Текст книги "Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны"

Автор книги: Роберт Гринвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

– Нужно выполоть маргаритки, – сказал Оски, появляясь у ограды и пробуждая мистера Бантинга от задумчивости.

– Зачем?

– Нельзя, чтобы среди газона росли маргаритки.

– Дело вкуса, Оски. Я вот, например, люблю, чтоб были маргаритки.

– Где? В газоне? – спросил Оски с легкой иронией.

– Ну, я, конечно, срезаю их косилкою.

– От этого, толку мало. Нужен специальный истребитель.

Он принялся объяснять процесс истребления маргариток. Вооружившись каким-нибудь острым орудием и гнусно пахнущим порошком, вы подходите к маргариткам и хладнокровно, методически убиваете их одну за другой, Мистера Бантинга это возмутило.

– Не стану я заниматься убийством маргариток. Это же цветы.

– Не место им в газоне. Он у вас весь пестрит маргаритками. А то и клевером.

– Ну, и что ж тут плохого? И против лютиков ничего не имею.

– Я у вас даже чертополох видел, сказал Оски, отбросив всякую вежливость.

– Пусть хоть весь побелеет от маргариток, – сказал мистер Бантинг, пропуская чертополох мимо ушей. – Это красиво, по-моему:

– От вас ко мне семена заносит ветром, вот что, – сказал Оски и, вместо того чтобы скромно удалиться, продолжал стоять, облокотившись о забор, неторопливо, критическим оком разглядывая сад мистера Бантинга, словно женщина, ищущая блох в чужой постели. Мистер Бантинг с беспокойством ждал, что Оски сейчас заговорит о тыквах. В гигантскую тыкву мистера Оски была воткнута игла, а к игле привязана шерстяная плитка, конец которой плавал в миске с водой. – Капиллярное притяжение, – заметил Оски в порядке научного пояснения и этим диковинным термином положил начало жестокой лингвистической схватке, в которой на стороне мистера Бантинга фигурировали некие «капитуляры», перемежаясь с запальчивыми угрозами, что он-де не позволит строить из него дурака, и с заявлениями, что тыква должна быть похожа на тыкву, а не на аэростат.

Мистер Бантинг улыбнулся при воспоминании о том, как он тогда сразил Оски, и Джули, приближавшаяся к нему по газону, приняла эту улыбку на свой счет, расценив ее как счастливое предзнаменование и знак приветствия. Мистеру Бантингу бросилось в глаза, что на Джули прелестное платьице с воздушными оборочками вокруг шеи и кистей рук; чулки на стройных ногах шелковисто поблескивали, а волосы лежали волнами, чего мистер Бантинг до сей поры никогда не замечал. Ему понадобилась целая минута, чтобы догадаться; что эти волны – не натуральное явление, а плод парикмахерского искусства.

– Нравится тебе мое новое платье, палочка?

– Хорошее платье. Очень тебе идет. («Новое платье!» – подумал он. Интересно, уплатил он уже за него по счету или нет? Но счетам, пожалуй, не разберешь, то ли это платье, или другое.) Она отвела его в сторону и сказала:

– Папочка, милый! Ты теперь позволишь мне поступить в школу танцев, да?

Высвободив свою руку, к которой она, ластясь, крепко прижалась, мистер Бантинг ответил: – В первый раз об этом слышу.

– Ну, как же так? Какой ты глупый, папка! Я показывала тебе объявление еще месяц назад. Это страшно дешево.

Он весьма скептически отнесся к этому сообщению и с явной неохотой взял в руки глянцовитую книжечку, которую она ему протянула. Его внимание привлекла изображенная на обложке весьма скудно одетая девица, скачущая по пляжу в лучах, повидимому, восходящего солнца, размахивая куском шифона. Под рисунком он увидел подпись: «Ритмопластика».

– Так, так, – сказал он, сосредоточенно вглядываясь в, загадочное слово. Внутри книжечки он увидел фотографии молодых особ женского пола в гимнастических позах, что пролило некоторый свет на содержание этого труда. – Что-то вроде шведской гимнастики?

– Ох, папочка, какой ты чудак! Это «Здоровье и Красота». Осанка, походка и всякое такое. Чем греки занимались.

– Какие греки – древние? – спросил он, вспомнив вереницу белых фигур, виденных им в Британском Музее.

– Ну, конечно. Папочка, миленький! Хильда Бартон будет учиться, и Этель Кей, и... ну, словом, все. Даже Мэгги Калверт, и та.

Мистер Бантинг не знал, кто такая Мэгги Калверт, но сделал вывод, что, повидимому, это существо низшего порядка, которому вообще мало что доступно. Он уловил намек на то, что уж если меггин отец может себе это позволить, то он и подавно.

– Н-да, – произнес он, обследуя книжицу в поисках графы, обозначенной словом «плата». По изяществу оформления этой книжки он сразу догадался, что во главе Кавендишской академии танца стоят люди, которые всякое упоминание о деньгах считают вульгарным и о плате за обучение могут говорить только вскользь. Изловив, наконец, эту увертливую графу, мистер Бантинг оттопырил губы. Он подумал, что Джули, благодарение богу, вполне достаточно наделена здоровьем и осанкой и не нуждается ни в какой ритмопластике.

– Подожди, детка, пока закончится дело с продажей.

– Но занятия начинаются на будущей неделе. Я одна-единственная из всех наших девочек не попаду туда. Папочка, миленький, обещай!

Встретив ее молящий взгляд и не будучи нечувствительным к чарам розовых платьев, мистер Бантинг не устоял. – Ну, ладно, посмотрим... – начал он.

– Папочка, ты ангел! – Она вознаградила его поцелуем. – Смотри же, ты обещал.

Оставшись один, мистер Бантинг проследовал к своей излюбленной скамейке и закурил трубку. Еще два дня до уик-энда, думал он. Уик-энд – в этом был сейчас весь смысл его существования; он считает дни до конца недели, и жизнь на покое рисовалась ему как непрерывная цепь суббот и воскресений.

Пока мистер Бантинг сидел на садовой скамейке, настроение его поднялось, магазин Брокли остался где-то далеко позади, и он почувствовал, что снова становится самим собой. «Сада солнечный покой», – мысленно продекламировал он, задумчиво попыхивая трубкой; или, как частенько цитирует Кордер: «Сад сияет, та-та-та-та, сад цветущий – божий рай». Ловко они закручивают, эти поэты, подумал он.

Увидев в окне гостиной Эрнеста, он поманил его к себе...

– Скажи, Эрнест, сколько времени понадобится на окончательное оформление купчей?

Этот вопрос, повидимому, обнаружил пробел в познаниях Эрнеста. Из его слов можно было понять только, что все зависит от обстоятельств.

– Мне казалось, что ты как раз это изучаешь.

– Ну да, – кровь мгновенно прилила к его лицу. – Но, видишь ли, продажа недвижимости, строго говоря, не входит в компетенцию бухгалтера. Это относится к передаче имущества.

– А-а! – сказал мистер Бантинг, после чего последовала пауза, во время которой он подумал: «Чем меньше разговоров о бухгалтерии, тем лучше».

– В купчей крепости должен быть обозначен срок. Через несколько дней тебе должны прислать ее на подпись.

– Понимаю. Запомню. Спасибо, Эрнест, – сказал мистер Бантинг, давая понять, что аудиенция закончена.

Эрнест, однако, не пожелал понять намек. Он решил, что вопрос отца – это прелюдия к более серьезным переговорам. Отец вызвал его в сад, заговорил о его занятиях бухгалтерией и о продаже недвижимости. Быть может, эти деньги в конце концов все уладят? Почему же тогда он ничего не говорит? Волнение Эрнеста дошло до предела, стоять так перед отцом было глупо, и он внезапно уселся на самодельную скамью рядом с мистером Бантингом и с натянутым видом закурил папиросу. Но он все еще чего-то ждал, нервничая и заражая своим волнением отца; который изо всех сил старался придумать какую-нибудь тему для разговора, не имеющую отношения к спорам о карьере.

– Ты бы как-нибудь подвязал эту рябинку, Эрнест.

– Непременно, папа. Я думаю, недели через три, самое большее, продажа будет закончена.

– Надо надеяться.

