Текст книги ""Слава". Последний броненосец эпохи доцусимского судостроения. (1901-1917)"

Автор книги: Рафаил Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 48 страниц)

Воздерживаясь от приписываемых ему в "Цусиме" унизительных выражений о старых кораблях, В.П. Костенко не удерживается, однако, от своей доли опровержения статьи Н.Л. Кладо. Он закрывает глаза на приведенное им недоумение одного из офицеров с броненосца береговой обороны, который не может найти объяснения, "почему "Ушаков", "Сенявин" и "Апраксин" не посылают на войну". Но В.П. Костенко почему-то полагал (или как было решено советской цензурой) убедительным тот довод, что вопрос о включении малых броненосцев в состав 2-й эскадры поднимался при вооружении ее в Балтийском море, но был решен отрицательно самим Рожественским". В мотивы такого решения В.П. Костенко не вдавался, хотя объяснение его лежит на поверхности.

В тайне полагая, что цель эскадры-просто демонстрация, но отнюдь не генеральное сражение (что порт– артурская эскадра к его приходу существовать уже не будет – это понимали все), З.П. Рожественский хотел уменьшить те заботы и хлопоты, которые вырастают с увеличением состава эскадры. "Где я соберу эту глупую свору; к чему она, неученая, может пригодится и ума не приложу. Думаю, что будут лишнею обузою и источником слабости", – писал он жене 12 декабря 1904 г. ("Море", 1911, № 6, с. 41) об отряде Л.Ф. Добротворского. Оттого он, видимо, не задумываясь о боевом значении кораблей, "отбоярился" от малых броненосцев и не настаивал на экстренной достройке "Славы".

Существенно заметить два обстоятельства, о которых забывают все критики Н.Л. Кладо. Его статьи написаны во время войны и, значит, были доступны противнику. Оттого понятно, автор не мог все говорить открыто. Важно было правильно оценить и целесообразно использовать предоставленную в них "информацию к размышлению", а во-вторых, понять, что статья имела цель продемонстрировать противнику неисчерпаемые русские ресурсы для продолжения войны и тем произвести на него психологическое давление. Вряд ли можно думать, что Н.Л. Кладо, прекрасно осведомленный о мировой экономике, стратегии и политике, мог всерьез верить, что Англия, уже наложив запрет на приобретение "экзотических крейсеров", позволит России вывести свой флот из Черного моря. Опыт несказанной шумихи, поднятой в английской печати выходом в океан из Черного моря крейсеров Доброфлота "Петербург" и "Смоленск", имевших свои орудия лишь в трюмах, подсказывал, какие препоны мог вызвать выход из проливов боевых кораблей. Ясно было и то, что, нарушив статус проливов, Россия сделала бы Черное море доступным для военных флотов других держав. А потому вовсе не следовало понимать буквально предложения об отправке на восток Черноморского флота и таких кораблей, как броненосец "Петр Великий" и крейсеров "Память Азова" и "Адмирал Корнилов". Бесспорно и то, что при ином развитии событий эти корабли могли также найти применение. Об этом, понятно, полагалось позаботиться командующему эскадрой.

Не мог Н.Л. Кладо предполагать и то, что вместо диктуемой мировым опытом (по принципу сосредоточения сил) фронтальной атаки всем флотом японской "петли" в начале боя, адмирал свои малые броненосцы с их современными пушками пристегнет к хвосту выстроенного им и заведомо обреченного на истребление многомильного "каравана смерти". Тем самым роль этих кораблей, способных принять активное участие в бою главных сил, была полностью обесценена и смысл их присоединения к эскадре утрачен. Призывая власти предельно увеличить состав эскадры, чтобы уменьшить суммарное превосходство сил противника, Н.Л. Кладо полагал, надо думать, что корабли сообразно с их возможностями будут применены в соответствии с лучшими рекомендациями мировой тактики и суворовской науки побеждать. Возможно, он предполагал, что ради этого могла быть создана оперативная группа с его участием, которая разработала бы для эскадры З.П. Рожественского варианты наиболее действенных тактических решений боя. Эти и другие подобные соображения могли бы явиться развитием статьи Н.Л. Кладо. Но его критики подобного развития видеть не хотели. Все они не могли "смело подняться умом до облаков". Н.Л. Кладо обличали даже за то, что он сам хорошо сознавал непригодность для линии баталии большинства предлагавшихся им для отправки З.П. Рожественскому больших кораблей. Сожалеть приходится о другом – отсутствии в статьях "После ухода…" каких-либо тактических рекомендаций на ведение операции 2-й эскадры и сражения с флотом адмирала Того.

Всесторонне освоенный Н.Л. Кладо опыт мировой морской истории и тактики мог бы подвигнуть его на составление памятка о мировых уроках выдающихся побед и поражений. Нелишне было бы напомнить и об уроках отечественных флотоводцев парового периода – от Г.И. Бутакова до С.О. Макарова. Конечно, куда как просто с высоты современного знания трактовать об уже состоявшихся уроках прошлого, но ведь величие подлинного ученого и мыслителя тем и определяется, насколько он способен эти уроки предвидеть. Не исключено, впрочем, что о подобных уроках Н.Л. Кладо мог докладывать конфиденциально, чтобы не обогащать ими японцев. Он мог докладывать начальству в виде секретного приложения к статье "После ухода…". Если же в архиве такого доклада не найдется, то приходится думать, что о тактических рекомендациях и уроках истории Н.Л. Кладо задуматься не успел, или это ему не позволила сделать бросавшая его с места на место бюрократия.

Непостижимым остается вопрос, почему он не выделил "Славу" как корабль, который по своей боевой мощи превосходил все остальные. Не мог же Н.Л. Кладо столь схоластически оказаться в плену метода "боевых коэффициентов", чтобы суммируя эти величины для старых кораблей, сопоставлять их с коэффициентом, вычисленным для "Славы". Нельзя же было даже миллион муравьев сравнивать с одним львом. Ведь пятый новейший броненосец значил гораздо больше, чем среднестатистическое прибавление сил. Своим присоединением он мог изменить психологический настрой всей эскадры, пробудить готовность действовать с уверенной наступательностыо, отнять инициативу у японцев. Корабль действительно мог принести флоту Славу. Но весь пафос патриотического порыва к безоглядной мобилизованности и воле к победе Н.Л. Кладо обратил на ничего не решавшую отправку миноносцев по железной дороге. Главное – посылка "Славы" в составе третьей эскадры – потерялось в статье среди других предложений, включая и совсем нереальное – вывод через проливы Черноморского флота. Неправильная постановка задачи, эксцентричность и размытость предложения лишала статью нацеленности на главную проблему.

Полагая излишним обращаться к помощи вчерашнего лейтенанта, хотя и преподавателя Морской академии ("простой капитан 2 ранга", "бедный Кладо", "болтает зря", как в январе-феврале 1905 г. в письмах с Мадагаскара к жене ругал виновника своей задержки З.П. Рожественский, "Море", 1911, № 6, с. 46,49), власти из его статей избрали простейший путь количественного наращивания сил. О качественном усилении эскадры (интенсивные стрельбы в пути, отработка методов массирования огня в соединении с маневрированием и практикой в охвате головы или флангов противника, тренировка в скорости заряжания, меры по предотвращению опасности пожаров, исчерпывающий учет опыта офицеров броненосца "Цесаревич", о котором они писали из Циндао) никто не думал. Выпроводив эскадру З.П. Рожественского, а затем задержав ее на два месяца на Мадагаскаре, бюрократия не побеспокоилась даже о снабжении ее боеприпасами для практических стрельб. О них, правда, почему-то не напоминал и З.П. Рожественский, но это никого не оправдывает. Такой граничившей с предательством безответственности Н.Л. Кладо в своих статьях также, видимо, не подозревал.

Следуя сложившемуся отрицательному отношению к статьям Н.Л. Кладо, в своей книге В.П. Костенко говорит, что для присоединения "Славы" к эскадре З.П. Рожественского ее пришлось бы задержать на Мадагаскаре до осени 1905 года. Но Н.Л. Кладо придерживался совсем иного мнения. В статье от 16 ноября 1904 г. он называл "Славу" первым кораблем, который должен войти в состав "третьей эскадры".

Проблема "Славы" составила тот момент истины, который оправдывал все сказанное в статье. Совершенно неоспоримо, что из всех заключавшихся в ней предложений присоединение "Славы" ко 2-й эскадре было тем действительным пополнением, которое усиливало современное ядро эскадры сразу на 25%. Одно это, столь весомо усиленное скоростное ядро из пяти броненосцев с добавлением еще более скоростного шестого – "Осляби", могло уверенно вступить в бой с имевшимися у японцев четырьмя современными броненосцами. Остальные корабли могли составить значительное усиление флота, способное поддержать главные силы и нейтрализовать дивизию японских броненосных крейсеров. Можно лишь строить догадки о том, почему таким образом не хотел думать З.П. Рожественский и почему он не проявил никакой инициативы об экстренной достройке "Славы".

Загадка этого бездействия становится особенно жгучей в свете тех, прозвучавших откровений о броненосце "Слава", которые в статье позволил себе Н.Л. Кладо. "И я знаю, – писал он, – совершенно достоверно, что завод, на котором он строился, еще в феврале считал возможным изготовить этот броненосец ко времени ухода второй эскадры". Но это, пояснял Н.Л. Кладо, происходило в то время, когда эскадру готовили "более чем вяло", когда не было еще даже ясного сознания "необходимости посылки этой эскадры".

"Действительно энергично" к подготовке приступили только через два месяца, когда, по мнению Н.Л. Кладо, время для работ на "Славе" "уже было упущено". К тому же, по его сведениям, часть механизмов для замены испорченных на "Орле" (во время его потопления в Кронштадте) была взята со "Славы", а на ней работы "были почти оставлены". Особенно удивляло Н.Л. Кладо нежелание властей продолжать работы на "Славе" во время приготовления эскадры, а затем и после 1 августа, когда эскадра начала плавать и загрузка завода уменьшилась. К этому времени броненосец "уже мог быть готов". А если получилось, что время было снова упущено, то надо сейчас же "начинать работать день и ночь, а не распускать с заводов тысячи рабочих", о чем уже около месяца назад говорилось в передовой статье "Нового времени" ("Соврем, морская война", 1905, с. 435).

Этот весьма близкий к действительности взгляд со стороны, составлявший, по существу, уже готовое обвинительное заключение, Н.Л. Кладо подкреплял ссылкой на мнение г-на К (в упомянутом номере "Нового времени"). Он также считал возможным послать "Славу" с эскадрой, а ему, подчеркивал Н.Л. Кладо, "лучше, чем кому– либо, можно знать об этом". Инкогнито г-на К в истории остается нераскрытым, но есть основания предполагать, что таким, наиболее полно осведомленным о положении в судостроении автором мог быть или Н.Е. Кутейников, или кто-либо из его приближенных. Справедливость представленной Н.Л. Кладо картины небрежения работами на "Славе" отчасти подтверждается словами З.П. Рожественского в письме жене от 7 января 1905 г. Даже при сборе эскадры в поход бюрократия не переставала экономить и сокращать заявки командующего: "все поражались, охали и урезывали цифры…, и вот мы прошли полпути и почти досуха издержались, расходуя все строго по положениям о неплавающем флоте" ("Море", 1911, № 6, с. 44). Очевидно, такой же экономии "добрый Федор Карлович" (выражение З.П. Рожественского) придерживался и при достройке кораблей.

Правильно, что понимание о необходимости участия "Славы" в войне пришло к Н.Л. Кладо не в ее начале, а лишь после ухода 2-й эскадры. Таков был уровень тогдашней военной мысли и верховного командования флотом. Таковы были обстоятельства, такова была действительность. Как сказал один мудрый монах, "словеса опровергаются словесами, но какими словесами можно опровергнуть жизнь". Факты же были таковы, что самый светлый тогда на флоте и наиболее тактически просвещенный ум, насыщенный мудростью уроков всех величайших морских сражений мира, не смог предложить никаких мер по оперативному качественному улучшению флота.

37. Миссия Вальбера Париуса

6 февраля 1905 г. только что прибывший во Владивосток капитан 1 ранга Л.А. Брусилов вступил в командование крейсером «Громовой». Со смятенной душой, с трудом приводя в порядок сбившиеся мысли, вглядывался он в знакомые по прежней службе (1878-1879, 1899-1902) места. Все было неординарно и не просто в судьбе этого офицера, участника в войне 1877-1879 г. (ранение в 1884 г. при обнаруженной турками тайной рекогносцировке укреплений Босфора, плавание в Черном и Средиземном морях, и из них в Тихий океан, активная деятельность в штабе эскадры по боевой подготовке эскадры). В феврале 1904 г. он возглавляет стратегическую часть в ГМШ, но и здесь его не допускают к решению задач войны. Вместо них его отправляют скитаться по столицам Европы и Азии, заставив окунуться в бездну интриг вокруг «экзотических крейсеров».

В одном указе от 7 февраля 1905 г., одновременно с награждением лейтенанта барона А.М. Косинского 2-го (1880-1930) и двух его офицеров за спасение боевых знамен и документов на прорвавшемся из Порт-Артура миноносце "Стойкий" орденами Владимира 4-й степени с мечами и бантом, таким же орденом, но 3-й степени (правда, без мечей и банта) был отмечен и командир крейсера "Громовой" капитан I ранга Л.А. Брусилов. Мотивировкой награды значилось "отменное выполнение особо возложенного поручения". И вот теперь – командование сильнейшим крейсером флота, обеспеченное в будущем производство в адмиралы. Но вряд ли брат будущего выдающегося полководца, Л.А. Брусилов мог быть удовлетворен своими карьерными успехами. Сознание бесполезно потраченного времени, потерянная в Порт-Артуре эскадра, фатальное запоздание эскадры З.П. Рожественского должны были его угнетать. Не мог он не видеть правоты своего учителя Н.Л. Кладо, не мог не понимать всей гибельности совершавшихся на его глазах шагов власти, которая не умела найти средств для экстренной достройки "Славы". Уведенный прочь от высокой стратегии, командир "Громобоя" оказался теперь лишь в роли зрителя надвигавшейся катастрофы. Лишь после войны судьба предоставит ему возможность стать во главе учрежденного Морского генерального штаба, но и в этой должности не позволит проявить себя в полной мере.

Но власть, не смущаемая более статьями Н.Л. Кладо и сомнениями Л.А. Брусилова, продолжала действовать с уверенностью и бесстрашием законченных недоумков. Отстранив от руководства войной всех наделенных хотя бы тенью военного таланта, она уже прямой дорогой вела флот к катастрофе. Как бы по совету Н.Л. Кладо она снарядила эскадру Н.И. Небогатова, но вместо "Славы" включила в эскадру никчемный для эскадренного боя "Император Николай I". Не было дано З.П. Рожественскому и категорического наставления об активном использовании броненосцев береговой обороны.

И с каким-то непостижимом упрямством (видимо, по личному настоянию императора) продолжалась погоня за мифическими экзотическими крейсерами. Мыслимо ли было отказываться от привешенного к ней свободного миллиона рублей, от бесконтрольных "гешефтов", от роскоши европейских отелей и удобств заграничной жизни, особенно когда они составляли исполнение высочайшей воли, – зту "деятельность" со свежими силами продолжила еще более представительная в глазах бюрократии фигура свиты его величества контр-адмирал А.М. Абаза. Верный адъютант великого князя генерал– адмирала, сподвижник его парижских холостяцких похождений, доверенный своего хозяина в "сношениях" с французскими заводчиками при заказе крейсеров "Светлана" и "Баян", он, по-видимому, был и "крестным отцом" заказа и броненосца "Цесаревич", то есть был вхож в банковско-промышленные круги французского капитала. Сверх того, он состоял в известной "безобразовской шайке", той, что до Григория Распутина составляла первое окружение императора, и заведовал порожденным им гнездом дальневосточных авантюристов под названием "Особый комитет Дальнего Востока".

На его имя записывались царские паи известной лесопромышленной компании на р. Ялу. Он, видимо, вместе с царским зятем великим князем Александром Михайловичем (он также состоял в Особом комитете и вел широкие подпольные заказы в Европе) сумел убедить императора в возможности поправить дело, не удавшееся Л.А. Брусилову, и обвести-таки вокруг пальца Европу и Англию. Дело было решено 5 января на особом совещании под личным императорским председательством. Решившиеся на заведомую авантюру "медные лбы" не вняли особому мнению министра финансов В.Н. Коковцева (1853-1943). Убежденный в заведомо гарантированном провале миссии А.А. Абазы, министр сказал, что не имеется "никаких оснований надеяться на возможность приобретения судов, как бы не была велика настоятельная в них надобность".

