Текст книги "Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны"

Автор книги: Роберт Гринвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

– Весь план чисто экспериментальный, – беспрестанно напоминал он всем этим людям (он разыскал-таки в словаре это полезное слово). – Пока только экспериментальный – ничего больше. – Надо было вести себя как можно осторожнее и осмотрительнее. – Наподобие змеи! – бормотал он про себя.

И все-таки было очень приятно сидеть в гостиной мистера Игла и быть центром всеобщего внимания, потом, выпив хересу, отправляться во двор прачечной и там определять точное место для колодца, заглядывая в представленную инженером светокопию. Ему было приятно слушать почтительные разъяснения инженера, – по крайней мере видно, что тот с ним считается как с деловым человеком. Приятно было, что прачки смотрели на него с любопытством и, как выяснилось из случайно услышанного им замечания, думали, что он «собирается купить прачечную». Он даже слегка позировал и с понимающим видом кивал инженеру, говорившему что-то такое насчет альбуминового аммиака. Он даже отвечал что-то не совсем определенное, но в утвердительном смысле, и ему и инженеру-водопроводчику, но природная осторожность заставляла его время от времени повторять, что все это только экспериментально, – они понимают, что он хочет этим сказать. И с каждым днем его все сильнее одолевали сомнения, понимают ли они его.

Сыграв роль капиталиста, он возвращался домой и там переживал неизбежную реакцию. Он сидел перед камином и силился привести в порядок свои впечатления. Им овладевало странное чувство, что он потерял всякую власть над событиями и даже над собственными речами и поступками. Ловкие люди толкали его в разные стороны, а он только делал вид, будто может финансировать всякого рода проекты. Под конец он не на шутку испугался, что дело зашло так далеко, отступать уже было поздно, но итти вперед тоже было нельзя.

Не торопясь, взяв карандаш и блокнот, со свойственной ему методичностью, он подсчитал все расходы. Оба плана были практически осуществимы и даже выгодны – в этом он убедился, взглянув на дело вполне трезво. Для его сыновей в них заключалось прочное основание будущей жизни и полезной работы, которая могла привести к обеспеченности, – не скоро, но постепенно, со временем, быть может, когда его самого уже не будет в живых.

Все это опять сводились к давно знакомой теме. Жертвовать собой. Давать и давать, не только деньги, но и моральную поддержку, и советы, и все, что у тебя есть. Возделывать виноградник, с тем чтобы плоды его достались детям. Вот что значит быть отцом.

Мистер Бантинг почти с радостью взвалил на себя старую ношу Атласа и нашел, что она ему уже не по силам.

– Вот что получается, Мэри, – объяснял он жене свои подсчеты. – Поступления уменьшаются, а платежи растут. Что же выходит? Между ними разрыв, пустота, зияющая бездна. И, надо сказать, очень не маленькая.

– Я знаю, милый, – сказала она, гладя его поредевшие волосы. – Я так и знала, что нам это не под силу, ты сделал все, что мог, как и всегда делал. А больше ничего нельзя придумать?

– Ровно ничего. – Он обернулся к жене. – Послушай, плакать тут не о чем, Мэри. Ничего не поделаешь.

– Я плачу оттого, что ты такой добрый, – к его изумлению пролепетала миссис Бантинг и выбежала из комнаты.

Он долго смотрел на захлопнувшуюся за ней дверь.

– Переутомилась, – поставил он, наконец, диагноз. – И нервы, я думаю. Надо бы полечиться фосфором.

Тем не менее ему стало ясно, что все эти планы надо бросить. Очень заманчиво, что и говорить, думал он, разглядывая документы, прежде чем убрать их.

Все в доме погрузилось в уныние, уныние банкротства, и впервые экономические мероприятия мистера Бантинга вызывали не только сочувствие – почти благоговение. Он был теперь Чемберленом под Годесбергом – твердым и хитроумным полководцем, который даже в такой ситуации мог найти какую-нибудь крайнюю меру. Замечено было, что он стал больше курить, гуляя по саду или в угрюмой задумчивости стоя перед камином, – и никто, даже шопотом, не смел прервать его размышления.

Очень спокойно, но с откровенностью, характерной для нового порядка вещей, он объяснил сыновьям свое финансовое положение. Он попросил Эрнеста проверить его расчеты. Потеря дохода с коттеджей и акций, платежи по будущей закладной, еженедельный прожиточный минимум для всей семьи – ножницы явно не сходились. Так это или не так?

Даже оптимизм Эрнеста не устоял перед объяснениями отца. Как выразился мистер Бантинг, им всем надо жить. Это было совершенно неоспоримо.

– Не о чем и говорить, папа. Тебе это не под силу. Большая заслуга с твоей стороны, что ты все это обдумал.

– И я так считаю, – вставил Крис.

– Спасибо, – ответил мистер Бантинг, чувствуя себя не совсем ловко; создалась какая-то такая атмосфера, что Джули чего доброго могла провозгласить троекратное «ура» в его честь. – Так значит всему конец: и прачечной, и гаражу?

– Похоже на то, – согласился Эрнест, а вслед за ним и Крис.

– Это значит, что вы должны попрежнему заниматься своим делом, упустив случай, какого вам, быть может, никогда уже не представится. Только из-за того, что нам неоткуда взять денег и перебиться, пока не начнут поступать дивиденды.

– Пожалуй, что да, – сказал Эрнест. – Все сводится к этому.

Мистер Бантинг встал и, подойдя к камину, обвел всех детей истинно отеческим взглядом.

– Вот в этом ты и ошибаешься, Эрнест. Нет у вас, у молодежи, настоящей стальной хватки.

Они вопросительно взглянули на него.

– Теперь-то и нужно проявить инициативу, – сказал он. – В делах людских пора приходит, – звучно задекламировал мистер Бантинг, безбожно перевирая текст, – когда прилив несет людей навстречу счастью. Но пропусти прилив – и будешь целый век сидеть на отмелях в нужде и горе.

– Есть такие стихи, – объяснил он, – и больше они ничего не могли добиться. С некоторым проблеском надежды в душе они отправились наверх спать.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

На следующий день обеденный перерыв застал мистера Бантинга в кафе Мак-Эндрью; он сидел напротив Кордера, наклонившись вперед, и что-то с жаром объяснял, а тот слушал внимательно и сочувственно.

– Ты стар, ты очень стар, – размышлял вслух Кордер. – И опасаюсь я, ты не в своем уме,

– Мне всего шестьдесят три года или около того. За мной опыт всей жизни. Должна же для меня найтись какая-нибудь работа у Брокли.

– Такой, какая у тебя была, не найдется. Гордость надо будет спрятать в карман.

– Гордость! – воскликнул мистер Бантинг. – Да у меня ее вовсе нет. Ведь я это для мальчиков делаю, понял? Мне все равно, какая будет работа, лишь бы дали три фунта в неделю. Временно, понимаешь ли.

– Понимаю, – сказал Кордер и задумался. – Если хочешь, я поговорю с новым заведующим, – сказал он, наконец.

– Спасибо, Джо. Только ты прямо приступай к делу и не вдавайся в красноречие.

Они вернулись в магазин, и мистер Бантинг засел в каморке, в отделе ковров и линолеума, а Кордер поднялся наверх. Из закутка Кордера мистеру Бантингу виден был его прежний отдел, где работали его подчиненные. Джентльмен из Манчестера тоже был там, спокойный и авторитетный, одним выражением лица уже внушавший уважение. Небось, удивляются, зачем он пришел. Ну, скоро узнают, в чем дело. В нем зашевелились опасений непредвиденных, но теперь очевидных последствий того, что гордость спрятана им в карман. Может, скор придется возить вагонетку по отделу, принимать приказы от бывших своих подчиненных или стоять у входа в форме рассыльного. «Ну, это уж слишком», – подумал он, кусая ус. Однако придется и это стерпеть.

– Ты делу оказал услуги, и это признают они, – прошептал Кордер, подталкивая его вперед. – Ни слова больше!

Мистер Бантинг подумал, что без слов тут, пожалуй, не обойдешься, но безропотно пошел за Кордером наверх, ощущая прилив волнения и надежды. Перед дверью кабинета, где в былые времена сидел Вентнор, он остановился. Сердце у него стучало, как молот.

– Минутку, Джо.

– Ну, что еще такое?

– Лестница. Надо же дух перевести. Запыхался немножко.

На самом деле он пытался овладеть собой.

«Мальчики, – подумал он, – ну, вперед на приступ!»

Опять он увидел ястребиное лицо старика Джона Брокли в строгой рамке над камином. Под портретом сидел лысоватый джентльмен, в черном сюртуке, очень подтянутый и деловитый.

– Я о вас слышал, мистер Бантинг. Так как вы долго у нас служили, я хочу для вас что-нибудь подыскать. Нам нужны люди в кладовой, ваш опыт так может пригодиться.

– Я в этом уверен, сэр.

– Три с половиной фунта вас устроят?

– Да, сэр. Видите ли, сэр, – и мистер Бантинг пустился в объяснения. Ему казалось очень важным втолковать новому заведующему, почему он вернулся на службу. Это не совсем обыкновенный случай: его сыновья...

Лысоватый джентльмен дотронулся до звонка: – Вы можете приступить к работе с понедельника?

– А? Да, могу, сэр.

– Значит, решено. Всего хорошего, мистер Бантинг.

Вошел служащий, и мистера Бантинга увели, так и не дав ему досказать. Эти современные дельцы вечно заняты, им всегда некогда. Это не то что Джон Брокли. Он слегка даже обиделся на такое обращение. Но только сначала. Постепенно, со все возрастающим волнением, он почувствовал, что дело выгорело. Он отстоял крепость.

Дома к чаю было миндальное пирожное, по особому рецепту сделанный омлет и все прочее, как полагается. Дух веселья овладел всем домом, – дух, который, по мнению мистера Бантинга, впрочем, не возражавшего против веселья, свидетельствовал о явном непонимании того, что борьба еще только начинается и до конца очень далеко.

Он дал всем немного успокоиться, потом обратился к своим семейным самым диктаторским тоном:

– Теперь нам надо глядеть в оба, – предостерег он. – Если вам для ваших проектов нужны деньги, так извольте быть поэкономнее. Обходиться без сильных ламп, без двух каминов и так далее. Поняли?

– Да, папа.

– А вам, мальчики, надо приналечь на работу. Не выбирать больше и не менять. И, пожалуйста, Эрнест, никаких джаз-бандов.

– Хорошо, папа.

– Все наше время будет занято, – в раздумьи произнес мистер Бантинг, – все время.

В этот вечер он обошел все спальни, вывернул все шестидесятисвечовые лампочки, купленные Эрнестом, и ввернул старые сорокасвечовые. Его престиж был восстановлен.

А теперь посмотрим на мистера Бантинга через год с лишним после этих событий. Гараж Ролло-Бантинг мало-помалу начинает давать доход; с прачечной он получает десять процентов прибыли. Сыновья настояли на том, чтобы миссис Бантинг наняла поденную работницу, но сам мистер Бантинг все еще у Брокли – работает в кладовой. Он стал там положительно незаменим. Правление советуется с ним по всякому поводу. Даже этот, из Манчестера, иногда спрашивает его совета.

Мы видим, как он, облокотясь на забор, беседует с Оски, который нарезает букет роз для мисс Бантинг. Выращивание роз, как Оски только что ему сообщил, есть искусство. У одних розы растут, а у других не растут. Это искусство.

– Ваша правда, – говорит мистер Бантинг, который согласен назвать его хоть колдовством, лишь бы Оски бесплатно снабжал его розами. Теперь он очень редко работает в саду. Он часто сидит на скамейке и думает о садоводстве или, скорее, о том, не нанять ли ему садовника. Ему трудно нагибаться – спина стала болеть куда больше, чем в старое время, и коленки не гнутся. Особенно трудно, когда идешь в гору. А в «Домашнем лекаре» ничего на этот счет не сказано.

– Увянь, прекрасная роза, – бормочет он, нюхая поднесенный ему букет.

– Чего? – говорит Оски, подозревая его в неблагодарности. С недавних пор ему стало приходить в голову, что Бантинг иногда как будто прохаживается на его счет. – Если они вам не нравятся, Бантинг...

– Нравятся, нравятся, Оски, это есть такие стихи, – кротко говорит мистер Бантинг.

– «Увянь, прекрасная роза» – стихи? – презрительно возражает Оски. – Чудные стихи, на мой взгляд. Ни рифмы, ничего. Вы бы лучше спасибо сказали. С меня бы и довольно.

– Спасибо, – говорит мистер Бантинг самым ласковым голосом. – Только это проза, Оски.

Он оставляет соседа слегка уязвленным и несет розы в дом. Когда он по-настоящему уйдет на покой, он тоже будет растить розы, много роз всяких сортов. Заведет оранжерею и садовника. Да и мало ли еще что.

Он садится в кресло и сразу принимает самую удобную позу. Никогда раньше кресла не казались ему такими удобными, должно быть, они, как скрипки, с годами становятся лучше. Набив трубку, он опять откладывает в сторону, стараясь вспомнить, о чем же это он думал. Что-то надо было сделать или сказать – не припомнишь, что именно. Ну, потом само собой всплывет.

Он задремал, и вдруг шаги разбудили его.

Перед ним стояла Джули, в шляпе и пальто, видимо, собираясь уходить.

– Здравствуй, папочка, – сказала она и, видя, что отец один, подошла поближе и прижалась щекой к его лицу. – Папочка, не одолжишь ли ты мне пять шиллингов до жалованья? Я видела очень милую шляпку. Это в последний раз, дорогой папочка.

– Посмотрим, – ответил мистер Бантинг, роясь в жилетном кармане с той же напускной серьезностью, с какой, бывало, искал медную монетку для Джули, когда она была ребенком. Но у него оказалось всего четыре шиллинга шесть пенсов. И с некоторым опозданием – теперь с ним это бывало сплошь и рядом – он припомнил, что эти деньги отложены им на бутылку виски.

– Больше у меня нет, – сказал он с грустью, и они оба замолчали.

Вдруг Джули раскаялась. – Не надо, папа. Я не знала, что ты без денег. Это не так важно.

Она собралась уходить, но он удержал ее за руку и почти судорожно вложил деньги ей в ладонь.

– Ничего, детка, возьми. В подарок, поняла? – Он посмотрел в миловидное юное личико, в ясные глаза. – Уходишь? Смотри, будь осторожна, детка, – заботливо сказал он. – Ты у меня быстро растешь. Почти уж совсем взрослая женщина.

В прихожей она обернулась и еще раз посмотрела на отца. В нем было что-то новое, чего она до сих пор не замечала, – лицо какое-то серое и движения медленные, и весь он такой усталый. Он сидел, уйдя в свои мысли, слепой и глухой ко всему окружающему, точно позабыв про нее.

И вдруг она ясно увидела, что ее отец стареет.

Она тихонько вернулась, обняла его за шею, прижалась теплыми губами к его щеке и нежно шепнула:

– Папочка, милый, я так тебя люблю!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ МИСТЕР БАНТИНГ В ДНИ ВОЙНЫ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Мистер Бантинг стоял в затемненной, кухне на коленях перед шкафчиком с обувью; сверху на него падал свет лампочки в синем колпаке. Его поза не отличалась особым достоинством, но мистер Бантинг не считался с этим, когда перед ним вставали такие неотложные задачи, как, например, сейчас. Нагнувшись над шкафчиком и быстро окидывая взглядом его содержимое, он производил обследование, имевшее непосредственную связь с проблемой лишних расходов.

Подобные обследования и раньше были самым заурядным явлением в коттедже «Золотой дождь», но теперь мистер Бантинг видел в них свой прямой гражданский долг в трудные дни войны. Как правило, они совпадали у него с очередными приступами расстройства желудка. Попав под власть гастрического демона, мистер Бантинг терял спокойствие и начинал рыскать по всему дому. Рыскать долго и далеко ему не приходилось, – природный нюх сразу же наводил его на свежие следы того чудовищного расточительства, которое он считал наиболее возмутительным пороком своих домочадцев.