Они молча курили. Мистеру Бантингу показалось, что его жена выглядывает в окно из-за занавески. Он искоса взглянул на Эрнеста – тот сидел неподвижно, напряженно глядя перед собой; он ждал, явно ждал, что вот сейчас с ним заговорят или что заговорит он сам. Изведя три лишние спички на свою трубку, мистер Бантинг неожиданно спросил:

– Слышал ты когда-нибудь о капиллярном присасывании, Эрнест? Капилляция, понимаешь? Не имеет никакого отношения к капитуляции. Капиллярное присасывание?

При этом вопросе Эрнест вздрогнул и очнулся. – Я знаю про капиллярность, – неуверенно пробормотал он после паузы.

– Нет, не то, – капиллярное присасывание. Вода поднимается по шерстяной нитке.

– А это, по-моему, называется адсорбция.

– Я так и знал, что он все врет. Это капиллярное присасывание выдумал наш Оски, он так тыкву выращивает. Я сказал ему, что капилляр – это кровяной сосуд. Кто же этого не знает!

– Собственно, это значит «волосяной». От латинского саріllus, то есть волос.

– Да нет же, Эрнест, причем тут волос? Это кровяной сосуд. Я смотрел В «Домашнем лекаре».

– Ну, конечно, капилляр – это кровяной сосуд, папа, но вместе с тем и все, что похоже на волос.

– И шерстяная нитка, значит, тоже?

Ответа не последовало; Эрнеста загнали в тупик.

– Тогда, может быть, Оски и прав, – разочарованно сказал мистер Бантинг. – Шерсть ведь тоже вроде волос, верно? Я хочу сказать, что у овец волос нет. У них шерсть вместо волос.

– Вечно этот Оски спорит, – проворчал мистер Бантинг, зажигая еще одну спичку. – И все-то он знает. Ясное дело, это адсорбция. Тебе лучше знать, тебя этому учили. Ну, пойдем ужинать. Не позабудь про рябину.

– Нет, не забуду, – заверил его Эрнест, но голос его звучал глухо.

Миссис Бантинг, поджидавшая их, распахнула перед ними дверь. Она встретила их слишком сияющей улыбкой. – Приятно побеседовали? – спросила она сладким голоском и бросила на сына вопросительный взгляд (не укрывшийся от мистера Бантинга).

– Очень приятно побеседовали, а теперь собираемся так же приятно поужинать, – бодро ответил мистер Бантинг, всем своим видом показывая, что он не желает ничего замечать.

Эрнест покачал головой: – Ничего не вышло. Даже Джули и Крис, валявшиеся на диванах с журналами в руках, выжидательно привстали.

– Ну, как, уломал его?

Эрнест покачал головой: Ничего не вышло. Даже заикнуться не дал.

– Что это с ним? – спросил Крис. – Что он собирается делать с такой кучей денег?

– Копить будет, должно быть, – ответил Эрнест. – Запихнет их на книжку и будет получать по два процента годовых. Голову даю на отсечение, ни одного пенса не истратит ни на нас, ни на маму. Даже на себя и то не истратит.

– А мне он обещал заплатить в школу ритмопластики.

– Что-о?

Оба брата уставились на Джули. Удивление сменилось завистью, потом возмущением против такой несправедливости, затем гневом и, наконец, уверенностью, что мистер Бантинг рехнулся основательнее, чем они думали.

– Ну и ну! – воскликнул Эрнест.

– А почему бы и нет? – спросила Джули.

– Да что такое ритмопластика по сравнению с карьерой мужчины? – спросил Эрнест. – Пустая трата времени.

– Много ты понимаешь.

– Это все потому, что ты девчонка, – глубокомысленно разъяснил Крис. – Он всегда делает для тебя больше, чем для нас. Ну, а во что ему это обойдется?

– Не имею ни малейшего понятия, – ответила Джули надменно.

– Ритмопластика! – язвительно повторил Эрнест. – Ручаюсь, что он даже не знает, что это за штука. Кстати, что это такое?

– Искусство задирания ног, – ответил Крис. – Довольно любопытное зрелище. Знаешь, Эрнест, это в общем хороший признак. Если старик раскошелился для Джули, ему придется раскошелиться и для нас. Так или иначе, я покончил со своими банковскими делами. Старого черта Теофилуса я отправил сегодня утром на чердак, и надеюсь, что его там съедят мыши. Теперь я принимаюсь за технику, настоящую научную технику.

Он извлек из кармана несколько довольно помятых из засаленных бумажек. – У мистера Ролло есть приятель, который может устроить меня учеником на авиационный завод. Мне нужно только внести залог и пройти заочный курс, о котором вот тут написано, после чего я стану авиаконструктором. Может быть, даже в министерстве авиации буду работать. Послушай, что тут сказано:

«С каждым годом нужда в квалифицированных техниках возрастает: Ни одна область не представляет такого широкого поля деятельности для молодых людей, чувствующих склонность к техническим наукам».

– Да, вот это его заинтересует. Ты уже показывал ему?

– Покажу, как только совершится эта продажа. В конце концов для залога мне нужно всего каких-нибудь сто фунтов.

– Ужинать, – возвестила миссис Бантинг.

Они двинулись в столовую, уже тонувшую в сумерках, и уселись за стол в полном молчании, что, как было известно мистеру Бантингу, свидетельствовало о только что закончившимся обсуждением его особы. Миссис Бантинг спросила:

– Зажечь свет, Джордж?

– Нет, по-моему, рано... И так все видно.

Эрнест, Крис и Джули переглянулись. Джули принялась водить носом чуть не по самой скатерти, делая вид, что никак не может найти свою чашку. Крис ухмылялся, но Эрнест выпалил, потеряв терпение:

– Право же, это переходит все границы. Если бы мы платили не по счетчику...

– Довольно, – прервал его мистер Бантинг. – Если уж в летнее время мы не можем сэкономить немного на свете, так зимой и подавно не сэкономим.

– Но ведь если бы мы платили...

– Оставь свои советы при себе, Эрнест. Будешь сам платить за свет – тогда жги, сколько влезет. Очень жаль, что при всей свой учености ты никак не можешь добиться прибавки жалованья и не помогаешь мне оплачивать кое-какие счета.

– Что это за скаредничество, – проворчал Эрнест. – Просто не видишь, что в рот кладешь.

– Замолчишь ты, наконец! – загремел мистер Бантинг. Он окинул стол воинственным взглядом. Тотчас воцарилось молчание. Вилки и ножи застыли в воздухе, и в этой неестественной тишине миссис Бантинг чуть слышно пролепетала:

– Джордж, прошу тебя!

– Да что это с вами со всеми? Перешептываются, перемигиваются, носятся с какими-то планами, а на меня как на дурака смотрят!

Эрнест отодвинул тарелку, с нарочитым спокойствием поставил стул к стене и вышел из комнаты. У мистера Бантинга от изумления язык отнялся. Он споткнулся на полуслове, гневная речь его прервалась, и наступила тишина. Миссис Бантинг, наклонившись над столом, заглянула в оставленную Эрнестом чашку и прошептала:

– Даже какао не допил! – Легкое позвякивание ножей о тарелки возобновилось, но никто не проронил ни слова.

Мистер Бантинг поймал себя на том, что прислушивается к звукам, доносившимся из соседней комнаты. Эрнест не ушел из дома, он был в гостиной. Вот он поднял крышку рояля, вот опустил ее снова. Должно быть, слишком темно, не видно нот. Мистер Бантинг вдруг заметил, что в комнате темней, чем ему казалось. По правде говоря, уже совсем стемнело. В эту пору всегда так; а когда садились за стол, было еще совсем светло.

– Я никого не хотел обидеть, – начал мистер Бантинг, – но Эрнест вечно лезет со своими замечаниями.

Никто не ответил. Джули допила какао и встала из-за стола. Проходя мимо мистера Бантинга, она вдруг поцеловала его в щеку.

– Ты старый медведь, папка. Настоящий носорог, вот ты кто.

Он быстро повернулся к ней – ему очень хотелось загладить свою резкость:

– Скажи Эрнесту чтобы зажег свет, если хочет поиграть на рояле. Пусть сыграет «Лунную сонату».

Мистер Бантинг остался наедине с женой. Он встал и зажег свет. Они посмотрели друг на друга, и ему стало совестно.

– Боюсь, что эти деньги не принесут нам счастья, Джордж, – сказала миссис Бантинг, унося грязную посуду на кухню.

Из всех вздорных ханжеских выдумок, которыми идеалисты, пасторы и календари с изречениями на каждый день мучают простых смертных, самой глупой и самой вредной была, по мнению мистера Бантинга, проповедь о том, что деньги приносят людям несчастье. Он этому не верил. И он не верил также, чтобы люди, распространявшие этот вздор, сами в него верили. Деньги делают человека счастливей: это ясно каждому здравомыслящему человеку.

Он готов был признать, что ожидание тысячи фунтов стерлингов пагубно повлияло на состояние умов в коттедже «Золотой дождь», но это произошло только потому, что домочадцы мистера Бантинга были лишены здравого смысла. Слишком уже много было разговоров, волнений, таинственности. С каждой утренней почтой на имя кого-нибудь из младших Бантингов прибывали объемистые пакеты – каталоги, проспекты и прочая ерунда. Миссис Бантинг со дня на день все больше погружалась в задумчивость, нервы самого мистера Бантинга были напряжены до предела, и весь дом превратился в гнездо раздора.

И все это с тех пор, как на горизонте появилась эта злосчастная тысяча фунтов. В сущности, и тысячи-то не получится. Комиссионные Хаулэшу – огромная сумма, – затем всякие налоги, которые он по оплошности забыл включить в свою приходо-расходную смету. Это снова спутало все его расчеты.

Оставалось только ждать, пока закончится продажа. Дети, так те даже не скрывали, что только и ждут этого события. Об этом совершенно открыто было заявлено за столом и потом весьма непринужденно повторялось еще не раз, словно линпортские участки не были его личным достоянием, а неким кушем, совокупно сорванным его домочадцами на скачках. Миссис Бантинг ждала, когда она сможет осуществить свой план превращения Эрнеста в дипломированного бухгалтера; Джули ждала, когда к своим занятиям танцами она сможет присоединить овладение драматическим искусством, а Крис, повидимому, находился в стадии беспрерывной переписки с каким-то заочным университетом. Величество дешевых подержанных автомобилей, появлявшихся за последнее время в гараже Ролло, стояло на грани фантастики. Мечты о покупке машины неожиданно начали, казаться куда более реальными, чем месяц назад. За последнее время неудобства, создаваемые отсутствием телефона, становились все ощутимее, тем более что все джулины подруги обзавелись телефонами.

– Мне кажется, – задумчиво произнес Крис во время одного из очередных совещаний в гостиной, – он рассматривает эти деньги как свою личную собственность. И мы, по его мнению, тут ни при чем.

– Как так, его собственные дети и ни при чем! – недоумевающе отозвалась Джули.

– Да, во каком-то смысле именно так, – ответил Крис, стараясь изъясняться как можно понятное. – А в каком-то смысле совсем наоборот. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

– Ничего не понимаю. Для чего же тогда дети, если не для того, чтобы все для них делать? Будь у меня дети, будь у меня их даже двадцать штук...

– Вон куда хватила! – прыснул Крис. – Смотри, тебя еще и замуж-то никто не возьмет.

– Все дело в том, – начал излагать свою точку зрения Эрнест, – что у отца неправильный взгляд на вещи. Он положит эти деньги на книжку из двух процентов годовых, а гораздо рациональное было бы вложить их в будущность своих долей.

Он сделал паузу, заметив, что аудитория со вниманием прислушивается к его словам.

– Лучшее помещение капитала – это мозг его детей, это их способность добиться успеха в свободно избранной каждым из них сфере деятельности.

– Вот, вот, и я так думаю, – подтвердил Крис, на которого эти слова произвели большое впечатление. – В свободно избранной им сфере. Словом, ты хочешь сказать, что каждый должен заниматься тем, что ему по душе, а не банковской премудростью.

– Я готов выдать ему расписку, что обязуюсь вернуть все до последнего пенса, пусть только он даст мне ссуду, чтобы я мог стать дипломированным бухгалтером. Но если мама продаст свои табачные акции, ему совсем не придется на меня тратиться.

– А как же насчет моей карьеры? – спросил Крис, прекрасно знавший, что этих табачных акций не так уж много. – Я тоже хочу выйти в люди.

– И я! – сказала Джули.

– В этом мире, – сентенциозно ответил Эрнест, – чтобы достигнуть своей цели, нужно за все бороться. И я к этому готов.