Меры конспирации предприняли чрезвычайные. Для обмана самих себя сфабриковали письмо Управляющему Морским министерством (от 18 января 1905 г.), которого А.М. Абаза уведомлял о своем отбытии из Петербурга во Владивосток "по поручению, высочайше на меня возложенному", и о сдаче тайному советнику Матюнину дел по управлению своего "Особого комитета". Снабженный фальшивыми документами на имя "Вальбера Париуса" (а может быть, и с фальшивой бородой и париком), облаченный глубоким инкогнито (с морским агентом, которому было велено его не встречать, он должен был познакомиться "случайно"), деятельный адъютант 23 января обосновывался в заказанных для него (через третьих лиц) апартаментах парижской гостиницы "Континенталь". Похождения вымышленного Штирлица меркнут перед стремительно совершавшимся обретением А.М. Абазой связей с нужными людьми, доверенной агентурой и титаническими усилиями по заметанию следов своей деятельности. Но от журналистов и японских агентов было не уйти. Очень скоро новоявленный резидент в очередной шифровке удрученно докладывал: "мне бы напасть на след, как японцы напали на мой след". Тайна и фальшивая борода Вальбера Париуса стали дежурной темой парижских газет.

Тем временем, послушно выполняя наставления авантюриста, в Морском министерстве были заняты лихорадочным комплектованием экипажей для этих крейсеров. Особую заботу составляло приобретение транспортов для сопровождения крейсеров от места их передачи неподалеку от Монтевидео. Этот расход составлял еще до 12 млн руб. – отзвуком этих приобретений остались ряд транспортов, со временем вошедшие в состав русского флота. Нельзя отделаться от впечатления, что во всех уголках Европы два щедрых русских коммивояжера находили "посредников", достойных вознаграждения из русской казны. Некие Флинт и К", группа Креста, Берг, барон Генрих Коттю, фирма Форж и Шантье, греческие министры и турецкие чиновники, группа чилийцев с фальшивыми документами, люди из Венесуэлы, группа Шваба (под покровительством великого князя Кирилла Владимировича), партия Бартенев– Мамон, бур Стратен, банкир Рейхельт – неисчислим перечень дельцов, которым деятельный Вальбер Париус щедро "отстегивал" куски от русской казны.

Каждая партия и группировка предлагала свою группу крейсеров и вернейшую комбинацию перепродажи их России. И каждая за труды и расходы получала заслуженные авансы. Особенно трогателен договор о выплате Флинту отступных в размере 1% стоимости всех кораблей за добровольный отказ от участия в сделке (чтобы дать ход другой более верной "комбинации"). Другой желал получить 5% от стоимости покупки, которая оценивалась в 56-60 млн руб. Было за что бороться комиссионерам, кишащим вокруг денег Вальбера, как пираньи вокруг добычи. На год с лишним "экзотические крейсера" не сходили со страниц мировой прессы. И еще 9 мая 1905 г. газета "Эхо де Пари" писала: "чилийские и аргентинские крейсера с самого начала войны занимают воображение журналистов: это какие-то корабли-призраки, которые ценой миллионов оспаривают друг у друга Япония и Россия. Десять раз их объявляли купленными; видели их и у берегов Африки, и в Тихом океане на пути к Рожественскому или Того. А на деле они еще, кажется, находятся в своих портах и не так-то скоро, пожалуй. из них выйдут. Переговоры были, и комиссионные деньги уплачивались, кажется, вперед.

Есть слухи, что из назначенных на этот предмет 800 тыс. руб. ( в действительности – 2 миллиона – P.M.). Адмиралтейство уже заплатило разным посредникам 500 тыс. руб., но эти лица не выдали еще крейсеров русскому правительству. Говорят даже, что одному французскому посреднику удалось получить миллион от русского правительства, чтобы добиться от греческих властей согласия на покупку крейсеров Грецией как бы для себя, с обязательством перепродать их России. Получив миллион, наш соотечественник уехал в Париж, откуда дал знать Адмиралтейству, что дело не удалось; миллион же он оставил у себя, и Адмиралтейство, опасаясь скандала, не преследовало его".

Похоже, что автор корреспонденции Гастон Дрю был не далек от истины. Ведь на покрытие расходов, которые А.М. Абаза счел бы нужными для успешного выполнения возложенного на него поручения, он получил кредит в 2 млн руб., в израсходовании которого по инструкции генерал-адмирала от 17/31 января 1905 г. "никаких оправдательных документов" предъявлять не требовалось.

Исчерпав все свои интриги в Европе и не добившись "приобретения флага" в Греции, в Марокко, в Турции, в Норвегии, неутомимый Вальбер Париус предпринял вояж в Южную Америку, где тамошнее национальное собрание можно было напрямую (через верных людей) попытаться убедить продать крейсера России. И хотя уже в конце февраля просветление о безнадежности авантюры впервые посетило и императора (на сообщении о намерении "господина Вальбера" отправиться в Южную Америку он отозвался резолюцией от 16 февраля "надо его отозвать"), остановить деятельного адъютанта не успели. А возможно, что сам император, с упрямством маньяка гнавший в то время на погибель 2-ю эскадру, воспылал новой надеждой на успех сделки и решил дать Вальберу новый шанс. 29 мая и I июня 1905 г. он телеграммами из Буэнос-Айреса просил морского агента в Париже перевести очередной группе посредников (Стерну и Реберу) 500 тыс. франков, что составляло пока еше лишь половину обещанного им куша.

Бесполезно гадать, до каких немыслимых размеров вырос бы этот неудержимо катящийся снежный ком расходов, если бы 8 мая Вальберу через тайного советника Матюнина не было повторено предписание о полном прекращении всех попыток купить крейсера (было послано в Париж только 8 мая 1905 г). Рассмотрение же отчета Вальбера 1 июля и претензии всех посредников о их вознаграждении за труды и расходы (барон Коттю "работал" с февраля 1904 г.) состоялось 1 июля и 11 августа 1905 г. Длинным, запутанным и скандальным оказался хвост всех этих трудов и расходов. Так тайно барон Коттю желал получить 123 032 франков по четырем статьям расходов. Из них 15 500 на "специальные расходы" (взятка), 12 382 франка за 33 поездки (14 – Париж-Лондон, II – Париж-С.Пб). 50000 франков отступных "отстегнули" банкирам Швабам. Они, правда, явно мошенничали, но привлекать их к суду было нельзя "ввиду крайней нежелательности выяснения на суде, что свиты его величества контр-адмирал Абаза действовал под чужим именем".

Все зти и другие расходы на прокорм нескольких десятков хищников (и о каждом А.А. Вирелиус свидетельствовал, что он "много работал"), повелениями государя императора от 16 и 29 августа 1905 г. были возвращены из "военного фонда", т. е. за счет крови и слез русско-японской войны. Где-то, наверное в документах министерства финансов, императорского двора, лично императора или генерал-адмирала таится, конечно, и итог всей авантюры с покупкой экзотических крейсеров. Но и так очевидно, что одни зти расходы, не говоря о намерении истратить на одну только собственно покупку 52-60 млн руб. (по сведениям М.А. Данилевского – 80 млн руб.), в десятки или в сотни раз превышают те расходы денег, которые гарантированно могли сберечь для войны "Цесаревича" и "Славу", ускорить ее достройку и вступление в строй. Неисчислимым мог быть и перечень той новой техники – орудия, прицелы, дальномеры, котлы и механизмы, электродвигатели, моторы, торпедные катера, аккумуляторные батареи, приобретение которых могло бы неизмеримо повысить боевую мощь флота и особенно 2-й Тихоокеанской эскадры. Ведь на ней, щедро разбрасывая фунты, франки и доллары, не удосужились даже заменить устарелые пушки. А потому по своим материальным затратам и последствиям для хода войны авантюра с "экзотическими крейсерами" должна быть безоговорочно поставлена в один ряд с такими преступлениями царизма, как порт-артурское и цусимское уничтожение флота.

Ничтожной доли этих расходов хватило бы и на ускоренную достройку "Славы", и на выход 2-й эскадры для действительной и своевременной помощи флоту в Порт-Артуре.