за такую оценку, он не стал упрощать свое произведение. Прежде чем герцогиня успела заявить права на эти статуи, он вернулся в мастерскую и вмонтировал их в ниши пьедестала. Так они остались там и вместе с четырьмя бронзовыми барельефами, на которых были показаны сцены поздних приключений Персея, создают единую композицию.

Бенвенуто постоянно приходилось идти на подобные хитрости, он был одним из самых своенравных мастеров Европы. Служа искусству и прислушиваясь только к себе, он часто спорил с папскими священниками, принцами и высокородной знатью. Когда Челлини не купался в лучах славы после сотворения очередного шедевра, его обычно таскали по судам или бросали в тюрьмы по всевозможным обвинениям. Его судили за убийства (причем несколько раз, хотя всегда оправдывали необходимостью вынужденной самообороны), за содомию (в те дни это считалось самым распространенным обвинением) и за отказ платить алименты (флорентийские суды уже тогда были очень прогрессивными в таких вопросах). Вполне понятно, что причиной всех подобных неприятностей являлась его страстная мятежная натура – желание стремиться к цели вопреки мирским законам и святым авторитетам. И именно за это Дэвид так ценил его. Сам он жил по строгим правилам: усидчиво корпел над книгами, избегал всевозможных проблем и пытался выиграть каждую возможную академическую награду. Вот почему его влекло к этому смутьяну и бунтарю, который, подстегивая жизнь кнутом, мчался, куда ему хотелось. Его статуи и рукописи – Челлини был автором трактатов по скульптуре и золотому литью – свидетельствуют о новаторском уме, пребывавшем в вечных поисках знания, новых технологий и устремленном за границу известного. Судя по «Ключу к жизни вечной», он даже пытался перейти грань между жизнью и смертью… И заявлял, что сделал это. Документы миссис Ван Оуэн освещали такие стороны его жизни, о которых прежде не знали ни Дэвид, ни кто-либо другой.

– А теперь посмотрим, кто из вас сможет увидеть miracolo [5]5
  Чудо ( ит.).


[Закрыть]на задней части скульптуры, – предложила экскурсовод, поманив учеников пальцем.

Гид велела им обойти статую сзади. Дэвид знал, что именно она хотела показать. Кивнув ему и разрешив присоединиться к группе, она привлекла внимание ребят к изумительно красивому шлему на голове Персея. По обеим сторонам забрала имелись маленькие крылья. На самом верху сидела на корточках горгулья. А на задней стороне шлема Челлини создал оптическую иллюзию. Среди складок и причудливых узоров шлема скрывалось суровое человеческое лицо, с длинным римским носом, пышными усами, изогнутыми бровями и проницательными глазами. Люди могли часами смотреть на шлем и не замечать изображенное лицо. Но как только им указали на него, изображение становилось ясным и четким.

– Смотрите! – вскричала девушка, размахивавшая карандашом. – Это лицо!