355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роберт Гринвуд » Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны » Текст книги (страница 25)
Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 04:16

Текст книги "Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны"


Автор книги: Роберт Гринвуд



сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Первое, что бросилось мистеру Бантингу в глаза, когда он в этот вечер открыл дверь в переднюю, были пилотка и плащ, висевшие на вешалке. Крис неожиданно приехал в отпуск. Мистер Бантинг сразу разволновался. Позабыв оставить зонт и чемоданчик, он распахнул дверь в гостиную, и там на коврике перед камином стоял Крис. Другой Крис, подтянутый, возмужавший, но все такой же мальчик, каким был. На груди серебряные крылышки – эмблема британского воздушного флота.

Учащенно мигая, не то от яркого света, не то от нахлынувших на него чувств, мистер Бантинг подошел к сыну и, схватив его за руки повыше локтей, крепко их сжал. Это почти походило на объятие. Сердце его было переполнено: он промычал что-то, откашлялся и воскликнул: – Ну, Кристофер! Рад тебя видеть. Очень рад!

– И я по тебе соскучился, папа.

Мистер Бантинг отстранился немного, и Крис, улыбаясь, оглядел его с головы до ног. Мистер Бантинг не раз сомневался в привязанности своих детей, а вот сейчас он встретил такую простую и сердечную ласку, что больше и желать было нечего.

После первой стадии бессвязных приветственных восклицаний они сели рядом, и мистер Бантинг принялся рассматривать сына. Из кухни доносился оглушительный стук тарелок и сковородок, вызывавший в памяти торжественные семейные обеды в сочельник, Миссис Бантинг, хотя и застигнутая врасплох, старалась не ударить в грязь лицом. Мистер Бантинг и Крис, будучи выше этой женской суетни, держались в стороне, предвкушая, однако, результаты этой усиленной деятельности. Ровно два дня в его распоряжении, сказал Крис. Выдержал все испытания и получил назначение в авиаотряд.

Мистер Бантинг смотрел на сына и думал о том, что проделал Крис за то время, пока они не виделись, сколько миль он отмерил по воздуху, бог знает как высоко над родной землей, в облаках, в бездушном голубом пространстве... и всякий раз благополучно возвращался вниз. Поразительная вещь, совершенно поразительная, хотя бы это повторялось изо дня в день. Мистеру Бантингу вспомнилось то время, когда быстрая езда на велосипеде казалась пределом безрассудной отваги.

Видно было, что для Криса полеты все равно, что поездка в «конвэе». Но мистер Бантинг не мог к этому так относиться. По правде говоря, он чувствовал огромное облегчение от сознания, что сейчас-то по крайней мере Крис находится на земле и в полной безопасности, а не где-то там наверху, в воздухе.

– Авиаотряд, говоришь? – переспросил он, не совсем понимая, что это такое.

– Ну да, и я ужасно рад, сказать по правде.

– Значит, все хорошо, – заметил мистер Бантинг с удовлетворением.

Из кухни выглянула Джули. – Ты, наверное, пойдешь с Моникой куда-нибудь сегодня вечером?

– Ты хочешь сказать «божественной» Моникой? – мягко спросил Крис.

Джули покраснела. – Да нет... Вы пойдете куда-нибудь?

– Ничего не выйдет. Моника вернется домой только завтра. Пришлось послать ей телеграмму.

– Я пойду с тобой, если хочешь.

– Никуда Крис не пойдет. Только приехал и уже итти.

– Мы только на минуту, папочка, к Мэвис. Нужно вернуть книжку.

– Ты, кажется, собиралась итти за собакой, – сказал мистер Бантинг, озадаченный этой переменой планов. – Вот уж целый месяц, как я только и слышу от тебя, что про черных шотландских террьеров. Ты же писала Берту, чтобы он сообщил тебе адрес какого-то собачника.

– Вот как, ты писала Берту? – спросил Крис. – Ну, знаешь, ему там во Франции есть о чем подумать, кроме твоих собак. Армия отступает со скоростью сорока миль в день.

– А он мне все-таки ответил. Но собака может подождать. Мы только на минуту зайдем к Мэвис.

– Однако хватило у тебя нахальства писать Берту, – повторил Крис, пораженный дерзостью своей сестры. – Если бы ты знала...

– Ладно, ладно, не ссорьтесь, – вмешался мистер Бантинг, в ответ на что Крис и Джули, разом обрушились на него, уверяя, что они и не думали ссориться: станут они ссориться, когда Крис приехал в отпуск! Они протестовали с таким жаром, что совсем оглушили мистера Бантинга. Когда они дали ему, наконец, возможность раскрыть рот, он заметил, что если собака может подождать, то и книжка наверное тоже; весь дом и так завален чужими книгами, сколько раз он им говорил, что книги надо вернуть.

– Ой, папочка! Ну, перестань ворчать! Ты испортишь весь отпуск Крису, – заявила, наконец, Джули, после чего мистер Бантинг сразу примолк и огорченно задумался. Уж он-то меньше всех – и это им хорошо известно – склонен портить людям настроение. Просто он пытался рассудить здраво. Но если Крису хочется итти к Мэвис, пусть идет. Это маленькое недоразумение расстроило мистера Бантинга.

Оставшись один, он направился к жене обсудить планы на вечер.

– Я, пожалуй, забегу к Эрнесту и Эви и притащу их ужинать. Проведем вечерок все вместе.

Возвращаясь домой, он чувствовал страшную усталость, но сейчас ее как рукой сняло. Он ваял фонарик и палку, чтобы не споткнуться где-нибудь на незнакомом тротуаре, и отправился на Мартин-стрит.

Мистер Бантинг любил бывать там и частенько заходил потолковать с Эрнестом насчет войны. Он никогда не уходил от них, не подкрепившись глотком виски, ибо Эви свято верила в целебные свойства этого напитка, если его употреблять в подходящих случаях. По мнению Эви, разумное потребление виски отнюдь не являлось излишеством, а уж кому же лучше знать, как не ей, раз она работает фармацевтом у доктора. Эти ее слова, да и многие другие, не раз цитировались им в коттедже «Золотой дождь», где господствовало мнение, что Эви его балует.

Эрнест вторично был забронирован, и это радовало мистера Бантинга: довольно и одного сына в армии, притом Эрнест уж наверняка попал бы в какую-нибудь беду. У Эрнеста были странные взгляды, если подходить к ним с обычной меркой. Если он заберет себе в голову, что что-нибудь дурно, ничто в мире не заставит его удержаться от критики. Он, образно выражаясь, один из тех людей, которые с радостью идут на расстрел во имя своих убеждений, ибо это наиболее красноречивый способ показать, как эти идеи им дороги. Эрнест не станет делать попыток освободиться от воинской повинности «по моральным убеждениям» – это было бы слишком легко. Он должен бороться и страдать за то, во что верил. Все же его взгляды на войну постепенно менялись. Мистер Бантинг не вполне ясно понимал происходившую в нем перемену, как, впрочем, не понимал ничего и в прежних идеях Эрнеста, за исключением того, что они были неосуществимы.

Эта неосуществимость его идеалов была основным предметом споров в маленькой квартирке Эрнеста.

– Сколько ты ни думай о коченеющих от стужи корсиканцах, ты руку не удержишь на огне, – любил повторять мистер Бантинг, пытаясь цитировать Шекспира или еще кого-то из любимых поэтов Кордера. Нужно принимать жизнь такой, как она есть, и на этом и строить идеалы, а не обманывать себя, воображая, что ты можешь так сделать, чтобы весь мир подчинился твоим теориям. Если бы каждый верил в то, во что верит Эрнест, войн бы больше не было, с этим мистер Бантинг согласен, но в том-то и горе, что далеко не все в это верят. Прежде всего не верят немцы или, во всяком случае, нацисты. И с такими людьми нельзя миндальничать. Из своего личного опыта мистер Бантинг знал, что есть люди, убеждать которых в чем-нибудь – пустая трата времени.

– Треснул бы кто-нибудь как следует Гитлера по башке, когда он только начинал безобразничать на улицах, и не было бы никаких нацистов, – частенько повторял он. – Тогда, в самом начале, это было просто. А теперь для этого нужен миллион вооруженных людей.

Но сегодня вечером он не собирался спорить; прошло то время, когда война была отправным пунктом для всевозможных теоретических рассуждений. Даже Эрнест, видевший жизнь в каком-то таинственном мерцании, начинал тревожиться; обладай он способностью своего отца видеть вещи в трезвом, дневном свете, он тревожился бы еще больше. Мистера Бантинга до мозга костей пронизывал страх, что вся британская армия попала во Франции в ловушку и его соотечественников ожидает там либо поголовное истребление, либо капитуляция. Когда он, постукивая палкой по тротуару, медленно пробирался в темноте, лицо у него было испуганное, – днем он никому не показал бы такого лица. Беспримерное бедствие нависло над ними, неизбежное, неотвратимое. Дальше этого он ничего не видел.

Нужно было найти спасение от этого кошмара. Ведь Крис приехал в отпуск! Позвонив, он стоял на ступеньках и, как актер перед выходом, старался согнать заботу со своего лица.

Эрнест и Эви сидели за чаем, маленькая дешевая лампа на столе уютно освещала комнату, разбрасывая пятна света и тени. Вечерняя газета, аккуратно сложенная, лежала на диване, крупные заголовки бросались в глаза. У себя дома Эрнест выглядел взрослее, солиднее. Мистер Бантинг мысленно представил его себе в сорок лет и старше. Какова-то тогда будет жизнь?

Усевшись в Мягкое кресло, по правде говоря, не казавшееся ему таким уж мягким, ибо мистер Бантинг, с трудом привыкал к новым вещам, он выложил свои новости: приехал Крис, они ждут их к себе ужинать. Он даже предложил Эрнесту немножко поиграть им на рояле.

– Фуги? – спросил Эрнест, чуть-чуть улыбнувшись.

– Я запасся резиновыми затычками для ушей. Надо было купить их десять лет назад; верно, Эви? Но теперь я глух ко всем немецким грохотам... и не только, к налетам.

Он установил чайную чашку на колени. Но шутки скоро иссякли, и война незаметно прокралась в беседу.

– Этот твой любимый, который писал опусы, как его... Отто, – ему не повезло, знаешь?

– Кто, Рейнбергер?

– Он самый. Есть в газетах.

Эрнест широко раскрытыми глазами уставился на отца; затем встал и взял в руки газету. Он перелистывал полосу за полосой, пробегая глазами по столбцам, и, наконец, замер над каким-то незаметным сообщением.

– Он умер. Через три недели после заключения в концентрационный лагерь Дахау.

Эрнест поднял глаза от газеты и увидел, что это сообщение ничего для них не значит.

– Через три недели, – повторил он как бы про себя. —Умер... через три недели.

Он снова сел. Газета упала на пол рядом со стулом. Он был потрясен. – Рейнбергер, – прошептал он. – Что они с ним сделали?

– Не принимай так близко к сердцу, милый. Ничего уж тут не поделаешь.

Эрнест посмотрел на нее. – Ах, Эви! Этот человек был надеждой Европы.

Мистер Бантинг обменялся с Эви взглядом и покачал головой. Он в эту минуту больше сочувствовал Эви, чем Эрнесту; он подошел к ней и погладил ее по плечу. – Пойдемте к нам. Позабудем про эту проклятую войну. Мне хочется доставить Крису удовольствие.

По дороге до Кэмберленд-авеню Эрнест не сказал почти ни слова. Рейнбергер, а не Крис, заполнял сейчас его мысли. Печально, что Эрнест так тяжело воспринимает жизнь и вечно мучается из-за таких вещей, которые, по мнению мистера Бантинга, никак его не касаются. Вот хотя бы этот Рейнбергер – кто он такой? Гунн окаянный, и ничего больше.

Должно быть, Эрнест ничего не может с собой поделать; нужно быть снисходительным. Мистер Бантинг вздохнул. Он уже получил сегодня хороший урок от Тернера.

Все же, как-никак, сегодня Крис приехал в отпуск, и такое настроение никуда не годится. Придя домой, он приложил все усилия, чтобы разрядить атмосферу.

Крис и Джули были уже дома. Миссис Бантинг поставила ужин на поднос и поразила всех, заявив, что остальные ее дела могут и подождать. Это было неслыханной уступкой семейному торжеству. Мистер Бантинг с чрезвычайной галантностью и немалой суетой помог Эви снять пальто, с улыбкой заглядывая в зелено-карие глаза, которые с особой лаской лучились ему в ответ...

Потом Эрнест, стряхнув с себя, наконец, меланхолию и вспомнив совет жены, сыграл несколько веселых вещиц на рояле, не позабыв даже любимую отцом «Лилию лагуны», а мистер Бантинг со стаканом портвейна в руке громко подхватил мелодию, исполнив первое за многие годы соло в семейном кругу.

Беседа тоже была оживленной, уверенность и бодрость Криса всех успокоили. Действующая армия, как видно, не пугалась газетных заголовков. Она была готова к бою и жаждала померяться силами с врагом. О воздушном флоте Крис говорил мало, но то, что он сказал, произвело огромное впечатление на мистера Бантинга. Это звучало так просто и деловито.

– Я слышал, – сказал мистер Бантинг, внося и свою лепту оптимизма, – что бомбы, которые гунны сбрасывали в Скапа, помечены тридцать девятым годом. А наши бомбы, как говорят, тридцать второго года.

– Ты хочешь сказать, что они старые, папочка?

– Дело не в том, – и он объяснил им, в чем дело. Это совершенно ясно, хотя он сам тоже не сразу понял. У немцев, значит, мало бомб, раз они берут их прямо с завода. А мы напасли много, копили из года в год.

Это звучало отрадно – лишнее доказательство того, что англичане не такой уж медлительный народ, каким они иногда прикидываются. В те минуты, когда мистер Бантинг не осыпал насмешками правительство за его неповоротливость, он, усмехаясь про себя, думал, что тут, пожалуй, добрая половина притворства. Миссис Бантинг, со своей стороны, заметила, что было бы хорошо, если бы немцы совсем остались без бомб.

– А как на них помечают дату, папочка? – спросила Джули.

– Ставят штемпель, как на конвертах, – сказал Эрнест, и это замечание, хотя, быть может, и излишне саркастическое, все же показывало, что Эрнест снова стал самим собой.

Вечер закончился грандиозным ужином, причем на столе появились все любимые Крисом блюда, включавшие, по счастливой случайности, также все любимце кушанья самого мистера Бантинга. Несмотря на то, что от сверх-сытного ужина все немного отяжелели, мистер Бантинг настойчиво подливал в стаканы портвейн до тех пор, пока в бутылке не осталось ни капли. – О, виноградный сок! – сказал он. Омар Хайям! Наполним чаши!

Долго помнил мистер Бантинг этот вечер, полный дружеских бесед и веселого смеха, словно похищенный у омраченных тревогой дней. Это был почти единственный по старинке проведенный вечер, какой он мог припомнить, за исключением рождественских вечеров. Отрадная минута, подаренная войной.

Он поднялся в комнату Криса пожелать ему доброй ночи и увидел, что тот сидит на постели, подтянув колени к подбородку, и бесцеремонно курит трубку.

– Иди, садись сюда, – приветствовал его Крис, не догадываясь, повидимому, о совершаемом им преступлении. Он похлопал рукой по одеялу. – Бери табачку и закуривай.

Мистер Бантинг уселся на кровати, чувствуя себя не совсем в своей тарелке. Сам он, ввиду торжественного случая, готов был посмотреть сквозь пальцы на курение в спальне, но как быть, если запах дыма достигнет чувствительного носа миссис Бантинг? Вся вина падет на него, а не на Криса, его сейчас же несправедливо обвинят в том, что это он его совратил. Сознавая чудовищность всего происходящего, он взял табак из кисета Криса и набил трубку.

– Неплохой табачок, – заметил он. Даже не верится, что он сидит у Криса в спальне и курит его табак; три месяца назад это было бы просто невозможно. Удивительно, как война все меняет.

– Протяни ноги на стул и дай-ка мне поглядеть на тебя как следует. Ты себе представить не можешь, как мне хотелось попасть домой.

– Тебе нравится твоя служба, Крис?

– Еще бы! Это настоящая жизнь. Кстати... – и тут Крис сделал паузу и выколотил пепел из трубки прямо в фарфоровую вазочку на туалетном столе. – Если я сковырнусь, ты получишь извещение на магазин, а не сюда. Незачем пугать маму.

– Хорошо. Будем надеяться, что этого не случится.

– Да я сказал просто так, на всякий случай.

– Понимаю.

Они курили, беседовали, иногда молчали, и все это время мистер Бантинг с нежностью смотрел на сына. Только один Крис из всех детей унаследовал круглые щеки и серые глаза Бантингов. Эрнест и Джули были худощавы и темноволосы, очень впечатлительны, наделены живым воображением и склонны к различным фантазиям и причудам, о которых Крис никогда не помышлял. Он был так же далек от всяких психологизмов и прочих измов, как и его отец, но относился к ним более терпимо; у него были другие идеи, нежели у его отца, потому что он был моложе, но восприятие жизни у них было одинаковое. Остальные всегда с досадой слушали мистера Бантинга, а Крис принимал его слова без предубеждения и дружески поправлял его, как равный равного. Они всегда хорошо ладили, и в детские годы Криса отец был самым близким его другом: они вместе ходили на футбольные матчи, и отец являлся для мальчика непререкаемым авторитетом во всех вопросах. То были счастливейшие дни отцовства; и если эти дни миновали, когда Крис подрос, разве не могут они вернуться? Эта ночная беседа в его спальне и запретное курение, придававшее ей легкий оттенок приключения, укрепляли близость между ними. Когда-нибудь война кончится, и у него будет родственная душа, дружественный спутник его старости.

Но за этими мыслями таилась все время еще одна: он хотел выразить ее Крису и не решался, боясь, как бы не вышло глупо, и поэтому держал ее про себя до последней минуты, пока не поднялся, чтобы уйти. В конце концов молодежь всегда одинакова, все забывает. Дружеский совет помешать не может.

– Я заметил одну особенность в катастрофах с самолетами, – сказал он самым небрежным тоном. – Чаще всего, как мне кажется, они происходят оттого, что у летчика глохнет мотор. Ты будь с этим поосторожнее, Крис, когда летаешь. Не давай своему мотору заглохнуть. – Он посмотрел на Криса, и в его взгляде отразилась боязнь показаться смешным и другая, более глубокая тревога.

– Буду помнить об этом, папа. Я совсем не хочу сломать себе шею. Я ведь должен думать о Монике.

– Разумеется, – согласился мистер Бантинг. Тем не менее это причинило ему боль. – Спокойной ночи, Кристофер.

Мистер Бантинг тщательно выколотил трубку в фарфоровую вазочку. Скверная, неопрятная привычка. Мэри подняла бы отчаянный шум; он сам был поражен своей дерзостью. Но Крису, конечно, все простится.

Он отворил дверь и прислушался: миссис Бантинг спала крепким сном. Он на цыпочках вошел в спальню.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Такого чудесного лета, как это лето тысяча девятьсот сорокового года, мистер Бантинг положительно не мог припомнить. Поля вокруг Килворта расстилались за окном вагона такие зеленые и сочные, как никогда, и ветерок пробегал по ним легкой рябью. А живые изгороди в цвету! Лондон весь золотился от солнца, зеленые скверы на площадях были похожи на глубокие тенистые пруды, – они манили разомлевших от жары горожан оставить свои конторки и прилавки и снова стать детьми природы. Но мистер Бантинг бросал лишь рассеянный взгляд на всю эту красоту; она наполняла его сердце печалью, словно каждое дерево, каждый цветок, каждая щебечущая пичужка были только эхом, только отголоском близящегося к крушению мира.

Все ближе и ближе громыхали тяжелые колеса немецкой военной машины, и казалось – ее не остановить. Неприступные твердыни прошлой войны уже пали. Одиннадцать часов переправлялись из Дюнкерка войска – почти целая армия и с ней Берт Ролло. Его отец с поразительным бесстрастием рассказывал, что сын известил его о своем спасении двумя строчками на почтовой открытке. Когда Ролло-младший вернулся домой, он показался всем неестественно молчаливым и замкнутым. Мимолетно возникнув в памяти, Берт исчез из мыслей мистера Бантинга, – человеческая песчинка, затерявшаяся в кошмаре этих дней, ибо все взоры были сейчас прикованы к Франции.

Все побережье этой несчастной страны от Ламанша до Атлантического океана, город за городом, занимал враг. Все, чего, по заверению авторитетных лиц, нельзя было допускать, произошло; и это было только началом. Франция шаталась; и не нашлось руки, достаточно крепкой, голоса, достаточно твердого, чтобы поддержать ее. Вся Франция была в смятении, последние известия устаревали раньше, чем умолкал голос диктора.

Все эти события мистер Бантинг старался свести воедино и трезво обдумать. Фактам нужно смотреть в лицо, и он старался делать это с тем хладнокровием, которое помогает сохранять мужество до самой последней минуты, пока земля не разверзнется под ногами. Он думал о том, что есть же, наверно, какой-нибудь стратегический ход, при помощи которого можно ударить по слабому месту напрягающего все силы противника и отбросить его назад. Он придумывал тысячу всевозможных планов, согнувшись над картой, слегка выпятив нижнюю губу. Лишь об одном он никогда не думал, – о капитуляции, ибо он был не из тех людей, которые легко осваиваются с мыслью о поражении. Весть о капитуляции Франции была для него потрясением, равного которому он не переживал за всю свою жизнь. Он выслушал ее с таким замиранием сердца, что понял сам: это оставит на нем след до конца его дней.

Когда передача известий окончилась, он выключил радио и, оглушенный, остановился у окна, глядя в сад. Был тихий июньский вечер, в саду во всей своей красе благоухали розы, и над красными крышами и лесистыми холмами медленно спускалось солнце, точно ему было жаль покидать такую прекрасную страну. Но закат не вызвал в мистере Бантинге никаких мыслей; мозг его окаменел. Все, казалось, умерло в нем, и только сердце сжималось и расширялось, точно оно жило у него в груди независимой от него жизнью. Он взглянул на жену и дочь, как ни в чем не бывало накрывавших на стол. Не понимают они, что ли? Неужели он один способен думать и чувствовать? Он сел с ними за стол, но есть не мог, зато много пил и сразу почувствовал слабость. Ему даже показалось, что он болен. Но он знал, что это не болезнь.

Наскоро покончив с ужином, он вышел в сад. Оски, присев на корточки около грядки с цветной капустой, обирал гусениц. Тоже нашел чем заниматься в такую минуту! Однако вот он сидит, приподнимая лист за листом, и что-то ворчит себе под нос: то ли негодует на гусениц за то, что их так много, то ли выражает разочарование по поводу того, что не может их найти. Он поднял глаза, видимо, отмечая присутствие мистера Бантинга, но лишь как явление второстепенной важности.

– Слышали новость, Оски? Французы нас подвели.

– Слышал. А меня это не удивляет. Французы чудной народ.

Мистер Бантинг уже не раз слышал от него о разных чудачествах французов. Оски имел случай близко их наблюдать, когда был в армии в прошлую войну. Его слушателям всегда рисовалась такая картина: Оски сидит в углу какого-нибудь эстамине, мрачно пьет вино и с презрением поглядывает на чуждую ему породу людей, из которых ни один не может итти в сравнение с его собственной высокоодаренной особой.

– Неуравновешенный .народ, – сказал он, подводя итог своим умозаключениям. – Я слышал, что Абевиль был занят шестью немецкими мотоциклистами. Большой город, не меньше Килворта.

– Этого не может быть.

– Вы так думаете? – лаконически возразил Оски и, выпрямившись, оглядел свою капусту. Трудно было сказать, думал ли он о войне, или о своих насаждениях, или о том, как одно может повлиять на другое.

Потом он облокотился на забор и понизил голос до хриплого полушопота. В сгущающихся сумерках он выглядел осунувшимся. «Мало спит, должно быть, – подумал мистер Бантинг, – все дежурит на посту противовоздушной обороны».

– Между нами говоря, друг, нам еще придется с ними повозиться. Фрицы умеют драться, когда у них много солдат да оружия. Это они любят. А когда приходится туго, они пасуют. Только пасовать-то им сейчас не перед чем.

Оски, повидимому, собирался уже повторить то же самое на другой лад, как он это всегда делал, будучи твердо убежден, что мистер Бантинг не в состоянии что-либо понять с первого раза.

– А что теперь будет, по-вашему?

– Гм! – протянул Оски и принялся чистить скребок, временно сосредоточивая все свое внимание на, этом занятии. – Вот уж этого я вам сказать не могу. Но теперь мы, по крайней мере, знаем одно: рассчитывать нам не на кого, кроме как на самих себя.

Они еще постояли у забора, переговариваясь вполголоса. Мистеру Бантингу не хотелось уходить. Он открыл в Оски качества, которых раньше не замечал, – уравновешенность и спокойствие, проистекавшие не столько от его достоинств, сколько от недостатков, ибо Оски был упрям и лишен воображения; его ничем не проймешь.

– Война еще не кончена, нет, до конца далеко, что бы там ни воображал Гитлер, – сказал он. – В прошлый раз фрицы выдохлись у самого финиша. Надолго их нехватит. Самое главное – выдержать.

Эти слова мистер Бантинг повторял про себя, возвращаясь в дом по темному росистому газону. Он не мог определить, выражают ли они твердость или благодушие. Он еще не оправился от пережитого потрясения, его мучила неутомимая жажда узнать как можно больше. Повернув ручку приемника, он сразу услышал на редкость противный голос. Передача из Гамбурга. После первых же слов отвращение и что-то похожее на гнев сменили усталость и уныние: ему даже не верилось, чтобы официальные руководители Германии могли предполагать, что он способен поверить подобной вздорной болтовне. Старое-престарое вранье; он слышал все это еще в прошлую войну от кайзера. Ренегат у микрофона говорил слишком напыщенно, как плохой актер, не уверенный в себе: фальшивые интонации лишали его слова всякой силы. Мистер Бантинг слушал, наклонившись над приемником, и всем своим существом чувствовал, что с таким противником не может быть никаких компромиссов.

Он как-то присмирел в последующие дни, да в эти дни газеты могли отрезвить хоть кого. Но вместе с тем он стал спокойней. Если ты остался один, то можешь, по крайней мере, не опасаться больше обмана и предательства. Ведь самое страшное именно это. Что особенно злило мистера Бантинга – так это постоянное возвращение его мыслей к прошлой войне. Четыре года страданий, миллион убитых, а к чему? Чтобы победить и обуздать этот самый народ, этих же немцев. А сейчас, через двадцать пять лет, они представляют даже большую опасность, чем раньше; задумали даже вторгнуться к нам, в Англию. Этот пункт всегда вызывал особенную горячность мистера Бантинга, он даже забывал о печальных событиях сегодняшнего дня и принимался раскапывать прошлое, требуя, чтобы ему объяснили, как можно было до этого допустить. – О чем же думали наши правители? Кое-кого нужно будет предать суду, когда все это кончится.

– Какая польза говорить об этом сейчас, папа? – возразил Эрнест. – Это только лишает мужества. Нужно думать о настоящем и о будущем.

– Я знаю, – отвечал мистер Бантинг. Он старался не думать о прошлой войне. Эта победа пошла прахом, и, по его мнению, главным образом, из-за людей с такими вот идеями, как у Эрнеста. Но этой мысли он не высказывал. Сейчас не время ссориться.

Он перешел от больших тем к более метким. – Выпей виски, Эрнест, не оставлять же его нацистам.

Если немцы высадиться в Эссексе, они будут в Килворте через два часа. Это казалось невероятным, но нужно было смотреть правде в глаза. А куда бы они ни приходили, всюду они мародерствовали и грабили; известное дело, настоящие гунны; поэтому мистер Бантинг не собирался оставлять им ни виски, ни яиц, которые миссис Бантинг хранила в большом кувшине, вообще ничего, если только это не будет щедро посыпано мышьяком. Мысль мистера Бантинга работала неустанно, изобретая самые коварные методы борьбы; он готов был убивать немцев всеми доступными ему способами. Эрнест был убежден, что в случае вторжений мистер Бантинг непременно подведет себя под расстрел за какое-нибудь мелкое и бесполезное противодействие.

– В нашей стране есть что защищать, – заявил мистер Бантинг, выпив виски.

Насколько Эрнест понимал, мистер Бантинг готов был прежде всего защищать свое личное достояние и то, что он довольно туманно называл своими «свободами». Это, конечно, немало, но мысли Эрнеста шли гораздо дальше. Для него война стала борьбой между двумя противоположными миропорядками. Границы государства не были тем рубежом, который разделял сторонников этих систем; в каждой стране можно было найти и тех и других. Это была гражданская война в человеческой семье. Она и началась в Германии как гражданская война, война нацистского режима против либерализма, и сейчас это тоже была гражданская война. Она велась не за территории, а за власть над судьбами людей; за власть выносить решение, получит ли такой Рейнбергер право открыто высказывать свои мысли, как свободный человек, или ему заткнут рот в концентрационном лагере. Не понимать это, значило отбросить главный побудитель к победе.

Но для всех, с кем бы он ни говорил, война означала только одно – убивать немцев.

У мистера Игла был очень простой рецепт победы:

– Разбомбить мерзавцев. Вот как надо обращаться с гуннами. Увидите, они живо запищат. Разбомбить их! Разбомбить к чорту!

Он постоянно проповедывал эту теорию в присутствии Эрнеста, потому что никак не мог простить ему его сумасбродных идей. Он считал Эрнеста размазней, немногим лучше тех, кто отказывается от военной службы по «моральным убеждениям».

Патриотизм Игла был старинного склада; прачечная была последним и самым скромным из его приключений. Эрнест знал, что Игл служил в Африке под началом Робертса, много путешествовал и в молодые годы вел очень бурный образ жизни. Игл побывал в самых отдаленных уголках земли, над которыми развевается флаг Соединенного королевства, и, всякий раз, когда ему приходилось иметь дело с проклятыми чужеземцами, – будь то желтые или черные, он умел заставить их уважать этот флаг. А тем, у кого нехватало духа постоять за свою родину, цена была грош, по его мнению, и они становились мишенью для его насмешек.

Перед уходом домой он частенько заходил в кабинет Эрнеста, посиживал там на стуле, упираясь своими узловатыми руками в набалдашник палки, и с ехидным удовольствием наблюдал, как реагирует Эрнест на его замечания.

– Я видел сотни этих немцев, – говорил он, не обращая внимания на то, что Эрнест, повидимому, углублен в свои счета. – Это либо хвастливые забияки, либо трусы. Благодарение богу, у нас достаточно молодых людей, которые так и рвутся задать им перцу. Не будь их, вы бы не сидели здесь так спокойно.

– Так же, как и вы, – сказал Эрнест, не поднимая головы.

– Я? Мне, милый друг, стукнуло семьдесят шесть. Я отслужил свое пятьдесят лет назад. Что же я, по-вашему, должен сейчас делать?

– Не требовать от других, чтобы они делали то, чего вы сами не делаете. Меня хоть в этом нельзя обвинять.

– Ну, вы-то, конечно, не станете бомбить немцев.

– Не стану.

– Ну, еще бы! Пусть лучше приходят сюда и владеют нами. Если бы это случилось, вы бы живо изменили свои взгляды.

Эрнест положил перо. Он немного побледнел; в остальном у него был вид человека, решившего, наконец, оторваться от дела и прогнать назойливую муху.

– Мои взгляды, мистер Игл, – мое личное дело и совершенно вас не касаются. Одно могу вам сказать: они не изменились, разве только в том смысле, что я сейчас еще больше убежден в своей правоте. А вам лучше всего освободить меня от работы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю