Текст книги "Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны"

Автор книги: Роберт Гринвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Испуганный, он выскочил, из-за перегородки и, озираясь по сторонам, устремился к подвалу. Все спешили туда же. Он услышал дробный стук каблуков по деревянной лестнице вверху и глухой топот шагов на каменных ступеньках подвала. Мистера Бантинга и самого подмывало пуститься бегом, но он удержался. Бомбы уже упали, значит, спешить нечего, это он понимал, тем не менее он совсем запыхался, когда добрался до подвала.

Тяжело опустившись на ящик, он поглядел на потолок. Конечно, в подвале безопасней, но тоже не совсем. При прямом попадании здесь еще хуже. Завалит целой тонной обломков. Мистеру Бантингу было не по себе, и он посмотрел на своих товарищей, стараясь скрыть страх.

– А сейчас что это за грохот, Джо?

– Пушки – зенитная артиллерия. Над городом много самолетов. И наши, должно быть, тоже.

– Это хорошо! – одобрил он и подумал о Крисе. Ведь его отряд – один из тех, что защищают Лондон; очень возможно, что он сейчас там, наверху, в смертельной схватке с врагом, – своей первой схватке, быть может. Ничего ведь толком не знаешь; от этих мальчишек ничего не добьешься, они взяли себе за правило ни о чем не рассказывать.

Он мысленно подбадривал Криса, с гордостью перебирая в уме все его достоинства У Криса есть голова на плечах, и выдержка есть, и присутствие духа. Если он сейчас там наверху, – мистер Бантинг отчетливо представлял его себе, улыбающегося, с нахмуренными бровями, целиком поглощенного своей трудной задачей. Крис всякое дело умеет доводить до конца, он будет терпеливо, настойчиво подкрадываться к намеченной им жертве и потом ринется на нее в подходящую минуту. Из-за облака, скорей всего, подумал мистер Бантинг. Как снег на голову.

– Хорошо! – повторил он, чувствуя, как бьется у него сердце. – Наши, я думаю, собьют их. Собьют их всех к чорту! Ого! Старый моряк и его супруга!

Мистер и миссис Бикертон спускались по лестнице так спокойно, как будто бомбардировщики уже улетели и опасность миновала. Директор неторопливо обвел всех присутствующих взглядом холодных голубых глаз и спросил.

– Господа заведующие отделами, все ваши служащие здесь?

Услышав со всех сторон успокоительные заверения, он сложил руки за спиной и остановился несколько поодаль с таким видом, словно пребывание в подвале хоть и роняло его достоинство, но отнюдь не могло заставить его позабыть о нем. Миссис Бикертон сидела на стуле, скрестив маленькие ножки на каменном полу, сложив на коленях затянутые в перчатки руки. Она все еще была хороша собой; даже когда губы не улыбались, в глазах ее мелькала тень улыбки, словно все люди, с которыми она встречалась, были ей приятны. Так же, как ее супруг, она умела сохранять спокойствие и держалась очень непринужденно.

Минуты тянулись медленно, в напряженном молчании.

– Скоро будет отбой, – сказал кто-то; его голос нарушил тишину, до сих пор прерывавшуюся только проезжавшими машинами и плеском капель, падавших с крана. Мистер Бантинг, успокоившись, не без сентиментальности огляделся вокруг. Он почти два года проработал в этом подвале, и тогда он казался ему таким привычным, даже уютным. Сейчас это было тускло освещенное мрачное помещение с паутиной по углам, заваленное как попало товаром. Никакого порядка, подумал он. Его излюбленный уголок, где он делал свои записи и предавался запретному чаепитию, показался ему довольно грязным и еще на самом сквозняке – какое же сравнение с его закутком наверху. Просто удивительно, как он это выдержал! Два года! Как время летит! Внезапно послышалось визгливое crescendo бомбы, затем мгновение полной тишины и оглушительный взрыв. В подвале все зашевелились, и кто-то пробормотал: – Где-то близко. – Вдруг мистер Бикертон быстро нагнулся к жене, которая, закрыв лицо руками, покачнулась и чуть не упала со стула. Он заботливо поддержал ее и приподнял ей голову.

– Ей, кажется, дурно. Нельзя ли воды?

Тернер, сидевший рядом с раковиной, секунду колебался, затем встал, пошатываясь, и подставил старую чашку мистера Бантинга под кран. Но рука у него дрожала, и чашка колотилась о кран с таким звуком, словно кто-то в лихорадке стучал зубами. От залпа зенитных орудий задребезжало окно.

– Чем это пахнет? Газ! – в панике закричал Тернер, втягивая голову в плечи. По подвалу пробежал неодобрительный ропот, чувство гнева охватило всех, и вместе с тем чувство неуверенности. Тогда мистер Бантинг поднялся со своего ящика.

– Это порох, эх вы... – Он с трудом подавил желание выругаться. – Сядьте, – приказал он строго и взял у Тернера из рук чашку. Внешне спокойно, хотя сердце у него бешено билось, он открыл кран. Он решил, что рука его не будет дрожать, и она не дрожала. Он нацедил воды в чашку, направив на выполнение этой задачи все свои мысли и всю свою волю. Но, бросив взгляд в окно, увидел, как склад напротив распался на части у него на глазах. Передняя стена вся целиком взлетела на воздух и рассыпалась на кусочки, как игрушечный домик. Поднялось огромное облако дыма и пыли, сквозь которое мистер Бантинг увидел обломки, падавшие удивительно медленно и плавно. И, как бы откликаясь на этот взрыв, все здание Брокли дрогнуло и покачнулось словно под напором яростного ветра. Мистер Бантинг ждал, что окно сейчас разлетится и осколки засыплют ему лицо.

Но он все-таки добрался до миссис Бикертон с чашкой воды. Она уже приходила в себя. Он предупредительно повернул чашку, чтобы ей удобно было взяться за ручку.

– Простите, блюдечко разбили, – пояснил он.

Она отпила воды, поблагодарила его слабой улыбкой.

– Вот и хорошо, – сказал он почти отеческим тоном. – Совсем молодцом!

– Благодарю вас, – сказал Старый моряк, и в его голосе прозвучали незнакомые мистеру Бантингу теплые нотки. Он взял пустую чашку из рук жены и, поглядев по сторонам, поставил ее на соседний ящик.

Тишина снова водворилась в подвале, и мистер Бикертон опять принял свою излюбленную позу – руки за спиной, глаза задумчиво устремлены в потолок; казалось, он прикидывал, выдержат ли балки. Снова послышался глухой удар, и куски штукатурки, как хлопья снега, посыпались с потолка, но это был отдаленный взрыв, и скоро пальба зениток, прекратилась и гудение моторов затихло.

– 1-й и 2-й убийцы уходят за сцену, – пробормотал Кордер.

Но все продолжали сидеть, ежась от сырости подвала, беспокойно поглядывая на потолок и не зная, на что решиться, оставаться ли здесь или итти наверх. Но они так и не тронулись с места, пока, наконец, не прозвучал отбой, дерзкий и торжествующий, как звук рога, призывающий тех, кто остался в живых.

Все гурьбой поднялись наверх. Мистер Бантинг снова уселся за свой письменный стол, прочел телеграмму Мак-Коллу и нашел ее никуда не годной. Он отправился к Кордеру.

– Состряпай-ка это для меня, Джо. Голова сегодня не работает.

Двумя-тремя росчерками своего зеленого вечного пера Кордер мгновенно обкорнал громоздкие фразы, и мистер Бантинг с непритворным восхищением прочитал то, что осталось в результате этой операции, ибо слово, как бы оно ни было длинно, все-таки по правилам почтово-телеграфного ведомства идет за одно слово и не может стоить больше одного пенни.

Он пошел посмотреть, как у Тернера идет дело с упаковкой, и нашел его в полном расстройстве и растерянности.

– Мне никак не отправить их сегодня, сэр.

У мистера Бантинга даже все мускулы напряглись при виде этого безнадежного создания.

– Это почему?

– Посмотрите, сколько времени. Мы больше часа сидели в убежище.

– Печи будут отправлены сегодня, – возразил мистер Бантинг, призвав на помощь всю свою выдержку. – Я не уйду из магазина, и вы не уйдете, пока это не будет сделано. Восемь печей и все, что к ним полагается.

Он зашагал дальше, выпятив нижнюю губу. Подумать только, – задержать отправку по милости проклятых гуннов. – Чорта с два! – пробормотал он.

Поздно вечером он отправил телеграмму, подкрепился чашкой крепкого чая у Мак-Эндрью и зашагал по засыпанным осколками стекла тротуарам кружным путем, мимо оцепленных улиц, торопясь на последний поезд.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Это были дни, когда мистер Бантинг каждое утро, подъезжая к городу, высовывался из окна вагона и глядел на иссеченное лицо старого Лондона. Он знал его не хуже, чем свое собственное. Каждый коттедж и каждый палисадник вдоль полотна, каждый склад и каждую фабрику, – он зная их все до мельчайших подробностей, до печных труб и садовых оград и занавесок на окнах. День за днем он пристально всматривался в знакомые здания и в общий облик города Лондона, и всякий раз, когда он замечал, что самые благородные здания еще стоят невредимо, у него легче становилось на душе, ибо для него не было на земле ничего равного Лондону. Он не променял бы ни одной из его потемневших от копоти ист-эндских церковок на самые величественные храмы континента. В Лондоне было множество различных зданий, которыми он гордился. Но он знал, что видит их сейчас, как уцелевших бойцов во время затишья между двумя битвами, и он смотрел на них с нежностью, ибо завтра их могло уже не быть.

Он глядел в ту сторону, где поднимались столбы дыма, стараясь угадать, что там подверглось разрушению: неповторимый исторический памятник или мирный жилой дом. Эти невзрачные домишки не могли назваться образцовыми жилищами, но они сохранили свой особый колорит, свою прелесть, которой лишены новые стандартные поселки. Это был его Лондон, Лондон его детских лет. И, глядя на груды обломков, он думал о живших здесь семьях и об ужасах, перенесенных ими в эту ночь.

И все же Лондон был огромен, настолько огромен, что его нельзя было разрушить; в сущности, он почти не изменился – это был выносливый город.

Но когда, выйдя из поезда, он шел по направлению к магазину Брокли, он видел все с близкого расстояния, чувствовал жар догорающих пожарищ и вздрагивал, заметив, что какое-нибудь знакомое здание исчезло навеки. Он шел по обломкам, спотыкаясь о пожарные шланги, обходя края воронок, пробираясь сквозь толпу перепачканных сажей и кровью пожарных, шел к месту своей работы, занятый своими мыслями. Встречались ему на его пути и страшные картины, – он скорее угадывал их, чем видел, – куски брезента, покрывающие то, что было когда-то человеком. Однажды он заметил женский локон, выбившийся из-под грубого савана и весело развевавшийся по ветру. Он закусил губу и отвернулся.

Сбылись все предсказания, которые они слышали в течение многих лет, все предсказания, которым никто не верил; страшный кошмар стал явью. И сквозь этот кошмар шел мистер Бантинг заниматься продажей железо-скобяных изделий, один из миллионов маленьких людей, которых Гитлер не сумел понять, шел, накапливая в себе мужественный, упорный гнев и решимость человека, который видит перед собой день грядущего возмездия. Скорбь и жалость питали это медленно разгоравшееся в нем пламя, и для выражения того, что назревало в нем, мистер Бантинг не находил слов.

Его жена и Эрнест окружали его особыми заботами в эти дни. Миссис Бантинг была бы рада, если бы он ушел с работы и оставался дома, но не решалась предложить ему то, о чем он сам, повидимому, и не помышлял. Так же и он не предлагал Джули поискать работу в Килворте, где было не так опасно, хотя всякий раз, когда он слышал завывание сирены, его первая мысль была о Джули, о соседстве военного завода. Она приходила домой немного бледная, и неспокойная, но на вопрос, была ли бомбежка на Бардольфсгрин, отвечала только, что косоглазые нацистские летчики не способны попасть туда, куда они метят. Не понимает, глупая, что именно поэтому ей грозит опасность, подумал мистер Бантинг.

Ее бледность беспокоила его; он беспрестанно уговаривал ее пить мясной экстракт и вообще питаться поосновательней, а не сидеть на этой нелепой вегетарианской пище. – Организм должен получать протеины, – настаивал он, – это очень важно. Вещества, необходимые для жизни. – Он твердил об этом до тех пор, пока Джули с неожиданной страстностью не обрушилась на него:

– Оставь меня в покое, папа. Я совершенно здорова. Не мешай мне есть то, что я хочу.

Он был просто огорошен. Точь-в-точь как Эрнест, подумал он. Уж если заберет себе что-нибудь в голову, тут никакие советы, никакие разумные доводы не помогут, будет стоять на своем, несмотря ни на что, пока не уложит себя в гроб. Это у них наследственное со стороны матери – редкостное упрямство. Мистер Бантинг даже рассердился.

Однако не к чему ее огорчать, она, в сущности, еще почти девочка, а девочки требуют к себе больше внимания, чем мальчики, эти ночные тревоги плохо действуют на их нервы.

Немцы, словно им мало было нарушать покой мистера Бантинга днем, начали беспокоить его и по ночам. Частенько теперь его будило восклицание миссис Бантинг: «Тревога!» Он садился на постели и прислушивался к вою сирены, слабому и приглушенному, словно она находилась где-то далеко, а не в полумиле от их дома. По его мнению, она звучала недостаточно громко, – разве это может разбудить спящего здоровым сном человека? Вот опять пример бюрократизма со стороны правительства: полагаются на чиновников, вместо того чтобы призвать на помощь действительно дельного человека. А в результате Мэри боится глаза сомкнуть, чтобы не прозевать тревогу. Заслышав вой сирены, они все втроем спускались вниз и либо раздували тлевшие в камине угли, либо садились вокруг приобретенного у Брокли «Рэдиента». Мистер Бантинг уже давно решил не уходить в щель, пока не начнется настоящая бомбежка, но на всякий случай провел по газону белые полосы и врыл белые столбы у входа в убежище. Первое время они все держали наготове: карманные фонарики и противогазы на столе, пальто и шарфы под рукой и даже кухонную дверь оставляли открытой. Но мало-помалу они бросили все это. Миссис Бантинг дремала на диване. Джули частенько засыпала на стуле, положив голову на колени отцу. Только один мистер Бантинг бодрствовал из чувства долга, прислушиваясь к гудению самолетов, настороженно выпрямляясь, когда они пролетали так близко, что Джули открывала глаза и сонно бормотала:

– Он уже сбомсил свои бромбы, папочка? Сбомсил бромбы? – И в ответ на эту тарабарщину (надо полагать отголоски бюро снабжения на Бардольфсгрин) он шептал, успокаивая ее: – Они далеко, детка. Спи, спи. – Один раз непосредственно вслед за этими словами послышалось жужжание и резкий металлический стук по крыше гаража. И тут же миссис Бантинг села на диване и сказала укоризненно:

– Вот так далеко!

– Да это всего-навсего осколок эк-эк.

– Кто его знает! Мне кажется, ты не очень-то хорошо в этом разбираешься.

– Прекрасно разбираюсь, – возразил он сердито. – Спи, пожалуйста. Велика важность – осколок!

Глядя на часы в томительные промежутки молчания и с сожалением провожая каждую невозвратно потерянную минуту, мистер Бантинг научился ценить сон. В нормальное время ложишься спать по заведенной привычке, чтобы как-то убить время до утра, но теперь, когда ночь за ночью он, зевая, сидел на стуле, сонный, с воспаленными глазами, сон казался ему райским блаженством и недоступной роскошью. Как хотелось ему приткнуться где попало и знать, знать наверное, что его не разбудит тревога и дом не обрушится ему на голову. Даже само слово «сон» звучало как-то поэтично и убаюкивающе. Он бальзам полночный проливает в душу, как сказал поэт.

Чаепитию, которым завершались эти бдения, он посвятил бутылочку «Принца Чарли», подливая по чайной ложке в каждую чашку, и разносил их на подносе по спальням. С будильником была такая же история, как с сиренами, – его слышала только миссис Бантинг и поднимала своего супруга. Сонно мигая, он таращил глаза на циферблат до тех пор, пока тот от смущения не начинал расплываться, и все же мистер Бантинг никак не мог поверить, что уже наступил новый день.

Но одно обстоятельство заставило мистера Бантинга позабыть даже о блицкриге: приближался второй отпуск Криса. Готовясь к этому событию, миссис Бантинг «прошлась» с тряпкой по спальне Криса и, начав с этого, затеяла генеральную уборку, понемногу расширяя свои операции, в результате чего по всему дому скоро распространился запах мебельной политуры. Из всех запахов на свете мистер Бантинг больше всего ненавидел запах мебельной политуры. Когда этот запах начинал носиться в воздухе, он уже знал наверняка, что на какой бы стул он ни сел, тотчас окажется, что именно этот стул надо чистить. Всю эту процедуру он считал нелепым обрядом, особенно бессмысленным в военное время. Какой, спрашивается, толк в генеральной уборке, если дом каждую минуту могут разбомбить? Крису, говорил он, совсем не нужно, чтобы его комнату убирали, он даже и не заметит, что ее убрали. Он может, конечно, заподозрить, что здесь кто-то хозяйничал, если его вещи распихивают по разным углам, в то время как он предпочитает иметь их под рукой. Это было гласом вопиющего в пустыне. Миссис Бантинг не обращала никакого внимания на его протесты и, все время глядя куда-то мимо него, продолжала интересоваться только неодушевленными предметами, временно напустив на себя глухоту и упорно преследуя свои цели.

Но, наконец, вопреки воле мистера Бантинга и фюрера, уборка была закончена, и дни ожидания пришли к концу. Когда в день приезда Криса – по счастливой случайности он пришелся на субботу – поезд подошел к Килворту, все помыслы мистера Бантинга были только о том, чтобы скорей попасть домой. Он решил даже в виде исключения сесть в автобус, но, выйдя со станции, увидел Берта Ролло.

– А я тут с машиной, мистер Бантинг, и подумал, что раз Крис дома, я вас кстати подвезу, – объяснил он.

Получив это предложение, мистер Бантинг влез в «кортон-дэвид», который немедленно рванулся вперед под звучный рев своей двухрогой сирены, предупреждавший менее величественные экипажи, что им следует посторониться, ибо едет сам капрал танковых войск Берт Ролло.

Берт сообщил, что до сих пор откладывал свой отпуск, чтобы взять его одновременно с Крисом. Речь его не так легко было уразуметь человеку, не знакомому с жаргоном кинофильмов, но мистер Бантинг понял, что командир устроил ему это дело. Этот командир – довольно несговорчивый тип, настоящий кремень. Все же он парень что надо, и Берт от него в восторге. В его словах содержался также намек на то, что этот восторг был обоюдным, даже, как понял мистер Бантинг, очень пылким со стороны самого командира, который и сварганил для Берта командировку с большой радостью и с большим количеством «о’кэй», произнесенных с той и с другой стороны за столом в канцелярии батальона.

– Видели ли вы «Килвортскую газету», мистер Бантинг?

– Нет. Дома почитаю. А что?

– Нет, просто так, – загадочно ответил Берт и откинулся на сидении, управляя машиной небрежным прикосновением двух пальцев. Сразу было видно, что даже «кортон-дэвид» всего лишь игрушка для человека, который привык водить танки. Он ускорял ход, тормозил, разворачивался, проносился стрелой по самым запруженным улицам – и все это с таким видом, что для него это не трудней, чем вдеть нитку в иголку. Мистер Бантинг вынужден был поставить свой чемоданчик на колени и слегка подпереть им живот, чувствуя, что при такой езде подпорка спереди столь же необходима, как сзади спинка сидения.

– Получил новый танк? – спросил он с оттенком иронии.

– Получил, новейшую модель. Тепленький, прямо с завода. А хорошо он ходит, как вы думаете?

На этот свой чисто риторический вопрос он не нашел нужным ответить, но, как видно, воспоминание об исключительной способности его танка к передвижению задело в нем какую-то струну, ибо он еще яростней нажал на акселератор.

– Легче, легче! – закричал мистер Бантинг, бросая на него свирепый взгляд.

– О’кэй, вот мы и дома. – «Кортон-дэвид» подкатил к ворогам коттеджа «Золотой дождь» так мягко и бесшумно, словно перышко опустилось на землю.

«Слава тебе, господи», – подумал мистер Бантинг и, с шумом ворвавшись в переднюю, закричал: – Где Крис?

– Хелло, папочка! Крис ушел с Моникой к Ролло.

– Ушел! – лицо у него сразу вытянулось, и, потрясенный внезапным разочарованием, он машинально поставил свой чемоданчик на первый попавшийся стул.

– Миссис Ролло пригласила их обедать, а потом Моника придет к нам пить чай.

– Так! – Очень неделикатно со стороны миссис Ролло, – решил он.

– Я могу отвезти вас, мистер Бантинг. Еды хватит на всех. Поехали?

– Нет, нет, спасибо. – Его возмущала даже мысль об этом. Но если Берт знал, где Крис, почему он ничего не сказал, должно быть, просто соображения нехватило. Но в конце концов Крис ведь покончит когда-нибудь с этим визитом и придет домой пить чай и весь оставшийся вечер проведет в своей семье. И то хорошо.

– Может быть, Берт, ты тоже придешь пить чай? – спросила миссис Бантинг.

– Обязательно приду. Большое спасибо. Я мигом обернусь.

– Странный молодой человек, – заметил мистер Бантинг, когда Берт ушел. – Какой-то чудак, по-моему. – Он никак не мог понять, зачем Мэри пригласила его. Крис и Моника навряд ли жаждут постоянного присутствия ее брата. Вот придет Моника, потом еще кто-нибудь придет и с Крисом даже поговорить вволю не удастся.

– Видел ты «Килвортскую газету», папочка? – спросила Джули, протягивая ему газету, сложенную так, чтобы сразу бросалась в глаза фотография. – Берта наградили орденом. Ты заметил у него ленточку?

– Ничего не заметил, – сказал мистер Бантинг, беря в руки газету. – «За отвагу в бою», – прочитал он. – «Капрал Ролло из Килворта». – Это был тот же снимок, что стоял у них на камине.

– Вот оно что! – воскликнув он удивленно. – Берт Ролло!

– Вот видишь, папочка, у него тоже есть кое-какие достоинства.

– Конечно, он храбрый парень. Но что это за глупая манера выражаться: «Вот мы и дома!» Он, кажется, здесь не живет. – Настроение мистера Бантинга все еще было омрачено пережитым разочарованием.

Однако ничего больше не оставалось, как дожидаться чая, устранившись, насколько возможно, от связанной с приготовлениями к нему суматохи. На протяжении всей его семейной жизни каждому посещению гостей предшествовала такая суетня, как будто Мэри не содержала дом в такой чистоте и порядке, что могла в любое время принять самое королеву. Но переделать жену было невозможно, да он и не особенно к этому стремился, за исключением кое-каких мелочей, в которых она проявляла особенное упрямство.

Он вышел в сад и окинул его снисходительным взглядом, обращая внимание не столько на пустые грядки, сколько на те, где что-нибудь произрастало, подобно тому как рыболов смотрит только на рыбные места. Урожай был не такой уж плохой в этом году, не так хорош, как у Оски, но все же впервые в жизни мистеру Бантингу удалось вырастить огурцы. Правда, самый лучший экземпляр был случайно рассечен пополам, когда Джули как-то раз пришла охота промотыжить грядки, но все остальные росли себе понемножку, а это было основное, на что мистер Бантинг обращал внимание в своем огороде. Даже помидоры хотя и не особенно пышно зрели, но во всяком случае росли себе и росли, и он даже заметил на них крохотные зеленые шарики. Уже пора было ощипывать лишние побеги; как правило, Оски, перегнувшись через изгородь, производил за него эту операцию, говоря, что ему легче сделать самому, чем объяснять мистеру Бантингу, которые тут лишние.

Мистер Бантинг не перегружал себя работой по саду, делая только то, что казалось ему в данную минуту необходимым. В течение недели, когда у него не было свободного времени, он замечал в саду очень много неотложных дел, но когда наступала суббота и у него было время ими заняться, оказывалось, что многое вовсе не так уж к спеху. Самым безопасным делом была поливка; она почти никогда не приносила вреда, и сегодня он послушался совета Оски и ограничился одной поливкой. Когда он вернулся домой, чтобы помыться и переодеться, миссис Бантинг напомнила ему, что не мешало бы также и побриться.

Он круто обернулся к ней: – Это зачем?

– Придет Моника.

– Я брился утром, – возразил он упрямо. – Хватит и одного раза в день. «Бриться, еще чего недоставало!» – подумал он. Но, умывшись, он решил, что можно в конце концов пройтись разочек бритвой по подбородку, и как раз в ту минуту, когда он уже приступил к этой операции, он услышал, как Джули бегает из кухни в столовую и обратно, напевая какую-то идиотскую песенку на мотив своего собственного сочинения

 
Божественную Монику к чаю мы все ждем!
Божественную Монику к чаю мы все ждем!
 

вследствие чего он приостановил деликатную процедуру бритья, ибо пользовался стандартной бритвой Брокли, а не так называемыми «безопасными» жестянками. Он отложил этот инструмент в сторону и принялся намыливать подбородок, потом прошелся по щекам (кстати, раз начал), одновременно прислушиваясь и думая о своих детях: какой только чепухи не несут! Сколько денег выброшено на их образование, и вот вам результат. Теперь Джули поднималась по лестнице, повторяя эти дурацкие, чтобы не сказать хуже, слова и неожиданно присовокупила к ним новую, совсем уже возмутительную строчку.

 
Божественную Монику к чаю мы все ждем!
И ангелочка Эви!
 

Это было уж слишком. Мистер Бантинг положил кисточку, распахнул дверь ванной комнаты и закричал:

– Довольно! Чем у тебя голова набита, скажи на милость, – петь такие вещи про Эви! Да и про Монику тоже. Ты меня просто поражаешь!

Губы Джули сложились в гримасу, беззвучно изображающую удивленный свист. – Ой, папка-ворчун сердится? – проворковала она и, подцепив кончиком пальца клочок мыльной пены с его щеки, пересадила ему это украшение на нос, другой клочок на лоб и продолжала разукрашивать его таким образом, постепенно превращая в «очаровательного пятнистого, злющего-презлющего фокстерьера», пока он, осознав, наконец, всю чудовищность подобного обращения, не схватил ее крепко-накрепко за руки и не принудил сдаться.

– Ой, папочка! Если бы ты знал, какой ты смешной! – воскликнула она, корчась от смеха, и убежала к себе в спальню, провожаемая его растерянным взглядом. Сквозь закрытую дверь до него донеслась все та же мелодия и какие-то невнятные слова, прерываемые взрывами смеха.

«Нервы. Реакция, должно быть», – подумал он. И нетерпеливым движением стер полотенцем клочки мыльной пены с лица. При первом же прикосновении бритвы он порезался. – О, чорт! Чорт! – воскликнул он в бешенстве. Не станет он бриться. Он окунул лицо в таз, сердито расплескивая воду, утерся и обследовал в зеркале свой подбородок.

«Пожалуй, лучше все же побриться», – подумал он и начал все сначала, изнемогая от усталости. – Политура! – пробормотал он с невыразимым сарказмом, возвращаясь к первопричине всех домашних зол. – Чушь и чепуха!

Он спустился с лестницы, когда появились Крис и Моника. Он заспешил вниз, споткнувшись на нижней ступеньке, торопясь скорее пожать руку Крису. Но сейчас, был неподходящий момент для изъявления чувств. Моника стояла рядом, а в присутствии этой ослепительной красавицы мистер Бантинг чувствовал себя неловко, как ворона перед щеглом. Очень сдержанно, очень мило она поздоровалась с ним, и каждый волосок ее идеально причесанной головки сиял на положенном ему месте, щеки розовели неясным, как заря, румянцем, а глаза чуть заметно потеплели, встретив взгляд мистера Бантинга. Удивительно, какая она вся отделанная, даже ресницы у нее каждая сама по себе и загибаются так аккуратно, что невольно хочется рассмотреть поближе. Но общее впечатление, произведенное ею на мистера Бантинга, было таково, что он сразу потерял живость и стал преувеличенно вежливым и даже чуть-чуть церемонным. Он жалел, что не мог сойтись с Моникой поближе. Она славная девушка и добрая, говорил он себе, как бы одобряя ее за то, что исключительно красивая внешность не явилась для нее в этом отношении непреодолимым препятствием.

К его большому облегчению Джули тепло приветствовала гостью. Начался обмен улыбками и поцелуями и оживленная болтовня на лестнице, когда гостья отправилась в комнату Джули, чтобы скинуть на кровать пальто и шляпу. Джули в этот вечер тоже приоделась и выглядела очень недурно, и мистер Бантинг с удовлетворением отметил, что беспокоившая его бледность исчезла. Наоборот, сегодня щеки Джули были даже как-то чересчур румяны, особенно до того, как она поднялась с Моникой наверх; когда она спустилась оттуда, румянец у нее стал ровнее и уже не так бросался в глаза.

Когда жужжанье их голосов затихло на лестнице, мистер Бантинг получил, наконец, возможность перекинуться словечком с Крисом, но в эту минуту появился Берт. Мистер Бантинг смутно надеялся, что Берту, бог даст, что-нибудь помешает, но нет, он уже был тут как тут, уверенный, как всегда, что весь мир готов принять его с распростертыми объятиями. Снова началась болтовня, на этот раз чисто мужского и даже военного характера; Крис и Ролло разговаривали отрывисто, перекидываясь незаконченными фразами и пересыпая свою речь жаргонными словечками и американизмами, а мистер Бантинг стоял в стороне, —как какой-нибудь статист, – ничего не понимая в их беседе за исключением того, что они, словно по молчаливому уговору, начисто его игнорируют. Видно, ему так и не удастся спросить Криса: «Ну, сынок, как поживаешь?», а Крису и горя мало, он даже ничего не замечает. Не обращая внимания на отца, который ждал его с таким нетерпением, он стоял на коврике перед камином, на этом исконном месте мистера Бантинга, стоял в излюбленной позе отца, покуривая трубку и поглядывая на дверь в ожидании Моники.

Мистер Бантинг отправился на кухню, чтобы предложить свои услуги, но был оттуда немедленно изгнан. Мэри нервничала сегодня из-за скудости масляного пайка. Это затруднение, как видно, послужило причиной того, что пончики сегодня не удались. Мистер Бантинг фыркнул; он еще не помнил такого случая, чтобы пончики удавались, когда в доме были гости, – либо дрожжи никуда не годились, либо печь плохо нагревалась, либо случалось еще какое-нибудь непредвиденное несчастье, заставлявшее миссис Бантинг рассыпаться в извинениях, как только она садилась разливать чай. Однако он не мог припомнить и такого случая, чтобы пончики, изготовленные миссис Бантинг, не таяли во рту, словно леденец.

– А чорт бы побрал все на свете! – пробормотал он, чувствуя себя в разладе со всеми домашними. Он побрел из кухни в гостиную и остановился у окна, позвякивая мелочью в кармане. Он может простоять тут целый час, думал он, и никто не заметит его отсутствия. Он так ждал приезда Криса, и вот Крис приехал, а настроение у мистера Бантинга отвратительное.

Достав из жилетного кармана коробочку, он сунул в рот содовую таблетку и стоял, задумчиво посасывая ее. Сегодня все как-то не клеится: все какие-то упрямые и несносные, и никто не проявляет к нему ни малейшего внимания.