Текст книги "Одного поля ягоды (ЛП)"

Автор книги: Рита Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

– Отдыхаешь от недавних приключений? – поддразнила Джулия.

Луиза тут же огрызнулась.

– Не лезь сюда, Джулия! Что, кому-то хуже будет от этих журналов? В моем-то возрасте?

– А кому хуже будет от того, с кем спит Никель? В ее-то возрасте!

– Ты сама прекрасно понимаешь!

– Ну, как по мне, то это всяко лучше, чем свадьба по залету.

– Опять ты мне Мери в лицо тычешь! И почему японцы не покончили с Биллом Биттерсом – это выше моего понимания! – Луиза испустила тяжкий вздох. – Нет в этом мире никакой справедливости.

– Ну так сбрось цену до сорока тысяч. А когда подпишешь бумаги, получишь свои журнальчики назад.

– Джулия!

– И не раньше.

Луиза хмуро заерзала на стуле.

– Луииизааа, – Джулия протянула ее имя так долго, как только могла.

– Не мешай, я думаю!

– Никогда не могла понять, о чем ты думаешь – может, потому, что ты и сама не знаешь.

– Ой, да заткнись уже!

Джулия тихонько поздравила саму себя.

– Это мое высшее достижение.

– Твое высшее достижение – это если ты до туалета благополучно дойдешь!

Джулия скатала журнал в трубку, привстала и наклонилась над столом, чтобы треснуть сестру. Та увернулась и показала ей язык.

– Луиза, не смеши меня! Я на тебя должна сердиться!

– Никель бы сказала, что мы ведем себя, как полоумные.

– А как она еще говорит? – Джулия на мгновение сосредоточилась. – Кочерыжки, вот как. Мы с тобой – старые кочерыжки.

Луиза вздохнула и снова принялась торговаться.

– А как насчет сорока пяти тысяч?

– Луиза! – Джулия снова потянулась ее стукнуть.

– Дай мне денек, чтобы все обдумать, – попросила Луиза.

– Договорились. Один день.

14 февраля 1950 года

Джатс пришлось столкнуться с суровой реальностью в вопросах воспитания детей. Из Николь не выросла вторая Ширли Темпл[108]108
  Ширли Темпл (англ. Shirley Temple;1928 – 2014) – американская актриса, обладательница “Молодёжной награды Академии” за 1934 год (самый молодой человек, получивший «Оскар»), наиболее известная по своим детским ролям в 1930-х годах. Ширли Темпл стала одной из самых высокооплачиваемых актрис США во время Великой депрессии. После завершения актёрской карьеры она занялась политикой, став видным американским дипломатом и послом.


[Закрыть], как Джулия горячо надеялась. Неудивительно, что Луиза в свое время выглядела такой изможденной, краше в гроб кладут, когда у нее выдавался трудный денек. Джулию и один ребенок доводил до белого каления. Одному только богу ведомо, как Луиза управлялась с двумя. Но даже теперь, когда обе ее дочери выросли, Луиза все равно жила их проблемами. Мери обитала на выселках в северной части города, ютясь в какой-то хибаре, если это сооружение можно было так назвать. Лишний Билли выращивал сорняки и собственный невроз. Он так и не нашел себя в жизни. Их старший сын, Одерус, работал вместе с отцом, а Дэвид, родившийся в сорок шестом, тоже начинал помогать по хозяйству.

Мейзи особой славы не стяжала и фурора не произвела, зато отличилась, устроив поджог в крыле монастыря Святой смиренномудрой Марии, за что ее оттуда и вышибли. С тех пор Мейзи томилась дома, с мамой. Она читала комиксы Роя Роджерса и Дейл Эванс и раскрашивала все прилагавшиеся к ним раскраски восковыми карандашиками "Big Chief". А ей, между тем, скоро должно было исполниться двадцать два.

На этом фоне Николь – вернее, Никель, как ее все звали, была относительно нормальной. В ноябре ей должно было исполниться шесть. Джулия сама не осознавала того, что сильнее всего ее раздражали в Никель те черты, которые девочка переняла у нее же. Как и Джулию, Никель было хлебом не корми, а только дай проявить свою независимость, легкомысленность и растратить море энергии.

Этим утром, когда на улице разыгралась метель, Никель выбралась наружу и по уши вывалялась в сугробах. Летом она жевала битум, а весной грязь покрывала каждый дюйм ее кожи. Прошлой осенью она начала играть в футбол, рвать в клочья одежду и волосы других детей. Кроме неуемной энергии Никель могла похвастаться недюжинным умом, что ошеломляло Джулию. Ей было всего три, когда она уселась посреди гостиной и прочла газету Коре, Чесси и Джатс. Джулия Эллен побежала к врачу, потому как детям в таком возрасте читать не полагалось. Старый доктор Гиббонс велел ей оставить ребенка в покое.

А сегодня за завтраком Никель болтала обо всем, что только приходило в ее маленькую голову. Ей приспичило выяснить, могут ли бабочки носить сережки. Джулия была не в настроении все это выслушивать, поэтому велела девочке помолчать. Так что теперь Никель сидела и болтала с рисовыми хлопьями у себя в тарелке.

Джулия прикидывала, не вывести ли Никель на прогулку. Если она ее хорошенько выгуляет, то ребенок уснет и подарит ей несколько мгновений тишины и покоя. Утро еще не превратилось в день, а метель уже утихла, правда, Бамблби Хилл весь был укрыт снегом. Джулия одела ребенка поплотнее, укуталась сама, смазала полозья саней, и они с Никель покатили вниз. У подножия холма они оставили сани по ту сторону огромного сугроба и пошли к городской площади.

– Мама?

– Что?

– А о чем вчера рассказывала тетя Лисси?

– О себе, как всегда, – Джулия разбежалась и проехалась по льду.

– Она что-то говорила про бога, – не отставала Никель.

– Она сказала, что Бог не мог быть везде сразу, поэтому он придумал мам, – ответила Джулия и тихонько пробормотала про себя: – К несчастью, он и детей тоже придумал.

– Я не знала, что тебя выдумали. Я думала, тебя родили.

– А почем ты знаешь, что я не вылупилась из гигантского яйца? – поддразнила Джулия.

– Потому что у тебя нет перышек.

Логичность суждения поразила Джулию.

Они вдвоем свернули на угол раннимидской площади и пошли, придерживаясь за металлические перила перед лютеранской церковью. В нескольких шагах впереди хорошо одетая женщина тоже сражалась со скользкой дорогой. На ногах у нее были светло-серые калоши, но проткнувший одну из них каблук теперь торчал наружу и царапал лед. Ветер хлестал им прямо в лицо. Джатс намеревалась зайти в "Бон Тон" и купить мороженого с горячим карамельным соусом. С тех пор как родилась Никель, Джатс сидела с ней дома, и это уже свело ее с ума. Будущей осенью Никель должна была пойти в первый класс, и Джулия решила вернуться на работу. Она любила работать.

– Мама, а у этой дамы трусы свалились.

– Что? – погруженная в свои мысли Джатс пропустила разворачивавшееся перед ней зрелище.

У женщины лопнула бельевая резинка, и ее нижнее белье сползло и теперь трепыхалось в районе щиколоток. На предательски скользком льду дама выглядела, как стреноженная лошадь. Сначала она затрясла одной ногой, но тут же врезалась в забор. Естественно, она не могла наклониться и высвободить ногу – вместо этого ей пришлось делать вид, что панталоны, обвившие ее лодыжки, это не что иное, как потерянная какой-то другой женщиной пара белья.

– Леди! – окликнула ее Никель.

– Помолчи!

– Но мамочка, она же трусы уронила!

Джатс стиснула маленькую ладошку.

– Тихо! А то будет конфуз!

– А что такое "конфуз"?

Пока Джулия думала, как лучше ответить на вопрос, дама сумела высвободить одну ногу, при этом разодрав белье напополам. А вот второй каблук, казалось, намертво приклеился к белой ткани.

– Эээ... конфуз – это когда тебе хочется, чтобы на твоем месте оказалась не ты, а кто-то другой.

– Мне никогда не хотелось быть кем-то другим, – темные бровки Никель сошлись на переносице.

– Если бы это твои трусы упали в аккурат посреди городской площади Раннимида, ты бы взмолилась небесам, чтобы на твоем месте оказался кто-то другой.

– Надо, чтобы все носили подштанники.

– Да можешь ты помолчать, наконец! Я же объяснила тебе, что такое конфуз. А теперь тихо!

А впереди сгорающая от стыда женщина наступила на неприличный предмет белья левой ногой и высвободила правую, правда, тут же снова увязла в нем левой и разразилась тучей проклятий. Джулия расхохоталась. Это было жестоко, но она ничего не могла с собой поделать.

После титанической борьбы женщина, наконец, освободилась от приставучего недоразумения и пустилась наутек. Однако, лед превратил побег в невыполнимое мероприятие, и дама рухнула ничком.

Никель, мало того что разволновалась от увиденного, еще и забеспокоилась о забытых трусах, потому что Джулия научила ее ничего не выбрасывать – даже старая одежда могла пойти, например, на тряпки. Думая что помогает, девочка подкатилась к трусам и подобрала их.

– Никель, нет!

Никель не стала слушать маму – вместо этого она поспешила вдогонку даме, которая в данный момент на четвереньках пыталась уползти подальше.

– Никель, а ну вернись!

– Леди, леди, вы забыли ваши подштанники!

Женщина оглянулась, и на лице ее ясно отразился ужас при виде Никель, которая приближалась к ней и размахивала чертовыми трусами, словно флагом. Дама перевалилась набок, как полярный медведь, пытаясь подтянуть ноги под себя.

– Никель, брось эти грязные подштанники сию же минуту! – Джулия попыталась перехватить ребенка, но тоже поскользнулась и упала навзничь. Попробовала подняться – и тут же упала снова, на этот раз порядком приложившись задницей об лед. Тогда она тоже решила ползти.

Когда Никель подобралась поближе, то поняла, что ее усилия почему-то не оценены по достоинству – разъяренная женщина стала от нее отмахиваться.

– Это не мое!

– А как могли чужие подштанники выпасть из-под вашего пальто? – озадаченно спросил ребенок.

– Это не мое! – женщина стала отползать быстрее.

Джатс постепенно догоняла Никель, которая теперь была футах в шести от уползающей фигуры.

– Николь Луиза, немедленно вернись ко мне!

– Мама, а она сказала, что это кого-то другого штаны.

– Назад, я сказала! – завопила Джатс.

Никель швырнула трусы – те приземлились прямо на голову дамы – и побежала к стоявшей на четвереньках матери. Та приподнялась на одной руке и крепко ухватила ее другой.

– Ай!

– Ты почему не слушаешься?

– Я слушалась. Ты сама говорила: "Мотовство до добра не доведет".

– Нечего тут умничать, юная леди! Я тебе кричала бросить эти вонючие подштанники, а ты этого не сделала!

Женщина тем временем умудрилась заползти за угол, оставив ошметки трусов погребенными в сугробе.

– Мама...

– Ты будешь меня слушаться или нет?! – рявкнула Джулия. – Или я повытащу все твои печеньки "Орео" и съем у них серединки!

30 мая 1952 года

С тех самых пор как умерла Селеста, Кора каждый день неукоснительно приходила проведать Рамелль и присматривала за домом те три месяца в году, которые Рамелль проводила в Калифорнии. Фанни тоже часто захаживала к ним. Сегодняшний день выдался очень жарким. Когда Кора покончила с домашними хлопотами, она вышла на заднюю веранду, где сидела Рамелль и созерцала свой прекрасный английский сад.

– Прежде чем я сяду и уже не встану, не принести ли тебе лимонаду?

Рамелль подняла взгляд от книги. Ей было шестьдесят восемь, волосы ее полностью поседели, морщинки испещрили некогда прекрасное лицо, но зато глаза не потеряли ни толики своего необычайного блеска.

– Кора, давай посидим здесь, чтобы нас никто не видел, и выпьем пива. Господи, до чего жарко!

Кора принесла холодные напитки, поставила поднос на плетеный столик между их стульями и уселась, вытирая лоб симпатичным носовым платком, который Никель весьма самонадеянно пыталась украсить вышивкой.

– Какое буйство красок, – сказала Рамелль и показала на платок.

– Это все Никель.

– Она неутомима.

– Насчет этого не скажу, но тягаться с ней трудно, – усмехнулась Кора. – А что ты читаешь?

– "Сон в летнюю ночь". Одна из любимых книг Селесты.

– Единственное, о чем я в жизни жалею, так это о том, что так и не научилась читать, – Кора запихнула платочек себе в декольте.

– Мне бы твое спокойное отношение к жизни.

– Да ты вроде не смотришься так, будто собираешься буянить.

– Нет, но я потерялась между прошлым, настоящим и будущим. Надо сильнее держаться за настоящее.

Последнего предложения Кора не поняла.

– А как у Спотти дела?

– Замечательно. На удивление, ей наскучил Голливуд. А моей внучке уже шесть лет. Никогда не думала, что однажды стану бабушкой.

– Малышке Хелли уже шесть? Как время летит... А Никель скоро восемь, и она уже почти довела Джулию до умопомешательства.

– Они очень друг на друга похожи, – Рамелль закрыла книгу.

– Одного поля ягоды. Никель такая же упертая, как и ее мать – точно так же готова ввязаться в любую неприятность. Если эти двое не дерутся между собой, как кошки, то можно пари держать, что они ополчились против кого-то третьего, – покачала головой Кора.

– Это как Фанни Джамп, когда она затеяла бороться с темными переулками?

Кора села прямее.

– Она ухватила тигра за хвост. Надо же ей было написать статью в "Глас" и "Вестник" про эти трущобы, и про антисанитарию, и про то, как все можно улучшить.

– С учетом того, что все дома и в Газовом переулке, и в Лягушечьем принадлежат Райфам – о, это будет битва титанов! – Рамелль прищурилась на солнышко.

– Она замечательная. В семьдесят пять лет может весь ад вывернуть наизнанку голыми руками. С тех пор как она узнала о Фейри, ей до всего вокруг есть дело. И если Фанни считает, что в городе что-то нужно исправить, пусть даже это мелочь какая-то, значит, она добьется, чтоб ее исправили. Говорю тебе, лично я побоялась бы встать ей поперек дороги, – одобрительно сказала Кора.

– Она практически силой делает наш район лучше. Хотела бы я, чтобы Селеста могла на это посмотреть.

– Может, она и видит. Кто знает, что происходит, когда ты оказываешься на том берегу? – Кора снова промокнула лоб.

– Мне нравится так думать. Она со мной – ежедневно, ежечасно. "Ахилл поверженный – он все еще Ахилл". – Рамелль вспомнила, что Кора не знает, кто такой Ахилл. – Я хочу сказать, что Селеста здесь, с нами, несмотря на то, что она мертва.

– Только вспомни о солнышке – и сразу светлее станет.

– Именно так, – Рамелль отпила пива.

– Благодаря ей я знаю, что написать на своем надгробном камне.

– Ну что ты, Кора! – потрясенно проговорила Рамелль.

– У меня на могиле будет написано:

"Родилась: Да.

Умерла: Да".

– Когда умрет Фанни, нам придется выбить на ее могильном камне: "Наконец-то она спит одна!" – сказала Рамелль.

Кора в шутку шлепнула Рамелль по руке.

– Ну что это за слова такие ужасные!

– Знаешь, как Селеста любила говорить? – "Ангелы способны летать потому, что не воспринимают себя всерьез".

У Коры слезы навернулись на глаза.

– Я знаю, что когда один падает, на его место встает другой, но боже ты мой, такой, как она, нет и не будет!

Рамелль сжала ее ладонь.

– Она и тебя любила. Очень, очень сильно.

Кора промокнула глаза платком.

– Любовь продолжает расти. Я не скажу насчет всех этих чудес в Библии – там, про Лазаря и все такое, но в этой жизни я видела множество чудес, да, своими глазами видела!

– Я тоже, – с трудом сглотнула Рамелль.

Кора сменила тему разговора, чтобы они с Рамелль окончательно не раскисли.

– Я проходила сегодня мимо памятника воинам, так там снова было полно шин.

– Вот интересно мне, кто же это делает? Это началось сразу после Первой мировой.

– И продолжается каждый год – на все праздники и еще несколько раз между ними, без всякого расписания.

– Это, должно быть, солдат, которого раздражают статуи или армия, или я уж и не знаю, что?

– Да чтоб меня черти побрали, если я знаю! – рассмеялась Кора. – Хорошо бы, чтоб его словили наконец. А то очень трудно не помереть от любопытства за все эти годы.

– Кора, кстати, о любопытстве – я всегда чувствовала в душе, что это Селеста убила Брутуса. Тебя это удивляет? – запустила пробный шар Рамелль.

Кора замялась, а потом тяжко вздохнула.

– Нет. Я тоже об этом догадалась. Только всегда помалкивала.

– Да. – Рамелль оперлась подбородком на руку. – Убийство по определению вещь неправильная, но знаешь ли – я уважаю ее за то, что она его убила. Боюсь, я немного нетерпелива и не хочу оставлять правосудие на волю небес. Откуда мне знать, что небесные судьи неподкупны звону злата? Я предпочту, чтобы правосудие свершилось здесь, на земле.

– Не знаю я. Даже не знаю. Но и не скажу, что жалею Брутуса.

– Иногда абсурдность этого мира просто не дает мне жить, – губы Рамелль сошлись в тонкую полоску.

– Матушка природа и не хотела, чтоб все было идеально. Даже на солнце бывают пятна, – утешила ее Кора.

Рамелль помолчала, пытаясь переварить услышанную мудрость, и рискнула перейти к еще одной скользкой теме.

– Ты могла обо всем разговаривать с Эймсом?

– Почти всегда.

– Ты знаешь, что я люблю Кертиса. Он понимающий, нежный, веселый человек. По правде говоря, это огромная честь – то, что меня любили и любят целых двое Чальфонте. С Селестой я могла говорить о чем угодно. Она знала, о чем я говорю, а о чем умалчиваю. Но с Кертисом... иногда он даже не понимает, что я хочу сказать.

– Никто из них не понимает. Их надо принимать такими, какие они есть.

– Хммм...

– Гляди-ка, кто к нам идет сквозь гортензии! – воскликнула Кора.

– Здравствуй, Луиза, – поприветствовала ее Рамелль.

– Мама, ты пьешь пиво на людях? – прошипела Луиза.

– Ох, черт возьми, Лисси, оставь свою старую мать в покое!

– Хочешь бутылочку? – предложила Рамелль.

Уразумев, что Рамелль тоже пьет пиво, Луиза сменила гнев на милость.

– Ну, хорошо, ладно.

– Сиди, Рамелль, – Кора придержала ее за руку. – Луиза, ступай на кухню и притащи себе пива. А мы с места не сдвинемся.

Луиза ушла, вернулась и втиснулась в кресло.

– Ну? – Кора видела, что Луизу распирает от желания что-то сказать. У нее это прямо на лбу было написано.

– Что "ну"?

Рамелль снова раскрыла книгу и сделала вид, что читает.

– Луиза, у тебя новость поперек кишок встала.

– Мама, ну неужели ты должна быть такой вульгарной? – Луиза отхлебнула пива и причмокнула. – Я просто не в восторге от того представления, которое Джулия сегодня устроила в кинотеатре "Капитолий".

– Джатс устроила представление? Она же петь не умеет, и ты это прекрасно знаешь, – напомнила Кора дочери.

– Нет, мама. Мы пошли посмотреть "Американца в Париже"[109]109
  “Американец в Париже” (англ. An American in Paris) – музыкальный фильм 1951 года, по мотивам одноимённой симфонической поэмы Джорджа Гершвина (1928).


[Закрыть]. До нас так поздно доходят новые фильмы! Его в Балтиморе показали уже вечность назад. Я прямо дождаться не могла. Ну вот, фильм был замечательный.

– Правда? Может, и мне стоит сходить посмотреть, – озвучила собственные мысли Рамелль.

– Только не надо брать с собой Джатс! Она так любит этот фильм, что непременно захочет снова пойти.

– Да что ж, господи помилуй, тогда не так? – спросила Кора.

– Да ничего, кроме того, что Харви Спенсер запустил музыку из фильмов через динамик в кинотеатре. Опробовал новую технику, так он сказал. Погодите, погодите! – Луиза вскинула руку, призывая к тишине. – Джатс заслышала музыку – и пригласила Ноя Моджо на танец! Там еще была Орри, и Лайонелл, и Ив. Все были. Ной подумал, что это забавно – и стал с ней танцевать! А потом они разделились и стали приглашать других людей. Никто и опомниться не успел, а все уже танцевали в проходах! Мне было так неловко, что я чуть не умерла! – фыркнула Луиза.

– Как замечательно! – воскликнула Рамелль.

– Ничего замечательного, если вдруг оказывается, что тебе надо танцевать с Яшью Грегоровитчем! Он такой тупой, как будто его кто мешком из-за угла пришиб. И ко всему прочему, от него воняло автомобильными покрышками. Фу!

Рамелль моргнула и задумалась.

– Луиза, ты все воспринимаешь слишком серьезно. Ты же знаешь, что Джатс любит подурачиться, – назидательно произнесла Кора.

– Если бы только Яшью! Но мне сначала пришлось танцевать с Дианой Вильямсон! – ресницы Луизы затрепетали.

– А с ней-то что не так? Диана Вильямсон потрясающе красива и, дорогая моя, она вполовину тебя младше, – улыбнулась Рамелль.

– Она – девушка. А я не желаю танцевать с девушками! – твердо заявила Луиза.

– Правда? А я все время так делала.

– А я вот не думаю, что это смешно! Джулия заполучила всех хороших партнеров, а мне досталось какое-то барахло! И вообще, танцевать на шпильках неудобно! Я знаю, знаю, она это назло мне сделала, потому как отлично знала, что у меня завтра все ноги в волдырях будут! – Луиза отпила порядочный глоток холодного пива.

– Шпильки изобрела женщина, которую однажды поцеловали в лоб, – Рамелль захлопнула книгу и хитро поглядела на Кору.

20 сентября 1955 года

– Сезам, откройся! – Никель повела пальцами, как заправский чародей. Полотенце у нее на голове должно было изображать тюрбан. Дэвид, сын Лишнего Билли, глядел на нее с открытым ртом.

– Сезам, откройся! – повторила Никель более громким голосом.

Джатс подошла к задней двери, чтобы позвать их на ранний ужин.

– Вы что делаете?

– Ничего, – ответила Никель. Она повернулась и снова встала лицом к двери сарая.

– Сезам, откройся!

– Вы рехнулись? – уперла руки в бока Джулия.

– Нет.

– Тетя Джатс, она открывает дверь сарая с помощью волшебства. Как в книжках.

– Наверное, от полотенца на голове у нее мозги перегрелись.

– Мама, ты не даешь моему волшебству сработать!

– Я сейчас кому-то так сработаю, если вы не пойдете в дом и не съедите ужин! И отдай мне мое полотенце!

Никель неохотно двинулась к дому.

– Она помешала. Зуб даю, если бы мама не позвала нас домой, эта дверь сама бы распахнулась!

– Ты правду говоришь? – зазвенел голосок Дэвида.

– Конечно. Я все могу!

Когда они добрались до кухни, Джатс уже ставила на стол молоко.

Лишний Билли вместе со своим страшим сыном, Одерусом, сейчас работали у Фанни – они подрядились починить ставни. Билли перебивался случайными подработками, он был слишком неудобным человеком, чтобы удержаться хоть на какой-то должности на любом из предприятий Райфов. Для Лишнего Билли схлопотать полный расчет было легче, чем обычному человеку подцепить простуду. Сейчас он брался за любую работу, которую ему предлагали. Фанни нанимала его так часто, как только могла. Они с Билли разделяли ненависть к Райфам в целом и к Наполеону Райфу в частности. Наполеон заправлял работниками, в то время как Юлий занимался сделками на внутреннем и международном рынках. Наполеон нанимал пришлых людей, селил их в принадлежавших компании хибарах и таким образом привязывал незадачливых бедняг к месту работы на всю жизнь. Все свои "усовершенствования" он производил на пенсильванской стороне Раннимида, в пику южной части города. Фанни нанесла на себя боевую раскраску и принялась каждый день строчить язвительные колонки в "Глас" и "Вестник".

"Сан Суси" публиковал большие объемы рекламы в обеих газетах еще со времен Великой депресии двадцать девятого года, так что они охотно печатали статьи Фанни. Конечно, Наполеон попытался на них надавить, но оба издателя оказались не робкого десятка и решительно защищали свободу прессы.

Фанни понимала, что ей никак не изгнать Райфов из города, но по крайней мере, она могла попробовать заставить их навести порядок в городских трущобах.

Хитрый план Наполеона состоял в том, чтобы ухудшить и без того бедственное положение неблагополучных социальных групп, которые не привыкли бороться за свои права, как писала Фанни. К тому же, он им еще и не доплачивал.

Когда Фанни поняла, что рабочих ей не раскачать, она обратилась к оставшимся в городе аристократам и воззвала к их чувству гражданской ответственности перед обществом. В итоге были выдвинуты требования по улучшению жилищных условий рабочих, и Наполеон вынужден был им подчиниться.

В кухне пахло отварными кукурузными початками, картофельным пюре и жареным цыпленком.

– Никель, ты к своему пюре так и не притронулась, – сказала Джулия "маминым" голосом.

Шлеп! Никель погрузила руку прямо в горку пюре, и оно потекло у нее между пальцами. Дэвид замер.

– Ах ты, поганка мелкая! – Джулия ухватила ее за воротник и приподняла с места. – А ну-ка приберись! И теперь, пока посуду не вымоешь, на улицу ни ногой!

– Хорошо, хорошо, – поспешно согласилась Никель, болтаясь в воздухе.

– Тебе лишь бы покрасоваться перед Дэвидом! Но на него это не действует, – Джулия сердито уставилась на мальчика. – Правда?

– Нет, тетя Джатс.

Никель прибрала со стола и перемыла посуду под пристальным надзором Джулии. Дэвид сидел за столом и решал примеры.

– Я уже все!

– Не спешите, юная леди. Я должна проверить посуду, – Джатс тщательно осмотрела каждую тарелку в поисках малейшего пятнышка.

– Неплохо. А теперь шуруйте на улицу, чтоб духа вашего здесь не было!

Детишки припустили к двери.

– Мама, мы пойдем помогать дяде Билли!

– Хорошо.

Когда они поскакали вниз по грунтовой дороге, Джулия не могла не рассмеяться.

Дэвид держал Никель за руку, пока они бежали вниз. Он был очень серьезным маленьким мальчиком, не особо инициативным, но верным и преданным, как пес. Одерус был на четыре года его старше, так что они не были особо близки. Его лучшим другом была Никель.

Когда Лишний Билли с Мери заезжали на Бамблби Хилл, Билли обучал Никель приемам дзюдо и стрельбе из винтовки. Потом он ставил детей в пару и устраивал соревнование, чтобы приучить их действовать, не раздумывая. Его смущало то, что в Никель было куда больше храбрости, чем в любом из его сыновей, но радовало то, что его мальчики трусами не были. По крайней мере, этим он мог гордиться.

– Никель?

– Чего?

– А ты когда-нибудь заглядывала под парту Бланш Бозаны?

– Нет, она далеко от меня сидит.

– А ты загляни! Она туда прилепляет все козявки из носа, честное индейское! Выглядит, как лунный пейзаж.

– Фууу, – Никель зажала нос.

– Бланш – настоящая моль!

– Ага.

– И лицо у нее, как какашка.

– Ага, – Никель приставила руку козырьком ко лбу и поглядела на лужайку перед домом Фанни. Там стояли и размахивали руками Лишний Билли и еще двое здоровяков. Наполеон Райф стоял в сторонке с видом полного превосходства.

– Дэвид, глянь на этого дяденьку!

– Где?

– Да вон, там, с твоим папой. Лысый. Никогда таких громадных не видела! Интересно, он сам ходит или к нему колесики приделаны?

Дэвид прищурился.

– Эй, давай подойдем поближе. Папа сердитый.

Они подобрались ближе и услышали, как Билли заорал на великана:

– Чувак, да ты заколебал уже! В кого ты такой нудный?

Варвар, нанятый Наполеоном специально для разборок с проблемными людьми, двинул Билли прямо в живот. Наполеон явно решил запугать всех, кто помогал Фанни Джамп Крейгтон. Билл покатится по земле и получил пинок от второго варвара. Одерус, которому едва исполнилось четырнадцать, прыгнул меньшему из мужчин на спину.

Дэвид рванулся вперед, не раздумывая ни о себе, ни о том, какой он на самом деле маленький. Он вцепился в ногу великана зубами, но тот пинком послал его в полет через всю лужайку.

– А ну не трожь моего друга! – Никель устремилась прямо к монстру, но Наполеон ухватил ее за плечо, словно тисками.

– Да это же выродок Джулии Хансмайер, как я погляжу!

– Вонючка! – завизжала Никель. Это было самое страшное из ругательств, пришедшее ей в голову. Она выворачивалась, но Наполеон держал ее крепко.

Дэвид рыдал почти у самых дверей Фанни.

Лишний Билли был меньше, но быстрее, чем нападающие. Он припомнил уроки ближнего боя в морской пехоте, и когда здоровяк снова напал на него, Билл швырнул его на землю, а пока тот неторопливо поднимался, с ноги врезал ему по зубам. Меньший громила все еще не справился с Одерусом, висевшим у него на спине, поэтому двигался в сторону Билли слишком медленно.

– Покажи им, дядя Билли, покажи! – закричала Никель.

– Заткнись, малявка! Я слыхал, твой папаша был черномазым, – Наполеон сально улыбнулся. Он был из тех пакостных типов, которые получают особенное удовольствие, называя евреев жидами, итальянцев – макаронниками, и никогда не упускал случая использовать какое-либо из более распространенных расовых оскорблений.

– Ага, я лучше буду черномазой, чем хоть на минутку такой тварью, как ты! – Никель извернулась и пнула его в аккурат по яйцам. Наполеон согнулся, и она изо всех сил врезала обеими кулаками ему по затылку, как научил ее Билли.

Никель была слишком мала, чтобы вырубить его. Разъяренный Наполеон смазал ей кулаком по лицу и сломал нос. У Никель слезы брызнули из глаз и кровь хлынула на оранжевую, в полосочку, футболку. Она понимала, что не может на равных драться с ним, но не собиралась покидать схватку, поэтому подхватила с земли камень и ударила его прямо в левый глаз. Он взревел, как раненый бык.

А Билли тем временем неплохо справлялся со здоровяком, но всякий раз, когда гигант припечатывал его ответным ударом, Билли казалось, что у него кишки изо рта повылетают.

Заслышавшая шум Фанни выскочила через переднюю дверь с дробовиком и разрядила его в воздух. Драка остановилась.

– Наполеон Райф, а ну пошел вон с моего газона, а не то я сделаю из тебя решето!

Выстрелы напугали громил. Билл подбежал к Дэвиду и осмотрел его. Наполеон махнул своим людям и угрюмо отчалил, зажимая левый глаз.

– Чертовы аристократы, голубая кровь! Я все равно ее угомоню, так или иначе!

– Дэйви, ты как? – Никель опустилась на колени рядом с ним, не обращая внимания на кровь, струившуюся у нее из носа.

Дэвид улыбнулся. У него были выбиты передние зубы.

Фанни прислонила винтовку к двери.

– Билли, заходите в дом. Будем лечиться. Одерус, как ты?

– Я в порядке. Он из меня чуть дух не вышиб.

– Отличная работа, сынок, – Билл похлопал его по спине, а потом обратил внимание на Никель. – Господи боже, девочка!

Фанни оказала им первую помощь и позвонила Джулии.

– Джулия, тебе бы лучше прийти и забрать Никель. Я думаю, у нее нос сломан.

– Эта чертова девчонка снова подралась? Фанни, если она сама ввязывается в неприятности, то пусть учится разбираться с последствиями. Пусть топает домой сама.

– Погоди минутку, Джулия. На этот раз она схлестнулась с Наполеоном Райфом.

– Что?

– Ты правильно расслышала.

– Боже милосердный, Фанни! Я уже бегу!

31 октября 1955 года

Все детишки отправились праздновать Хэллоуин. Мери осталась дома – в маленьком хлипком деревянном домике в северной стороне города. Билл спешил закончить очередную халтуру, потому что Мери чувствовала себя неважно и жаловалась на боль в груди. Врач прописал ей лекарство, от которого ей все время хотелось спать. Билл надеялся, что она уснет, но опасался, что дети могут побеспокоить ее в хэллоуинскую ночь.

Он уже ехал домой, когда заметил впереди какое-то зарево, а потом услышал за собой сирену пожарной машины. Его бросило в пот. Он пропустил пожарных, поспешил вслед за ними и прибыл к своему дому только затем, чтобы увидеть пепелище. Мери не проснулась и сгорела вместе с домом.

Власти провели расследование. Билл знал, что за поджогом стоит Наполеон, хотя трое свидетелей и подтвердили, что он в это время был в Йорке. Те двое громил больше в Раннимиде не показывались.

Юлий Райф пришел в ярость. Он отослал брата в Европу, пока страсти не поутихнут, и весьма искусно попытался восстановить те добрососедские отношения, которые только мог. В частности, он всячески пытался сподвигнуть свой персонал почаще захаживать в "Сан Суси" вместе с семьями. Самого Райфа Фанни и на порог бы не пустила, но она не могла ссориться с людьми, чье единственное прегрешение состояло в том, что они работали на Райфов.

Билл с сыновьями остались без крыши над головой, и Фанни приняла их к себе. Она не могла исцелить их скорбящие души, но о телах вполне могла позаботиться.

Луиза впала в истерику. Врачам пришлось накачать ее успокоительным. Кора, Рамелль, Джулия, Орри, Ив и Мейзи по очереди приглядывали за ней. Они опасались, как бы она что-нибудь с собой не сделала. Чесси, Ной и Лайонелл как могли присматривали за Перли. Он срывался и всех посылал, а потом, днем, вдруг оказывалось, что он стоит на лестнице, сжимает в руках кисточку и рыдает, как дитя.