Текст книги "Одного поля ягоды (ЛП)"

Автор книги: Рита Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Луиза?! – повысила голос Орри.

– Не твое дело! У девочек свои секреты, – круглые пятнышки румян на лице Луизы засияли еще ярче, темно-алая помада запереливалась неоновыми оттенками.

– А что с половиной денег, которые причитаются Джулии? – Орри любила поговорить о деньгах.

– Ну, не могу же я заставить Никель заплатить и ей, если Джатс сама не настаивает – даже если меня это и раздражает! Хотя, я думаю, это и к лучшему – все равно у Джулии денежки в кармане не задержатся.

– Жизнь штука короткая. Пускай Джатс спокойно тратит свои доллары.

– Семьдесят пять – это не так и много, а она разбрасывается деньгами с младых лет. Шмотки! Никогда я не видела такой шмоточницы! Даже сейчас она выбирается в "Сирс"[65]65
  Sears – американская компания, управляющая несколькими международными сетями розничной торговли. К середине XX века компания стала крупнейшим розничным торговцем США, а её каталоги получили всемирную известность.


[Закрыть] и покупает себе сарафаны! А потом сандалии, чтобы все было в тон!

– Обожаю историю о том, как она заказала по почте комплект для изготовления надгробий.

– Ха! В жизни не забуду!

– Боже, да, на нее тогда напал приступ бережливости, и она заказала сами камни, цемент и формы для заливки по почте! Так и вижу, как она перелопачивает эту адскую смесь у себя в подвале!

– Глупая женщина, ты не понимаешь! Она смешала все как надо, но не подставила под формы деревянное дно, и оба могильных камня намертво приросли к полу подвала! – Луиза прямо раздулась от счастья, вспоминая ошибки Джулии.

Орри, хоть и слышала эту историю в тысячный раз, все равно смеялась так, что на ее накрашенные глаза навернулись слезы.

– И ты знаешь, она ведь все равно высекла на них имена – свое и Чесси! Они до сих пор там, внизу, Орри!

– Не может быть!

– Клянусь тебе! До сих пор в подвале, как гигантские коровьи лепехи! – радостно выкрикнула Луиза.

– Да что ты говоришь! – это было одно из любимых выражений Орри.

– А знаешь, что она учудила, когда узнала, что Никель приезжает?

– Закупила кока-колы и наделала маринованных яиц?

– Это она всегда делает. Нет, она оббегала все дешевенькие магазинчики в городе и моллы в окрестностях Хановера, чтобы скупить все оттенки лаков для ногтей – все до единого, какие только были! И я не шучу!

– У нее только двадцать ногтей. Она что, купила больше двадцати цветов?

– Какие там двадцать! Ее гордыне и палитры "Ревлон" не хватит! В ее-то возрасте! Орри, говорю тебе – у нее не все дома!

– Это отпад!

– Они с Никель красят друг дружке ногти на руках и ногах! Вот так встают на четвереньки и запихивают ватные шарики между пальцами на ногах, чтоб лак не размазался. Святая правда, клянусь тебе! – просияла Луиза.

– А это все началось не из-за Никель и движения за освобождение женщин? – Орри промокнула уголки глаз.

– Думаю, да. Никель в один из своих ежегодных приездов стала критиковать мать за то, что та красит ногти. Сказала, мол, это давление на личность или что-то такое. Ну и что? Джулия Эллен взвилась, как рассерженная курица, и ясно ей донесла, что политическое движение, которое беспокоится о ногтях, гроша ломаного не стоит.

Орри хихикнула.

– А теперь они обе все время скупают лаки. Свобода! Что за парочка!

– Два сапога пара. Конечно, никто в этом не признается, но ты знаешь, я всегда говорю: "Какова мать, такова и дочь".

Орри намеренно не стала упоминать, что приключилось с обеими дочерьми Луизы.

– А знаешь, что я еще думаю? – Луиза оседлала любимого конька.

– Что?

– Я думаю, что никакая Никель не писательница.

– Чего?!

– Она не носит водолазок. А все писатели, которых мы видели на фотографиях в журналах, все поголовно в водолазках и курят сигареты, сидя за пишущей машинкой. Никель даже не курит! Что ты на это теперь скажешь?

Орри поразмыслила над серьезностью доказательств.

– Это ты верно подметила, Луиза.

– Я знаю, что верно. И более того – она же выпустилась из колледжа как архитектор! Нельзя быть и архитектором, и писателем!

– Но она не может найти работу.

– Это все ее борьба за женские права! И то, что она не может держать рот на замке насчет лесбиянок.

– Может, оно к делу и не относится, но ты знаешь,что в этой стране сейчас настали трудные времена для тех, кто строит новые дома?

– И что с того?

– В Раннимиде никто не строил ничего нового вот уже лет десять. Последней стройкой в наших краях был тот молл на дороге в Хановер.

– Все еще держишь нос по ветру? Я утратила интерес к покраске домов с тех пор, как Перли скончался.

– Да не знаю... Я читала об этом в журнале – так я чувствую себя ближе к Ною, хоть он уже давно умер.

– А помнишь, как ты прикупила маджонг, потому что думала, что ему это понравится?

– Бедняга! И как он меня терпел, ума не приложу. Даже мне самой от себя иногда тошно бывало. Что бы я ни увидела в кинохронике или в журналах, мне непременно нужно было это заполучить. Хотя вот керамические сахарницы оказались очень даже ничего.

– Забавно, насколько лучше мы стали ладить с собственными мужьями, едва они померли, – брякнула Луиза.

Орри вздрогнула.

– Да ну, это ты не всерьез.

– Я правда скучаю по Перли, это вне всяких сомнений, но не могу сказать,что соскучилась за тем, чтобы прибирать за ним и готовить любимые блюда его мамочки.

– Перли был таким чистоплотным.

– Чистоплотным! Да мне понадобились годы, чтобы выдрессировать его – в точности как собаку!

– Из вас двоих ты была сильнее. А вот у нас с Ноем сильным был он. Когда он умер, и я поняла, что не знаю, с какой стороны подступиться к чековой книжке, я чуть не сошла за ним в могилу.

– Я веду домашнюю бухгалтерию, и это держит меня в тонусе.

– И спасибо тебе еще раз за то, что ты научила меня заполнять квитанции, – поблагодарила Орри.

– А помнишь, как я научила Никель зарабатывать? Джатс и Чесси никогда не умели обращаться с деньгами, а мне не хотелось, чтобы Никель выросла такой же бестолочью. Помнишь лоток с лимонадом? Это я сказала, что ей нужно научиться торговать.

– Я ее до сих пор так и вижу, семилетнюю, на южной стороне площади за маленьким лотком.

– Чертова девчонка добавила в лимонад кварту джина, – рассмеялась Луиза.

– А я еще помню моду на ожерелья из разноцветных стеклянных бусинок, и как ты увлеклась и стала делать из них четки. А Никель забрала их все и стала ими торговать, а ты все это время думала, что она обращается в веру.

– Хммм...

– Почему бы тебе не погодить? Успеешь еще найти этих людей, которым все равно против чего бороться, лишь бы против.

– Нет. Я завтра еду в Йорк. Думаю, у них как раз будет собрание, и я им расскажу, что мне предложили продать свою собственность коммунистке, которая мало того, что уводит мужчин из семей, так еще и лесбиянка при этом! – Луиза сделала акцент на слоге "би".

– Повезло тебе, что Селесты Чальфонте уже нет в живых!

После этих слов две старые кошелки погрузились в сплетни, словно девчонки на пижамной вечеринке, за исключением того, что пижам на них не было.

19 июля 1929 года

В город пришла такая жара, что на тротуаре можно было запросто изжарить яичницу. Луиза, настроенная не обращать внимания на погоду, стояла над гладильной доской. Был час дня. Даже жуки решили проявить благоразумие и не летали. Но если бы Луиза не выполнила намеченных дел, планета запросто могла бы сойти с орбиты.

Мери топала по дому и сеяла разрушения на своем пути, а Мейзи, которой не было еще и полутора лет, верещала из манежа, потому что у нее на попе высыпала потница.

С утра пораньше, когда было еще не так жарко, Луиза честно занималась домашней бухгалтерией. А теперь, когда она принялась за глажку, капли пота катились у нее по ложбинке между грудей, волосы взмокли и прилипли к щекам, а рубашки, которые она гладила, тут же снова делались влажными.

В такие дни, как сегодня, она сомневалась в том, что любит своего мужа, своих детей, да и вообще кого бы то ни было. Интересно, другие люди себя тоже так чувствуют или это сам нечистый строит ей козни?

Земля раскалилась пуще ада, так что, может, дьявол уже где-то здесь? Эта мысль не давала ей покоя. Семейная жизнь с Перли не была богата событиями. Его единственным хобби было коллекционирование статуэток обнаженных женщин.

Он брал ее лак для ногтей и раскрашивал им соски в красный цвет. Эти привлекательные дамочки заполонили дом. Даже стоячая пепельница в стиле арт нуво не спаслась от умелой кисти Перли.

Иногда, когда Луиза позволяла ему спать с собой, он просил ее нарумянить соски. Она подчинялась, будучи уверенной, что это крест, который ей должно нести. Луиза умирала от любопытства, желая узнать, ведут ли себя мужья других женщин подобным образом, но никогда не могла заставить себя поднять эту тему. Джатс и Чесси были к этому моменту женаты уже около двух лет. Чесси никаких фигурок не коллекционировал, и, насколько Луиза могла судить, они с Джатс спали вместе, но когда и как, ей не было известно. Если бы только Джулия Эллен что-то рассказывала, но нет, она вечно была занята, отпуская шуточки; а если Чесси был рядом, то они вдвоем чинили машину или строили новый курятник. Луиза не могла представить себе, как они занимаются любовью. Этот процесс у нее ассоциировался со знойной Назимовой и стенающим Валентино.[66]66
  Алла Назимова (англ. Alla Nazimova, настоящее имя – Марем-Идес (Аделаида Яковлевна) Левентон; 1879 – 1945) – американская кино– и театральная актриса, продюсер и сценарист. Будущая актриса родилась 21 мая (2 июня) 1879 года в Ялте, третьим ребёнком в еврейской семье. В 1896 году семнадцатилетняя Аделаида уехала в Москву, где под псевдонимом Алла Назимова стала брать уроки у знаменитого К. С. Станиславского в его школе актёрского мастерства при Московском Художественном театре. В 1904 году в составе театральной труппы отправилась на гастроли в Европу, где с блеском играла на сценах Лондона и Берлина. Публика с восторгом приняла Аллу, и вскоре она стала одной из ведущих театральных прим того времени. В мае 1906 года Назимова осталась в США и подписала контракт с легендарным театральным продюсером Ли Шубертом. На протяжении следующих нескольких лет Назимова активно играла на подмостках Бродвея и добилась большой популярности. В 1916 году, когда актрисе было уже тридцать семь лет, состоялся её дебют в кино.
  Ещё при жизни актрисы ходили слухи о её гомосексуальности. Так, в числе её любовниц упоминались Таллула Бэнкхед, первая жена Валентино Джин Эккер, Мод Адамс, Эва Ле Галлиенн и поэтесса Мерседес де Акоста, известная своими лесбийскими связями со звёздами Голливуда.


[Закрыть]

А еще они не так уж много зарабатывали, развозя выпивку, поэтому до сих пор жили с Корой. Луиза догадывалась, что им не так часто выпадало побыть наедине. Один раз, когда Джулия поехала развозить приправленное самогоном пиво, Луиза обшарила ее комод в поисках румян, но нашла только одну маленькую баночку, да и та стояла на комоде сверху. Она даже осмелилась спросить у Джатс, использует ли она румяна еще как-то, и та ответила: "Ну, когда у меня помада заканчивается, я мизинцем растираю по губам немножко румян".

Луиза подумала, что если Перли притащит в дом еще одну статуэтку, она начнет кричать. А еще перед каждым государственным праздником кто-то постоянно надевал на памятник героям войны старые шины на манер венков, и это очень беспокоило Луизу. Она понятия не имела, почему.

– Мамочка, я хочу поиграть в купалке для птичек, – проныла Мери.

– Нет, там полно птичьего помета!

– А мне хочется...

– Ничего, перехочется!

Мери потопала к манежу. Угомонить свою вредность было не в ее силах – в такие дни, как сегодня, их и без того небольшой запас просто испарялся. А тут еще Мейзи ставила рекорды по громкости воплей и добавляла неприятных ощущений.

– Мамочка, пусть она замолчит!

– У нее прыщики на попе.

– Пусть лежит на животике!

– Она еще маленькая и ничего не понимает. Оставь ее в покое!

– Я ее поверну, – Мери перелезла через стенку манежа и перевернула сестру на живот.

Мейзи, какой бы маленькой она ни была, отлично понимала, когда ее права нарушаются, поэтому тут же лягнула Мери и попала ей прямо по губе.

Ни секунды не колеблясь, Мери с разворота припечатала сестру к манежу.

– Девочки! – Луиза бросила глажку и побежала их разнимать. Это оказалось трудной задачей, потому что Мейзи верещала уже не столько от докучливой потницы, сколько от жажды мести. А Мери вопила не только из-за разбитой губы, но и от страха перед Луизой. В процессе борьбы Мейзи до крови укусила мать за руку, и Луиза утратила остатки терпения. Она шлепнула Мейзи и треснула Мери – для равновесия. Обе девчонки уселись посреди погремушек и завыли, а Луиза тем временем учуяла дым – это утюг прожег выходную рубашку Перли. Луиза рванулась к гладильной доске, споткнулась о стратегически искусно брошенную на полу игрушку и рухнула ничком. Донельзя разозленная, она перевернулась на бок и при этом подбила гладильную доску. Чертова штука перевернулась, утюг с шипением проехался по полу. Луиза осталась лежать и истерически разрыдалась. Дети при виде бедственного положения матери было притихли, а потом, то ли от ужаса, что она могла пораниться, то ли от эгоистичной озабоченности собственной судьбой, разрыдались дуэтом.

Кора сидела на симпатичном заднем крыльце в доме Селесты и созерцала классический, в английском стиле, сад, а Фанни Джамп, Рамелль и сама Селеста обсуждали последнее письмо Фейри Тетчер. Спотти уселась под белой акацией и читала "Маленьких женщин"[67]67
  “Маленькие женщины” (англ. Little Women) – роман американской писательницы Луизы Мэй Олкотт (1832—1888), опубликованный в двух частях между 1868 и 1869 годами. В романе описывается жизнь четырёх сестёр семейства Марч – Маргарет, Джо, Бет и Эмми.


[Закрыть]. Она была высокой девятилетней девчонкой и всякий раз, глядя на нее, Рамелль и Селеста сдерживались, чтобы не произнести: «Как время летит!»

– Избранник Фейри беден. Я уж почти было решилась переплыть океан, добраться до Германии и вправить ей мозги! – в такую жару слова Фанни звучали не очень убедительно.

– Кажется, она по-настоящему счастлива, – сказала Рамелль.

– Кто может быть счастлив, живя в берлинской лачуге и проедая свои драгоценности? Она рехнулась, – Фанни втянула в рот листик мяты из своего напитка.

– Что одному хорошо, то другому смерть, – Селеста лихо расстегнула еще одну пуговку на блузке, приоткрывая прекрасную вспотевшую ложбинку между грудей.

– Ты ее лучше не защищай! А то я нервничаю!

– Фанни, в такой жаркий день ссориться не годится, – сказала Кора.

– А я не ссорюсь! Я обсуждаю Фейри Тетчер, которая носится со своим немчиком, как с писаной торбой!

– У нее есть храбрость бороться за свои убеждения. Не унижай ее, – мягко поправила разошедшуюся Фанни Рамелль.

– Я ее не унижаю. Я беспокоюсь. В конце концов, Фейри с Селестой мои самые близкие друзья на всем белом свете, – Фанни помолчала, а потом, сообразив, что нельзя обижать присутствующих, быстро добавила: – Это совсем не значит, что ты мне не дорога, Рамелль, и ты, Кора, тоже, но с ними мы знаем друг друга с пеленок. И я беспокоюсь! Черт, да она вскорости заложит последнюю безделушку, а когда профукает денежки, то ей только и останется, что податься в зоопарк и молиться, чтобы обезьяны кидались в нее орешками!

– Чего не имеешь, того не удержишь, – Кора утерла лоб.

Фанни Джамп не поняла смысла этого выражения, но на минутку притихла.

– Как раз сейчас Германия многого не имеет, – поддержала разговор Рамелль.

– Это ты о чем? – Фанни прожевала еще один листик мяты.

– Этой зимой, когда мы с Селестой в первый раз возили Спотти в тур по Европе, мы все беспокоились о судьбе Германии. Инфляция там ужасающая, правительство не пользуется доверием, а группы негодяев прикрываются противоположными политическими идеологиями.

– Дажее Кертис был потрясен, – добавила Селеста, – а уж если у кого-то из нас и есть повод для кровной мести, то это у Кертиса.

– Фейри сидит на пороховой бочке, – пробурчала Фанни.

– Да, так и есть. Крохотный островок социализма посреди моря рушащегося капитализма, – Селеста расстегнула еще пуговку.

– А я повторяю, что она счастлива, а если эта жара не уляжется, то мы все здесь перегрыземся, как бешеные собаки, – Рамелль стала обмахивать себя.

– Селеста, милая, почему ты не заведешь бассейн? Ну, знаешь, как в этих журналах о кино, – сменила тему разговора Фанни.

– Милочка, и почему это когда речь заходит о том, чтобы потратить деньги, ты так охотно готова потратить мои и сэкономить свои?

– Ты прекрасно знаешь, что Крейгтон выдает мне на расходы определенную сумму.

– Вряд ли тебе приходится довольствоваться сущими грошами, – саркастически заметила Селеста.

– Ну, скажем так, на бассейн их тоже вряд ли хватит.

– Почему бы тебе не откладывать часть суммы в течение нескольких месяцев? И не сократить количество безделушек, которые ты покупаешь своим молоденьким ухажерам?

– Селеста, заткнись. Это единственное развлечение в моей жизни, не считая сплетен. Зато ты можешь делать со своими деньгами что захочешь. Это ведь твои деньги.

– Да, дорогая. Это одно из преимуществ незамужнего положения.

– Давай-давай, издевайся, – Фанни снова обрела привычно хорошее настроение. – Крейгтон гребет деньги лопатой на бирже, между прочим. Интересно, сколько он сейчас стоит.

– Ты не знаешь? – удивилась Рамелль.

– Нет, конечно. Я получаю свою сумму на расходы, счета оплачиваются в его офисе. Я понятия не имею, стоим мы миллион или десять центов.

– А вы вкладываете деньги в землю? – Селеста разбиралась в бизнесе куда лучше, чем говорила. Она сражалась как лев, чтобы получить свою долю наследства Чальфонте, когда в 1897 году умер их отец и Стерлинг, самый старший брат, захотел распоряжаться долями Селесты и Карлотты. Но он оказался не готов к схватке с двумя злобными фуриями, налетевшими на него. Обе сестры, однако, согласились оставить часть своих денег в семейном предприятии, и к чести Стерлинга, он обращался с ними разумно.

– Ну, наш дом стоит на нашей земле.

– Нет, Фанни. Я имею в виду недвижимость. Отдельные участки земли, угодья.

– У меня вот есть клочок земли на Бамблби Хилл. Земля делает тебя ближе к Господу, – улыбнулась Кора.

– Я как-то не задумывалась... Ни над тем, ни над другим, – нахмурилась Фанни.

– Покупай землю, девочка. Если приключится война, на асфальте от нее не спрячешься, – рассмеялась Кора.

– Кора права, – сказала Селеста.

– Об этом пусть у Крейгтона голова болит, а не у меня.

– Фондовый рынок это те же азартные игры, только куда серьезнее, дорогая. И это замечательно, но никогда нельзя ставить на кон больше, чем ты можешь позволить себе потерять. Я немного играю, но большинство моих средств вложены в землю и обувной бизнес. Благодарение господу за янки и их холодный климат. Им нужна обувь.

– Я подумаю над этим. Только что мне делать? Прийти к нему и потребовать отчета, где наши деньги? – Фанни проглотила содержимое бокала, давно нагревшееся от непереносимой жары.

– Брак это партнерство, – заметила Рамелль.

– Ха! – в это восклицание Фанни вложила все свое неверие.

Донесшийся из-за угла визг отвлек их внимание. Рядом с гортензиями появилась Луиза и ее бунтующие отпрыски.

– Луиза, милая, – Кора поднялась на ноги, чтобы встретить ее.

– Не вставай, мама. Слишком жарко, чтобы вообще шевелиться. Ты в курсе, что термометр на переднем крыльце показывает девяносто девять градусов[68]68
  37,22 по Цельсию


[Закрыть]? – спросила Луиза.

– Я на него даже смотреть не стану, – усмехнулась Кора и открыла дверь кухни, чтобы предложить Луизе и детям чего-нибудь попить. – Кому чего принести?

– Давай, я тебе помогу, – присоединилась к ней Рамелль.

– Присядь, Луиза, на тебе лица нет, – Кора пододвинула ей стул. Мери взяла Мейзи за руку и повела к Споттс. Им нравилось играть с "большой девочкой".

Если Луиза и хотела излить свое сердце матери, то тут же об этом позабыла. Оказаться в компании с Селестой и Фанни Джамп – о, это настолько воспламенило ее светские амбиции, что к тому времени, когда Кора и Рамелль вернулись с напитками, Луиза проявляла свою образованность, говоря:

– Вы больше не пройдете по центру Раннимида, чтобы не натолкнуться на нечистоты. Люди специально выгуливают собак на чужих участках и в парке, чтобы животные могли откладывать свои эксперименты.

– Хотела бы я на это посмотреть, – Фанни выудила еще один листик мяты из своего свеженаполненного стакана.

29 октября 1929 года

Джулия с Чесси сидели на переднем крыльце. Сегодня их отпустили с работы пораньше. Люди останавливались на городской площади и заговаривали друг с другом о новостях, которые слышали по радио. С Уолл-стрит приходили тревожные сведения, да и день выдался из тех, когда вроде все хорошо, но в воздухе разлито какое-то беспокойство. Джулия и без того была на взводе. У нее вот-вот должны были начаться месячные, ей казалось, что она вся распухла, и это злило неимоверно.

Айдабелл – закутанная в шаль, один носок поднят, другой спущен – раскачивалась у себя на крыльце и перебирала пальцами клавиши аккордеона. Музыка плыла к вершине холма.

– Умеет Айдабелл наделать шуму, – сказал Чесси.

– Научись сначала правильно дорожную карту сворачивать, а потом обижай тех, кто умеет играть на аккордеоне! – взъелась Джулия.

И понеслось. Что бы Чесси ни говорил, Джулия находила к чему придраться. Она прямо напрашивалась на ссору, а когда Чесси наконец не выдержал и взорвался, пусть и не сильно, Джатс рванула наверх, в их спальню, хлопнула за собой дверью и заперлась изнутри для пущего эффекта.

– И не смей сюда заходить, Чесси Смит! Даже и не думай!

Он не ответил. Джатс бросилась на кровать и уставилась в потолок. "Ненавижу его, – подумала она. – Не хочу его больше видеть! И кому сдалась эта Айдабелл вместе с ее дурным аккордеоном? Мне вот на нее плевать. Никогда мне дела не было, что до нее, что до ее гармошки... Что-то его не слышно. Может, он разозлился и ушел? Ну и ладно. Не надо будет говорить, чтобы он проваливал. Мужчины такие грубые... Я уверена, что он попробует вломиться сюда. Надо подставить к двери стул на всякий случай".

Она вскочила и запихала старый стул спинкой под дверную ручку. В коридоре и на лестнице по-прежнему было тихо.

"Ненавижу его! По-честному, взаправду ненавижу! Он ничуть не лучше Луизы, только еще и неверующий".

Прошло еще не то пять, не то десять минут. Джулия утратила ощущение времени. За дверью все так же не было ни звука.

"Он меня не любит. Даже не попытался зайти. А я тут и умереть могу. А ему плевать. Что ж, хорошо, что я выяснила это сейчас. А если бы он мне понадобился? Друг познается в беде... Ненавижу его!"

Слабое поскрипывание оживило ее надежды и тревоги. Джатс вскочила с кровати и бухнулась у двери на четвереньки, чтобы посмотреть, не видно ли в щель ботинок Чесси.

Ничего.

"Наверное, просто доски скрипят. Всегда так, когда погода меняется... Не любит он меня..."

Прошло еще пять минут. Теперь Джулия сидела на кровати и волновалась.

"Да что ж он там делает, где он там есть? Ничегошеньки не слышно... Может, он на себя руки наложил? Бедняга... Я не хотела быть такой безжалостной... Выстрела слышно не было... Крысиный яд! Точно. Он пошел к колонке, налил в кувшин воды и выпил крысиный яд! Говорят, это ужасная смерть. А у нас есть крысиный яд? Он мог перерезать вены... Весь порог в кровище, ужас... Кровь в жизни не отмоешь. О боже, мама придет и найдет его обмякшим, сморщенным, как смятая бумага. Эгоист! Он не подумал, каково будет маме или мне его обнаружить! А может, он уехал и врезался в дерево? Нет, не слышно было, что он заводил машину... Я вообще ничего не слышала... Нет, это крысиный яд. Я знаю. Даже если у нас в хозяйстве его нет, он мог пойти к Иде и попросить немножко взаймы... Не буду его спасать. И дверь не открою, и смотреть не стану. Нет, не стану..."

Бурный поток мрачных мыслей прервала мелькнувшая под дверью тень. Джулия услышала шуршание бумаги, а потом по полу скользнула сложенная записка и остановилась на полпути к кровати. Джатс бросилась к ней и стала читать, стоя на четвереньках.

Размашистым почерком Чесси на бумаге было написано:

"Я знаю, что ты сердишься на меня.

Я могу:

1. Застрелиться.

2. Оставить тебя в покое.

3.

4. Целоваться и обниматься.

5. "

Джулия принялась судорожно шарить по комнате в поисках карандаша. В итоге она нашла крохотный обломок голубенького портновского мелка, которым Кора при шитье размечала ткань.

На обороте записки она нацарапала:

"Ты меня не любишь. У меня скоро месячные. Я толстая, и у меня на лице прыщик выскочил.

Твоя любящая жена Джулия Эллен".

Тень из-за двери никуда не делась. Джулия снова бухнулась на четвереньки, просунула записку в щель и наклонилась еще сильнее, чтобы видеть туфли Чесси. Он тоже встал на четвереньки, чтобы подобрать записку, заглянул под дверь, и их взгляды встретились.

– Я с тобой не разговариваю, но мою записку можешь прочитать, – заявила Джулия.

Чесси аккуратно развернул листок и прочел его вслух – собственно, только так он и умел читать. Потом сунулся носом под дверь, чтобы увидеть Джулию. Она была на прежнем месте, в той же позиции.

– Дорогая, я люблю тебя.

– Нет, не любишь, – Джулия еле сдерживала слезы. "Луиза может и расплакалась бы, но я до этого не унижусь", – гордо повторяла она про себя.

– Люблю. – Честер не знал, что еще сказать. Только и оставалось, что повторять: "я люблю тебя".

– Правда? – голос Джулии стал чуть живее.

– Ты же знаешь, что люблю, – умоляюще проговорил Чесси.

Джулия затаилась и ничего не ответила.

– Я люблю тебя. Люблю, люблю, люблю!

– Еще раз скажи, – Джулия начала посмеиваться.

– Я люблю тебя.

Они расхохотались вдвоем – головы на полу, задницы в воздухе – по обе стороны от разделявшей их двери.

– И часто вы так развлекаетесь?

– Я... – Чесси вскочил.

Джулия за дверью все еще хихикала. Кора, исключительно из желания поразвлечься, медленно опустилась на пол и заглянула в щель.

– Попалась! – пропела Кора, как в детской игре.

– Мама?! – Джулию чуть удар не хватил.

Чесси попытался открыть дверь, но она была заперта.

– Дорогая, открой дверь!

– Не могу! Умираю со смеху!

Еще не поднявшаяся с пола Кора пропела одну из любимых детских песенок Джулии.

"Жизнь – лотерея, верь или нет

Жизнь – лотерея, грош за билет!"

Джулия пропела вместе с ней последнюю строчку, встала и отперла дверь. Чесси обнял жену изо всех сил. Кора только головой покачала и рассмеялась.

– Дома есть кто? – позвала снизу Луиза, открывая входную дверь. Вслед за ней в дом быстро вошли Перли и дети.

– Мы здесь, наверху, в прятки играем! – отозвалась Кора.

– Эй, Луиза, ты в игре! Считай до двадцати, а мы будем убегать и прятаться!

Мери и Мейзи восприняли ее слова всерьез и с визгом понеслись прятаться в погребе.

– Спускайтесь! Врата ада разверзлись! – велела Луиза.

Все еще хихикая, мать, дочь и зять спустились по выкрашенной в лазурный цвет лестнице.

– Луиза, что это ты такое говоришь? – спросила Кора. – Привет, Перли. Проходите, давай выпьем кофе. Солнышко село и становится прохладно.

Когда все столпились в кухне, Луиза продолжила:

– Фондовый рынок рухнул.

– Да мы знаем, – небрежно отмахнулась Джулия от этой катастрофы.

– Джулия, ты сущий ребенок в таких вопросах. В стране сложилась палубная экономическая ситуация.

– Ты хотела сказать, "пагубная", да? – вежливо поправил Перли.

– Да, именно так я и говорю. – голосом всезнайки произнесла Луиза.

– Ну, у нас же есть Линдберг[69]69
  Чарльз Огастес Линдберг (1902 – 1974) – американский лётчик, ставший первым, кто перелетел Атлантический океан в одиночку (20—21 мая 1927 года по маршруту Нью-Йорк – Париж). В США пользовался огромной популярностью, сравнимой с популярностью кинозвезд.


[Закрыть]. Так что все не так уж плохо, – вернулась к своей беззаботной манере Джулия.

– Действительно! – махнула на нее рукой Луиза и обратилась к остальным взрослым: – Говорю вам, мир распадается на части!

– Да он никогда и не был целым, – ответила ей Кора с прихваткой в руках.

– Никогда хорошо не жили, нечего и начинать, – улыбнулся Чесси.

– Вы двое друг друга стоите! – набросилась на них Луиза. К счастью, Чесси был не из тех, кто любит обижаться, и к этому времени он к Луизе уже привык. – То, что пишут в газетах, меня пугает!

Кора налила всем кофе и повернула голову, чтобы посмотреть, как ее внучки выныривают из погреба и тащат с собой жестянку соленого печенья в качестве трофея. Потом она посмотрела Луизе в глаза и язвительно заметила:

– Если все действительно настолько плохо, как ты говоришь, то скоро тебе газет будет купить не на что, заодно от них и отдохнешь.

Все рассмеялись.

– Мама! – надулась Луиза.

– Мы это переживем, – уверенно и спокойно сказала ей Кора.

30 октября 1930 года

– Селеста, Селеста, проснись!

Вырванная из сна Селеста посмотрела на часы на тумбочке. Они показывали два часа пополуночи.

Рамелль – один глаз приоткрыт, другой закрыт – пробормотала:

– Что случилось?

– Селеста, вставай, черт тебя побери!

– Это Фанни. Пойду открывать, – Селеста накинула халат и крикнула: – Иду!

Она отперла дверь и обнаружила на пороге Фанни Джамп Крейгтон – в лисьей шубке на голое тело. В правой руке она держала высоко поднятый бокал шампанского, левой прижимала к боку большую металлическую коробку.

– Большое спасибо, обязательно буду, – Фанни проплыла в дом.

– Ты напилась?

– К сожалению, нет.

– Тогда что, во имя господа, ты делаешь здесь в два часа ночи и в костюме леди Годивы[70]70
  Годива (англ. Godiva, от латинизированного др.-англ. Godgyfu, Godgifu – “подаренная Богом”; 980—1067) – англо-саксонская графиня, жена Леофрика, эрла (графа) Мерсии, которая, согласно легенде, проехала обнажённой по улицам города Ковентри в Англии ради того, чтобы граф, её муж, снизил непомерные налоги для своих подданных.


[Закрыть]? Боже, до чего холодно!

– Это ты мне говоришь? – Фанни осторожно положила металлическую коробку на очаровательный, ручной росписи китайский сундук Селесты, который она использовала в качестве журнального столика.

– Не хотела бы ты что-нибудь на себя надеть или в тебе взыграл дух скандинавских предков?

– Брось, Глэдис... – уголки рта Фанни поехали вниз.

– У вас все в порядке? – крикнула Рамелль сверху.

– Да, дорогая. Возвращайся в постель.

– Все практически в полном беспорядке, – Фанни одним глотком допила свое шампанское, сунула руку в карман и достала листок бумаги. – Прочти. На Крейгтона напал приступ порядочности.

– Он оставляет все тебе и прощается, – брови Селесты сошлись на переносице. – И как много составляет это "все"?

– Дом и несколько сотен долларов.

– Как так?

– Да вот, смотри сама. Вместе с запиской был еще ключик от шкатулки.

Селеста осмотрела содержимое коробки.

– Фанни, ты по уши в дерьме.

– Метко сказано.

– Ты узнала обо всем только что?

– Конечно, – утвердительно кивнула Фанни. – Неужели ты думаешь, что я обнаружила это все в половине девятого вечера и решила разбудить тебя посреди ночи?

– Очередная новая симпатия?

– Да. Бедра у него симпатичные.

– Может, подашься преподавать в Вассаре? Курс соблазнения, первый семестр.

– Селеста, ты так умеешь утешить в моменты горестей и бедствий!

Селеста похлопала ее по плечу.

– Для этого и нужны друзья.

И Фанни, и Селеста были всегда очень сдержанными в проявлении чувств, а в особенности тех, которые можно было счесть слабостью. Потерять лицо в трудную минуту было самым худшим из возможных исходов. Фанни понимала, что разорена, растеряна и что у нее нет професии. Но еще она понимала, что не должна запятнать свою честь. И деньги не имели к этому никакого отношения. В такие моменты она полностью понимала важность кодекса поведения. Иногда только внешняя форма и может спасти тебя, пока ты подыскиваешь пути выхода из ситуации.

– Я думаю, он сбежал, чтобы заправлять борделем, – пошутила Фанни.

– Воистину веселая жизнь.

– Я прикинула свои возможности, – спокойно сказала Фанни. – Я могу продать дом, но кто его купит? Могу отказаться от него, чтобы все думали, что я рехнувшаяся на благотворительности старая курица. Ну, в смысле, передать его какому-нибудь приюту для сирот, а самой остаться жить на чердаке. А потом рехнутся они, не зная, как управиться с этой громадиной, которую невозможно содержать. Такая человекоубийственная филантропия.

– Пресвятая Фанни. Да, это хорошо звучит.

– Нашей Проповеднице не помешает здоровая конкуренция. Она и так наслаждалась своим монопольным положением все эти годы, – Фанни беспечно сбросила шубку с плеч. Ей было нечего скрывать от Селесты.

– Ты же знаешь, что я, слава богу, не очень пострадала в этом кризисе. Так что я не дам тебе умереть с голоду.

– Знаю. Но давай надеяться, что до этого не дойдет. Я как-то не представляю себя, идущей по жизни с протянутой рукой.

– Возможно, мы сможем подыскать тебе работу в какой-нибудь конторе.

– Я всегда могу стать изобретательницей. Изобретателей нельзя уволить. Да, и буду жить на доход от патентов. Как насчет помидоров цвета электрик? Или лучше того – зонтика с лампочкой на конце, чтобы можно было отыскать дорогу домой в темные дождливые ночи?