На сей раз по одной из тех несчастных случайностей, которые так часто потрясали основы семейного мира в коттедже «Золотой дождь», мистер Бантинг натолкнулся на пару туфель, принадлежащих Джули и сношенных до такой степени, что их уже нельзя было чинить. А всему виной лень и неряшество – не потрудилась во-время отнести сапожнику! Теперь только в утиль годятся. Страна вела войну, и мистер Бантинг понимал всю важность сбора утиля, но он не соглашался считать утилем то, что хотя бы в какой-то мере могло послужить ему самому. От туфель Джули он перешел к осмотру башмаков Эрнеста и Криса, а потом занялся методическим и настойчивым, – ибо настойчивость была одной из самых характерных его черт, – обследованием всей имеющейся в доме обуви. В конце концов он добрался до шкафчика в кухне.

Стоя на кафельном полу, весь красный от натуги и волнения, мистер Бантинг извлек из шкафчика груду старых, давно преданных забвению туфель и башмаков и обнаружил среди них только одну пару должным образом подшитую и заплатанную – свою собственную. Больше всего его возмутило то обстоятельство, что, повидимому, один он понимал пользу и достоинство каучуковых подошв фирмы Бэкстер.

Мистер Бантинг знал, что, настаивая на необходимости разумной экономии, он подвергает себя осуждению со стороны своих домашних. Он догадывался, что осуждают его и сейчас – в эту самую минуту. Джули, питавшаяся последнее время исключительно орехами и фруктами, пришла в кухню за яблоком, которое по таинственным законам диэтетики, ей надо было вкушать между семью и восемью часами вечера. Она заметила, что отец стоит на коленях, окруженный со всех сторон изношенной, потерявшей всякий вид обувью, и с демонстративной беспечностью начала напевать какой-то мотивчик, действующий на мозг занятого человека, точно назойливое жужжание мухи. Она, как ни в чем не бывало, весело спросила его:

– Хэлло, папка! Ты что-нибудь ищешь? – Потом перешагнула через эти недостойные ее внимания предметы и удалилась, неся яблоко на тарелке. Один этот факт, что ей требуется тарелка и нож, чтобы съесть яблоко, свидетельствовал о претензиях, совершенно неуместных в теперешние суровые времена.

Когда дверь за Джули закрылась, мистер Бантинг поднял голову, прислушиваясь к тому, что говорится за этой закрытой дверью, и полагаясь, главным образом, на свое воображение. И воображение не замедлило подсказать ему насмешливые комментарии, которыми сопровождались все доносы об отцовских «чудачествах». Губы мистера Бантинга выпятились, усы встали щетинкой, как это всегда у него бывало в минуты гнева. Потом он кое-как сгреб обувь, швырнул ее обратно в шкафчик и встал с пола, потирая колени. Они побаливали и разгибались с трудом; всегда надо становиться на подстилку, подумал он. Есть, кажется, такая болезнь, которой страдают, главным образом, горничные, забывающие принимать эту меру предосторожности.

Поглощенный своими мыслями, мистер Бантинг размешивал в чайной чашке питьевую соду. «Дети, думал он, не отдают себе отчета в том, что сейчас война. Подобные неприятные вещи проходят мимо их сознания, а радостные события, как например, наследство, полученное после тети Энни, вызывают немедленный отклик. В те дни в доме не смолкали голоса, все старались перекроить жизнь на более широкую ногу. Но когда прозвучал боевой призыв... Увы! Достаточно им услышать самые слова «боевой призыв» – и они уж дальше и слушать не желают».