– Вот весело-то будет! – воскликнула Джули. Но у Эрнеста был чрезвычайно решительный вид.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Наконец продажа состоялась. В этот вечер мистер Бантинг должен был по дороге домой побывать у нотариуса, Поэтому после семейного чаепития посуду со стола убрали и постелили самую лучшую парадную скатерть, а на кухне готовились специальные блюда в виде миндального пирожного и омлета, издававшего весьма соблазнительный запах. Хотя миссис Бантинг была не совсем уверена в уместности этого пиршества, все же она решила, что такой случай должен быть как-то отмечен. Окна была, в слегка приподнятом настроении, и все семейство было в приподнятом настроении; ее опасения уменьшились бы наполовину, если быт дети согласились уйти из дому, как она им советовала.

– Четверть седьмого, – сказал Эрнест, взглянув на часы. – Сейчас уже, наверно, все закончено. Подписано, скреплено печатью и вручено.

Для Эрнеста приблизилась решительная минута. Если отец, благополучно положив в банк неждано-негадано свалившуюся на него тысячу фунтов, попрежнему откажется помочь ему стать бухгалтером, он возненавидит его на всю жизнь. Он уже чувствовал, как эта ненависть выпускает первые побеги, словно ядовитое растение, обвившееся вокруг его сердца. Что творится с ним последнее время? Он сам не понимал. Он все больше ожесточался и замыкался в себе, он ненавидел себя за те слова, что порой срывались у него с языка, и еще сильней за другие, более жестокие, но невысказанные. После таких вспышек его начинали мучить угрызения совести. Ему страстно хотелось пойти к отцу и сказать: «Поверь, пана, я ведь совсем не такой. Все дело в том, что я хочу что-то делать, хочу стать кем-то».

Сейчас вся его судьба была поставлена на карту.

Крис, розовощекий и веселый, сидел на диване, читая проспекты заочной школы, изрядно замусоленные после их обследования Ролло-младшим. Последний, кстати, их одобрил, заявив, что это вполне надежное дело; да и плата была всего-навсего пятнадцать фунтов. Это совсем не так уж много, совсем не то, что у Эрнеста, и тут нет никакой спешки; Крис все это объяснит старику, только бы выбрать подходящий момент. Пока нужно одно: поскорее устроиться в авиационно-конструкторское бюро и благополучно развязаться с банком до экзаменов.

– Не забывай, – сказал он Джули, – ты уже выудила у него денежки на свою ритмопластику.

– Ну так что?

– А то, что не лезь и оставь, наконец, отца в покое, попрошайка.

– Крис!.. – возглас миссис Бантинг.

– Ручаюсь, что она придумала новую глупость и будет приставать с ней к отцу. Мы с Эрнестом хотим добиться карьеры.

– «Добиться карьеры», – фыркнула Джули. – Не удивительно, что ты провалился на экзаменах. Не умеешь даже выражаться правильно.

– Господи, хоть бы вы все ушли куда-нибудь, – сказала миссис Бантинг в отчаянии. – Он только расстроится, когда увидит, что вы тут сидите и ждете. Именно это его всегда сердит. Ему все кажется, что вы только и думаете, как бы у него что-нибудь выпросить.

– Мне не нужно от него ни единого пенса, – объявил Эрнест. – Я прошу только ссуду.

– Потерпи немного, голубчик.

– Я уже достаточно терпел. Больше не могу позволять себе эту роскошь. Мне не девятнадцать лет, как Крису. Мне двадцать дна года. Я и так уже ото всех отстал. Еще год-два, и мне вообще уже поздно будет за что-либо приниматься... – И он снова зашагал из угла в угол.

Шаги по дорожке, ключ поворачивается в замке. Мистер Бантинг вошел в комнату. Но вид у него отнюдь не такой, какой должен быть у человека, получившего тысячу фунтов, и это тотчас отмечено всеми; скорее можно предположить, что он только что распростился с этой суммой. Войдя в комнату, он не издал радостного возгласа, не приветствовал их торжествующей улыбочкой. Нет, мистер Бантинг тяжело вздохнул, вешая шляпу, и, обернувшись к ним лицом, остановился с таким странным, затравленным видом, словно он побывал в руках гестапо. Мать, правда, говорила как-то, что ему очень туго приходится у Брокли, и они охотно верили, что это так, но, даже делая скидку на это, все же... все же не мог он разве проявить хоть чуточку радости при подобных исключительных обстоятельствах, ну хоть улыбнулся бы или сказал что-нибудь приятное. Да вымолвил бы, наконец, хоть слово.

Нет, он отстегнул воротничок, усталым движением, не глядя, надел его на бронзовую Психею и опустился на стул все с тем же видом мученика. Он даже не заметил, что специально для него сервирован чай. Он смотрел, мимо стола в окно.

– Ты не подвязал эту рябинку, Эрнест?

Эрнест вздрогнул.

– Прости, пожалуйста, папа. Я сейчас пойду и подвяжу.

– Я подвяжу, – сказал Крис. – Где взять эту штуку, папа, чем подвязывают?

– Можете не утруждать себя, – успокоил их мистер Бантинг. – Я сделаю сам. По крайней мере буду знать, что сделано.

Миссис Бантинг метнула на Эрнеста предостерегающий взгляд за спиной своего супруга. Затем, поворотившись к нему, улыбнулась и спросила с самым непринужденным видом:

– Заходил ты к нотариусу, дружок?

– Заходил.

– Ну как, все в порядке?

– Да.

Мистер Бантинг помешал ложечкой чай и оглядел стол с видом человека, страдающего от несварения желудка. Он, повидимому, был недоволен кушаньями, стоявшими перед ним. Он понюхал омлет и отодвинул тарелку в сторону, миндальное пирожное не пробудило в нем никакого восторга. Так как кроме хлеба с маслом на столе больше ничего не было, он отрезал кусочек хлеба, но, как видно, только потому, что надо же было что-нибудь съесть.

– Джордж, ты что ж, не будешь есть омлет?

– Не хочется мне сейчас омлетов.

– Ну, а чего бы тебе хотелось?

– Ничего, вот чаю, – и он начал большими глотками отхлебывать чай. – Накрой-ка это миской, – сказал он, передавая тарелку с омлетом. – Останется на завтрак.

Бантинги-младшие были ошарашены; они переглянулись, они удивленно подняли брови, они пожали плечами, они безмолвно предлагали друг другу полюбоваться этим диким зрелищем. Прячет недоеденный омлет! Помешался он, что ли, или нарочно корчит из себя скрягу, чтобы они не вздумали его о чем-нибудь просить? Щеки Эрнеста пылали от негодования, Джули хихикала, а Крис взирал на отца в полном недоумении.

Да, все-таки отец какой-то чудак; никуда от этого не денешься. У него явный заскок, какой-то комплекс. В груди Бантингов-младших поднималась буря протеста. Почему он этого не может, того не может? Словом, почему он не может быть рассудительным, почему он не может быть, как все люди, как все другие отцы?

И вдруг он обернулся к ним. – Ну, чего вы все ждете?

Никто не ответил; все смущенно глядели на него.

– Чего вы ждете, я вас спрашиваю?

Столь решительное проявление родительского авторитета заставило их присмиреть. Затем Эрнест вспомнил о взятой на себя роли предводителя восстания.

– Если ты в самом деле хочешь знать...

– Нет, нет, Эрнест; только не сейчас, – быстро прервала его миссис Бантинг.

– Нет, пусть сейчас. Выкладывай. Опять бухгалтерия, так, что ли? Ты хочешь быть бухгалтером? Так, да? Ну? – повторял мистер Бантинг, раздражаясь все больше и больше.

– Да, совершенно верно.

– Прекрасно, так ты им не будешь, – объявил ми стер Бантинг, и самый тон его говорил без слов: «Решено – и баста».

– Ты хоть бы выслушал Эрнеста, милый.

– Надоело мне слушать всякий вздор об этой бухгалтерии.

– Да почему же Джордж? Почему ты: против? Ты ведь хочешь, чтобы мальчики вышли в люди?

– Давно уже этого жду. Только пока что-то ничего не вижу. Да и не особенно надеюсь увидеть. Вот посмотри на Криса. Что это торчит у тебя из кармана, Крис?

– Курс по авиастроению.

– Ну вот, пожалуйте, – сказал мистер Бантинг. – А он работает в банке.

– Вот в этом-то и все дело! – воскликнул Эрнест. – Никто из нас не выбирал себе профессии. Я хочу заниматься бухгалтерией. Я чувствую к этому склонность. Это мое призвание. Почему бы мне не попытать счастья?

– Потому, – ответил мистер Бантинг, отчеканивая каждое слово, – что нам это не по карману.

Все дружно ахнули от возмущения.

– Нет, нам это по карману, – заявил Эрнест. – Я уже все подсчитал.

– О господи! Сил моих больше нет, – пробормотал мистер Бантинг, оттолкнув от себя чашку и растерянно озираясь.

– Вот послушай, папа. Тысячу фунтов ты получаешь за линпортские участки, да у тебя остается еще арендная плата с коттеджей. Затем твое жалованье, табачные акции и то, что у тебя есть в государственных процентных бумагах. Теперь, если ты выплатишь оставшиеся двести фунтов по закладной... – Спокойно, уверенно Эрнест приводил цифру за цифрой, ярким светом своей молодой учености озаряя финансовые дела мистера Бантинга. А мистер Бантинг сидел, пригвожденный к месту столь беспримерной наглостью сына. Он слушал Эрнеста, и глаза его темнели, щеки принимали пунцовый оттенок, и взрыв, казалось, был неминуем. Но взрыва не последовало. Измученный, опустошенный, уставший до предела от жизни, от своей семьи, мистер Бантинг ждал, когда Эрнест кончит свой доклад; затем он сказал:

– Ну, ты кончил? Все подсчитал и пересчитал?

– Мне кажется, ты мог бы хоть подумать над этим.

– Я уже сказал: нам это не по карману.

Для Эрнеста, как и для всех остальных, стало ясно, что отец уперся на своем и никакая сила не сдвинет его с места. Он отказывался рассуждать здраво или прислушиваться к здравым доводам. Он огородился со всех сторон и отражал все нападения, тупо, как затверженный урок, повторяя одно и то же.

– Право же, Джордж! – запротестовала миссис Бантинг, давая понять, что даже с ее точки зрения он немного хватил через край.

– Ах, ты просто скуп! – разбушевался Эрнест. – Ты не хочешь ничего для нас сделать. Я прошу не только для себя. Для Криса тоже. Но тебе совершенно наплевать, если мы так и проторчим всю жизнь на этой убогой работе с этим убогим жалованьем. Ты вечно твердишь о том, как тебе трудно сводить концы с концами, а сам зарабатываешь куда больше, чем сможем мы когда-нибудь зарабатывать там, куда ты нас запихнул.

Красный, разгоряченный, он, наконец, умолк, а мистер Бантинг, чуть побледнев, спокойно слушал его выкрики, и рядом с несдержанной запальчивостью Эрнеста это спокойствие и выдержка мистера Бантинга особенно бросались в глаза, придавая ему какой-то оттенок благородства, которого до той поры никто в нем не замечал. Он молча сидел за столом, к жилету у него прилипли крошки, и когда он заговорил, в голосе его не слышно было гнева.

– Совсем не в этом дело, Эрнест. Ты вот говоришь, что у нас есть то и у нас есть это и еще мои триста двадцать в год. Ну, так у нас их больше нет. С Брокли все покончено. Сегодня меня рассчитали.

И в мгновенно воцарившейся тишине мистер Бантинг наклонился вперед, опершись руками о колени, голова его упала на грудь, и по телу его прошла дрожь. Дети услышали какой-то приглушенный звук – не то вздох, не то всхлипывание, – звук, который совершенно непереносимо было слышать. Крупная слеза упала на пол между его ног.

Потрясенные, не проронив ни слова, Эрнест, Крис и Джули торопливо вышли из комнаты.

В два часа ночи мистер Бантинг сел на постели, возникнув из своих сбившихся простынь, как Венера из пены морской. О сне нечего и думать. Он вглядывался в темные углы комнаты, как в погруженный во мрак зрительный зал. Утренняя сцена с Вентнором в который уже раз сызнова разыгрывалась в его воображении. Сцены, собственно, никакой не было – именно поэтому мистера Бантинга так и корчило при одном воспоминании. Все произошло очень быстро и как-то невзначай, а главное, без его участия: сам он играл в этом эпизоде совершенно пассивную роль.