Текст книги "Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны"

Автор книги: Роберт Гринвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ МИСТЕР БАНТИНГ В РОЛИ ПРОВИДЕНИЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Эрнест сидел за столиком, служившим ему у Дэнби вместо конторки, и проверял счета прачечной мистера Игла. Ему не часто приходилось «иметь дело с цифирью», как выражался Дэнби, он больше бегал по городу, чем сидел в конторе: разговаривал со съемщиками, показывал покупателям продажные дома. Он уже полгода служил у Дэнби, и теперь убогая Силвер-стрит, когда он пробегал по ней, занятый каким-нибудь спешным делом, не производила на него такого тягостного впечатления, как раньше. Привычка стерла резкость контраста между его теперешним положением и тем, что сулили ему проспекты Старейшей школы бухгалтерии.

Но в данное время к его мыслям примешивалось негодование. Дэнби сегодня утром сообщил ему, и очень бесцеремонным тоном, что положение дела не допускает даже мысли о прибавке. Возражения Эрнеста были отпарированы, еще более бесцеремонными намеками на возможность снижения оплаты, и «в самом непродолжительном времени. Служащих, знаете ли, сейчас можно найти сколько угодно, и очень толковых». Грубость была тут совершенно ни к чему, но Дэнби вчера хватил лишнее, и потому сегодня утром встал с левой ноги. Эрнест отлично понимал свое положение. Оно было именно таково, как и следовало ожидать, – Эрнест теперь всецело зависел от воли Дэнби. Вот что значило уйти из городского управления, вот что значило «рискнуть». Он чувствовал себя в положении мотылька, налетевшего на свечку.

И все-таки он много кой-чего узнал в этой сомнительной конторе, где занимались всем, что только подвертывалось под руку, – много такого, с чем никогда бы не соприкоснулся в атмосфере высокой порядочности, царившей в канцелярии городского управления. Например, он узнал, как легко уговорить людей подписать «наше обычное соглашение», не читая его, и в какое расстройство они приходят, прочитав его впоследствии. Он узнал, что шестипенсовая гербовая марка может сыграть роль липкой бумаги, на которую ловится беспечный клиент. Он привык слышать доносившиеся из-за перегородки раздраженные голоса клиентов, которые не понимали подобных тонкостей, а потому осыпали бранью мистера Дэнби, привык и к тому, что на его голову изливались остатки гнева, еще кипевшего в душе клиента, когда тот пулей вылетал из кабинета.

Виски и сигары не переводились в кабинете Дэнби, без них тут не заключалось ни одной сделки; и они же были непременным угощением в те дни, когда там собирался кружок спекулянтов, его темных компаньонов. Как только истекал срок чьей-нибудь закладной или являлась возможность оттягать какую-нибудь лавчонку у ее законного арендатора, прижать какого-нибудь мелкого человечка или поживиться на общественный счет, в кабинет Дэнби немедленно слетались эти коршуны. Сидя за тонкой деревянной перегородкой, Эрнест прислушивался к происходившему в кабинете вавилонскому столпотворению, к спорам и ругани; потом разногласия улаживались, слышался смех и звон стаканов, после чего красный, охрипший Дэнби выбегал из кабинета и минут десять оживленно беседовал по телефону, обмениваясь с кем-то информацией сугубо частного характера; такой разговор стоило послушать.

Комиссионные от обманутого продавца (злосчастного клиента конторы Дэнби), причитающаяся доля добычи от шайки темных дельцов, споспешников Дэнби, комиссионные от покупателя, следуемые по договору, – вот каким способом Дэнби ухитрялся сдирать по три шкуры с одного вола.

Много способствовала просвещению Эрнеста еще и привычка Дэнби сыпать для его назидания афоризмами на деловые темы, как сыплют добавочный корм плохо растущему цыпленку. Любимым его изречением было: «За стенами конторы о делах – молчок!» Он повторял это раз сорок на день, особенно если на мази была какая-нибудь сделка, к которой это изречение могло быть с пользой применено. Обычно лицо Эрнеста не выражало никакого сочувствия, и Дэнби иной раз как-то странно на него поглядывал, словно задавал себе вопрос, уж не взял ли он в клерки безнадежного тупицу. Он считал Эрнеста «святошей» и однажды даже спросил, не методист ли он. Дэнби питал особую антипатию к методистам.

Отчетность по прачечной мистера Игла являла собой крайне неутешительное зрелище. Дело и всегда было небольшое, а теперь быстро катилось под гору и грозило своему владельцу банкротством. Эрнесту было очень жалко мистера Игла – старик ему нравился. Он иногда бывал по-стариковски упрям, но все-таки характеризовать его можно было только устаревшим словом «джентльмен»: он одевался несколько старомодно, но очень тщательно, был всегда и со всеми безукоризненно вежлив и выслушивал вас с таким вниманием, с каким слушают только советы врача. Он, так же как и Эрнест, любил симфоническую музыку и нередко засиживался в приемной, скрестив на ручке зонтика узловатые руки и беседуя с Эрнестом на печальную тему о том, как изменился мир. – Помню, когда подоходный налог повысился с восьми пенсов до десяти, мой отец сказал, что Англия погибла, – с грустью вспоминал он. – А теперь налог дошел до пяти шиллингов.

Вошел Дэнби и нагнулся над плечом Эрнеста – от него разило вином.

– Ну, как идут дела у старика?

– По-моему, в убыток. А ведь заказов очень много.

– Из ума выжил. Ну, на кой чорт ему прачечная? Ведь ему уж под семьдесят. А продать ее нельзя?

– Не выйдет, пожалуй; дело совсем разваливается.

Дэнби задумался. – Если ему нужны деньги, пусть продаст свои два дома на Милтон-стрит. Пятьсот фунтов дать можно.

– Не знаю, захочет ли он продать.

– Нет никакого смысла дожидаться, пока их опишут за долги. Лучше уж пусть кто-нибудь купит их по-дешевке, раз старику все равно вылетать в трубу. Спросите-ка его. Скажите, что у нас как раз есть покупатель.

– Пятьсот фунтов? – спросил Эрнест довольно кислым тоном.

– Хватит и этого, если деньги нужны дозарезу. Вот что я, вам скажу, Бантинг: пора уж вам знать, что мы тут продаем дома не для того, чтоб домохозяева на этом наживались. Понятно?

– Да, сэр.

– Ну, так отправляйтесь к нему с книгами, когда проверите отчетность, и скажите, как я вам велел.

– Слушаю, сэр, – ответил Эрнест, правильно истолковав недовольный взгляд Дэнби. Он давно знал, что новый хозяин отнюдь не считает его ценным приобретением.

Чуть ли не в первый раз Эрнесту захотелось довериться отцу, спросить его совета относительно самых важных в жизни вопросов. Ему хотелось бы поговорить с ним на такую старомодную тему, как честность в делах. Иногда ему казалось, что этой честности вообще не существует, есть только «закон». И Дэнби сильно побаивался «закона», хотя и делал вид, что его презирает. Многие сделки, в которых Эрнесту приходилось принимать участие, тяготили его, боязнь увольнения тяготила его, а всего больше тяготило его это дело с Иглом, которое усложнялось еще и личной симпатией к старику. Однако он не решался посоветоваться с отцом. В последнее время мистер Бантинг, если у него просили совета, вел себя довольно странно. Советовать он, конечно, советовал, но каким-то в высшей степени ироническим тоном; он задавал сам себе риторические вопросы и сам же отвечал на них и неизменно заканчивал эти монологи такими словами: – Вот, может быть, Крис или Эрнест что-нибудь вам посоветуют, а мне где уж. – Такое косвенное неодобрение семейных дел, очевидно, казалось ему весьма остроумным.

В этот вечер Эрнест вернулся домой, раздираемый сомнениями по поводу предстоящего визита к мистеру Иглу. Он надеялся застать отца одного и в хорошем настроении и обстоятельно поговорить с ним обо всем, что так тяготило его совесть.

В гостиной перед радиоприемником он застал Джули с блокнотом и карандашом в руках. Она практиковалась в стенографии и записывала беседу о ловле котиков. Мистеру Бантингу было очень приятно, что хоть один член его семейства проявляет интерес к такому делу, которое и он одобрял; поэтому всем остальным запрещалось разговаривать в это время. Он внимательно смотрел, как ее карандаш скользит по бумаге, буквально зачарованный его быстротой. Правда, потом оказывалось, что она почти ничего не может прочесть по своей записи, но мистеру Бантингу было известно, что в стенографии самое важное – не отставать от оратора.

Тем временем Эрнест и Крис пили чай в вынужденном молчании, зато усиленно гремели чашками, пока, наконец, Крис не взорвался:

– Что ж нам, так и сидеть, точно приговоренным к смерти, каждый раз когда по радио передают беседу? Какая эгоистка эта Джули!

– Ну, ну! – вступился за нее мистер Бантинг.

– Да что это, в самом деле, даже и поговорить нельзя, когда приходишь домой после работы! Надо же хоть немножко развлечься.

– Если тебе так необходимо развлечение, – дерзко ответила Джули, – можешь пойти наверх и полюбоваться на портрет прекрасной Моники Ролло. Это тебя развлечет.

Крис не знал, как ему отнестись к слову «развлечение». – Уж во всяком случае она гораздо красивее тебя!

– Так, по-твоему, Моника Ролло красавица? – насмешливо спросила Джули.

– А по-твоему? – Крис был изумлен; он даже растерялся.

– Что у вас там такое? – вмешался мистер Бантинг. – О чем спор?

– О возлюбленной Криса.

Мистер Бантинг фыркнул. – Возлюбленная! Это в его-то возрасте! Чепуха, больше ничего. Эрнест, и тот еще не помышляет ни о каких возлюбленных.

Наступило многозначительное молчание, весьма смутившее старшего из молодых Бантингов.

– Так у тебя нет милой, Эрнест? – невозмутимо допрашивала Джули. – Бедный Эрнест, у него нет милой.

– Господи, вот язва! – беспомощно воскликнул Крис.

– А эта новая девушка в приемной доктора Эрла очень недурна. Правда, у нее не такие длинные ресницы, как у твоей божественной Моники, зато волосы не крашеные.

– Может быть, ты помолчишь немножко? – предложил Эрнест краснея. – Я все-таки надеялся, что в конторе у адвоката тебя хоть приучат к корректности.

– Корректность! – Мистер Бантинг с радостью ухватился за, это слово, которое часто попадалось ему на глаза в печати, но которым ему до сих пор не приходилось пользоваться. – Если хотите знать мое мнение, так всем вам нехватает именно корректности. Вас, конечно, мое мнение не интересует, я всего-навсего ваш отец, – газета зашуршала, из-за нее послышались фыркание и сопение и слово «корректность», произнесенное несколько раз подряд.

Эрнест вздохнул. Через несколько минут он надел шляпу и вышел. Нечего было и думать обращаться к отцу с вопросом о том, как ему вести себя у Дэнби, да и с какими бы то ни было вопросами.

На следующий день он пошел к мистеру Иглу, захватив с собой конторские книги, чувствуя себя мытарем, еще не окончательно погрязшим в грехах. Несмотря на стесненные обстоятельства, старый джентльмен жил на довольно широкую ногу в собственной вилле посреди большого сада. Горничная в наколке проводила Эрнеста в просторную комнату с высоким потолком, обставленную тяжелой, солидной мебелью в стиле девяностых годов. На стенах он заметил две-три хороших картины, но особенно привлек внимание Эрнеста большой концертный рояль посередине комнаты, отливавший темным блеском, – такой рояль, к какому Эрнесту до сих пор не доводилось притрагиваться.

– Ну, каков ваш приговор, Бантинг? Велики ли убытки? – спросил мистер Игл, входя в комнату.

Эрнест подробно изложил дело. Он говорил по чистой совести, ничего не скрывая, и подтверждал цифрами свои слова. Он сознался, что не знает, во сколько именно должно обходиться содержание прачечной, но что накладные расходы показались ему непомерно высокими.

– Оборудование устарело, вот где причина. Вечные поломки.

– Так смените его.

– Не могу. Весь капитал в прачечной. Нет свободных денег.

Эрнест понял, что пора приступить к делу.

– У вас есть два дома на Милтон-стрит. Вы могли бы их продать.

– Это верно. Как вы думаете, сколько за них дадут?

– Мы постараемся продать как можно дороже, – Эрнест почувствовал, что краснеет. – Не дешевле, чем по пятьсот фунтов каждый.

– Ну, это меня не устроит. Слишком мало. Придется нажимать на своих работниц, пусть приналягут.

Эрнест встал со стула. И, вдруг осмелев, сказал:

– У вас прекрасный инструмент, сэр.

– Стейнвей. Вы ведь играете, Бантинг? Я сам прежде играл. Теперь где уж! – он показал распухшие суставы.

– Да, играю немного.

– Так сыграйте сейчас. Покажите-ка мне ваше умение. Только не джаз, пожалуйста.

– Шопена?

– Нет, это слишком женственно... Что-нибудь сильное, мужественное, Бетховена, например.

Эрнест сел за рояль, чувствуя, что у него никогда еще не было ни такого требовательного слушателя, ни такого чудесного инструмента. Он играл хорошо, наслаждаясь удивительным тоном и послушностью рояля и чувствуя, что один внимательный слушатель может заменить собой целую аудиторию. Кончив играть, он тихо обернулся к мистеру Иглу, думая, что тот задремал, так бесшумно он сидел за спиной Эрнеста.

Глаза старика блеснули, встретившись с глазами Эрнеста. – Мой мальчик, у вас прекрасное туше. Если вам не скучно провести вечер со стариком, приходите сюда и играйте мне Бетховена и Баха, я буду просто счастлив. Вам это не будет трудно?

– Я буду очень рад, мистер Игл.

– В самом деле? Отлично. Теперь насчет этих домов. – Он задумчиво посмотрел на Эрнеста. – Мне хочется, чтобы вы сами их для меня продали. Постарайтесь, чтоб вам дали хорошую цену.

Что-то в его тоне встревожило Эрнеста. В его голосе слышались умоляющие нотки, видно, старику приходится очень туго. Эрнесту хотелось посоветовать ему обратиться в другое агентство, сказать, что Дэнби собирается по-дешевке спустить его дома своим приятелям, что все это будет подстроено. Но это значило бы выдать своего патрона. А не сказать – значило предать старика. Как бы он ни поступил, все равно он окажется виноват. Кроме того, если Дэнби догадается, а на этот счет он необыкновенно догадлив, то выкинет Эрнеста на улицу.

Возвращаясь в контору, он еще раз обсудил эту сделку со всех сторон. Что он идеалист, ему известно. Этого уж не переделаешь, ничем из него не вытравить этой закваски. Интересно, как отнесется его отец к тому, что сын будет уволен за твердость своих принципов. Люди очень много говорят о принципах, но, как он замечал, больше те люди, которые заставляют действовать других на основании этих самых принципов, а сами всегда готовы на компромисс, если дело идет о хлебе с маслом для них лично. Инстинкт подсказал ему, что дома терновый венец мученика не будет иметь никакого успеха.

Он прошел в кабинет в Дэнби и доложил, что ему поручено продать дома на Милтон-стрит.

– За сколько?

– За шестьсот пятьдесят каждый.

Дэнби ухмыльнулся. – Однако он оптимист, я вижу. Нет, Бантинг, на продаже домов вам не нажить капитала.

Вечером Эрнест рассказал кое-что Эви, не все, конечно, но достаточно для того, чтобы она поняла, что творится у Дэнби, и так, чтобы она не упрекала себя за то, что уговорила его поступить туда.

– Теперь он не хочет давать мне прибавки. А как же мы поженимся, если я не буду откладывать?

– Милый, в конце концов ты непременно добьешься успеха. Я в этом не сомневаюсь. А что сейчас плохо – не беда. Через это все проходят.

– Да, я тоже так думаю, – устало ответил Эрнест. – Но мне нужно уходить от Дэнби, и как можно скорей.

Он опять начал просматривать в газетах объявления, писать письма, дожидаться ответа, а главное, старался, чтобы дома ничего не заметили. Никак нельзя было допустить, чтобы домашние поняли, какого он дал маху, бросив старую службу.

Крис сидел в спальне за шатким столиком, за которым в менее счастливые дни он преодолевал премудрость, заключавшуюся в руководстве Теофилуса Уокера, и писал письмо своей Монике. Ее карточка, в рамке от Вулворта, смотрела на него с каминной доски. Она красовалась там уже около месяца в качестве предупреждения миссис Бантинг, что ей предстоит обзавестись невесткой. Он не отличался скрытностью Эрнеста, который хранил карточку Эви в ящике туалетного стола, под галстуками. До сих пор нельзя было понять, заметила ли миссис Бантинг карточку Моники, и это удивляло Криса, который был убежден, что девушку такой замечательной красоты просто невозможно не заметить.

Письмо подвигалось медленно. Нетвердое знание орфографии сильно мешало свободному полету мысли, необходимому для создания тех идеальных любовных писем, которые Моника желала получать от своего возлюбленного. Тщательно проверив еще раз, не осталось ли там орфографических или грамматических ошибок, – не то Моника, чего доброго, потеряет к нему уважение, – Крис положил письмо в карман комбинезона, чтобы завтра утром Ролло-младший мог передать его сестре.

Берт Ролло никак не мог понять, с чего это Крис последнее время принялся писать письма, – ему это казалось совершенно пустым занятием. Сказать по правде, и сам Крис этого как следует не понимал: идея переписки принадлежала Монике. Насколько ему было известно, так уж заведено, чтобы молодые люди писали письма своим девушкам, и раз это нужно, то и он готов писать письма, хотя здравая критика Берта, встречала в нем сочувствие.

– Если тебе надо ей что-нибудь сказать, так почему же не поговорить в конторе? Все равно она ни черта не делает.

И вдруг с надеждой: – А может, вы поссорились?

– И не думали.

– Ну да мне-то что, передать я ей передам. Только я думаю, ты просто одурел.

– А мне наплевать, что ты думаешь, – отрезал Крис.

Крис теперь находил, что жизнь – дело нелегкое. Десятый месяц он служит у Ролло, а все еще на должности простого механика. Вначале путь его был усыпан розами, впереди мерещилось повышение за повышением. Потом вдруг застопорило, и путь этот стал тернистым. Вот уже несколько недель, как он не продал ни одной машины; все свободное время он посвящал Монике. Для того чтобы заработать комиссионные, надо было отказаться от общества Моники, а комиссионных он добивался исключительно для того, чтобы иметь возможность всегда наслаждаться ее обществом. Крису не сразу удалось ясно сформулировать это положение: тут был какой-то подвох, получался заколдованный круг. Единственным возможным выходом, с точки зрения Криса, было получить место старика Резерфорда, продавца машин в гараже, который тоже, в сущности, не продал ни одной машины, по крайней мере так считал Крис. То есть, конечно, он продавал машины тем покупателям, которые приходили и спрашивали их, но Крис не считал это настоящей продажей.

– Нам бы надо открыть автомобильную школу, Берт, – сказал он. – Название такое: «Килвортская школа автомобилизма». Дать объявление: «Готовим к экзаменам на водителя».

– Да, это мысль, – согласился Ролло-младший, который всегда был рад случаю положить инструменты и передохнуть минуту-другую. – Тут есть и еще один плюс: будем катать хорошеньких дамочек.

– А вдруг подвернутся какие-нибудь старые ведьмы? Для них надо бы женщину-инструктора. Моника подошла бы на это место.

Берт замотал головой. – Нет, куда ей. Тут надо такую женщину, понимаешь ли, с шиком. Я одну подходящую знаю, факт. – И возможная перспектива такого вживления рабочих часов на некоторое время заняла его воображение.

Пора положить этому конец, подумал Крис. – Послушай, Берт, что ты вечно придираешься к Монике? Не мешает тебе знать, что мы с ней собираемся пожениться.

– Как? – переспросил Ролло-младший, всем своим лицом выражая сильнейшее изумление. – Жениться? Ты? На ней? Не может быть, ты шутишь?

– Я говорю правду и очень желал бы, чтоб ты оставил Монику в покое. Это не по-товарищески.

Берт силился постигнуть непостижимое.

– Женишься? На ней? А что говорит родитель?

– Он еще ничего не знает, осел ты этакий! Знаешь один ты, и это пока секрет, помни. Само собой, что это еще нескоро. Потому-то мне и нужны деньги.

– Да, – сказал Берт, – понятное дело. – И все-таки, он не мог себе представить, как это Крис будет обзаводиться, например, мебелью; все это вообще казалось ему чудным, прямо-таки невероятным.

– Ну, это твое дело, – заметил он, наконец, – женись, если хочешь. Человек волен поступать, как ему угодно; на то у нас и свободная страна. Только ты меня прямо убил, ей-богу.

Однако после этого он постарался взглянуть на свою сестру с новой точки зрения. Вполне объективно, как будто это была не его сестра, а чья-нибудь чужая. И он пришел к выводу, что если не очень придираться и не вспоминать, какая она бывает с мокрыми волосами, после того как вымоет голову, то она ничего себе. Он поспешил поделиться этим открытием с Крисом, приводя для иллюстрации разные примеры. Так он рассказал, что недавно проезжал по Главной улице и вдруг заметил издали интересную девушку, а когда поравнялся и замедлил ход, чтобы, как водится, разглядеть ее хорошенько, оказалось, что это Моника. Этот случай произвел на него сильное впечатление, – он сообщил об этом Крису, движимый самыми лучшими побуждениями.

– Ей-богу, я далее было подумал, что это Молли Филлин.

Крис посмотрел на него ледяным взглядом. – Молли Филлин! Неужели ты мог принять Монику за такую девушку, как Молли Филлин?

– Честное слово, принял. Без всяких шуток.

– Молли Филлин, – презрительно повторил Крис. – Ну, и вкус у тебя, знаешь ли.

– Ну да. Я как раз ее думал пригласить в инструкторы.

– А, провались ты! – проворчал Крис и с удвоенной энергией принялся за неподатливый болт, точно это была вселенная, так, упорно сопротивлявшаяся ему. Пока он простой механик, ему нечего и надеяться жениться на хозяйской дочке. Сначала надо получить повышение. Но мистер Ролло, повидимому, отнюдь не собирался сажать его на место старого Резерфорда. И потому его план усиленного нажима на покупателей машин пока что висел в воздухе. – «У отца это вроде паутины, а тут нужен сачок для ловли бабочек», – так выражался на этот счет Ролло-младший. Предложение открыть школу автомобильного спорта тоже не произвело особенного впечатления на старика. Он просто указал сыну на вывеску: «Мы вас научим править машиной», которая пятнадцать лет висела в гараже и явно нуждалась в ремонте. Берт сообщил, что старик никак не хочет понять, что школа автомобильного спорта – совсем другое дело; ему кажется, что на вывеске это самое и сказано. А про элегантную инструкторшу и слушать не захотел.

– Да и Монике, это тоже не очень-то понравилось.

– Значит, надо придумать что-нибудь другое, – мрачно заметил Крис.

– А какой смысл придумывать, если родителя все равно никак не расшевелишь? Вот если бы изобрести что-нибудь...

– Нет уж, только не изобретать. Это у нас не выйдет.

– Почему же?

– Не знаю, – сказал Крис. – Не выйдет, и все тут.

– Послушай, Крис. У меня есть одна идея. Нельзя ли мотором надувать шины, а?

– Нет, это не годится, – сказал Крис. – Того и гляди шины лопнут. – Он погрузился в самые безнадежные размышления.

Да, иной раз трудно приходится, когда, ты влюблен. Не удивительно, что одни в таких случаях начинают писать стихи, а другие травятся газом. Наверно, тоже из-за денежных затруднений.

В конце концов его размышления свелись к следующему: без капитала все равно ничего не выйдет. Эрнест не просто нытик, как Крис полагал до сих пор; оказывается, он прав. Без денег ты как без рук; а с деньгами можешь сделать все, что тебе угодно: и завести свой гараж, где ты будешь сам себе голова, и даже жениться.

Эрнест вошел в комнату мистера Дэнби с разобранной почтой.

– Нашелся покупатель на дома мистера Игла. Предлагает почти что его цену. Сообщить ему по телефону?

Лицо Дэнби выразило не совсем приятное удивление. – Еще чего! – проворчал он. – А ну, дайте-ка сюда письмо!

Он прочел письмо вслух недовольным голосом, сопровождая чтение комментариями относительно того, сколько развелось в Килворте ослов, которые сдуру суются, куда их не просят.

– Ладно. Я сам этим займусь. А вы оставьте Игла в покое, понятно? Я с ним поговорю сам. – И он предостерегающе взглянул на Эрнеста.

Скоро Дэнби взялся за телефонную трубку, и Эрнест соединил его с городом. Номер был не Игла, а одного из приятелей Дэнби, спекулянта, и нетрудно было догадаться, о чем у них будет разговор. Впрочем, Дэнби голоса не понижал, так что и догадываться не пришлось. Из-за перегородки Эрнест расслышал такие слова:

– Напишите предложение и пошлите его с рассыльным. Да поживее. Пометьте его вчерашним днем или раньше.

И тут в душе Эрнеста началась борьба.

Конечно, мистер Игл ему не друг и не брат – симпатичный старый джентльмен, которому он играет Бетховена и Баха в те вечера, когда Эви занята, – ничего больше. Приятные вечера – хорошая музыка, интересная беседа, у Игла Эрнест выкурил свою первую сигару. Но все-таки Игл в его жизни – всего-навсего приправа, а Дэнби – хлеб насущный.

Кроме того, такие дела, наверно, обделываются каждый день. Почему Эрнест знает, может быть, это даже принято в известных кругах; конечно, это не вполне законно, но в общем на такие комбинации, кажется, смотрят сквозь пальцы. В конце концов, дело есть дело, не так ли? По крайней мере Дэнби всегда это говорит.

Но Эрнеста не удовлетворяли эти доводы; не успокаивала его и мысль, что Игл может ведь и не соглашаться на предложение, раз оно ему не подходит. Он вздыхал, вертелся на табурете и всем своим поведением очень напоминал мистера Бантинга. Никакая казуистика не выдерживала натиска совести, ощетинившейся, словно еж. Если называть вещи своими именами, так это мошенничество, и он, Эрнест, принимает в нем участие.

«Боже ты мой, да лучше улицы мести или получать пособие по безработице, – думал он. – Какое мне дело, что скажет отец или кто угодно? Не желаю, и все тут».

Рассыльный прислонил велосипед к дверям и вошел в комнату. Письмо мистеру Дэнби. Срочное. Он у себя?

– Пройдите к нему, – сказал Эрнест.

Давешнее письмо с предложением купить дома Игла Дэнби оставил у себя, но Эрнест запомнил фамилию отправителя. Симкокс – хорошо, что фамилия не совсем обычная. Едва ли в Килворте или еще где-нибудь так уже много Симкоксов. Он раскрыл телефонную книжку и начал искать, водя пальцем по строчкам. Ему смутно припоминался и адрес, указанный в письме. И вдруг палец его остановился. —Ага, вот! – пробормотал он вполголоса, выписал адрес на бумажку и положил ее в карман.

Зазвонил телефон Дэнби.

– Позвоните Иглу и попросите его зайти. Впрочем, нет, соедините меня с ним. Я сам с ним поговорю.

«Вот как!» – подумал Эрнест, угрюмо усмехаясь новому доказательству того, что Дэнби ему не доверяет.

– Сейчас приедет, – сказал Дэнби, вешая трубку. – Вы никуда сейчас не уходите, Бантинг?

– Нет, и если я вам понадоблюсь, так я тут, сэр, – ответил Эрнест, но, к сожалению, Дэнби не оценил его иронии.

Скоро подъехал на такси мистер Игл. Он прошел по коридору, постукивая тростью, и задержался перед дверью Эрнеста. – Что это за, спешка такая с продажей, Бантинг? Мне это не совсем нравится.

Широкое, красное лицо Дэнби вынырнуло из-за плеча старика. – Пожалуйста, пройдите ко мне, сэр. Прошу вас.

– А вам пора итти насчет арендной платы, Бантинг, – сказал он Эрнесту, выразительно ткнув пальцем в дверь за спиной мистера Игла.

Эрнест надел пальто и шляпу, машинально повинуясь этому жесту. Он пошел было к выходу, но на полдороге остановился, помедлил и вернулся к камину. Некоторое время он стоял в раздумьи, нахмурившись, поджав губы. Видно, Дэнби только что получил новое предложение от своих спекулянтов, вот это, с рассыльным. Насчет Симкокса он и не заикнется – тот предлагает больше, – а завтра. Эрнест напишет Симкоксу письмо и выразит сожаление по поводу того, что оба дома на Милтон-стрит уже проданы, но что есть другие продажные дома, список которых прилагается. Как часто приходилось Эрнесту писать такие письма, и до самого последнего времени он не видел в этом ровно ничего подозрительного. До сих пор он был очень наивен. Зато теперь он не наивен и не боится Дэнби, а если на то пошло, то и работу не побоится потерять. Он снял шляпу и пальто и решительно уселся за стол.

Дэнби вышел вместе с Иглом из кабинета, и Эрнест слышал, как он уговаривал клиента:

– Я вам советую в ваших же интересах, дорогой мой. Больше вам никто не даст. В том районе нелегко продать дом. Подпочвенный слой – глина, вы же знаете. Многие покупатели и слышать не хотят о Милтон-стрит. Боятся, что из-за сырости дома простоят недолго.

Мистер Игл застегнул пальто доверху. – Я вам сообщу свое решение, – сказал он сухо. – До свидания.

В окно Эрнест видел, как он шел по мостовой к поджидавшему его такси, видел, с каким трудом он садился в него. От резкого ветра лицо старика побледнело, он выглядел совсем дряхлым и беспомощным.

Дэнби ушел к себе, хлопнув дверью. При этом звуке что-то словно вскипело в душе Эрнеста и перелилось через край. Он выбежал на улицу, задержал такси и, просунув голову в окошко, задыхаясь, спросил:

– Сколько, он сказал, вам предлагают, сэр?

Игл ответил сколько.

– Вранье, сэр. Дают больше, только он задержал письмо у себя. Не соглашайтесь.

Глаза Игла сверкнули. – Я так и знал, что дело нечисто.

– Я к вам зайду вечером, сэр.

– Пожалуйста! – сказал Игл, и его сухие пальцы неловко сжали руку Эрнеста.

– Вы славный малый, Бантинг. Честный. Благодарю вас.

Такси отъехало. Эрнест взбежал по ступенькам, вошел к себе в комнату за пальто и шляпой и столкнулся с Дэнби лицом к лицу.

Дэнби задыхался от ярости. – Что вы говорили этому старому идиоту?

– Я спрашивал его насчет конторских книг.

– Врете, чорт вас дери! – закричал Дэнби и сжал рукав Эрнеста в своем волосатом кулаке. С минуту они с вызовом смотрели друг другу прямо в глаза. Потом Эрнест стряхнул руку Дэнби со своего рукава и так толкнул его, что он отлетел к перегородке.

Ему пришло в голову, что дела теперь уже не поправишь – место потеряно.

– Не трудитесь увольнять меня, мистер Дэнби. Я ухожу сам.

– И слава богу! Жалованья вы не получите. Слышали? – заорал он. – Не получите!

Эрнест побледнел от гнева. Решительным движением он поставил кассу на стол между собой и Дэнби и твердо взглянул ему в глаза.

– Вот как, не получу? – сказал он со зловещей мягкостью в голосе и отпер ящик. Дэнби молча смотрел на него – его испугал этот приступ ярости у обычно тихого Эрнеста.

Эрнест хладнокровно отсчитал, сколько ему следовало, взял свою страховую карточку и вышел.

Так за полгода он прошел путь от канцелярии городского управления, через контору агента по продаже недвижимости к месту помощника заведующего прачечной, которая находилась при последнем издыхании. Игл предоставил ему это место, пока он не подыщет себе другого или пока прачечная не закроется.

Но он так вырос за последнее время, что сообщил об этом Эви скорее радостно, чем с огорчением. В его рассказе была некоторая доля грусти, но был и юмор, и частично доля этого юмора была направлена по его собственному адресу. На будущее он взирал с легким сердцем – и это было ново для него.