Один мистер Бантинг внимательно знакомился с брошюрками по противовоздушной обороне и подчеркивал в них самое важное. Один мистер Бантинг каждый вечер проверял затемнение и, прежде чем лечь спать, собирал все противогазы и вешал их в холле, чтобы не искать в случае нужды. Правда, до сего времени в Англии было сброшено очень мало бомб, а в Килворте так ни одной. И о том, чтобы где-либо в Европе сбрасывали химические бомбы, тоже ничего не было слышно. По словам Эрнеста, они были запрещены Гаагской конференцией. Но эти рассуждения не могли усыпить подозрений мистера Бантинга, – он не доверял противнику. Если правительство дает вам противогаз, значит, вы должны держать эту вещь там, где вы ее можете сразу найти в случае необходимости, а если такой необходимости пока что не возникает, то время от времени осматривайте противогаз и аккуратно протирайте стекла. И мистер Бантинг делал это – один за всех. А что он получал в награду за свои старания? Непочтительное словечко «надоеда» выпорхнуло из-за двери и донеслось до его покрасневших ушей как раз в ту минуту, когда он надевал синий колпак на лестничную лампочку. Мистер Бантинг вздрогнул от неожиданности и обиделся. Так обиделся, что не захотел даже отчитать Джули, которая возмущала его своей вульгарностью. Но жене он потом все-таки пожаловался.

– Надо же кому-то этим заняться, – сказал он.

– Я знаю, голубчик. Но они устали от постоянных напоминаний о войне. – Подобные ответы заставляли мистера Бантинга вздыхать так глубоко, что даже со стороны было видно, как у него вздымается и опускается грудь под бременем невысказанных чувств.

Никому не приходит в голову, как сам он устает от всех этих дополнительных забот, которые навалились в дни войны на каждого главу семейства. Заполнение продовольственных карточек и бланков на удостоверения личности, заявки на топливо, наклеивание бумажных полосок на стекла. А они, видите ли, устают только от одних разговоров на эти темы.

Мистеру Бантингу не раз приходилось слышать, особенно от Эрнеста, что проявляемый им интерес к войне и то омоложающее действие, которое она на него оказала, явились результатом его неожиданного повышения по службе. Война гибельно отразилась на делах прачечной, где работал Эрнест, на делах гаража, который Крис держал вместе с Бертом Ролло, и ни с того, ни с чего наградила мистера Бантинга повышением по службе и финансовым благополучием. Вот почему, говорит Эрнест, отец так ясно отдает себе отчет в том, что сейчас война.

Когда она началась, мистер Бантинг работал в магазине Брокли на складе. Его дети почему-то представляли себе, что он ходит там в белом халате, как у бакалейщиков, и – тут воображение почти отказывалось служить им – катает по подвалу маленькую тележку, похожую на багажную. Кроме того – и это было уже гораздо правдоподобнее – отец властвует в подвале над неким юношей по имени Чарли, в душу коего старается заронить хотя бы искру честолюбия. Но никто из его домочадцев – так порой размышлял мистер Бантинг, – решительно никто не хочет понять, каково ему входить в торговый дом Брокли через заднюю дверь, спускаться вниз по ступенькам в подвал и надевать комбинезон, – и это после того, как он в течение двадцати пяти лет входил с главного входа и усаживался за стол в своем собственной кабинете. Бывали дни, когда он по забывчивости направлялся прямо к вращающимся дверям железо-скобяного отдела или, увлекшись разговором с Кордером по дороге из кафе Мак-Эндрью, вспоминал о своем «лишении сана», как выражался его приятель, только уже войдя в помещение магазина.

Впрочем, он и не ждал от своих домочадцев, чтобы они представляли себе, какие мысли и чувства рождались в нем в такие минуты. Это неизбежно сопряжено со всякой жертвой, – ее не понимают и не ценят, как она того заслуживает.

Когда угрюмый Холройд, нынешний заведующий скобяным отделом, спускался на склад или призывал мистера Бантинга к себе для дачи распоряжений, тот с тоской сравнивал свое настоящее положение с прежним и потом долго шагал в подвале из угла в угол, негромким, задумчивым посвистыванием разгоняя тоску.

Но с начала войны мистер Бантинг, реагировавший на вещи большей частью совсем не так, как от него ждали, заметно приободрился. – Меня работа ждет, Мэри! – говорил он во время торопливых утренних сборов перед уходом из дому. Он знал, что у него есть свой уголок в подвале, своя работа, знал, что есть и его доля участия в делах торгового дома Брокли. Он чувствовал себя гораздо лучше, чем в дни своего так называемого отдыха, ибо мистер Бантинг был человек по-старомодному верный. Он принадлежал Брокли душой и телом, он гордился своими связями с этой почтенной фирмой не меньше, чем Тибальт своей принадлежностью к роду Капулетти!

Первый намек на повышение был услышан мистером Бантингом в ту минуту, когда он сидел на складе и мысленно прикидывал, как бы так разместить тяжелые товары, чтобы они могли послужить прикрытием во время взрывов вражеских бомб. С первых же дней войны мистер Бантинг много раздумывал над способами, с помощью которых можно было бы перехитрить Гитлера. Услышав позади себя нечто вроде вступительных тактов в оперной арии, он обернулся и увидел Кордера, стоявшего на нижней ступеньке подвальной лестницы в сверхобычно театральной позе.

– Я принес тебе добрые вести! – провозгласил Кордер. – Еще немного, и ты перестанешь быть троглодитом.

Мистер Бантинг недоумевающе посмотрел на него, ожидая пояснения этого странного слова.

– Как выяснилось, узурпатор Холройд пребывал в чине офицера территориальных войск. Он вернулся в свой полк.

– Призвали?

– Вот именно. Джордж, твое прежнее место свободно.

Сердце у мистера Бантинга екнуло, как у молоденькой девушки.

– Это официально?

– Да. И вот я решил заглянуть к старику и напомнить ему, что здесь, во чреве земли, влачит жалкие дни Джордж Бантинг, жертва черствости людской.

– Знает он, что я здесь? Что я раньше работал в железо-скобяном, – он знает, – задумчиво сказал мистер Бантинг, терзаемый опасением, что кладовщики – это нечто вроде кузнечиков, мгновенно исчезающих из поля зрения начальства, – их оно забывает гораздо скорее, чем какого-нибудь заведующего отделом.

– Пойду напомню ему, – сказал Кордер удаляясь. – Положись во всем на меня.

Мистер Бантинг с сомнением посмотрел ему вслед, колеблясь между надеждой и страхом. Кордер замечательный малый, второго такого не сыщешь, но он ничего не может рассказывать просто, без околичностей; чуть что, ударяется в поэзию. Если он начнет говорить про забытых миром троглодитов, то мистер Бикертон поймет из всего этого, вероятно, не больше, чем понял сам мистер Бантинг.

Испытывая муки подсудимого, который знает, что суд удалился на совещание, мистер Бантинг сел на ящик и стал ждать приговора. Мыслей у него не было – одни ощущения. Он решительно стирал соблазнительные картины, которые рисовала ему надежда: старый закуток, длинные прилавки магазина, он сам, прочно стоящий у власти. Его мучила неприятная сухость в горле, настойчиво напоминающая о трубочке, курение которой было запрещено здесь. Он встал с ящика, зажег газовую конфорку и налил из-под крана воды в чайник.

Пока вода закипала, мистер Бантинг разглядывал свое лицо и фигуру в крохотном зеркальце. Поправил галстук, почистил лацканы пиджака и посмотрел себе прямо в глаза. Другому об этом, конечно, никому не скажешь, но в глубине души мистер Бантинг считал себя молодцом хоть куда. Конечно, в нем нет шика и блеска (мистер Бантинг гордился тем, что не переоценивает себя), но он настоящий англичанин – здравомыслящий, практичный, стойкий и всегда – за исключением сегодняшнего дня – чисто выбритый.

Услышав шаги на лестнице, он потушил газ и с большим проворством, не производя ни малейшего шума, что свидетельствовало о солидной практике в подобного рода делах, спрятал чайник за пустой ящик, который с этой целью и был здесь поставлен.

– Вас просит мистер Бикертон, – чирикнул рассыльный, спустившись ровно настолько, насколько это было необходимо. Мистер Бантинг важно кивнул, посмотрев на него поверх толстой инвентарной книги.

Выждав несколько минут, чтобы произвести впечатление человека занятого, он явился в кабинет директора. Фотография старого Джона Брокли все еще висела над камином. Если не считать Кордера и его самого, вряд ли кто здесь помнил основателя торгового дома Брокли вот таким, каким он был изображен на этом портрете. Вспыльчивый, добрый, строгий и веселый. Мистер Бантинг не знал, кто другой был бы способен проворачивать столько всяких дел, и при том без малейшей спешки. Теперь таких больше не встретишь.

Мистер Бикертон быстро писал что-то; его розовая лысина поблескивала под лампой с зеленым абажуром. Он бросил взгляд в сторону, посмотрел на запись в блокноте, потом на мистера Бантинга, словно это была вторая запись в образе человеческом, и мысленно связал их между собой.

– Я прошу вас взять на себя заведывание отделом мистера Холройда на время его отсутствия, – быстро проговорил он.

– Слушаю, сэр. Очень буду рад.

– Постарайтесь, чтобы все было так же, как при мистере Холройде, – продолжал мистер Бикертон, задумчиво глядя на мистера Бантинга своими большими, ясными глазами. – Это, конечно, временно. Жалованье будете получать соответственно должности.

– Благодарю вас, сэр, – сказал мистер Бантинг. Благодарность его была велика, и он чувствовал, что этих слов недостаточно; надо как-то подчеркнуть ее... надо еще что-то сказать... И, не находя подходящих выражений для своих чувств, он стоял с сияющей физиономией, преисполненный твердой решимости оправдать оказанное ему доверие.

Однако директор, видимо, считал, что интервью закончено. Не такое сейчас время, чтобы разводить церемонии. Ну, понятно, он ведь не знает, что мистер Бантинг в течение двадцати пяти лет заведывал тем самым отделом, который именуется сейчас отделом Холройда; он не знает, что мистер Бантинг поступил в универсальный магазин Брокли еще мальчишкой, что он свой человек здесь, а не какой-нибудь чужак, которого ничто не привязывает к Брокли, кроме заработка.

Не мешало бы показать ему свое развитие, то, что поднимает его над общим уровнем служащих.

– Я часто думаю, сэр, не устроить ли нам бомбоубежище в подвале?

– Бомбоубежище? – с удивлением повторил мистер Бикертон. – Это зачем же?

– На случай... э-э... воздушных налетов, сэр.

– Вы что, боитесь, мистер Бантинг? – Вопрос прозвучал несколько иронически.

Мистер Бантинг считал себя выше подозрения в трусости. – Я просто думал, что об этом не мешает напомнить.

– Я не потерплю, чтобы мои служащие заранее тряслись от страха перед налетами, – заявил мистер Бикертон, и его глаза сверкнули синим огоньком, что случалось с ним не часто. Желая смягчать суровость своих слов, он улыбнулся мимолетной улыбкой, потом отпустил мистера Бантинга, показав пером в сторону двери.

Мистеру Бантингу было чрезвычайно приятно вырваться из мрачной полутьмы склада на капитанский мостик, своего прежнего отдела, но он думал, что остальные служащие отнесутся к этому как к очередной передвижке, вызванной военным временем. Он был намерен держаться по-деловому. Но, войдя в свой прежний отдел, он сразу почувствовал на себе словно свет прожектора. Кордер уже успел побывать здесь с новостями и подготовил ему встречу. Проходя мимо прилавков, мистер Бантинг со всех сторон слышал приветственные слова, пожимал протянутые ему руки. Он шествовал по длинному залу и всюду его встречали сердечные улыбки и поздравления, в искренности которых не приходилось сомневаться; его мягкое сердце совсем растаяло. Он никогда бы не поверил раньше, что прежние сослуживцы так обрадуются ему. Ах! Если бы Крис и Эрнест могли видеть эту сцену! Они поняли бы тогда, что их мнение об отце совсем не соответствует тому, что думают о нем люди солидные, считающие его в высшей степени достойной личностью.

Но, по здравом рассуждении, мистер Бантинг решил, что единственный вывод, который сыновья сделают из всего этого, будет таков: наверное, Холройд порядочная дрянь, и работать с ним было нелегко.