Текст книги "Одного поля ягоды (ЛП)"

Автор книги: Рита Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– В края азиатских танцовщиц и вечного солнца! – подхватил Билли. Дэвид ему нравился. Они вместе через многое прошли, и Дэвид был из тех, кто рискнет, не задумываясь, чтобы выручить товарища. Поначалу Билли избегал его, потому что тот был евреем. А когда привык, потом сам удивлялся, чего это он сперва обходил Дэвида стороной. В Раннимиде жило несколько евреев. Они были трудолюбивыми, чистоплотными и на удивление добродушными, но по какой-то причине Билли с самого детства запомнил, что евреи – не такие как все, а "не такие" означало, что они плохие, так что он держался от них подальше. Теперь это все казалось таким далеким и таким глупым.

– Снова на Мери глядишь? – спросил Дэвид.

– Чего? – Билли сам не понял, что неосознанно вытащил из кармана фотографию Мери и пялится на нее.

– Эй, Ромео, негоже показывать жене здешнюю грязь.

– Ага, ага, да, – Билли сунул фотографию назад в карман.

– Я уже забыл, как выглядят женщины, – Дэвид закинул руки за голову и поднял взгляд к небесам.

– А я вот не забыл, какие они на ощупь, – рассмеялся Билл.

– Я слыхал, что русские женщины сражаются наравне с мужчинами. А у поляков есть целые женские подразделения. Нацисты боятся вступать с ними в бой, – сказал Дэвид.

– Какого хрена им бояться?

– Они сражаются куда яростнее нас. Без дураков.

– Тогда моя теща просто должна быть в таком отряде. Пресвятой Иисус на водных лыжах, ну она и стерва! Дайте ей пистолет, и она в одиночку уложит целый батальон.

– Ничем ей не угодишь, да?

– Ага. Что б я ни делал, этой склочной бабе все не так.

– Не принимай близко к сердцу. Большинство матерей не особо счастливы терять дочек. Если б я увидел, как ты вышагиваешь к алтарю в церкви, я бы тут же, просто бегом посадил свою дочку на поезд до Сан-Франциско.

– Вот знаешь ты, как обидеть человека! – проворчал Билли.

– Спасибо, Билл. Я и не думал, что тебя это колышет, – Дэвид пихнул ногу Билли носком своего ботинка.

– Я думаю – каким же я был придурком, когда женился. Молокососом. Я был таким идиотом – думал, что каждая стена – это дверь.

– А чего ты говоришь "был"? – рассмеялся Дэвид. – Ты самый распаскудный сукин сын из всех, кого я знаю. Настоящий мешуга.

– Это еще что?

– Мешугана. Чокнутый, парень, ты – чокнутый. Тебя дважды за год разжаловали в рядовые! Начисти морду еще одному сержанту – и тебя точно вышибут из армии пинком под зад!

– Ну, не сказать, что мы тут живем, как у Христа за пазухой, так что я не против получить уведомление об увольнении.

– Никаких уведомлений. Я здесь, чтобы приглядывать за тобой. Учудишь еще что-то в этом роде – и получишь такую запись в личном деле, с которой тебя после войны только в безработные и возьмут, – проговорил Дэвид.

– Да я вообще не уверен, что вернусь домой, – Лишний Билли забыл, что его голос должен звучать небрежно.

– У всех бывают свои взлеты и падения. А мы пали совсем низко – оторвались от континентального шельфа и приближаемся к самой нижней точке земли, – Дэвид принялся рыться в карманах.

– Чего потерял?

– Шоколадный батончик, – ответил Дэвид.

– У тебя желудок луженый. Как ты можешь есть, когда у нас наверху такое заграждение? – Билли мотнул головой вверх.

– Парочка дохлых япошек не собьют меня с диеты для настоящих мужиков.

– Леви, ты – это что-то с чем-то, ты в курсе? – Билл полез в задний карман и вытащил оттуда сильно подтаявший шоколадный батончик. – Если ты его съешь, то клянусь, после войны я приведу тебя к Фанни Джамп Крейгтон в "Сан Суси" и угощу самым лучшим обедом во всем штате Мэриленд! – Билл протянул ему раскисшую сладость.

– Договорились! – Дэвид развернул и облизал фантик.

Тремя часами позже Дэвид и Лишний Билли все еще теснились в своем ненадежном укрытии.

А совсем близко от них, на расстоянии, меньшем чем половина футбольного поля, лейтенанту Канеко жизнь тоже не казалась медом. За два дня он потерял треть своих солдат. Культурный, симпатичный молодой человек, Канеко прекрасно понимал, что никому из них не суждено снова увидеть родные земли.

Он женился перед самой войной, сделав прекрасную партию, и теперь представлял себе, каково бы было дожить до 1960 года. Канеко был прекрасным наездником.

Он мечтал о том, как скачет верхом в полной парадной форме и берет препятствия. Мечтал о жене и вспоминал ее кожу цвета спелой пшеницы. Мечтал о детях, отцом которых ему уже никогда не стать. Он умрет здесь, на Окинаве, с верой в лучшую Японию. За это стоило умереть, но мечты о жизни не оставляли его. Он написал длинное письмо жене и молился о том, чтобы у того американца, который найдет его тело, оказалось достаточно благородства, чтобы отправить это письмо.

А еще ему покоя не давали мысли о двух солдатах, угодивших в ловушку чуть ниже от его позиции. Он то и дело слышал, как из окопа доносится их смех.

"Невероятные люди", – думал он. Его приучили думать, что американцы – это чудовища, но долгие недели сражений привели его к мысли, что те такие же люди, как и он сам. Они поступали по-другому, возможно, они не были такими культурными и образованными, но несомненно заслуживали уважения. Они сражались, как черти, но у них не было ни императора, ни зала героев, и этого он понять никак не мог. За что они сражались? Судя по тому, что ему удалось узнать, всю политическую лояльность среднестатистического американского рядового смело было можно уместить в наперстке, но это не мешало им успешно воевать. Лейтенант Канеко сожалел, что так ни разу и не побывал в Америке.

Рядовой Суга хотел расстрелять еще одну обойму по телам своих мертвых товарищей, но Канеко остановил его.

– Побереги боеприпасы для живых.

Лейтенант Канеко не любил убивать. На самом деле он сомневался, что найдется человек, который это любит. Даже среди янки.

Лишний Билли и Дэвид заметили, что стало темнеть. В сумерках ты еще можешь что-то видеть, но не на дальней дистанции.

– Черт, похоже, нам придется здесь заночевать, – воскликнул Билл.

– Ну, в нас с тобой полно внутреннего света. Могло быть хуже, – Дэвид попытался устроиться поудобнее.

– Знаешь, что мне взаправду покоя не дает, Леви?

– Что?

– Прах побери, я терпеть не могу, когда меня называют "янки"! Я же южанин. До того мне это душу выворачивает, что я готов разбрасывать агитки над каждым япошкой на каждом поганом островке, затерявшемся в этой части океана!

Они по очереди дежурили и дремали. После полуночи на часах стоял Дэвид. Когда невдалеке что-то зашуршало, он мягко встряхнул Лишнего Билли.

– Они идут.

Билл очнулся, весь на взводе, в ушах у него грохотал пульс. Дэвид ткнул рукой в ту сторону, откуда шел звук. Либо это были люди, либо самая большая на планете змея.

– Че делать будем? – спросил Билл.

– Давай останемся в окопе, пусть они попробуют взять нас здесь. Мы сможем их перебить. Если полезем наружу, нас разнесут в клочья из пулеметного гнезда, а так будет шанс побороться.

– Понял, – Билл проверил свою винтовку и отстегнул штык, на тот случай, если не сможет развернуться с винтовкой в таком стесненном пространстве.

Шорох приближался. Билла охватил страх, форма подмышками промокла от обильного пота. Дэвид сжал рот в тонкую нитку. Если бы он расслабился, стало бы слышно, как у него стучат зубы. Ждать было куда хуже, чем сражаться. Звук слышался все ближе и ближе. В следующее мгновение три японца впрыгнули в окоп. Одного Билл вспорол штыком, двое других набросились на Дэвида. Леви выстрелом снес одному из них половину лица, но еще до этого второй воткнул ему под левую руку нож на всю длину.

Билл засадил свой штык в спину нападавшему. Не успокоившись на этом, он ударил его еще шесть или семь раз и заодно для проверки ткнул штыком двух других японцев, чтобы убедиться, что они окончательно мертвы, а потом приподнял Дэвида и усадил его у стенки окопа. В темноте ни черта не было видно.

– Эй, ты как? – дрожащим голосом спросил Билли.

– Не пойму, проткнул он мне легкое или нет. Я истекаю кровью, Билли.

– Нормально. Я наложу жгут и буду ослаблять его каждые двадцать минут. Мы прорвемся. Не боись, Дэвид, ты только не боись, – Билли судорожно сорвал с себя рубашку и прижал ее к плечу и подмышке Дэвида. Рана пришлась на поганое место – кровотечение немного стихло, но этого было недостаточно, и они оба это понимали.

– Лишненький, ты пока обыщи этих ребят и погляди, нет ли у них чего полезного, а потом вытолкай их наверх из нашей квартирки, – Дэвид хотел отвлечь от себя внимание Билли.

Билл принялся рыться у япошек в карманах.

– Во, гляди, картинка с японскими девочками.

– Ты, тупой придурок, и как только в темноте разглядел?

– Я просто чувствую, что это они.

– Черт, чувак, да если перед тобой собака хвостом повиляет, ты и ее трахнешь!

– А что делать? Жизнь одна, Дэвид.

– Ага, уж я-то знаю.

Билл прикусил язык. Он снял с японцев рубашки, забрал какую-то мелочевку и выбросил тела наружу. Теперь их защитная стена стала еще выше.

– Слышь, Билл?

– Чего?

– Сделаешь так, чтоб у меня в ране не поселились червяки? Ты приглядишь за мной, а, Билли? – голос Дэвида слегка дрогнул.

– Конечно, дружище. Я тут главный по борьбе с червяками.

Они помолчали. Рассвет наконец посеребрил холмы тусклым серым цветом. Теперь Билл мог получше рассмотреть рану Дэвида. Дело было плохо – если вскорости не появятся санитары, Дэвиду не жить.

– Читал когда-нибудь про сражение у Булл Ран? – спросил Дэвид.

– Ты хочешь сказать, про битву при Манассасе?

– Я хочу сказать у Булл Ран, ты, чертов конфедерат! Мы победили в той гребаной войне, значит, и битва называется по-нашему.

– Ха! Да мы дали вам победить только потому, что понимали – вам, чертовым янки, без нас будет одиноко и грустно. Только южане знают, как закатить хорошую вечеринку!

– Вот тут ты прав, – улыбнулся Дэвид. – Ну вот, и там воевал один парень, кажись, из Южной Каролины. Стоял июль и жара была страшная, вот как сейчас. Парня в битве ранило в голову, и мухи отложили ему в рану яйца. Это не с ним одним так было, но у него была рана в голове, и доктора не могли их вытащить. Личинки выедали ему мозг пять дней, пока бедняга не умер. Лучше б его пристрелили! Нельзя позволять людям так мучаться, – Дэвид был весь в поту.

– Ты прав, ты прав.

– Билли, сделай так, чтобы личинки не добрались до моей раны. Пожалуйста, Билли.

– Не переживай, дружище, не переживай, – Билли пошевелил одно из тел стволом винтовки, и со стороны японцев тут же раздался залп. – Господи, да что, эти ребята никогда не спят, что ли?

Прошел еще час. Солнце начинало припекать. Билл расслышал какие-то звуки сзади.

– Эй, Дэвид, Дэвид! Я так думаю, наши идут.

– Здорово. Здорово.

– Ты выберешься, – Билли стал укачивать его. Он всю ночь держал его в объятиях.

– Ох, Билли, Лишний Билли Биттерс. Я собирался прожить долгую жизнь, а теперь я помру, я это чую. Я раньше боялся. Может, и сейчас боюсь, но уже как-то привык к этой мысли.

– Эй, ты чего? Не надо так говорить.

– Билл, я же не дурак, – Дэвид моргнул.

– Эти чертовы увальни у нас в тылу шумят так, будто вышли прогуляться на городскую площадь! Япошки живо вышибут из них дерьмо, если наши не поостерегутся!

– Выпусти в воздух обойму или две. Может, они сообразят, – сказал Дэвид.

– Ага, – Билл дал пару залпов в воздух.

– Заорали и бегут на нас. Господи, они что, первый день в армии? – Дэвид старался не тревожить рану.

Шквальный огонь со стороны японцев мгновенно прекратил звуки атаки. Теперь наступающие были прижаты к земле и пробирались вперед ползком.

– Как думаешь, они засекли позиции япошек? – спросил Дэвид.

– Нет. Им бы еще ярдов на сто продвинуться, тогда смогут разглядеть.

– Как завидишь наших – беги к ним, – сказал Дэвид.

– Ни фига подобного. Я тебя не оставлю.

– Да нет, – искусно успокоил его Дэвид. – Я хотел сказать, чтоб ты привел санитара.

– Нет.

– Да ну, Билли, мне нужен санитар.

– Я не уйду.

– А через пятнадцать минут мне санитар уже может и не понадобиться.

Билли понимал, что так оно и есть. Господи, он чувствовал себя так погано!

– Билл, ты должен. Давай!

– Ладно.

Они стали ждать, пока наступающие подойдут поближе.

"Рановато. Когда я четко буду их слышать, тогда и пойму, что пора", – подумал Билли. Он не мог выглянуть из окопа без риска схлопотать пулю промеж ушей.

– Уже скоро, – выдохнул Дэвид. Он понимал, что хоть с санитаром, хоть без – а не видать ему больше Америки и решил встретить смерть как мужчина. Но сначала нужно было убрать отсюда Билли.

– Еще минут пять, – похлопал его по плечу Билли. Он отчаянно хотел привести помощь.

– Давай, Билл, пошел! – Дэвид сжал его руку.

– Ага, да... – Билли запнулся, а потом несмело спросил: – Дэвид, можно я тебя поцелую?

– Черт, это что же, я все это время тут просидел с педиком? – прошептал Дэвид. – Давай, целуй уже, хватит болтать.

Билл склонился над ним и поцеловал в лоб, а потом быстро, с опаской – в губы.

– Через пять минут вернусь с санитаром!

– Шевелись, парень!

Билл выскочил из окопа, как вырвавшаяся из ада летучая мышь. Японцы ожидали атаки американцев, но он опередил своих товарищей на несколько секунд. Пулеметная очередь вырвала клок мяса из его бока, но он не остановился. И поскольку он бежал от японских позиций, то не мог видеть, как Дэвид выбрался на край окопа и швырнул гранату в пулеметное гнездо. Он и не надеялся добросить ее до цели, но хотел взрывом указать пехотинцам нужное направление – на тот случай, если Билл не добежит. "Нечего тут еще кучу хороших ребят терять", – подумал он.

Билл добрался до атакующей цепи с криками: "Санитара! Санитара!"

– Ты ранен?! – рявкнул было лейтенант и тут же заметил, что у Билла весь бок в крови.

– Не знаю! Плевать! Мне нужен санитар, у меня там дружок раненый!

Лейтенант глянул туда, куда показывал Билли, и увидел как взорвалась граната и застрекотал японский пулемет. Теперь стало ясно, где расположен враг.

Билли в отчаянии бросился на поиски санитаров и даже нашел их, но теперь нужно было ждать, пока атакующие продвинутся вперед настолько, чтобы медики смогли добраться до их с Дэвидом окопа. Минуты ожидания вынимали из Билли душу. Каждая секунда, подобно кислоте, капля за каплей выжигала ему мозг. Санитары успокаивали его, как могли. Он даже было собрался рвануть назад, к окопу, но суета на позиции отвлекла его.

У их подразделения на вооружении стояла базука. Едва вражеские укрепления оказались в пределах досягаемости, базуку доставили на место и зарядили. Первый выстрел ушел в молоко, второй четко накрыл цель. Лейтенанта Канеко разнесло в клочья.

А когда они добрались до окопа, Билл увидел, что Дэвид мертв. Он опустился на колени над его телом и заметил, что кожа содрана с его черепа, а под ней проглядывает что-то розовое, полупрозрачное, живое и мерцающее, словно пламя свечи. Лишний Билли Биттерс склонился над своим другом и завыл, как раненый зверь. Понадобилось четверо солдат, чтобы оторвать его от тела Дэвида Леви.

Билли Биттерс уезжал из Раннимида задиристым хвастуном, а вернулся, может, и не лучшим из мужчин, но тем не менее, человеком. После войны Билл утратил вкус к охоте, ранее своему любимейшему занятию. Он не мог заставить себя убивать животных. Их темные глаза напоминали ему о Дэвиде Леви.

30 апреля 1947 года

Новости из Германии просачивались в Соединенные Штаты урывками. Союзники никак не могли поделить зоны влияния и препирались, как разбойники при дележе добычи. Иногда из-под руин Берлина возникали исчезнувшие прежде люди или по крайней мере, появлялись сведения о их судьбе.

Одной из таких исчезнувших была Фейри Тетчер. И "Глас", и "Вестник" вышли со статьями о ней, благоразумно не упомянув о самых отвратительных подробностях.

Как и подозревала Селеста, Фейри с Гюнтером угодили в концентрационный лагерь, основную массу заключенных в котором составляли политические. Условия содержания ухудшались, люди начали умирать, а на место выбывших все приходили и приходили новые, чья единственная вина заключалась в том, что они были евреями. Гюнтер умер быстро. Возможно, его кончину ускорили бесплодные свары между коммунистами или союз Сталина и Гитлера. А вот Фейри вцепилась в эту чужую для нее землю изо всех сил.

Она выполняла самые противные и тяжелые работы, и ее неиссякаемое терпение и простоватое чувство юмора завоевали расположение и уважение других заключенных. Когда в лагере задумали побег, Фейри предложили в нем участвовать наряду с другими, но пожилая леди отказалась от столь лестной возможности. Вместо этого Фейри Тетчер устроила в бараке жуткий тарарам, чтобы отвлечь внимание охранников и дать остальным сбежать. Поскольку даже охрана уважала ее, Фейри надеялась, что пройдет несколько часов, пока выяснится, что ее внезапный приступ помешательства был симуляцией.

Конечно же, все выяснилось, и Фейри вывели перед всем лагерем, чтобы показательно расстрелять. Начальник лагеря терпеть не мог такую работу. В свое время он точно так же терпеть не мог работу в магазине, где ему приходилось зарабатывать на жизнь.

Война только началась и начальник полагал, что публичная казнь сломит дух заключенных и устрашит их.

У Фейри руки были связаны за спиной, а глаза она попросила ей не завязывать. Когда винтовки поднялись в воздух, словно приветствуя ее, Фейри вскрикнула. Если она когда-либо и представляла себе подобную сцену, то воображала, что в последний миг своей жизни героически прокричит "Да здравствует революция!" Но сорвавшийся с ее уст возглас оказался неожиданностью для нее самой – за секунду до того, как ее тело изуродовали пули, Фейри Тетчер звучным, чистым голосом воскликнула: "Америка! Амер..."

Когда лагерь, наконец, освободили, всего несколько выживших заключенных-старожилов могли припомнить утонченную американку. Казалось, более неподходящего примера стойкости духа и несломленности и придумать было трудно, но может быть, именно поэтому эти несчастные немцы, претерпевшие страдания от рук собственного народа, помнили ее.

Люди проявляют храбрость по-разному и в разных ситуациях. Большую часть своей жизни Фейри прожила бестолково и все чего-то искала. Но когда она обрела то, во что уверовала, без разницы, истинным оно было или ложным, вместе с верой пришло и достоинство. А еще у нее было свое понятие о чести, воспитанное южными традициями. Фейри Тетчер встретила смерть достойно и с честью.

Фанни Джамп, последняя из великолепной троицы, почувствовала как воздух леденеет у нее в груди, когда прочла статью о смерти Фейри. Как она ругала себя за все те разы, когда издевалась над Фейри! Проклинала то, что в свое время не интересовалась ее политическими взглядами, пусть даже они казались ей такими дикими.

Удары последних трех лет сокрушили ее. Она потеряла Селесту, дорогую Селесту, которая могла войти в комнату и одним вскользь брошенным взглядом покорить всех; Селесту, обладавшую дальновидностью и распоряжавшуюся веками, а не годами. И Фейри. Какое ужасное одиночество охватывает тебя, когда ты теряешь самых любимых людей! Какое это жестокое проклятье – пережить своих друзей! Фанни хотелось умереть, чтобы снова встретиться с ними, если существует загробная жизнь, или, может быть, перевоплотиться, как они с Селестой привыкли шутить о реинкарнации. Но уйти по своей воле, пусть даже жизнь и стала страданием – нет, этого ей не позволяла честь.

Фанни не могла предать величие поступка Фейри и любовь к жизни Селесты своим добровольным уходом из жизни. А каково пришлось тем, кто жил в средние века? Больным, порабощенным, невежественным? Они страдали, но жили. И даже завещали что-то грядущим поколениям. В свои семьдесят Фанни начала осознавать ответственность живых перед мертвыми. Это была ее обязанность – жить. Даже если ее сердце разбито вдребезги, даже если вокруг сплошная чернота, даже если уроки войны оказались бесчеловечными – Фанни должна жить. До последнего вздоха – должна.

Фанни понимала, что зарождающаяся в ней вера не имеет рациональных объяснений и не подкреплена сложными выкладками. Когда миры рушатся, первыми гибнут заумные разглагольствования и остается лишь сырое мясо собственной плоти.

Фанни приняла решение прожить остаток своей жизни в полную силу и сделать все, что только может, чтобы улучшить жизнь окружающих. Она почтит память друзей своими делами. В конце концов, жизнь – это основополагающий принцип вселенной.

Во всем Раннимиде, как в Южном, так и в Северном, добрые горожане столкнулись с пугающей пустотой послевоенного мира. Одни заполнили ее музыкой, другие – выпивкой. Некоторые спрятались от жизни, но многие, и таких было большинство, осторожно продвигались ей навстречу, нащупывая свой путь. И в это странное время на свет появилось поколение, которому суждено было потрясти сами устои Америки. Пока что они катались на трехколесных велосипедах, коллекционировали бейсбольные карточки и выглядели как обычные дети. Но их родимым пятном стала Хиросима, а подарком на крещение – Аушвиц. Так что Фанни не была одинока в этом мире, ей просто нужно было подождать, пока не войдут в разум нынешние карапузы.

24 мая 1980 года

Джатс порхала по дому и напевала "Ищу четырехлистный клевер". Она тщательно подготовила ловушку. Раз Орри вчера приходила на разведку, значит, сегодня заявится и Луиза. И дело не могло кончиться посиделками и беседами, нет, Джатс хотела решить вопрос раз и навсегда. Вчера вечером она сказала Луизе, что они с Никель проедутся в Хановер, в тамошнюю гончарную мастерскую, и что большую часть дня их не будет дома. Так что Луиза непременно прискачет с обыском.

– Ну что, погнали? – окликнула она Никель.

– Да.

Когда они уселись в машину, Джатс самым заговорщическим тоном выдала Никель четкую инструкцию:

– Провезешь меня мимо дома моей сестры и мимо дома Орри. А потом объедешь квартал, вернешься и высадишь меня здесь.

– Это еще зачем? Я думала, мы едем в Хановер.

– Ты как раз едешь. А у меня свои планы, – Джатс подбоченилась и стала похожа на генерала Дугласа МакАртура. Ей только трубки не хватало для полного сходства.

– Черта с два я куда-то поеду! Мам, ты все утро шныряла по дому такая довольная, как проглотивший канарейку кот. Что происходит?

– Не твоего ума дело.

– Ну, в таком случае мы останемся сидеть здесь, потому что я лично с места не сдвинусь, – Никель скрестила руки на груди.

– Я твоя престарелая мать, между прочим, и останусь ею до конца дней моих. А ну, заводи машину, а то как стукну!

– Неа.

Джулия двинула ее в плечо. Никель ущипнула ее в ответ.

– Ай! – завопила Джатс.

– А я, между прочим, твоя дочь. Так что либо ты мне все рассказываешь, либо не видать тебе твоей вставной челюсти до конца дней твоих!

– Хорошенькую же дочку мне бог послал! Ты отвратительная и подлая! – Джулия изобразила притворное разочарование. Ей начинала нравиться эта перепалка. С Никель нужно было держать ухо востро.

– Ты всегда можешь обменять меня на более новую модель. Я слышала, нынче в моде корейские сироты.

– Вот она, человеческая благодарность! – прищурилась Джулия. – Ты еще заскучаешь по мне, когда я помру!

– Ну что, ты расколешься наконец, или мы так и будем сидеть в этой консервной банке, пока не поджаримся?

– Ладно, раз ты такая умная... У меня есть, чем достать мою сестру. Если ты сделаешь, как я говорю, я смогу снизить цену на ферму, так что давай, помоги мне.

– Мам, что ты затеяла?

– Не скажу. А то ты это в книжку вставишь.

– Ну мне-то ты можешь сказать.

– Не раньше, чем я уболтаю Луизу.

– Мама, я клянусь тебе. Честное скаутское, я не буду писать об этом в книжке.

– Тебя же выгнали из скаутов, ты что, забыла?

– Я никому не скажу! – Никель перекрестилась.

– Язык мой – враг мой, – изрекла Джулия. Потом набрала в грудь воздуха, еще сильнее понизила голос и скороговоркой выпалила: – Нашла у Лисси под матрасом порнографию!

Если бы Никель не сидела в машине, она бы рухнула на землю.

– Быть не может!

– Ага. Но это самая святая правда.

– Ооо, Луиза спустилась, наконец, с креста на грешную землю, да?

– Сползла, – облизнулась Джатс.

– Ну хорошо, мам. Я в деле! – Никель завела машину.

Проезжая мимо домов Луизы и Орри, они постарались принять будничный вид. А едва миновали выкрашенную в темно-синий цвет дверь Орри, Никель свернула за угол и по соседней улице быстренько вернулась к задворкам своего дома.

– Удачи тебе, мама!

– Возвращайся часикам к четырем! – помахала ей на прощанье Джатс и припустила к задней двери. Она вытащила порнографические журналы, которые предусмотрительно прятала в морозилке, и вместе с ними спряталась в собственном одежном шкафу, честно намереваясь выскочить и перепугать ничего не подозревающую Луизу до смерти.

Долго ждать ей не пришлось.

Луиза вошла в дом Джулии абсолютно не таясь. Поскольку они были сестрами и все в округе привыкли к ее приходам и уходам, она не беспокоилась о том, что подумают соседи. Те уже привыкли к ним двоим за все прошедшие годы.

Первым делом Луиза обыскала кухню. Она не предполагала обнаружить журналы там, но посчитала, что аккуратность и тщательность в этом вопросе не помешают. Эти чертовы книжонки должны были быть где-то в доме! В телевизионных шоу иногда показывали, как убийцы оставляют улики на самом виду, потому что люди склонны не замечать очевидного.

Она пересмотрела все журналы в гостиной. Следующей на очереди была спальня. В конце концов, она сама прятала их в спальне. Джулия сидела тихо, как мышка, и прислушивалась к приближающимся шагам. Она услышала, как Луиза закряхтела, опускаясь на четвереньки, чтобы заглянуть под кровать. Потом пошарила руками под матрасом. Хлопнули, открываясь и закрываясь, ящички комода. Тихое бормотание: "Черт!", приближающиеся к шкафу шаги, скрип открываемой дверцы...

– Бу!

– Ааааа! – пронзительно завизжала Луиза и попятилась. Сначала она решила, что с ней приключился сердечный приступ, а потом ясно увидела собственную сестру. Ну, погоди у меня!

– Что-то потеряла? – Джулия выставила руку с зажатыми в ней журналами.

Луиза потянулась к ним, а Джулия припустилась прочь от нее по коридору.

– Не догонишь, не догонишь!

– Я тебе все патлы повыдергаю, слышишь! – бросилась вдогонку Луиза.

Джулия, четырьмя годами младше и быстрее, держалась впереди и на бегу размахивала журналами перед самым носом Луизы.

– Оп, и есть! Оп – и нету!

– Ну я до тебя доберусь! Ох, я покажу тебе, почем фунт лиха! – скрежетала Луиза, и лицо ее сморщилось, как смятая бумага.

– Фут лиха? О да, в этих журнальчиках такого полно! – Джулия издевательски приплясывала в двух шагах от запыхавшейся Луизы.

– Тебя не аист принес! Тебя принес стервятник!

– Ага. А тебя – бешеная жаба!

– Отдай! Отдай их мне! – вены на шее Луизы набухли и стали похожи на фиолетовых червяков.

– Ты – сушеная сопля! – пропела Джулия слова детской дразнилки.

– Ох, как больно! – Луиза схватилась за сердце.

– Что, чешется сильнее, чем болит? – выкрикнула Джулия.

– Ой, мне плохо... – Луиза шатнулась вперед и ухватилась за спинку кухонного стула, чтобы не упасть.

– Молодыми умирают только хорошие люди. А ты будешь жить вечно!

– Я уйду первой, Джулия. Вот и все... – Луиза рухнула на колени, скорчилась и больше не двигалась.

– Да ладно тебе, Луиза.

Та не пошевелилась. У Джулии кровь прилила к лицу.

– Луиза!

Ни звука.

Вот теперь Джулия по-настоящему перепугалась и на цыпочках подкралась к Луизе. Та по-прежнему не шевелилась. Джулия встала на четвереньки и прижалась ухом к груди сестры.

Дерг! Луиза мгновенно выдрала у нее клок волос.

– Будешь еще со мной шутки шутить, а?

– Айй! – у Джулии слезы брызнули из глаз.

Луиза вцепилась в журналы, Джулия их так и не выпустила. Некоторое время они дергали их туда-сюда, барахтаясь на полу. Потом одна из них оказалась сверху и рывком перевалила вторую через себя, но та уперлась ногой в стол, и вот уже первая оказалась в воздухе.

– Отдай! – прорычала Луиза.

– Фигушки!

– Первая поправка гласит, что я могу иметь в собственности эти журналы! – с натугой выдохнула Луиза.

– Первая поправка гласит, что я могу их взять почитать! – Джатс хитро дернула журналы на себя, но Луиза не ослабила хватку.

– А вот и нет!

– А вот и да!

– А вот и нет! – взревела Луиза. – Это частная собственность!

– Ну, тогда, значит, церковь велит тебе ими делиться! – сменила пластинку Джулия.

– Что за... бред... ты несешь? – Луиза с трудом произносила слова, потому что упиралась и тянула изо всех сил.

– Надо делиться, помнишь? Это по-христиански! Ты сама так сказала, когда прикарманила мою ленточку для волос, сволочь ты расписная!

– Да в жизни я не брала твоих ленточек!

– Врешь, Луиза! – Джулия снова рванула журнал.

– Не помню я! Это все так давно было! – Луиза от напряжения вся покрылась потом. – Это какой год был, девятьсот девятый?

– А я думала, ты не помнишь! – радостно выкрикнула Джулия и все свои силы вложила в очередной рывок. Луиза разжала руки, и Джулия Эллен полетела на другой конец комнаты. Теперь пришел черед Луизе посмеяться. Джатс тоже расхохоталась. Луиза поднялась на ноги и с удивлением обнаружила, что все части тела все еще при ней. Она деревянной походкой подошла к Джулии и протянула ей руку, чтобы помочь подняться. Джулия живо спрятала журналы за спину.

– Хорош виться надо мной, как муха! – проворчала Джатс.

– Давай, я помогу тебе встать!

– Я тебе не верю. Отойди к холодильнику, тогда я, может, и встану.

Луиза послушно отошла, и Джулия худо-бедно поднялась на ноги. Женщины уставились друг на друга.

– А теперь, сестра моя, давай-ка присядем и обсудим скользкий пунктик насчет этих журнальчиков, – глаза Джулии заблестели.

– Отдай мне журналы!

– Ну не так же сразу, – Джулия пристроила их себе на колени так, чтобы Луиза не могла цапнуть их и сбежать.

– Джулия!

– Хватит нудить! Я верну тебе эти журналы, если...

– Если что?

– Если ты продашь Никель ферму за сорок тысяч долларов.

– Шантажистка! – надулась Луиза.

– От любительницы клубнички слышу!

– А вот и нет. Я понятия не имею, как эти журналы оказались у меня под кроватью, – Луиза вытерла пот со лба.

– Добрая волшебница принесла, не иначе, – хихикнула Джатс.

– Это у тебя в доме живет добрая волшебница!

– Вот она возьмет, да и превратит тебя в жабу! – пригрозила Джулия.

– Она может, – хмуро ответила Луиза. – Никель – паршивая овца в нашей семье.

– Да, но зато у нее золотые подковки, – улыбнулась Джулия.

Луиза запнулась – она ожидала, что Джулия бросится все яростно отрицать.

– Нууу...

– Знаешь, Лисси, ты вроде как ненавидишь секс, но при этом потрясающе здорово им занимаешься, – Джулия соблазняюще помахала одним из журналов, и тот раскрылся на самом неприличном центральном развороте.

– Да у меня сил не хватит и курицу от двери отогнать! – Луиза притворилась, что вот-вот лишится чувств.