355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Гринвуд » Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны » Текст книги (страница 24)
Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 04:16

Текст книги "Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны"


Автор книги: Роберт Гринвуд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Иногда патрулирующий самолет пролетал низко над городом, и мастер Бантинг прислушивался к возникавшему в отдалении гулу, к тому, как машина пролетала над домом, и вазочки на камине дрожали, точно от страха, к тому, как гул замирал в отдалении. Потом он притворял кухонную дверь и смотрел на косые лучи прожекторов, бесшумно ползавшие по небу в поисках насекомоподобного ускользнувшего от них пятнышка.

«Может, и немец», думал он. Эрнест говорил, что иногда они летают над Килвортом. Разведчики, так полагал Эрнест. А может, и наши, может, даже и Крис. Во всяком случае кто-то там есть, какой-нибудь молодой человек в мехах сидит в кабине, совершая фантастический полет между двумя мирами.

Иногда, сидя вот так перед камином, он вдруг пугался своего добровольного одиночества и спешил наверх, в уютную спальню, улечься рядом с женой. Некоторое время он тревожно прислушивался, ловя каждый звук и вороша отпавшие уже мысли этого дня, как собака ворошит палые листья, прежде чем улечься. Гитлер, Риббентроп, Геринг, опять Гитлер – бей конца, утомительно и надоедливо всплывали в мозгу эти имена. Где-то спали или бодрствовали сейчас эти бандиты, они жили, их можно было где-то видеть в этот самый час. Мистер Бантинг ворочался с боку на бок, твердо решив не думать больше о них. Он будет думать только о своих личных делах. Надо сосредоточиться. Вот, например, салат, отчего он до сих пор не взошел? Переложено удобрения, говорит Оски, а может быть, и наоборот, не доложено. И, думает только о своей грядке с салатом, мистер Бантинг скоро уснул.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Каждое появление почтальона было теперь большим испытанием для мистера Бантинга, как для всякого человека, у которого сын служит в воздушном флоте, однако он совсем не был подготовлен к тому потрясению, какое испытал на следующее утро, прочтя правительственную инструкцию. В нем глубоко вкоренилось предубеждение против всяких официальных бумажек; они обычно бывали непонятны и всегда приходили некстати, словом, принадлежали к разряду мелких утренних неприятностей. Он всегда разрывал эти конверты с восклицанием: «Опять формалистика!» – и тут же отбрасывал их в сторону, считая, что они могут и подождать. Однако на этот раз инструкция была снабжена совершенно ошеломляющим заголовком: «В случае появления неприятеля».

Сначала мистер Бантинг нетерпеливо пробежал листок, затем уделил ему более пристальное внимание. Но листок не стал от этого осмысленней и доступней человеческому пониманию; он остался таким же официальным и невразумительным, как бланк подоходного налога. Мистер Бантинг подошел к окну и в полном молчании еще раз прочел его от начала до конца.

– Господи, это еще что! – воскликнула миссис Бантинг, когда он объяснил ей, в чем дело.

– Здесь сказано, что мы должны оставаться на местах.

– Как так? Если немцы придут?

– Да, тут так сказано. – Он не мог добавить к этому никаких пояснений. Это было слишком просто и поэтому совершенно непонятно. Предполагалось, как нечто вполне возможное, что немец-парашютист спускается прямо к вам в сад. Вы выглядываете в окно, видите этот нацистский авангард и не трогаетесь с места.

Мистеру Бантингу пришло в голову, что немцы могут помешать вам не трогаться с места. Что тогда делать? Прятаться в щель? При одной мысли об этом у него даже усы ощетинились. Отнюдь не британский образ действий.

Ом вышел в сад, решив поговорить с Оски, и нашел его у капустных грядок. Ему показалось сначала, что Оски не читал еще правительственной инструкции, ибо он, как ни в чем не бывало поливал поздние сорта капусты из бочки с дождевой водой. Все движения Оски выдавали в нем специалиста; глядя на него, вы сразу понимали, что тут поливка производится с должной высоты и под должным углом, и вода разбрызгивается должным образом, а не просто по-любительски выливается, как и куда попало.

