355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Гринвуд » Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны » Текст книги (страница 26)
Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 04:16

Текст книги "Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны"


Автор книги: Роберт Гринвуд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)

– Что? Это почему?

– Вы, может быть, думаете, что мне приятно сидеть за конторкой в такое время? Есть тысячи вещей, которые я могу делать. Я могу пойти в армию санитаром. Или работать на тральщике. А я прикован к этой конторке, и это вы меня к ней приковали. Вы забронировали меня, и только вы можете меня отпустить.

– Вы что, серьезно?

– Вполне. Будьте добры дать мне расчет.

Мистер Игл наклонился вперед, опираясь на палку. Повидимому, этот серьезный молодой человек и в самом деле принял его слова чересчур всерьез: реакция получилась более бурной, чем он ожидал.

– Послушайте, Эрнест, вы же знаете, что я не могу вас отпустить. Разве может новый человек управиться здесь при таком старом оборудовании, как у нас? Все полетит к чорту. А ваш отец, не забывайте, вложил сюда деньги.

– Мы сейчас говорим не о деньгах. Дадите вы мне расчет или нет?

– Не могу. Вы сами прекрасно знаете, что не могу. – Решительный вид Эрнеста совершенно его ошеломил. – Я просто хотел посмотреть, насколько вы тверды в ваших убеждениях.

Эрнест с минуту смотрел на него, не отрываясь; его темные глаза горели. – Ну, что ж, – сказал он негромко и задумчиво. – А теперь я хочу посмотреть, насколько вы тверды в ваших. Каков будет ваш ответ?

Мистер Игл поднялся, его подагрические суставы хрустнули. Он знал, как опасно чересчур раздражать таких людей, и начал отступление. – Я никак не пойму вас, Эрнест, – сказал он, делая первый шаг к примирению. – Вы прекрасно знаете, в каком состоянии дело, и только потому, что я сказал лишнее слово, вы сразу разобиделись и готовы все бросить. Что ж... – он умолк, видимо, предоставляя Эрнесту сделать из его слов такой вывод, какой ему будет приятнее.

– Может бить, впоследствии вы поймете меня лучше.

– Ну, простите меня, старика. Оставим это.

– Я вас не об этом просил.

– Не получите вы расчета! – закричал мистер Игл, покраснев, как индюк. Но его гнев тут же испарился, словно даже эта вспышка была, ему не по силам, и он продолжал жалобным тоном: – Неужели вы уйдете, Эрнест, и бросите меня одного? Посмотрите на мои руки. Да я карандаш держать не могу!

– Хорошо, – сказал Эрнест и снова обратился к своим бумагам.

Выйдя за дверь, мистер Игл вынул внушительных размеров платок и с облегчением высморкался. В течение нескольких дней после этого он жил в страхе, что вопрос будет поднят снова. Но Эрнест больше об этом не заговаривал. Он опять стал относиться к старику с прежним уважением и оказывать ему различные мелкие услуги, в которых тот так нуждался. Но с той поры мистер Игл соблюдал большую осторожность в своем обращении с Эрнестом.

Позади прачечной недавно была установлена огневая точка; прицельные щели пулеметов, словно злые глаза, смотрели на дорогу, позади торчал поднятый вверх ствол зенитного орудия. В свободные минуты, выглядывая из окна кабинета, Эрнест видел сияющие на солнце верхушки деревьев и под ними эти орудия разрушения, неустанное напоминание о том, иронически думал он, что мы живем в двадцатом столетии, работаем под вооруженной охраной как когда-то дикари во время сбора урожая. Вечерами он отправлялся на санитарный пункт ждать бомб, которые должны были обрушиться на Килворт. В этом отношении современный человек опередил своих диких предков – тем приходилось опасаться только стрел, которыми, как известно, орудуют лишь при свете дня.

В этих обязанностях самым неприятным для Эрнеста была напрасная трата времени. Это была трата жизни. После ужина он провожай Эви до коттеджа «Золотой дождь» и заходил за ней на обратном пути. В промежутке он сидел на пункте с другими добровольцами. Они курили, перекидывались отрывочными фразами или смотрели в окно на залитую солнцем улицу, короче говоря, болтались без дела, а именно этого Эрнест никогда делать не умел. Ему нужно было или упражняться на рояле, чтобы усовершенствовать свою технику, или почитать серьезную книгу, чтобы усовершенствовать свой ум, или обдумывать какое-нибудь усовершенствование прачечной, во всяком случае что-то делать.

Как-то раз к ним на пост поступил срочный вызов; где-то упала шальная бомба. Выйдя из санитарной машины, Эрнест увидел пострадавший дом: с крыши его сорвало черепицу, засыпало ею всю улицу. Забор перед домом был совершенно разрушен, и все окна в доме разбиты вдребезги. Перешагнув через сорванную с петель дверь, Эрнест вошел в комнату и увидел человека, сидевшего посреди гостиной на раскладной койке, среди осыпавшейся штукатурки и осколков стекла, и дрожавшего от испуга и боли. К своему изумлению, Эрнест заметил, что нисколько не нервничает. Он хладнокровно перевязал своему пациенту поврежденную руку, проделав это с большим усердием, так как сразу почувствовал интерес к новой возложенной на него задаче. Больше всего он был потрясен бессмысленностью этой бомбежки; он чувствовал себя актером, участвующим в каком-то грандиозном сумасшедшем спектакле.

Он знал, что Эви молится за него в такие минуты, молится о сохранении его жизни среди опасностей. Мысль, что она возносит такие молитвы каждый день, переполняла его нежностью, столь сильной, что у него щемило сердце. Для него ее вера была детски примитивной, одновременно и ниже и выше его. Он не верил, что бог захочет спасти одного из тысячи только потому, что за него молятся.

Последние дни Эви часто чувствовала себя усталой. По воскресеньям она вставала поздно и, лежа в постели, руководила хлопотами Эрнеста по хозяйству. Ей недоставало колокольного звона; она всегда говорила, что на Мартин-стрит колокола звучат так серебристо и звонко, совсем как в деревенской церкви. Их перезвон напоминал ей воскресные дни в маленькой деревушке, затерянной среди болотистых равнин, где она провела свое детство. Теперь нигде по всей Англии не услышишь колокольного звона.

– Да, дорогая, ты не услышишь его до конца войны. Разве только высадится парашютный десант.

– А что мы тогда должны делать?

Эрнест пожал плечами.

– Не знаю. Я только одного хотел бы: чтобы я в это время был здесь, а не в прачечной.

– Я не верю, что бог допустит такого злодея, как Гитлер, править миром. А ты веришь?

Эрнест поставил поднос рядом с кроватью. – Нет, дорогая, не верю. – Но он сказал это так, словно успокаивал ребенка.

– Ты забыл молоко, Эрнест.

– Ах, чорт! – воскликнул он и пошел на кухню. Он никак не мог понять, почему он дома так забывчив, а на службе все прекрасно помнит. Там он никогда ничего не забывал и очень удивлялся, замечая чужие промахи.

– И ложку, Эрнест.

– Да я положил ложку, я прекрасно помню, – сказал он, возвращаясь обратно и рассеянно глядя на поднос. Но ложки не оказалось.

Разыскивая молоко сначала в кладовке, потом на полках, потом на приступочке за дверью, Эрнест думал о несокрушимой вере своей жены в то, что бог не допустит зла. Эта вера была проста и бесхитростна, как вера ребенка в непогрешимость своего отца. Он никогда не смущал ее напоминанием о том зле, которое бог уже неоднократно допускал. Эви так безмятежно и терпеливо переносила все тяготы войны именно потому, что она верила, верила, что все в руке божьей. И божья воля в конце концов восторжествует. Эрнест никогда не употреблял таких выражений, но сейчас, когда он растерянно стоял посреди кухни, ему пришло в голову, что эти слова выражают и его веру. Правда и справедливость вечны, все духовное вечно. Дух всеобъемлющ, и он могущественнее материальных сил, одна простая песня может поднять больше армий, чем все разбойники пера в прошлом и настоящем. Эрнест твердо верил, что человеческие стремления к идеалу – самая несокрушимая сила в нашей жизни.

Он заметил, что стоит в кладовке; кажется, он что-то искал. – Ложку, и молоко, – пробормотал он, сосредоточенно сдвинув брови, и тут же увидел и то и другое на сушильной доске, где он сам их оставил.

За последние месяцы он научился ценить субботние вечера и воскресные дни, и страсть отца к уик-эндам уже не казалась ему смешной. Ему очень нехватало рояля, но он мог сидеть с закрытыми глазами и мысленно играть бетховенские сонаты, исполняя их с таким совершенством, какого он никогда не достигал на деле, и слыша их так хорошо, как если бы он сидел за роялем. Кроме того, было еще радио, и если Эви была занята на кухне, он иногда в увлечении начинал размахивать руками, воображая, что дирижирует оркестром. Он слышал про какого-то русского музыканта, который проделывал то же самое перед граммофоном, только надев предварительно фрак. Однажды Эрнест даже сбил абажур с лампы, подгоняя скрипки в заключительном presto. Эви опрометью прибежала из кухни и пролепетала: – Господи, Эрнест, как это случилось? – в ответ на это Эрнест растерянно уставился на жену и медленно покраснел. Он только мало-помалу и с удивлением убеждался, что его причуды каким-то загадочным образом делают его для нее еще милей.

Как-то раз, после дежурства, он зашел за Эви в «Золотой дождь» и застал там Ролло-младшего, который сидел, прямой, как палка, в кресле мистера Бантинга, видимо, чувствуя себя незваным гостем и ужасно стесняясь своих огромных солдатских сапог. Всякий раз, когда он замечал, что эти чудовища вылезают на ковер, он немедленно убирал их назад и размещал под креслом в самых разнообразных положениях. Щеки у него были еще красней, чем прежде, и он казался выше и плотней, он походил теперь на призванного в армию полисмена. Когда вошел Эрнест, он начал поспешно объяснять, что случайно оказался на Кэмберленд-авеню и решил «заглянуть». Он очень старался втолковать это Эрнесту, дабы тот не нашел странным его посещение; он успел уже несколько раз разъяснить это обстоятельство и мистеру Бантингу и Эви. Заметив, что накрывают к ужину, он сейчас же извлек из-под кресла свои сапоги и, тяжело переступая ими, выразил намерение «смотаться». Но его быстро убедили подсесть к столу.

Берт подтвердил, что он прибыл домой через Дюнкерк. Когда от него потребовали подробного отчета об этих событиях, он после некоторого размышления сказал, что это была довольно поганая штука. Война, повидимому, достигла той стадии, когда он перестал понимать ее. Его отправили в Норвегию, но он видел эту страну только сквозь пелену утреннего тумана, с борта транспортного корабля, на котором его вернули домой. Потом он был во Франции, откуда его еле-еле вывезли под градом бомб. Все эти эвакуации ему вовсе не нравились; а хуже всего то, что пришлось бросить свой танк. Сейчас у него совсем нет танка, да их и вообще-то не видно.

– Значит, твой «Нарцисс» достался немцам? —задумчиво произнес мистер Бантинг, прикидывая в уме, сколько денег налогоплательщиков было на него ухлопано.

– Н-да! Три фрица с офицером забрались в него и дали ходу. Я сам видел, из-за яблони выглядывал.

– Как, ты стоял и смотрел на них? – спросила Джули.

– Угу. И двадцати ярдов не сделали, как взлетели на воздух.

Миссис Бантинг замерла с чайником в руке. – Боже мой! Как ты счастливо отделался, Берт! – Ясно, он был на волосок от смерти. Семейство Бантингов взглянуло на него с пробудившимся интересом.

– Берт, ах ты мошенник! – воскликнула Джули. – Ручаюсь, что ты засунул туда танковзрыватель системы Ролло.

Лицо Берта просияло. – Угадала... – он хотел прибавить: «малютка», но проглотил это наименование из уважения к миссис Бантинг.

– Ты думаешь, они высадятся у нас? – спросил мистер Бантинг самым небрежным тоном, на какой только был способен.

– Высадиться они, пожалуй, могут, – сказал Берт, сделав многозначительное ударение на первом слове. – А вот выбраться назад навряд ли. Тут мы их и прихлопнем.

– Может быть, ты и прав, – согласился мистер Бантинг. – Ну, хватит о войне. Поди-ка, Эрнест, поиграй немножко, а я тем временем наберу для Эви овощей.

И Берт остался наедине с Джули, выглядевшей сегодня очень неприступной. Он полез в карман, вытащил оттуда бумажник и из бумажника извлек свою фотографию. Поглядев на нее еще раз, чтобы придать себе мужества, он не без гордости протянул ее Джули. – Посмотри. Снялся, когда получил вторую нашивку. Хорошо?

– Очень мило, – сказала Джули, искоса взглянув на снимок и продолжая вязать чулок.

Берт пододвинул карточку еще на дюйм ближе.

– Если хочешь, возьми ее.

– Большое спасибо, Берт, только хватит ли у тебя на всех?

Он посмотрел на нее с оттенком обиды, но обезоруживающий взгляд ее широко раскрытых глаз рассеял его подозрения. Она ничего плохого не хотела сказать: просто у нее такая манера, решил он.

– Ничего, можно ведь еще отпечатать.

– Ах, и в самом деле! – сказала она таким тоном, словно сделала необыкновенное открытие. – Только не стоит из-за меня беспокоиться. Разве только у тебя останется лишняя...

– Вот эта у меня и оста... – Он не договорил. Нет, он явно не умеет подойти к ней, все время говорит не то, что нужно. Чтобы выйти из положения, он решил начать с другого конца. – Достала ты собаку у этого парня, про которого я тебе говорил?

– Нет еще. Успеется. – Джули не хотела говорить о собаке. Этот приятель Берта, собачник, был очень груб в своих объяснениях насчет причин, почему у него до сих пор нет щенков. О некоторых подробностях собачьей жизни, повидимому, невозможно говорить, не выходя из рамок приличия.

– Жалко, что Криса нет, – вздохнул Берт. После этого разговор окончательно увял, и Джули полагала, что не по ее вине.

– Крис – молодчина. Летчиком заделался! На этот раз он меня обскакал. Я и не подумал об авиации, вбил себе в голову стать танкистом. – Он полагал, что Джули будет приятно поговорить о Крисе. Но она произнесла только: – Одна с накидкой, другая так. – Услышав эти слова, он поднял голову и убедился, что они обращены не к нему. Она была полностью поглощена вязаньем.

Появился мистер Бантинг с отборнейшими огурцами и кочаном цветной капусты. Он сразу заинтересовался фотографией.

– Это ты нам, Берт? – Он посмотрел на Берта, потом на фотографию, потом снова на Берта, критически сравнивая копию с оригиналом. – Хороший снимок! Ты тут, как живой, – вывел он свое заключение. – Поставим его на камин. А ты, Джули, купи к нему рамочку, когда пойдешь мимо Вулворта.

– Постараюсь не забыть, папа.

Берт поднялся. Ему не понравилось, что Джули взглянула на фотографию с таким удивлением, словно уже успела позабыть об ее существовании. Он жалел теперь, что не отдал ее Молли Филлин вместо Бантингов. Ну, ладно, как-никак, она стоит на камине и выглядит совсем неплохо. Берт вынужден был это признать; и нашивки заметны, но не слишком бросаются в глаза: в этом отношении всегда нужно быть очень осторожным.

– Ну, – сказал он нерешительно, переминаясь с ноги на ногу, но всем своим видом выражая намерение тронуться в путь.

– Всего хорошего, – сказал мистер Бантинг, распахивая дверь в переднюю и пожимал Берту руку, дабы помочь ему сдвинуться с места. – Очень рад был тебя повидать.

– До свидания, Берт! – сказала Джули мягко. Она задумчиво, но с явной симпатией смотрела на него. Ее глаза, казалось, сообщали ему некую тайну, но ключа к этой тайне у него не было. Он вообще не понимал ее, совсем не понимал: художественная натура, решил он в конце концов. Она сидела с вязаньем в руках, тоненькая и миловидная, но вместе с тем какая-то далекая, словно он смотрел на нее, перевернув бинокль.

Когда Берт ушел, мистер Бантинг вздохнул с нескрываемым облегчением. Ему всегда казалось, что Ролло-младший заполняет собой всю комнату; к тому же у него нет ни капли такта: может проторчать тут всю ночь, держась за ручку двери, если его не выпроводить.

– Ну, Эрнест, надо кончать музыку, Эви пора домой, – сказал он, входя в гостиную. – Ты должен заботиться о своей хозяюшке. Кто знает, что нас всех ожидает впереди.

Они стояли в тускло освещенной передней, надевая пальто и шляпы, прощаясь. Никому из них не верилось, что над ними может стрястись беда, и все же смутное чувство тревоги охватывало их теперь при каждом расставании. Эрнест почувствовал, как рука его отца, загрубевшая от постоянной возни с металлом, с необычной нежностью сжала его руку, и сердце у него защемило. Отец очень волновался за Криса, теперь уже летчика королевского воздушного флота, и за Джули, работавшую по соседству с военным заводом; Эрнест не раз замечал, так он сидит в задумчивости, рассеянно потягивая давно потухшую трубку. Беспокоится ли он за себя, этого никто не знал. В Килворте было сравнительно безопасно, по мистер Бантинг каждый день ездил в Сити, где можно было ожидать чего угодно.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Мистер Бантинг так долго ждал, когда же начнется пресловутый блицкриг, что в конце концов успокоился и решил, что это еще одна пустая угроза. Но наступило утро, когда, выглянув в поезде в окно, он громко вскрикнул, а все пассажиры повскакали с мест и бросились к окнам. Там, совсем рядом с полотном железной дороги, среди знакомого нагромождения лондонских крыш, зияла пустота; оголенные, вывороченные балки торчали в небо, стены обвалились, и среди груды кирпича и обломков дерева пассажиры увидели жалкие остатки того, что еще вчера было человеческим жилищем. Убранство комнат, уголки квартир, обычно скрытые от посторонних глаз, – все это было беспощадно обнажено. Над развалинами подымался легкий дымок пожарищ, а дальше, на горизонте, небо заволакивали густые клубы дыма, причины которого не было видно. Поезд несся вперед, и эта картина опустошения быстро, как на экране, промелькнула перед их взором, но до конца пути мистер Бантинг не отходил от окна, с тревогой всматриваясь в даль. Но он нигде не заметил других разрушений, ни вдоль железнодорожного полотна, ни дальше, там, где башни и шпили и фабричные трубы возвышались над морем крыш, простиравшихся до самого горизонта. Несколько успокоенный необъятными размерами Лондона, мистер Бантинг вышел из вагона с более легким сердцем.

Подойдя к торговому дому Брокли, он увидел, что в верхнем этаже разбито окно. «Вряд ли от бомбежки, должно быть, случайное совпадение», – подумал он. В начале улицы он заметил разбитую витрину и осколки стекла, уже сметенные в водосточный жолоб, но вокруг магазина Брокли все окна были целы. Разбилось только одно окно, и он задумчиво всматривался в него, решив, наконец, что это окно стекольного отдела. Он обратился с расспросами к швейцару.

– Да, да, мистер Бантинг. Лопнуло сегодня ночью во время налета.

– Удивительная вещь! – заметил мистер Бантинг, изумляясь странному поведению бомб, которые разбивают дальние окна, не трогая тех, что поблизости. Действие взрывной волны, должно быть. Он пошел прямо к Кордеру – поделиться новостями. В магазине Брокли окно разбито во время бомбежки!

– Окно! —.насмешливо повторил Кордер. – Я прятался от бомб всю ночь напролет. В нашем конце города их сбросили целую тонну.

– Не может быть! – воскликнул мистер Бантинг, зная склонность Кордера к преувеличению. – Неужели, правда, тонну?

– Грохот войны всю ночь стоял в моих ушах. Но уподобился ли я тигру? Нет, Джордж, – кроту, кроту. Я зарылся в землю.

– Скверная штука эти взрывы, – заметил мистер Бантинг. «Нужно беречь уши, – подумал он, – носить с собой затычки».

– Убило кого-нибудь?

Кордер кивнул. – Недаром их зовут гуннами.

Чувства, переполнявшие мистера Бантинга, когда он ехал в поезде, вырвались наружу.

– Мы должны дать им сдачи, Джо.

– Правильно, и помешать этим тварям врываться к нам. Мы должны бросить на них тучи истребителей. Схватиться с ними в голубом просторе.

– Да, да, – сказал мистер Бантинг и вспомнил, как он, бывало, стоял на пороге кухни, глядя на усыпанное звездами небо или на свинцовые тучи надвигавшейся грозы, и думал о том, как жестоко посылать юношей, одних, в эту залитую луной неизвестность. Но он сказал: – Правильно, Джо, мы должны это сделать. Другого пути нет.

Внезапно его охватил гнев, и он воскликнул: – Я бы уничтожил всю эту проклятую немецкую породу. Только и знают, что устраивать войны и переворачивать все вверх дном. Сволочи!

– Верно! Верно! Мы все так думаем, – сказал Кордер тем успокаивающим тоном, к которому сам мистер Бантинг прибегал бесчисленное количество раз в разговорах с бесчисленным количеством людей с тех пор, как началась война. Гневом и возмущением не поможешь. Нужно одно – держать себя в руках, не терять головы и делать свое дело.

Слушая рассказ Кордера о его ночных похождениях, мистер Бантинг думал о том, что будет делать он, если попадет под бомбежку и вокруг него будут падать мертвые и раненые, и дети звать на помощь из-под обломков. Однажды он видел автомобильную катастрофу: завернув за угол в своем «конвэе», он чуть не наехал на толпу, теснившуюся вокруг перевернутого автомобиля, возле которого стоял полицейский. На дороге виднелись длинные глубокие выбоины, и там, где они кончались, лежал сплющенный велосипед, а рядом с ним на траве Сидела женщина и плакала. Объезжая толпу, он увидел на обочине фигуру человека, лежавшего на спине; лицо его было закрыто шляпой, ноги – они-то прежде всего и бросились в глаза мистеру Бантингу – протянуты на дорогу. Человек лежал так неподвижно, что у мистера Бантинга волосы зашевелились на голове и по телу пробежала дрожь, от которой руль ходуном заходил у него в руках. Он потом несколько дней не мог оправиться от потрясения. Но это были сущие пустяки по сравнению с воздушными налетами.

В районе Степни были сотни жертв; трупы забрасывало даже на церковные крыши. Мистеру Бантингу пришлось услышать много страшного. И наряду с этим ему рассказали поразительные вещи о поведении жителей этого района. На утро население Степни отнюдь не проявляло страха; настроение было гневное, вызывающее, даже бодрое – все что угодно, только не паническое. Эти люди, должно быть, из другого теста, чем он, думал мистер Бантинг; его поражало, что кто-нибудь может это выдержать.

– Ну ладно, – пробормотал он, отгоняя эти мысли и направляясь к своему закутку. Сколько ни думай, делу не поможешь, а работа не ждет. Поистине счастье – со всех точек зрения, – что дела фирмы поправляются. Чем меньше людей в отделе, тем легче находить для них работу. Нет худа без добра; вот так и надо смотреть на вещи – уметь во всем находить положительную сторону. Дома над ним смеялись, когда он преподносил им эти крупицы житейской мудрости, и спрашивали, не в отрывном ли календаре он их вычитал. В обычное время эти слова могут казаться пустыми и избитыми, но только не сейчас, когда так тяжело. Не раз случалось ему, совсем было упав духом, находить утешение и поддержку в какой-нибудь прописной истине. В этом его преимущество перед «высоколобыми».

Он устремил внимание на пачку писем, полученных из главной конторы, и сразу же обрел новое подтверждение той истины, что без худа нет добра. Уоткинские печи, заказанные много месяцев назад и с тех пор беспрестанно напоминавшие о себе потоком писем, получаемых от Мак-Колла из Элджина, наконец, были отправлены. Правда, только восемь, а не двенадцать (зачем Мак-Коллу понадобилось целых двенадцать штук, мистер Бантинг никак не мог себе представить, разве только, чтобы отопить весь Элджин); но восемь он получит все сразу в награду за свою настойчивость. Вот и работа для Тернера; надо полагать, он сумеет сосчитать до восьми, подумал мистер Бантинг, выходя в отдел, чтобы распорядиться.

Сегодня с утра в отделе царило необычное оживление. До мистера Бантинга донеслись слова: – Слышал ли я? Осколки просвистели у меня над самым ухом. Я был в каких-нибудь сорока шагах...

– Ну, довольно, довольно, – прервал разговор мистер Бантинг, хотя и сам был непрочь послушать. – Забудьте о немцах и займитесь делом. – Он сказал это строгим тоном, давая понять, что воздушные налеты просто случайность, о которой и говорить не стоит.

В это утро было довольно много заказов и беспрерывный поток покупателей. В последнее время торговля шла почти нормально, и мистер Бантинг надеялся, что блицкриг ей не помешает. Удивительно, как иногда спрос возрастает, даже в такое время, как сейчас. Война войной, а люди все равно покупают вещи, если у них есть деньги. Не дальше как сегодня он продал набор металлических прутьев для лестничного ковра одной женщине из той части города, где была бомбежка. Глупей нельзя было придумать покупки, и с минуту он смотрел на женщину в полном недоумении. Но он исполнил ее прихоть не без некоторого восхищения перед такой твердостью духа.

В перерыв он с Кордером взобрался на крышу магазина посмотреть на Сити. Кое-где еще подымался дым, но в остальном ничего не изменилось. Движение на улицах, толпы пешеходов – все было, как всегда. Гиганту был нанесен удар – сильный, но не настолько, чтобы он на нем оказался. Дальше к северу было большое зарево; по мнению Кордера, пожар был в стороне Моссли, но мистеру Бантингу мерещилось, что горит где-то возле Бардольфсгрин, рядом с Джули и заводом, изготовляющим бомбы.

«Бомбы, вероятно, взрываются и при медленном нагревании, – думал он, – или даже от одной искры». Он слышал, что иногда бомбы взрываются через несколько часов после того, как бомбардировщик сбит.

– Теперь всем грозит опасность, Джо.

– Да, и попомни мое слово, Джордж: это только цветочки, прелюдия к драматическому действию. «Совершенно излишний пессимизм», – подумал мистер Бантинг.

Вернувшись в отдел, он подошел к одному из приказчиков, укладывавшему оставшийся от продажи товар, и его взгляд упал на дешевые отвертки, остатки вентноровских изыскании в области новых методов торговли. «Made in Germany» – было выштамповано на стали. «Сталь!» – подумал он презрительно, взяв в руки отвертку и проводя ногтем по острию. Какой-то немец сработал эту штуку, потом пошел домой, надел коричневую рубашку, кричал: «Хайль Гитлер!» – и предавался своим дурацким мечтам о мировом господстве. А может быть, какой-нибудь порядочный немец. Мистер Бантинг некоторое время раздумывал о порядочном немце, но весьма недолго и без особой уверенности. Их сталь, их порядочность – все это подделка. Эрзац.

– Уберите это куда-нибудь подальше. Свяжите веревкой и суньте на верхнюю полку.

Такой вот товар очень любят всякие темные личности вроде Вентнора и воображают, что на нем может держаться торговля. Мистер Бантинг ничуть бы не удивился, если бы Вентнор оказался из «пятой колонны», это насквозь испорченный человек. Единственным воспоминанием о нем была надпись: «Отдел продажи», красовавшаяся у самого входа. Словно человек, войдя в магазин и увидев прилавки и полки с товарами, сам не сообразит, что здесь производится продажа. Была еще одна вентноровская надпись, которая всегда поражала мистера Бантинга, своим исключительным идиотизмом; он немедленно убрал ее, как только занял место Холройда, и выбросил в корзину с утилем. Эта дощечка с надписью лезла в глаза покупателю, когда он выходил из магазина, и вопрошала, не забыл ли он чего-нибудь. Ну, что может быть глупее? Уж если человек что-нибудь забыл, так, значит, забыл; нечего и приставать к нему, думал мистер Бантинг.

Воспоминания о былых схватках с Вентнором проносились в его уме, пока он путешествовал от прилавка к прилавку, держа в руке дощечку, к которой кнопкой был приколот список заказов. Время от времени он делал записи и проводил под каждой жирную черту. В глубине его сознания, как основная тема в музыкальном произведении, настойчиво повторялась мысль, что Вентнор исчез, а Джордж Бантинг остался. Основа космоса – моральное начало. Добродетель торжествует. Да, в жизни не все плохо, а самое лучшее то, что настоящий добротный материал в конце концов всегда возьмет свое. Качество решает все. Долото из дорогой шеффильдской стали не залеживается на полке, покрываясь ржавчиной, оно остается добротным и надежным при любых обстоятельствах; оно придаст уверенность руке мастера. Немецкая отвертка была для мистера Бантинга красноречивым доказательством; «заграничное» в его устах всегда было синонимом фальши.

Он был в прекрасном расположении духа, и даже желудок работал исправно; сегодня часы текли незаметно. Он всегда выговаривал своим молодым приказчикам, если видел, что они поглядывают на часы, и среди служащих существовало поверие, что в магазине Брокли ни один приказчик, который любит смотреть на часы, не становится заведующим отделом. Но, будучи сам заведующим, мистер Бантинг мог видеть часы сквозь щелку из своего закутка, куда он в настоящий момент и удалился, чтобы заняться разбором бумаг. Холройд переворошил очень много бумаг мистера Бантинга, видимо, собираясь их сжечь, но, должно быть, постеснялся это сделать. Мистер Бантинг извлек из нижнего ящика несколько тетрадей своих старых дневников и перелистал их. В течение многих лет он прилежно вел дневник. Он не помнил, чтобы когда-нибудь перечитывал его потом, – главное удовольствие заключалось в самом процессе записей. А вот сейчас можно установить, что 1 мая 1920 года он посеял двухпенсовый пакетик салата, а 14 мая шел дождь и он забыл зонтик. Так, торжественно освежая в памяти все эти житейские мелочи, он перелистывал поблекшие страницы, чтобы скоротать время и снова вдохнуть воздух тех дней, когда он был еще сравнительно молод. Больше всего интересовали мистера Бантинга записи, относящиеся к детям; одна запись, сделанная в 1923 году, особенно его растрогала, и он долго с волнением глядел на нее, переносясь мысленно в те далекие времена.

«Купил Крису деревянную лошадку, 4 шил. 11 пенс.».

– Да, – пробормотал он и, вытащив из кармана платок, потер кончик носа. Ему пришла в голову мысль, не отнести ли дневник домой к Мэри. Крис был тогда совсем малыш, и мистер Бантинг видел мальчика перед собой, как живого. Деревянную лошадку! Теперь у него самолет!

– Телеграмма! – пискнул мальчишка-рассыльный, без стука, входя прямо в закуток и, как всегда, тараща глаза с очень нахальным, по мнению мистера Бантинга, видом. Он уничтожающе посмотрел на мальчишку; он никогда не мог понять, была ли эта вечная улыбка природным недостатком или проявлением непочтительности.

– Так я и думал, – пробормотал он, читая телеграмму. Мак-Колл из Элджина желал знать, когда, наконец, получит он свои печи и получит ли вообще. В эту минуту Тернер как раз упаковывал злосчастные печи. Конечно, Мак-Колл из Элджина не мог этого знать, но все же, по мнению мистера Бантинга, тон его телеграммы был слишком уж безапелляционен, далеко выходя за рамки неизбежной безапелляционности телеграфного стиля.

– Мистер Бикертон сказал, чтобы вы послали телеграмму, когда отправите печи; только я не могу ее отнести, я сейчас занят, снимаю копии с писем.

Мистер Бантинг кивнул, не удостоив этого юнца чести слышать его голос, и большим пальцем указал ему на дверь.

Послюнив карандаш, он принялся составлять ответ Мак-Коллу. Ему хотелось умилостивить заказчика и вместе с тем слегка вправить ему мозги, но единственная телеграмма, которая удовлетворительно выполняла обе задачи и в то же время не была лишена всякого смысла, обошлась бы фирме Брокли по меньшей мере в три шиллинга. Так как привычка мистера Бантинга к экономии заставляла его так же ревниво, относиться к служебным расходам, как к своим собственным, он составлял все новые и новые варианты, и каждый новый вариант нравился ему еще меньше, чем предыдущий. Все же он продолжал делать замены и сокращения, чем дальше, тем все больше изумляясь, что такое простое дело оказалось столь трудным. Он был всецело поглощен этим занятием, как вдруг страшный грохот прокатился по всему зданию Брокли от подвала до чердака. Стол задрожал, табурет под мистером Бантингом заходил ходуном, и перегородка затрепетала, словно бумажная. Когда грохот затих, он услышал вой сирены и почти в ту же секунду еще два взрыва, которые потрясли здание с такой силой, что пол закачался у него под ногами.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю