Текст книги "Конан (сборник)"

Автор книги: Роберт Говард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 79 (всего у книги 111 страниц)

* * *

Я вернулся в Тандар. Скоро мы узнали, что прежний правитель Нумедидес умер, и королем Аквилонии стал Конан. Конанкиммериец!

С этих времен – впервые на человеческой памяти – стычки на границе прекратились. Ведь по обе ее стороны прекрасно знали, что новый король грозен и крут и не потерпит ни малейшего нарушения заключенного договора. Мой Тандар благоденствовал, как и все остальные провинции; всюду строились новые деревни, крепости и города, расцветали ремесла и торговля. Мы добились того, о чем мечтали – долгожданного мира.

Багряная цитадель

…Утрата Конайохары не была единственным поводом кризиса Аквилонии – самого могущественного гиборейского королевства. Бездарность и жестокость короля Нумедида, ставшие источником недовольства и заговоров, привели в конце концов к мятежу, во главе которого и встал Конан.

К тому времени он успел получить звание генерала на аквилонской службе, наголову разбил полчища пиктов под Велитриумом и на собственной шкуре испытал нрав своего владыки, когда тот под предлогом триумфа вызвал Конана в столицу и предательски бросил его в тюрьму.

После побега материальной базой мятежников стали найденные Конаном в пиктской пуще сокровища, а полководческий гений киммерийца придал боевым действиям необходимую направленность: Тарантия – столица Аквилонии – была осаждена и взята штурмом. Короля Нумедида Конан задушил собственноручно, после чего сел на престол при полной поддержке аквилонских политиков. Но не прошло и года, как новоиспеченному королю пришлось защищать корону и жизнь от стилетов заговорщиков. Хотя это была не последняя и не самая страшная угроза в жизни Конана…

1

…Грохот битвы затих; триумфальные крики победителей неслись над полем боя, заглушая стоны умирающих. Тела павших устилали равнину, как ярко окрашенные листья после осенней бури. Заходящее солнце высекало искры из полированных шлемов, серебряных нагрудников, золоченых кольчуг и поломанных мечей. Тяжелые шелковые полотнища королевских штандартов валялись в грязи, забрызганные кровью.

Повсюду громоздились трупы боевых коней и закованных в сталь рыцарей. Между ними, как нанесенные ветром сугробы, покоились сплетенные и раздавленные тела в кожаных колетах – тела лучников и копьеносцев.

Звуки победных фанфар катились над побоищем, а копыта топтали павших, когда колонны победителей, подобно сверкающим спицам огромного колеса, прокатились к тому месту, где последний уцелевший воин еще вел яростный неравный бой. В этот день Конан, король Аквилонии, увидел, как был разбит, растерзан и уничтожен цвет его рыцарства. Пять тысяч отборной конницы перешли границу Аквилонии, направляясь на юг, на травянистые пастбища Офира, чтобы оказаться в ловушке – давний союзник, король Офира Амальрик, предал их и объединил против Конана свои силы с армией Страбона, короля Кофта.

Поздно, слишком поздно заметил Конан западню, но совершил все, что было в возможностях вождя, имеющего пять тысяч конницы против тридцати тысяч всадников и пехотинцев.

Не имея пехоты, он бросил на надвигающегося врага свою закованную в броню конницу; увидел, как падают, подобно сжатым колосьям, рыцари Амальрика под аквилонскими мечами, разгромил центр офирского строя, – и очутился в клещах флангов объединенных против него армий.

Шемитские лучники внесли замешательство в ряды всадников Конана, без промаха попадая в каждую щель панцирей, валя лошадей, а кофтские копьеносцы хладнокровно добивали упавших рыцарей. Разбитая в первом столкновении конница Амальрика сомкнула ряды и, поддерживаемая с флангов легковооруженными всадниками, бросилась в атаку, сокрушая аквилонцев численным перевесом. Те не дрогнули – гибли в отчаянном бою, и никто из пяти тысяч не ушел живым с равнины Шома. Только король еще стоял, опершись спиной о штабель мертвых людей и лошадей; офицерырыцари пытались достать его копьями, к нему подбирались чернобородые шемиты и темнолицые кофтцы, и оглушительный грохот стали несся над полем. Одетый в черную кольчугу король двоился и троился среди нападающих, раздавая сокрушительные удары, вокруг него образовалось кольцо изрубленных тел; наступающие воины, пораженные неукротимой отвагой гиганта, отступали, бледнея и проклиная несокрушимого богатыря.

Расталкивая в стороны толпу, подъехали победители – Страбон, с бегающими глазками на широком, темном лице, щеголеватый сухопарый Амальрик, холодный и опасный, как кобра, и, наконец, – одетый в шелковую тунику Тсотхаланти, жрец с немигающим черным взглядом, напоминающим грифастервятника. Об этом кофтском чернокнижнике рассказывали жуткие легенды; в деревнях на западе и севере страны крестьяне пугали детей его именем; строптивых невольников можно было принудить к покорности лишь угрозой продажи в руки мага. Ходили слухи о его библиотеке, где магические трактаты были переплетены в кожу, содранную с живых людей. Также говорили, что в глубочайших подвалах, выкопанных под холмом, на котором возвышался его дворец, – в подвалах этих якшался Тсотхаланти с силами ада, меняя молодых невольниц на безбожные секреты и таинственные формулы, дающие власть над миром демонов.

Жрец был истинным владыкой страны Кофт. Сейчас он язвительно усмехался, глядя на обоих королей, натягивающих поводья на безопасном расстоянии от грозной фигуры в черной кольчуге, перед которой теряли смелость самые отважные, едва встретясь с взглядом голубых глаз, пылающим изпод козырька шлема.

Напряженное, покрытое шрамами лицо Конана потемнело от бешенства, кольчуга его была порвана и залита кровью, а меч окрасился пурпуром по самую рукоять. Покров цивилизации слетел с него в пылу битвы, сейчас он был варваром, насмерть стоящим против завоевателей. Киммериец родом, он вел свою родословную от порывистых и хмурых горцев севера, и сага о его пути, от морского корсара до короля Аквилонии, породила многие песни, славящие подвиги Конана.

Оба короля попрежнему держались в почтительном удалении. Страбон был вне себя от ярости при виде лучших воинов, лежащих у ног варвара. Не найдя иного выхода, он крикнул лучникамшемитам, чтобы те стреляли в Конана издалека.

Но Тсотхаланти покачал головой.

– Возьми его живым!

– Тебе легко говорить! – буркнул Страбон, боясь в глубине души, что гигант в черной кольчуге сможет какимто чудом прорубить к нему дорогу через лес копий. – Кто способен поймать живьем тигралюдоеда? Во имя Иштар! Он топчет шеи моих испытанных бойцов! Семь лет и горы золота поглотило обучение каждого из них, а сейчас они валяются, подобно свиньям на бойне. Стрелы, говорю я, только стрелы!

– Еще раз: нет! – отрезал Тсотха, слезая с коня.

Он холодно улыбнулся и добавил:

– Разве не знаешь ты, что разум мой сильнее любого меча?

Жрец прошел через шеренги копейщиков, и рослые могучие воины отскакивали в стороны, дрожа от одной мысли, что края его одежды могут коснуться их. Маг переступил через бруствер из трупов и очутился лицом к лицу с грозным королем. Воины затаили дыхание. Наступила предгрозовая тишина; огромная фигура нависла над щуплым, одетым в белое, жрецом, а двуручный меч вознесся для удара.

– Предлагаю тебе жизнь, Конан, – наконец отозвался Тсотха, и в голосе его звучала нотка жестокой радости.

– А я дарю тебе смерть, чернокнижник! – проревел король, и меч, ведомый стальными мышцами и кипящей ненавистью, уже готов был рассечь жреца пополам. Но Тсотха сделал молниеносный шаг вперед и ладонью коснулся левого плеча короля в месте разрыва кольчуги. Лезвие меча бессильно опустилось, а одетый в сталь богатырь недвижно свалился на землю.

Тсотха беззвучно рассмеялся.

– Возьмите его и не бойтесь – у тигра вырваны клыки!

Короли пришпорили коней и приблизились, в недоумении глядя на поверженного противника. Конан лежал, как мертвый, и только широко открытые, пылающие бессильным гневом глаза смотрели вверх, на стоящих над ним людей.

– Что ты сделал с ним? – робко спросил Амальрик.

Тсотха поднял ладонь и показал широкий перстень странной формы. Он цепко сжал пальцы, и на внешней поверхности перстня выскочил маленький и острый шип, подобный змеиному жалу.

– Он покрыт соком пурпурного лотоса, растущего в степях южной Стигии

– прибежища духов, – сказал маг. – Прикосновение его парализует. Закуйте варвара в цепи и уложите на колесницу; солнце заходит, а нам пора возвращаться в Корхемиш.

Страбон повернулся к своему наместнику Арбанусу.

– Мы возвращаемся с ранеными в Корхемиш. С нами пойдет малый отряд гвардии. Ты же на рассвете двинешься к аквилонской границе и начнешь штурм Шамара. Офицеры по дороге доставят тебе фураж, а мы присоединимся с подкреплением при первой возможности.

Было сделано так, как сказал Страбон: армия разбила лагерь недалеко от поля боя, в ожидании рассвета, а оба короля и маг, более могущественный, чем любой властелин, направились под звездным небом к столице Страбона, окруженные дворцовой гвардией в золотых доспехах; за ними тянулась бесконечная вереница колесниц, везущих раненых. На одной из них в цепях лежал Конан, король Аквилонии, и душу его разрывала дикая горечь пойманного тигра, переживающего боль поражения.

Яд, парализовавший могучее тело, не затмил разума. Колесница подпрыгивала на ухабах, а Конан все вспоминал, восстанавливая в памяти причины сегодняшнего разгрома.

Несколько дней назад Амальрик прислал к нему гонца с просьбой о помощи против Страбона, который, как говорилось в послании, грабил восточные провинции Офира, лежавшие между границей Аквилонии и королевством Кофт. Амальрик просил всего тысячу воинов, но во главе с самим Конаном, для придания отваги офирским полкам. В великодушии своем Конан взял пять тысяч – в пять раз больше, чем просил предатель Амальрик.

И, ничего не заподозрив, король Аквилонии перешел границу и встал против «врагов», тайно заключивших союз.

«А всетаки боялись, – подумал Конан. – Боялись… Против пяти тысяч

– две армии! Боялись…»

Багровый туман поплыл перед его глазами, жилы вздулись, и пульс бешено заколотился в висках. За всю свою жизнь он не испытывал более яростной и одновременно бессильной злобы. Глазами воображения читал он книгу своей жизни – страницы менялись, подобно причудливому калейдоскопу: варвар, одетый в шкуры, наемник в рогатом шлеме, корсар на галере с носом в форме головы дракона, оставляющей за собой кровь и пепелища вдоль всего южного побережья; капитан гвардии в блестящих доспехах, на великолепном вороном коне, король, восседающий на золотом троне, над которым развевался штандарт с желтым львом, а у подножья теснились коленопреклоненные придворные и благородные дамы…

Но толчки подпрыгивающей на ухабах колесницы вернули его к реальности

– реальности предательства Амальрика и магии Тсотхаланти. И единственным удовлетворением для него были стоны раненых, наполнявшие короля чувством злобной радости.

Незадолго до полуночи они достигли границ Офира, а на рассвете на горизонте возникли крыши и высокие башни Корхемиша, окрашенные в розовый цвет лучами восходящего светила. Над городом нависала багряная цитадель – обитель Тсотхаланти, построенная на холме со слишком крутыми склонами, чтобы на них можно было взобраться. К цитадели вела лишь одна узкая дорога, выложенная мрамором и перекрытая тяжелыми железными воротами. Со стен крепости открывался чудесный вид на просторные, светлые улицы города, храмы, минареты, резиденции вельмож и ряды магазинов на торговых площадях. Можно было видеть королевские дворцы, расположенные среди великолепных садов; тихо журчали искусственные ручьи, а непрерывно бьющие фонтаны создавали облачка серебристого тумана. И над всем этим величием возвышалась цитадель – горным кондором, склонившимся над своей жертвой, погруженным в мрачную медитацию.

Ворота между башнями внешней стены отворились, и король Страбон въехал в столицу, окруженный блестящим эскортом гвардейцев. Пятьдесят фанфар прогремели приветственным салютом. Но толпы людей не выбежали на белый мрамор улиц, чтобы бросить букеты роз под копыта королевского коня. Страбон опередил весть о победе, и люди, оторвавшиеся от будничных дел, смотрели на небольшой отряд Страбона в недоумении, не ведая, победу или поражение означает неожиданный приезд. Жизнь медленно стала возвращаться в тело Конана, и он приподнял голову с пола колесницы, чтобы посмотреть на чудеса города, по справедливости носящего прозвище Королевы Юга. Некогда он мечтал въехать в эти украшенные золотом ворота во главе своих полков, с развевающимся над ними знаменем Аквилонии. И вместо победоносного шествия он лежал теперь на грязном полу вражеской колесницы, как пойманный беглый невольник, обезоруженный, опутанный цепями.

Волна издевки над самим собой затопила бешенство, и для солдатвозниц горький смех Конана прозвучал рычанием разъяренного хищника.

2

В цитадели, в комнате с высоким сводчатым потолком из резного гранита и ажурными колоннами – в этой комнате происходила необычная беседа. Конан Аквилонский стоял перед своими победителями. Кровь сочилась из его открывшихся ран. С каждой стороны возле него стояла дюжина чернокожих гигантов, вооруженных топорами на длинных рукоятках.

Перед Конаном замер неподвижный Тсотха. За ним, на бархате покрывал, возлежали Амальрик и Страбон, одетые в шелка и увешанные драгоценностями. Рядом с королями склонялся молодой обнаженный невольник, по мере потребности наполнявший вином кубки из резного сапфира.

Странно выглядел в роскоши окружения Конан – хмурый, окровавленный, в одной набедренной повязке, с кандалами на руках и ногах; его голубые глаза блестели под взлохмаченной гривой волос, падающей на широкий лоб. Он возвышался над присутствующими, лишь силой духа затмевая обоих владык, и они понимали это, несмотря на старания казаться величественными.

Робость свернулась в душе королей, робость перед дикой силой, дремлющей в теле варвара. И лишь Тсотха не поддавался этому чувству.

– Наши желания быстро превращаются в наши возможности, – наконец сказал жрец. – А желание наше – расширить пределы королевства Кофт.

– И для этого, грязный боров, вы хотите заполучить мою страну?! – прохрипел Конан.

– Ты обыкновенный нахал, завладевший короной, на которую у тебя прав не более, чем у любого варвараразбойника, – отпарировал Амальрик. – Но несмотря на прошлое, мы готовы дать тебе некоторую компенсацию.

– Компенсацию? – из могучей груди киммерийца вырвался взрыв хохота. – Или плату за бесчестье и предательство? Если я варвар, так я должен продать свое королевство и народ его за цену жизни и вашего подлого золота? Ха! А как же ты сам добился короны, ты и черномордая свинья рядом с тобой?! Ваши отцы преподнесли вам короны на золотых подносах! То, что вы унаследовали, не шевельнув и пальцем, – кроме отравления нескольких братьев – я завоевал себе сам! Восседаете на бархате, пьете вино, в поте лица изготовленное вашими подданными, и болтаете о святом праве наследования – ха! Я вскарабкался на трон из бездны нагого варварства, но свою кровь я проливал так же легко, как и чужую. И если ктото из нас имеет право властвовать над людьми, то, клянусь Кромом, – это я! В чем ваше преимущество? Я застал Аквилонию под игом свиньи, подобной вам – подлеца, кичащегося тысячелетней родословной. Страну терзали распри между баронами, а народ задыхался от гнета, налогов и беспощадно взимаемой дани. Сегодня же ни один из аквилонских вельмож не осмелится обидеть беднейшего из моих подданных, а повинности населения, пожалуй, самые легкие во всем свете. А вы? Твой брат, Амальрик, владеет восточной частью твоего королевства и всеми силами стремится сесть на твой трон. А наемники Страбона в эту минуту осаждают замки десятка взбунтовавшихся баронов. Народы изнывают в тенетах поборов и податей, но вам мало – вам надо ограбить и аквилонцев! Будь мои руки свободны – с каким наслаждением я размозжил бы ваши черепа о мраморные плиты!

Тсотха злорадно ухмыльнулся, наблюдая неистовство оскорбленных владык.

– Даже если бы все, сказанное тобой, было бы правдой – не об этом хотим мы говорить с тобой. Наши планы – наше дело, и ответственность твоя закончилась. Тебе необходимо лишь подписать акт отречения от престола в пользу принца Арпелло из Пелии. После чего ты получишь коня, снаряжение, пять тысяч золотых лунов, – и эскорт доставит тебя к восточной границе.

– Вы хотите превратить меня в того, кем я был, прежде чем перешел границы Аквилонии и стал наемником ее тогдашней армии? Да еще с клеймом предателя на лбу? – зловеще раскатился смех Конана. – Значит, Арпелло! Я подозревал этого пелийского мясника, чванящегося следами королевской крови в своих жилах! И его руками ты хочешь править Аквилонией? От твоих разговоров на милю смердит мошенничеством! Скорее мы встретимся в аду!

– Глупец! – резко поднялся Амальрик. – Не забывай, что ты в нашей власти, и при желании мы способны лишить тебя не только короны, но и головы!

Ответ Конана был ответом человека, чья варварская необузданная натура никогда не вписывалась в строгие рамки дворцового этикета – он плюнул прямо в лицо Амальрика.

С воплем бешенства вскочил король Офира, хватаясь за меч, и двинулся на Конана, занося клинок для удара.

Тсотхаланти загородил ему дорогу.

– Спокойно, ваше величество: этот человек – мой пленник.

– В сторону, волшебник! – прохрипел Амальрик, доведенный до безумия издевательским взглядом голубых глаз киммерийца.

– Я сказал – стой! – рявкнул Тсотха, и злобная гримаса исказила его черты. Тонкая рука жреца вынырнула из широкого рукава, и облачко пыли окутало лицо Амальрика. Тот вскрикнул, пошатнувшись и роняя меч, и, схватившись за голову, бессильно рухнул на ложе.

Кофтские стражники бесстрастно смотрели перед собой, а Страбон, обхватив кубок дрожащими руками, выпил его до дна.

Амальрик отнял руки и потряс головой; глаза его постепенно приобретали нормальное выражение.

– Ты ослепил меня, – простонал он. – Зачем?

– Небольшой фокус, чтобы ты не забывал, кто здесь настоящий хозяин, – бросил жрец, скидывая маску вежливого придворного. – То, что ослепило короля Офира, – всего лишь пыль, найденная мною в стигийской гробнице. Еще раз – и ты будешь блуждать в темноте до конца жизни.

Амальрик вздрогнул, примирительно улыбнулся и потянулся за кубком, пытаясь скрыть злобу и страх. Будучи ловким дипломатом, он умел быстро создавать видимость спокойствия.

Тсотха повернулся к Конану, спокойно наблюдавшему за происходящим.

По знаку волшебника спешащие стражники схватили пленника и вывели из комнаты. Через мгновение они очутились в извилистом коридоре с мозаичным полом и золочеными стенами с причудливым орнаментом; свисавшие с потолка кадильницы наполняли коридор приятным дымом благовоний. Процессия свернула в узкий переход, мрачный и угрюмый, стены которого были облицованы яшмой и черным мрамором. Переход завершался бронзовыми дверьми, над которыми в жуткой усмешке скалил зубы человеческий череп. У дверей возвышался рослый, очень толстый субъект с отталкивающей внешностью, поигрывавший связкой ключей – невольник Тсотхи, евнух высшего ранга по имени Шукели; имя его окружали легенды, замораживающие кровь в жилах. Вместо умерших нормальных человеческих чувств им владело одно – звериная жестокость, находившая выход в страсти к пыткам.

За бронзой дверей узкая крутая лестница шла вниз, как бы ведя в самую глубину холма, на котором покоилась цитадель.

Внизу лестница завершалась железными створками, способными выдержать удары осадного тарана. Шукели отворил дверь и отошел в сторону. Конан заметил, что сопровождавшие его чернокожие кушиты явно были чемто взволнованы: и даже евнух с необъяснимым волнением глядел в темноту, царящую за дверью; там находилось еще одно препятствие – решетка из толстых стальных прутьев, снабженная искусным замком, открывавшимся без ключа только снаружи. Шукели тронул рычаг, и решетка ушла в стену. Они очутились в широком тоннеле, пробитом в скальном массиве. Конан понял, что находится глубоко под землей – ниже основания холма, ниже фундамента цитадели.

Темнота отступила, отталкиваемая светом фонаря в руках Шукели. Кушиты ловко приковали короля к кольцу, укрепленному в стене; фонарь они закрепили в нише над его головой, так что Конан стоял в полукруге слабого света. Стражники суетились, чувствовалось, что они хотят уйти как можно скорее, они чтото тихо бормотали друг другу и бросали беспокойные взгляды в окружающий мрак. Тсотха жестом позволил им выйти, и они толпой кинулись к дверям, отталкивая напарников, как будто опасались, что темнота превратится в хищника и прыгнет им на спины. Тсотха повернулся к королю, и Конан заметил, что глаза его светятся в полумраке, а зубы поблескивают, подобно волчьим клыкам.

– Желаю удачи, варвар, – злорадно бросил маг. – Мне нужно ехать в Шамар, на осаду. Через десять дней я войду в твой дворец в Тарантии. Что мне передать от твоего имени женщинам сераля, прежде чем я сдеру с них атласную кожу? Она пойдет на пергаментные свитки, где будет запечатлена хроника побед Тсотхаланти!

Конан ответил яростным киммерийским проклятием, а его рык сотряс воздух с силой, способной разорвать барабанные перепонки обыкновенного человека. Тсотха издевательски расхохотался и вышел. Решетка встала на место, и король еще успел увидеть удалявшийся грифообразный силуэт. Тяжелые двери с грохотом захлопнулись, и наступила тишина.

Конан подергал за цепь, испытывая ее крепость, и внимательно осмотрел кольцо в стене, к которому цепь была прикована. Его руки и ноги были свободны, но король понимал, что даже его стальных мышц не хватило бы, чтобы разорвать оковы. Звенья толщиной в палец крепились к железному поясу, охватывающему туловище Конана; сам пояс был в дюйм толщиной и шириной в ладонь. Одной тяжести этих оков достало бы, чтобы убить более слабого человека. С креплением между цепью и кольцом не справился бы и кузнечный молот. Само кольцо в стене являлось окончанием стального прута, пропущенного через стену и закрепленного с другой стороны. Конан выругался. Бросив взгляд в темноту, обступившую робкий полукруг мерцающего света фонаря, он ощутил накатывающуюся волну беспокойства. Рожденные инстинктом варвара опасения проснулись в его душе, растревоженное воображение населяло мрак подземелья страшными образами, да и разум подсказывал, что брошен он сюда не ради изоляции.

Он понимал, что у Тсотхи нет причин оставлять его в живых, и знал, что может рассчитывать на самую жестокую казнь.

Конан проклинал свою гордую глупость, – мог ведь, мог согласиться на предложенную ему постыдную сделку, но никакое благоразумие не способно было смирить негодование, возникавшее при одной мысли о ней. Он знал – выведи враги его наверх и предложи сделку снова, он, не задумываясь, ответил бы то же. А ведь трон киммериец завоевал для своей – и только своей выгоды. Так, незаметно, в душу авантюриста с обагренными кровью руками входило сознание истинного владыки, ответственного за судьбы подвластных ему народов.

Конан вспомнил об отвратительной угрозе Тсотхаланти и застонал от неописуемого бешенства. Он знал, что это не пустые слова. Ведь человеческие существа, мужчины и женщины, выглядели для жестокого мага извивающимися червями перед исследующим их мудрецом. Мягкие белые руки, ласкавшие короля, пунцовые уста, прижимавшиеся к его губам, алебастровые груди, дрожавшие под его поцелуями – с них должна была быть содрана нежная кожа, белая, как слоновья кость, розовая, как бутон…

Нечеловеческий вопль вырвался из груди варвара, и грохочущее эхо вернуло его к реальности, требующей тщательного обдумывания ситуации. Темнота навевала неуверенность и страшные рассказы об утонченной жестокости Тсотхаланти. Неприятный холод пополз по его спине. Он окончательно уверился, что находится в так называемых Казематах Ужаса, о которых говорили предания; в этих тоннелях и погребах проводил жрец свои дикие опыты над людьми, животными и даже над существами демоническими, отвратительно играя с самой сутью жизненной природы. Поговаривали о том, что помешанный бард Ринальдо навестил некогда подвалы мага, и тот показал ему кошмары и невообразимых чудовищ, о которых Ринальдо впоследствии вспоминал в поэме «Песнь подземелий». И все описываемое там не было порождением горячечного мозга, хотя мозг этот легко стал пылью под топором взбешенного Конана, когда однажды ночью ему пришлось защищать свою жизнь от заговорщиков – и их привел во дворец сумасшедший бард Ринальдо.

Певец исчез в небытии, но потрясающие слова его мрачной поэмы вновь звучали сейчас в ушах короля, прикованного тяжелой цепью к стене.

Внезапно киммериец замер, услышав тихий шелест, леденящий кровь пришедшим на ум подозрением. Король застыл в оцепенении, до боли напряг слух – и безошибочно распознал звук, издаваемый гибкой чешуей, скользящей по камню.

Капли пота выступили у него на лбу, когда за кругом слабого света он заметил колоссальный неясный силуэт, едва различимый, но приводящий в ужас.

Силуэт поднялся вверх, слегка раскачиваясь, и взгляд пылающих желтых зрачков остановился на киммерийце. Постепенно из мрака выплыла большая треугольная голова, а за ней медленно выползло извивающееся змеиное туловище. Это был змей, в сравнении с которым все рептилии, виденные Конаном ранее, казались недоростками.

От морды, размером с голову лошади, и до кончика остроконечного хвоста, он имел не менее восьмидесяти футов.

Белая чешуя сверкала в тусклом свете, подобно инею; змей рос в темноте, однако взгляд его горел – горел острой злобой. Порождение мрака свернулось в титанические кольца напротив прикованного человека и подняло голову, покачивая ею в нескольких дюймах от побледневшего лица короля. Раздвоенный, ритмично высовывающийся язык почти касался губ Конана, а от страшной вони дыхания король с трудом подавил приступ рвоты. Огромные желтые глаза глядели на него в упор. Киммериец боролся с инстинктивным желанием вцепиться руками в качающуюся толстую шею, но, будучи гораздо сильнее любого цивилизованного человека – и однажды после длительной борьбы свернув шею гигантскому питону в бытность свою корсаром, – он понимал, что шелестящий враг к тому же и ядовит. С белых выгнутых клыков в фут длиной капала бесцветная жидкость, и варварский инстинкт киммерийца подсказывал смерть, скрытую в ней. Он способен был раздробить узкий череп ударом своего страшного кулака, но понимал – при малейшей дрожи плеча или хотя бы века чудовище ударит с быстротой молнии. Разум требовал сделать шаг вперед и ускорить неминуемую смерть, но слепой инстинкт приказал жить и так сковал все тело варвара, что Конан напоминал бронзовую статую.

Толстая шея поднялась еще выше, а голова нависла над узником. Змей уставился на фонарь в нише над макушкой короля. Капля яда упала на обнаженное бедро человека, и прикосновение ее было подобно удару добела раскаленного стилета; перед глазами Конана заплясали цветные пятна, но он даже не шевельнулся. Не дрогнул ни один мускул, не задрожала ресница, ничто не выдало боли от ожога. Змей завис над ним, как бы желая удостовериться в наличии искры жизни, тлевшей в непривычной фигуре – и в паузу врезался лязг отпираемой двери.

Осторожное и пугливое, как и все его собратья, пресмыкающееся с неожиданной для его величины быстротой повернулось и исчезло во мраке. Двери остались открытыми, решетка вошла в стену, и могучая чернокожая фигура встала в коридоре, освещенном пламенем наружного факела. Человек вошел в подземелье и осторожно прикрыл за собой решетку, следя за тем, чтобы засов не защелкнулся. И когда пришелец вошел в круг света – Конан увидел почти нагого негра гигантского роста. В одной руке негр держал связку ключей, в другой – широкий меч.

Чернокожий заговорил, и говор его был диалектом народов побережья, хорошо знакомым Конану с тех времен, когда он пиратом рыскал у побережья страны Куш.

– Долго же я ждал этой встречи, Амра!..

Он назвал Конана именем, под которым киммериец был знаком кушитам в годы своего корсарства. Амра – Лев. Губы невольника исказила странная гримаса, обнажив белоснежные зубы, а глаза заблестели в свете фонаря красноватыми отблесками.

– Многим пришлось рискнуть мне ради сегодняшней встречи! Смотри, Амра

– вот ключи от твоих цепей, украденные у спящего евнуха. Что дашь за них?

– Десять тысяч золотых лунов! – быстро ответил Конан, чувствуя учащенное биение сердца.

– Мало! – крикнул негр. – Слишком мало за такой риск! Любимцы Тсотхаланти могут выползти из тьмы и сожрать меня, а если Шукели узнает о случившемся – он подвесит меня за ноги. Мало! Так что ты дашь за ключи?!

– Пятнадцать тысяч и дворец в Пуатене, – бросил Конан. Чернокожий радостно взвизгнул и высоко подпрыгнул, давая выход своей радости.

– Больше! – выкрикнул он. – Хочу больше! Что дашь?

– Черный пес! – неистовая злоба овладела королем. – Был бы я свободен

– дал бы тебе сломанную шею! Или Шукели послал тебя поиздеваться надо мной?!

– Шукели не знает о том, что я здесь, белый человек, – ответил невольник, вытягивая шею так, словно хотел заглянуть в душу Конана. – А я знаю, знаю тебя давно, с тех времен, когда я был вождем свободного племени, прежде чем стигийцы поймали меня и продали на Север. Помнишь ли ты взятие Адомби, когда твои морские волки ворвались в город? Ты убил вождя перед дворцом короля Айяги, другой вождь сумел уйти – убитым был мой брат, Амра, а тот, кто бежал, был я! Хочу цену крови, Амра!

– Освободи меня – и получишь столько золота, сколько весишь сам! – сказал Конан.

Глаза чернокожего налились хищным блеском.

– Ты, белый пес, сын своей подлой расы – но черному человеку золото никогда не заменяло пролитой крови! Цена, которую ты заплатишь – твоя голова!

Яростным воплем прозвучали последние слова, и гулкое эхо понеслось вдоль коридора. Конан напрягся, подсознательно подтягивая оковы, охваченный отвращением при одной мысли о том, что придется умирать смертью беззащитного ягненка.

И внезапно он замер – над плечом беснующегося негра возник неясный контур ритмично раскачивающегося туловища.

– Тсотха никогда не узнает! – с хохотом кричал черный, слишком упоенный долгожданным триумфом, чтобы обращать внимание на творившееся у него за спиной. – Жрец не войдет в подземелье, прежде чем демоны не обдерут мясо с твоих костей, а кости вырвут из оков. Твоя жизнь будет моей, Амра!..

Невольник широко расставил массивные ноги и обеими руками взмахнул тяжелым мечом. В это мгновение гигантская тень с колоссальной скоростью ринулась вперед и вниз, и клиновидная голова нанесла удар, отзвук которого покатился по тоннелям, вырубленным в скалах. Ни один стон не вырвался из толстых, синюшных губ, открывшихся в гримасе агонии. Конан только успел заметить, как одновременно с ударом жизнь угасла в негре, как пламя свечи под порывом ветра. Отброшенное в сторону тело упало поперек коридора, и чудовищные кольца оплели его, скрыв эбеновую кожу. До ушей Конана долетел хруст ломающихся костей. Внезапно он задрожал – ключи и меч выпали из рук убитого невольника и теперь валялись на каменном полу. Конан наклонился, чтоб поднять ключи, но цепь оказалась слишком короткой. Дрожа от возбуждения, с подкатывающим к горлу сердцем, он зацепил их пальцами ноги, подтянул поближе и судорожно схватил руками, едва сдерживая крик радости.