– Дождевая вода способствует росту корней. От нее почва не спекается, как от водопроводной. – Оски, повидимому, считал, что мистер Бантинг подошел к забору с целью получить кое-какую полезную информацию и, опасаясь, как бы ограниченность его ума не послужила тому препятствием, добавил несколько пояснительных замечаний насчет того, что в дождевой воде больше естественных свойств, чем в воде, добываемой из артезианских колодцев Килвортской водопроводной компании.

– Вы тоже получили такую штуку сегодня? Как вы это понимаете?

Оски мысленно сравнил бумагу в руке мистера Бантинга с другой, которую сам читал за завтраком, и нашел, что они ничем не отличаются друг от друга.

– Я только хотел бы попасть в отряд самообороны вместо противовоздушной. Я бы показал проклятым гуннам.

– Но что все-таки мы должны делать?

– То, что тут сказано. Оставаться на местах. Если только вы не состоите в гражданской обороне.

– Почему бы правительству не выдать нам по парочке ручных гранат?

– Потому что тогда вы превратитесь в франтирера[4]4
  Франтирер, (франц.) – вольный стрелок.


[Закрыть]

– Не понимаю почему, – сказал мистер Бантинг, сделав паузу, в тщетной надежде получить какое-нибудь разъяснение этого слова. Он подозревал, что оно иностранное. Оски, должно быть, выудил его из газеты.

– Если хотите знать, то главная опасность для нашей страны – это «пятая колонна». Их здесь тысячи. В наше время никогда не знаешь с кем ты разговариваешь.

За сим последовала небольшая пауза, во время которой взгляд мистера Бантинга стал вопрошающим и оскорбленным. Но тут Оски подошел поближе к забору и понизил голос до таинственного шопота. Мистер Бантинг понял, что он-то, во всяком случае, вне подозрений.

– Тут у нас есть кое-кто, за кем не мешало бы последить. Старик Сандерс из «Манделэя», например.

– Полковник Сандерс! Да ведь он обучает добровольцев.

– А-а! – сказал Оски, – это и есть его хитрость,

А куда он ездил отдыхать в прошлом году? Можете вы мне это сказать? – Убедившись, что мистер Бантинг сделать этого не может, он произнес уличающее слово: – В Мюнхен.

– Ну, нет, за полковника я ручаюсь, – твердо заявил мистер Бантинг – прекрасный человек. Он хотел было упомянуть о полученном от полковника ампелопсисе, но сообразил, что это, пожалуй, еще не доказательство.

– Если у него не все чисто, я бы его расстрелял, без суда и следствия. Вот что я бы с ним сделал. Я бы их всех перестрелял.

Первый раз в жизни видел мистер Бантинг, чтобы Оски интересовался войной или, во всяком случае, расстреливанием людей. Правда, он не раз заявлял, что считает такой конец единственно правильным для полковника Сандерса, получившего премии за свои огурцы, которых – Оски это знал и готов был подтвердить под присягой – Сандерс никоим образом не мог вырастить сам.

Нельзя сказать, чтобы этот разговор особенно помог мистеру Бантингу разрешить практические трудности, связанные с приказом оставаться на месте; на всякий случай он посоветовал жене еще раз повнимательней перечитать инструкцию.

Через три минуты, взбудораженный душой и телом, он уже шагал на станцию в сопровождении Джули, работавшей теперь в бюро снабжения на Бардольфсгрин. Сегодня на шоссе было еще больше солдат, еще больше военных грузовиков, еще больше этих странного вида сооружений, которые, как он недавно узнал, назывались подвижными пулеметными установками. Это оживление на дорогах вселяло смешанное чувство тревоги и уверенности; если дела принимали серьезный оборот, то во всяком случае не забывались и нужные меры. На главном килвортовском перекрестке саперы строили блокгауз.

– Ну и дела, прости господи! – воскликнул мистер Бантинг, сдвинув назад котелок, отчего у него на лбу обнаружилась красная полоска, обозначавшая обычное местоположение этого предмета, и тут же надвинув его обратно.

– Мне очень хочется поступить во вспомогательный транспортный корпус, – сказала Джули.

– Ты сиди в своем бюро, – ответил мистер Бантинг твердо. Он был против того, чтобы молодые девицы уходили из дому и жили в лагерях, по причинам, которые не считал уместным обсуждать с такой девчонкой, как Джули. По правде говоря, ему не нравилась и ее служба в бюро снабжения, но там опасность была совсем другого рода: бюро помещалось рядом с заводом, изготовлявшим бомбы. Он очень встревожился, когда узнал об этом.

Однако магазин Брокли ждал его, тяжелый, массивный, на вид почти такой же, как в то утро, сорок пять лет тому назад, когда он пришел сюда просить место рассыльного. Окружающие здания изменились до полной неузнаваемости, но торговый дом Брокли претерпел лишь самые незначительные изменения. Он сохранил солидный, внушительный облик памятника викторианской эпохи, его фасад говорил о положительности, о прочности и о том, что фунт здесь всегда равен двадцати шиллингам. Однако под напором войны пошатнулись старые традиции фирмы Брокли, требовавшие прежде всего высокого качества. И это наполняло грустью сердце мистера Бантинга. Прежнего качества товаров уже не вернешь. Оно уже после прошлой войны не вернулось. Часто ли попадает вам теперь в руки кусок настоящей кожи? С той поры, когда он из мальчика на побегушках превратился в приказчика, товары с каждым днем становились все менее и менее добротными. Нынешние молодые приказчики разинули бы рот от удивления, попадись им товар такого сорта, каким ему приходилось торговать в те годы.

Но Брокли все же попрежнему был Брокли —последний оплот старинных торговых традиций, хотя для людей, помнивших, как мистер Бантинг, прежние времена, качество стало понятием относительным.

Повидимому, все пассажиры в поезде, за исключением мистера Бантинга, состояли в той или иной добровольной организации. Большинство были членами отрядов гражданской обороны; они обучались стрельбе и бросанию ручных гранат и методически готовились к истреблению каждого немца, который вздумай бы ступить на английскую землю. В известном смысле они казались мистеру Бантингу даже более грозной силой, чем молодые солдаты; те беспечно шли в бой, выполнял приказ, но разве они знали по-настоящему, что такое родина, эти мальчики? А эти пожилые люди с мрачной решимостью готовились защищать все то, что, они любили и берегли всю жизнь, и они не отступят. Они будут убивать без пощады.

Но и они были молоды, по сравнению с мистером Бантингом, не старше пятидесяти лет. А ему перевалило за шестьдесят, и хотя мистер Ролло согласился записать его, но только как «резерв». Куда же ему еще записаться?

Да, это вопрос. Он задумался над пачкой нераспечатанных писем, и до его слуха донеслось дребезжание дверной ручки его закутка, шуршание тряпки и чье-то мурлыканье – звуки, которые можно было объяснить лишь недавним вторжением в магазин Брокли женщин-уборщиц.

– Незачем начищать эту ручку, – оказал он, открывая дверь и адресуя свои слова к маленькой энергичной фигурке в чепце и фартуке, – совершенно ни к чему.

– Ничего, ничего, мистер Бантинг. Я люблю, чтобы вещи так и сверкали. Веселей глядеть.

Заметив удивление, явственно отразившееся на лице мистера Бантинга, когда она назвала его по имени, обладательница чепчика и фартука заявила тоном радостной доверчивости:

– Я миссис Масгрэйв. Мать Чарли, знаете?

– Вот как? – сказал мистер Бантинг, недоумевая, кто такой этот Чарли. Не тот ли Чарли из подвального склада? Мальчик, в котором он пытался пробудить честолюбие.

– Да, он самый. Он сейчас в армии.

– Вот как? – повторил мистер Бантинг и, давая понять, что занят, принялся распечатывать конверт. Он уже предчувствовал, что эта маленькая быстроглазая женщина, будет теперь каждое утро донимать его разговорами.

– Он служит в пехоте.

– Так, так. Только не трите больше ручку, ужасно гремит.

– Сейчас, одну минутку, – успокоила его миссис Масгрэйв, и ручка загремела еще пуще. Мистер Бантинг ждал, терпеливо снося и эту второстепенную неприятность, порожденную войной.

Когда уборщица ушла, он вздохнул и, высунув голову за перегородку, окинул взглядом свой отдел, подсчитывая личный состав. Да, народу осталось маловато, но старик Тернер был здесь. Тернер ожидал этих утренних перекличек и, заметив устремленный на него взгляд начальника, торопился отвесить неуклюжий, заискивающий поклон. Он никогда не опаздывал на работу; это был один из широко рекламируемых им принципов – в положенный час являться, в положенный час уходить. Взгляд его водянистых глаз каждое утро напоминал мистеру Бантингу об этой его единственной неоспоримой заслуге.

Если торговля сейчас и начала оживляться, все же она, была сопряжена с большими трудностями. В первые месяцы войны было много товаров и никакого спроса, а теперь был спрос и не было товаров. Многие товары, типичные предметы мирного времени – мороженицы, жаровни для гренков, всякого рода глупейшие новинки, которые приходилось демонстрировать покупателям, – были теперь убраны, и, что скрывать, мистер Бантинг с великой радостью наблюдал их исчезновение. Но и другие, более существенные, предметы, необходимые при постройке домов, безнадежно залеживались; кронштейны, водопроводные трубы, все строительные материалы были теперь ни к чему, ибо постройка домов прекратилась. Только теперь стало очевидным, как много на свете ненужных вещей.

Но если вам требовался предмет первой необходимости, вы никак не могли его достать. Уоткинскую печь, например, нельзя было купить ни за какие деньги. Один клиент из Элджина заказал уоткинские печи уже несколько недель назад и так часто напоминал об этом, что мистера Бантинга передергивало при одном взгляде на его письма.

Было время, когда при виде телеграммы у него замирало сердце, но теперь они приходили ежедневно. Его закуток сделался местом слияния двух потоков телеграфных сообщений: от заказчиков, требовавших товар, и от поставщиков, уверявших, что сдать товар невозможно. Мистер Бантинг был зажат между этими непримиримыми противоречиями. Он встречал каждую телеграмму гневными возгласами и таким свирепым взглядом, что любой мальчишка-рассыльный, кроме рассыльного Бикертона, умер бы от страха.

Дни мистера Бантинга слагались из ряда мелких катастроф, которые он преодолевал путем срочных телефонных звонков и консультаций с директором, а также путем внезапных налетов и наскоков на персонал; эти вспышки активности сменялись периодами безделья, во время которых его приказчики обнаруживали явную склонность к расхлябанности. Никогда еще не приходилось ему иметь дело с таким жалким сбродом, как эти новые приказчики. Казалось, у них могло бы хватить соображения хоть на то, чтобы держать на прилавках кое-какие товары и делать вид, что они чем-то заняты, на случай, если заглянет мистер Бикертон. Заведующему отделом не совсем удобно давать своим подчиненным советы такого рода, но сам он, когда был приказчиком, поступал именно так. Но нет, где там: после того как они, подгоняемые мистером Бантингом, обливаясь потом, заканчивали упаковку и отправку срочного заказа, они тотчас делали передышку. Они делали ее совершенно открыто и недвусмысленно, как косцы, отдыхающие в жаркий полдень в тени изгороди. Когда голова мистера Бантинга появлялась над перегородкой, они смущенно выпрямлялись, всем своим видом давая понять, что им решительно нечего делать, – извечное заблуждение всех приказчиков скобяных отделов. Мистер Бантинг знал по опыту, что как раз в такие моменты следовало ожидать появления хозяина, чей взгляд тут же замечал какое-нибудь мелкое упущение. Так было при старом Джоне, так было и при мистере Бикертоне. А в те минуты, когда служащие бывали заняты делом, начальство никогда не появлялось.

Мистер Бантинг был особенно суров по утрам и лишь слегка смягчался после завтрака. Правду сказать, он сильно уставал, и пищеварение у него разладилось. Он все чаще и чаще прибегал к содовым лепешкам и прейскуранту, который был для него такой же маскировкой своего безделья, как для сообразительного приказчика разложенные на прилавке товары. Перелистывая страницу за страницей, он давал отдых своим ногам и своей совести, ибо разве можно упрекнуть заведующего за то, что его подчиненные пользуются моментом, когда он занят исполнением своих прямых обязанностей.

В одну из таких минут он услышал легкие шаги и, приоткрыв дверь закутка, увидел пожилую леди. Иначе как «леди» ее назвать было нельзя – мистер Бантинг обладал тонким чутьем во всем, что касалось качества.

У нее было маленькое миловидное лицо и седеющие волосы; она растерянно остановилась в дверях и, увидев мистера Бантинга, сразу с тем безошибочным чутьем, которое подсказывает робким женщинам, у кого они найдут помощь, обратилась к нему.

– Не скажете ли вы мне, как пройти в кабинет к моему мужу?

Мистер Бантинг почтительно склонил голову.

– Я миссис Бикертон.

– Да, – произнес он, и на его лице отразился живейший интерес; он преисполнился галантности: он не только укажет ей путь, он сам ее проводит. Но в эту высокоторжественную минуту с улицы в магазин вошел Тернер с номером «Стандарта», торчащим на четыре дюйма из-за отворота его пиджака. Он направился прямо к прилавку, с самым вызывающим видом во всю ширь разложил на нем газету и уткнулся в нее носом.

При виде такого вопиющего нарушения дисциплины, совершенного к тому же в столь неподходящий момент, мистер Бантинг рванулся было к Тернеру, но затем, передумав, направился вверх по лестнице. Но он был чрезвычайно озабочен. Ему не сразу удавалось справиться с дверными ручками. Он спотыкался о ступеньки и всеми своим видом выдавал свое душевное волнение. Он принял происшедший внизу инцидент очень близко к сердцу: это компрометировало его как заведующего отделом, и хотя мистер Бантинг обычно не придавал большого значения своему высокому званию, но в известных случаях умел поддержать свое достоинство. Кроме того, никогда нельзя знать, что может взбрести на ум женщине, не сочтет ли она супружеским долгом сообщить мужу о некоторых наблюденных ею фактах.

Когда он вернулся в отдел, челюсти у него были стиснуты, губы сжаты. Никогда, с тех пор как он заведует отделом, не случалось у него подобного, да еще в столь неудачный момент. Чтобы приказчик занимался чтением газет за прилавком, без всякого стеснения размахивая этой газетой на: глазах у всех, на глазах у самого заведующего! Ну, он сам виноват. Сколько уже раз собирался он предостеречь Тернера, да все откладывал по слабости характера, – не хотелось поднимать шум. Но теперь откладывать больше нельзя, ни на секунду. Он зашагал еще быстрей, словно спеша наверстать упущенное.

Вот он, Тернер, – так и прилип к развернутому на прилавке газетному листу, позабыв все на свете, кроме военных известий. Мистер Бантинг не подошел к нему, а ринулся на него, словно коршун на добычу. Он выхватил газету из рук Тернера, и с пылающими щеками яростно смял ее, превратив в бесформенный комок.

Тернер устремил, на него растерянный взгляд, как человек, крепко уснувший и грубо поднятый с постели; его водянистые глаза мигали, кадык дрожал. Но все это тщедушие не могло уже смягчить праведный гнев мистера Бантинга.

– Что это за безобразие! Рехнулись вы, что ли? Вы знаете, где вы находитесь?

Тернер не ответил, только отшатнулся, словно от невидимого удара, и ухватился за край прилавка, ища опоры.

– Не можете подождать со своей газетой, пока домой придете? – и все повышая голос: – Не можете, я вас спрашиваю?

Тернер молчал. Он смотрел на мистера Бантинга отсутствующим взглядом, словно видел его сквозь пелену тумана. Но мистер Бантинг видел его вполне отчетливо и не скрывал своего презрения.

– Какой вообще от вас толк? Вечно вы все путаете. Дела своего не знаете. А вот читать газеты... – Он снова повысил голос, взбешенный бессмысленным выражением лица Тернера: – Что вы, собственно, думаете, а?

Мистер Бантинг задыхался, но Тернер не отвечал ничего, во всяком случае ничего внятного, хотя губы его шевелились. Нагнувшись к нему, мистер Бантинг уловил только: «Бэджер».

– «Бэджер»? – воскликнул он вне себя. – «Бэджер»! О чем вы говорите? Совсем спятили?

– Эсминец «Бэджер», – хрипло повторил Тернер. – На нем мой сын. Сегодня в газетах.

Мистер Бантинг застыл на месте; он чувствовал, как после пережитой вспышки кровь стучит у него в висках, казалось, среди полной тишины раздаются громкие удары по наковальне. На несколько секунд он точно оцепенел, затем снова увидел перед собой Тернера, увидел его бесцветные глаза, еще более водянистые, чем обычно, дрожащие губы, шевелившиеся беззвучно, как извивающаяся в воде рыба. Мистер Бантинг нагнулся, поднял с пола смятую газету и расправил ее на прилавке. Теперь ему было все равно, если кто это и увидит.

Тернер показал пальцем: – Вот посмотрите, мистер Бантинг. Судно затонуло, и...

Мистер Бантинг, ничего не видя, наклонился над газетой. Щеки у него пылали. Стыд, раскаяние, чувство содеянной несправедливости терзали его. Он не смел взглянуть Тернеру в лицо, да этого и не потребовалось, ибо секунду спустя он услышал, как Тернер, словно пустой мешок, свалился за прилавок.

Кто-то помог ему усадить Тернера на стул, после чего он послал рассыльного в кафе Мак-Эндрью за горячим чаем. Потом он еще несколько минут бесцельно торчал около приказчиков, хлопотавших вокруг бесчувственного Тернера.

Позже он сидел в своем закутке, чувствуя себя глубоко несчастным. Сколько раз смотрел он сквозь пальцы на разные непорядки: то ему не хотелось поднимать шум, то казалось проще сделать вид, что он ничего не замечает, то находилась какая-нибудь другая, столь же малоуважительная причина. А вот сейчас, когда нужно было проявить снисходительность, он разорался и взъерепенился, и – что тут скрывать – ему даже приятно было, что он мог покричать на Тернера, мог проявить свою власть, в то время как ему следовало бы просто выказать немножко сердечной доброты. Мистер Бантинг мало что так ценил, как сердечную доброту; это лучше, чем остроумие и воспитанность и все остальное, приобретенное искусственным путем, – это неподдельное человеческое чувство, таящееся в глубине души. А ему-то этого основного, человеческого, и нехватило, да еще во время войны.

Напрасно другой половиной своего сознания он убеждал себя, что никак не мог знать, что написано в газете. Это не оправдание: он знал, что у Тернера сын на эсминце, и знал также, что Тернер один из тех, кого Кордер называет «нищими духом». Да, он знал достаточно, чтобы вести себя иначе.

Все эти беспорядочные мысли проносились в его мозгу, пока он, присмиревший и пристыженный, сидел, опершись локтями о письменный стол, покусывая костяшки пальцев, терзаемый угрызениями совести. Ибо да обладал чувствительной совестью и тем, что называется «принципами». Он не смог бы объяснить, в чем они заключались, но они вкоренились в нем глубоко и прочно.

Сидя так в своем закутке, он дал себе торжественную клятву никогда не забывать о том, что если люди ведут себя странно и доставляют нам неприятности, то, может быть, это потому, что они переживают личное горе, причиненное войной. Это безмолвное и неясно сформулированное решение приободрило его. – Упал – так вставай, – пробормотал он, – Побит – дерись лучше. Вот как нужно. Какой толк сидеть и терзаться? – Он взялся за свои бумаги.

Мистер Бикертон недавно распорядился произвести инвентаризацию, желая выяснить, в, какой мере фирма может расширять свои ресурсы для выполнения заказов организаций противовоздушной обороны. Это распоряжение доставляло всем уйму хлопот, и притом совершенно лишних, по мнению мистера Бантинга. Инвентарь своего отдела он мог с таким же успехом проверить по отчетам. В душу его закрадывалось подозрение, что мистер Бикертон точно так же выискивает работу для заведующих, как те выискивают ее для приказчиков.

И вот он; сидел, складывая бесконечные столбцы цифр, карабкаясь по ним, как каменщик с грузом кирпичей, по строительным лесам, чувствуя, что у него все сильнее кружится голова, по мере того как он забирается все выше. Он разложил перед собой листы с записью итогов, тщательно вписал полученные суммы в положенные графы, то и дело теряя промокашку, исчезавшую под грудой бумаг, и принялся сверять итоги; и всякий раз, как итоги не сходились, он сердито ощетинивался и с укором взирал на непокорные цифры, словно обвиняя их в том, что они самовольно покинули свои места. Нельзя сказать, чтобы эта работа была ему по душе, но она поглощала все его внимание и отвлекала от мыслей о Тернере.

Голос Кордера, спокойный и настойчивый, прозвучал внезапно над самым его ухом:

– Тревога, Джордж. Все ушли в подвал. А ты что ж, не слышал, что ли?

– Что такое? Тревога?

– Скорее в катакомбы, – сказал Кордер, знаком приглашая мистера Бантинга следовать за ним.

Мистер Бантинг вышел в опустевший отдел. Все приказчики уже спустились вниз; в отделе ковров тоже было пусто. Должно быть, кто-то заметил отсутствие мистера Бантинга, и Кордер вернулся за ним.

– Странно! Как это я ничего не слышал! – удивленно восклицал мистер Бантинг, спускаясь вслед за Кордером по лестнице. То, что он ухитрился проворонить сирену, занимало его сейчас больше всего.

Кордер искоса с улыбкой посмотрел на него. – Не слышно ничего в этих закутках, а?

– Должно быть, так Джо. Я был очень занят.

Все были уже в подвале: заведующие отделами, приказчики – все, даже мистер и миссис Бикертон. При виде ее мистер Бантинг немного растерялся, но, тут же вспомнил, что ему легко будет оправдаться: достаточно только рассказать мистеру Бикертону о сыне Тернера.

Вот они сидят – маленькая кучка смущенных людей, все чувствуют себя неловко, все говорят приглушенным голосом. Молодежь перешептывается в углу и потихоньку дурачится; мальчишка-рассыльный сосет перепачканные чернилами пальцы, пожилые люди степенно сидят на ящиках с товарами. Миссис Бикертон сидит на стуле, – откуда он здесь взялся, мистер Бантинг не имел понятия, – а ее супруг стоит рядом, заложив руки за спину: вид у него озабоченный; видимо, он досадует на бессмысленную трату времени. «Разумеется, это досадная трата времени, – думает Бантинг. – Вся деловая жизнь города, вероятно, замерла».

– Это что ж, Джо, начинается пресловутый гитлеровский блицкриг, что ли?

– Да что-то ничего не слышно. Нет, стой, слышу, – и Кордер вытянул шею по направлению к окну над раковиной. Благословенны гудки сирен! Отбой!

Все гуськом поднялись по лестнице, мистер Бантинг встал с ящика с недовольным кряхтением. Неужто нельзя проверить как следует, прежде чем наводить на людей панику? Он сел за свой стол, привел в порядок бумаги и постарался привести в порядок и мысли.

Цифры стояли еще более неприступной стеной. Он двинулся на них в атаку и отступил, двинулся снова и, совсем спутавшись, отложил перо. Нет, ему их не одолеть.

Ему пришло в голову, что можно отнести все эти вычисления домой, к Эрнесту; тому никогда не надоедало доказывать, что четыре и три в одном столбце совершенно то же самое, что пять и два в другом. Он неизменно получал удовлетворение, когда все именно так сходилось, как он ожидал. Да, Эрнест легко справился бы с этим, но уносить с собой деловые бумаги не годится.

– А, чорт бы побрал эту тревогу! – пробормотал мистер Бантинг. Она прервала его как раз на середине самой длинной колонки. Вот уж второй раз объявляют тревогу, и хоть бы одна бомба. «Нет уж, в следующий раз с места не сдвинусь, пока, они не начнут падать»,– подумал он упрямо.

Сейчас ему больше всего на свете хотелось покурить, но взгляд на часы убедил, что придется потерпеть еще полчаса. – Ну и денек! – пробормотал он. – Ну и денек! – Он сидел расстроенный и праздный, прислушиваясь к тиканью часов, приближавших час избавления.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю