Текст книги "Весь Пол Андерсон в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

– Ну и чем же будет заниматься такое существо, находясь на поверхности? – возразил Уэбнер. – Трудно все-таки изготавливать инструменты, порхая в воздухе, я уж не говорю о добыче руды и постройке каменных зданий. И еще один, даже более фундаментальный момент. – Он поучительно покачал пальцем. – Летающие существа ограничены по массе. Конечно же, гравитация здесь меньше, чем на Земле, но ведь и плотность воздуха тоже меньше, так что допустимые нагрузки на крыло приблизительно совпадают. Крупнейшие птицы, бороздившие когда-либо земное небо, весили около пятнадцати килограммов. Более тяжелое существо просто не может взлететь – никакой обмен веществ не обеспечит нужной для этого энергии.

Еще на борту корабля мы установили, изучая взятые образцы, что здешняя биохимия очень близка к земной. Вывод: эти орни-тоиды не могут превосходить по весу крупнейших наших стервятников. Да, они большие, большие и очень опасные, но весь их размер – это перья и трубчатые кости, хрупкие, как каркас воздушного змея! Скелет, на котором налеплен тонкий слой плоти.

Вспомни, Арам, ты ведь поднимал сегодня некоторые из их предметов, например тот каменный горшок. Или еще ведра, предназначенные, по всей видимости, для того, чтобы носить воду из речки. Как ты думаешь, какой там был наибольший вес?

Турекян поскреб свою курчавую бороду.

– Кило, пожалуй, двадцать, – неохотно ответил он.

– Видишь? Столько не поднять ни одному летающему существу. Все эти разговоры про орлов, утаскивающих детей и овец, – сказки и суеверия, птицы на это просто не способны. То же самое ограничение относится и к здешним орнитоидам. Ну а кто станет делать посуду, которую сам же не сможет поднять?

– М-м-м, – скорее прорычал, чем промычал Турекян.

– Масса любого обитателя терроподобной планеты, – продолжал добивать его Уэбнер, – недостаточна, чтобы содержать в себе по-настоящему разумный мозг, все эти граммы до последнего требуются для выполнения чисто животных функций. Наши птицы хоть немного облегчили себе задачу, заменив челюсти на клювы, в результате чего осталось хоть немного места для мозга. То же самое относится и к «сторожевым соколам», как ты их назвал. А вот большие орнитоиды этого не сделали. – Уэбнер немного помолчал. – Я даже сомневаюсь, – медленно добавил он, – что можно считать этих тварей такими уж сообразительными. Скорее всего они глупые… и злобные. Так что при новой атаке следует уничтожать их без малейших колебаний.

– Ты хотел его убить? – в ужасе прошептала Юкико. – А вдруг он – или она – это существо, хотело опуститься пониже, чтобы взглянуть на вас, рассмотреть получше – и без оружия, в знак мирных намерений?

– Будь оно разумным – да, такое было бы возможно, – твердо сказал Уэбнер. – Но я только что со всей определенностью доказал вам противное, поэтому – нет. Я спас себя и Арама от очень серьезных ранений. Вполне возможно, что я даже спас наши жизни.

– Туземцам может не понравиться, что мы стреляем в принадлежащих им животных, – заметил Турекян.

– А пусть отзовут своих, так сказать, собак, и ничего подобного не будет. Вообще-то говоря, не исключено, что нападение произошло без указаний туземцев и это реакция на панику, которая охватила стаю. – Уэбнер поднялся на ноги. – Ну как, вы удовлетворены? До заката мы проведем подробные исследования, а затем оставим подарки и удалимся в надежде на лучший прием в следующий раз, после возвращения туземцев. – Почти всегда в одном из таких подарков устанавливалась скрытая телевизионная камера.

Турекян упрямо покачал головой:

– К логике твоих рассуждений не придерешься. Только что-то здесь все же не так.

У эбнер направился к шлюзу.

– А я? – попросила Юкико. – Можно и мне?

– Нет, – ответил вместо Уэбнера Турекян. – Очень не хочется, чтобы ты пострадала.

– Но ведь нам не угрожает никакая опасность, – возразила девушка. – Наше оружие сплавится с любыми летунами, у которых возникнут нехорошие намерения. А если расставить вокруг сенсоры, ни один туземец не сможет подкрасться к нам на расстояние выстрела из лука, мы сразу о нем узнаем. А так я словно в клетку заперта.

Юкико одарила Уэбнера очаровательной улыбкой.

– А почему бы и нет? – растаял ксенолог. – Мне очень пригодится разумная, спокойная помощница. А ты, – повернулся он к Турекяну, – можешь остаться на катере, у пушек.

– Ну конечно, – недовольно проворчал пилот, направляясь вслед за ними.

Дело свое Уэбнер знал, этого у него не отнимёшь. Первоначальный беглый осмотр сменился тщательным, дотошным исследованием. Предмет за предметом осматривался, измерялся, фотографировался, все это сопровождалось непрерывным бормотанием – примечания записывались на магнитофон. Юкико помогала, каждый участник Разведки обязательно имел хоть минимальную квалификацию в работах, исполняемых всеми остальными членами экипажа. Но Уэбнер нуждался всего лишь в одном ассистенте.

– А мне что делать? – спросил Турекян.

– Помогай носить, когда попадется что-нибудь особенно тяжелое, – ответил, не оборачиваясь, ксенолог. – Присматривай за лесом. А главное – не путайся под ногами.

Увлеченная работой, Юкико никак не отозвалась на эту явную грубость. В горле Турекяна что-то заклокотало, но затем он вынул трубку, набил ее и начал без дела слоняться по двору, выпуская яростные клубы дыма.

Подойдя к загону, он взялся за перекладину ограждения и мрачно посмотрел на животных.

– Есть вы хотите, вот что.

Приняв решение, Турекян направился в сарай – здесь, в отличие от дома, дверь не была заперта – и обнаружил скирду сена с воткнутыми в нее вилами. При всей необычности обстановки это напомнило ему давнее посещение поселка, затерянного в глуши Гермеса; там тоже все было примитивным – на первое время, так как корабли, они не резиновые, все сразу туда не запихнешь, а у колонистов имелись более срочные надобности, чем тракторы-косилки. А у фермера была дочка… Вот такими-то воспоминаниями и утешал себя бравый пилот, вытаскивая на свет Божий охапку красной, пахнущей корицей сухой травы.

– Эй!

Из окна дома высовывалась голова Уэбнера.

– Что это ты там придумал?

– Эти твари проголодались, – буркнул Турекян. – Слышишь, как орут?

– А откуда ты знаешь, чем и как их кормят? К твоему сведению, мы здесь не затем, чтобы играть роль Господа Бога. Наша задача – узнать как можно больше, при возможности – помочь туземцам. Положи это хозяйство, где брал.

Турекян молча подавил свою ярость – мало того что его унизили, так еще и на глазах у Юкико – и подчинился. Ничего не попишешь, Уэбнер – командир. Пока катер не поднимется в Богом благословенное небо.

Небо… птицы… Он посмотрел на «голубятни». Над головой шныряли «псевдоястребы», встревоженные, возмущенные, но слишком мелкие, чтобы напасть на человека. А может, этих гигантских орнитоидов держат специально для защиты от крупных наземных хищников? Турекян присмотрелся к обитателям клеток. Они дремали, ковыляли с места на место, ковырялись в земле… жирные и невозмутимые, одомашненные. У них, как и у «ястребов», не было похожих на жабры щелей.

Мелькнула тень. Турекян поднял голову, хватаясь одновременно за свой увеличитель. Гиганты вернулись, теперь их было с полдюжины. Освещенные полуденным солнцем, перья горели золотым пламенем, но подробностей было не разглядеть – слишком высоко.

Щелкнув тумблером антиграва, он устремился к «замку»; Уэбнер и Юкико занимались обследованием пятого этажа. Описав широкую дугу, Турекян влетел в окно. Сейчас ему было не до восхищения спартанской строгостью огромного помещения.

– Они здесь, – выдохнул он. – Нужно возвращаться на катер, и побыстрее.

Уэбнер вышел на балкон.

– Нет никакой необходимости, – сказал он. – Вряд ли они нападут, а если даже и так, мы находимся в большей безопасности здесь, чем пересекая двор.

– А может, закрыть ставни? – предложила девушка.

– А заодно и дверь этого помещения, – кивнул Уэбнер. – Это их остановит. Вскоре они потеряют терпение и куда-нибудь улетят – если они вообще что-то задумывали. Ну а если устроят осаду, мы можем пробиться с помощью оружия, в худшем случае – передать через катер просьбу о помощи, когда «Ольга» выйдет из-за горизонта.

Ксенолог вернулся в комнату. Турекян сменил его на балконе и, сощурив глаза, посмотрел в небо. К первым крылатым силуэтам присоединилось несколько других, с каждой секундой их становилось все больше и больше. Они парили, круто пикировали, кружили по ветру, который шумом прибоя отдавался в лесу.

По спине пилота пробежал холодок.

– Не нравится мне это, – он не отрывал глаз от все разрастающейся стаи. – Совсем не нравится. Животные так себя не ведут.

– Вполне возможно, – сказал Уэбнер, – что обитатели хутора решили использовать их для нападения. Если так, мы покажем этим обитателям, как дорого может стоить ничем не оправданная враждебность. – Однако вздрагивающий голос ксенолога сильно контрастировал с хладнокровием слов; его лоб покрылся крупными каплями пота.

Время от времени в поле зрения увеличителя что-то ослепительно сверкало.

– Зуб даю, – обернулся Турекян, – есть у них что-то металлическое. Послушайте, если они разумные и настроены агрессивно – ведь ты чуть не убил одного из них, – то этот дом самое для нас неподходящее место. Надо сматывать удочки, и поскорее, все начнется с минуты на минуту.

– Да, – поддержала его Юкико, – уйдем отсюда, Вон. Нельзя рисковать… ведь может возникнуть необходимость жечь разумные существа… да еще на их собственной территории.

– Сколько еще раз должен я объяснять, что нет такого риска, во всяком случае – пока? – В голосе Уэбнера звучало раздражение, которое вызывал у него Турекян. – То, что произойдет дальше, может дать нам совершенно неоценимые ключи к пониманию этноса аборигенов. Мы остаемся. А ты, – повернулся он к пилоту, – и думать забудь про померещившийся тебе металл. В самом крайнем случае это – какие-нибудь защитные ошейники. Так что сними свое не в меру разгулявшееся воображение с форсажа.

И тут Турекян окаменел.

– Арам. – Юкико тревожно подергала его за рукав, но застывшие глаза пилота ее не видели. – Что с тобой, Арам?

Турекян с трудом стряхнул оцепенение.

– Форсаж, – невнятно пробормотал он. – Ну да, конечно. – И сразу же закричал во все горло: – Уходим! Сию же секунду уходим! Они и есть обитатели дома, это совершенно точно, и против нас собирается вся округа.

– Попридержи язык, – презрительно бросил Уэбнер. – Иначе я обвиню тебя в неподчинении приказам.

– Во-во, – громко расхохотался Турекян. – Бунт на борту.

Он присел и бросился вперед; негромкий вскрик Юкико слился с тупым ударом кулака – не в подбородок, это слишком опасно, а в солнечное сплетение. Из груди Уэбнера с шумом вырвался воздух, его глаза остекленели. Затем ксенолог согнулся пополам – сохранив отчасти сознание, он не мог стоять на ногах из-за судороги, сжавшей диафрагму.

– На катер! – крикнул Турекян, подхватив полубесчувственное тело на руки. – Быстрее, девочка!

Антиграв не способен нести двойную нагрузку, прибор только замедлил падение спрыгнувшего с балкона пилота. Времени, чтобы включить антиграв Уэбнера, не было; таща на себе пострадавшего на боевом посту командира, Турекян крупными прыжками пересекал двор.

– Не жди меня, – крикнул он летевшей следом Юкико. – Забирайся, ради Бога, в укрытие.

– Только все вместе, – твердо ответила девушка. – Я тебя прикрою.

Переубедить ее было невозможно.

Бессчетные орды, собравшиеся теперь в небе, образовали огромную вращающуюся карусель, затем эта карусель накренилась. Первые орнитоиды, отделившиеся от строя, с ревом устремились вниз, за ними последовали и остальные.

Засвистели стрелы, раздался крик трубы. Бежавший теперь по лугу Турекян бросился в сторону и помчался дальше зигзагами. Негромко хлопнул бластер Юкико. Она стреляла мимо цели, в надежде, что вспышки испугают лучников – теперь к ним присоединились еще и метатели дротиков – и помешают им целиться. Зловещее пение стрел раздавалось со всех сторон, одна из них царапнула шею Уэбнера, и тот вскрикнул.

Юкико бросилась открывать шлюз; тем временем Турекян скинул ксенолога на землю, сел на него верхом и выхватил бластер. Передний из орнитоидов был уже совсем близко. Когти правой ноги – не ноги, конечно, а руки – крепко сжимали изогнутый, наподобие ятагана, меч. Какое-то мгновение Турекян глядел прямо в золотые глаза этого отважного мужчины, пришедшего – прилетевшего – защитить свой дом, а затем выстрелил. Выстрелил в сторону.

Туземец умчался, оглушительно хлопая крыльями, и в тот же момент шлюз открылся. Первой влетела Юкико, за ней забрался внутрь, волоча за собой Уэбнера, Турекян. Несколько секунд они стояли и ждали, пока входной люк снова захлопнется.

По фюзеляжу бессильно стучали стрелы и дротики. На мгновение Турекян и Уэбнер обнялись, обоих колотила дрожь; затем пилот прошел вперед, к Юкико. Нужно было взлетать.

Когда представляешь себе – хотя бы отчасти – положение вещей, можно строить планы. Следующий контакт с обитателями Ифри, так называется эта планета по имени самого передового своего народа, мы организовали в тысяче километров от места злополучной стычки, слухи о которой, конечно же, разнеслись по всему нагорью. Когда мы подошли к этим людям осторожно, терпеливо, используя привычную их психике символику, они встретили нас с восторгом. Улетели мы довольно скоро, но за это время ифрианцы успели сделать столько соблазнительных коммерческих предложений, что у меня нет и тени сомнения – уже через несколько поколений эти летуны обзаведутся собственными космическими кораблями.

Но все же главный их инстинкт – территориальный, равно как у людей – половой, и лучше бы об этом никогда не забывать.

Причина в том, как проходила их эволюция. Собственно говоря, ходом эволюции объясняется любое побуждение любого живого существа из любого уголка Вселенной. Ифрианцы существа плотоядные, хотя употребляют они и некоторые сладкие фрукты. Плотоядным требуется большая площадь для поддержания жизни одного индивидуума, чем травоядным или всеядным, несмотря на то что мясо калорийнее практически любой растительной пищи. Понять это легко – задумайтесь только, сколько места требуется для пропитания одной антилопы и сколько антилоп нужно для пропитания львиного прайда. Ксенологи извели уйму бумаги на трактаты о корреляциях между диетой и генотипически обусловленной психикой софонтов.

Только сомневаюсь я что-то в ценности этих трудов. Во всяком случае, в них была упущена сама возможность существования расы, подобной ифрианцам, у которых обостренный территориальный инстинкт и крайний индивидуализм – со всеми вытекающими отсюда последствиями – имеют причиной непомерный телесный аппетит. А последствия, о которых я упомянул, очень велики и касаются социальной организации, нравов, искусства, религиозных верований – да всего, чего угодно.

При собственной своей массе не больше тридцати килограммов они способны поднять такой же вес в воздух, а без нагрузки летают с дикой скоростью, буквально как черти. Потому они и смогли организовать цивилизацию, не скучиваясь в городах. В городах живут по большей части преступники (им подрезают крылья) и рабы. Местные мудрецы начинают уже задумываться, что появление роботов покончит с такой практикой.

Где у них руки? Те самые когти, развившиеся в процессе эволюции в манипулятивные органы. А ноги? Да, когти на сгибах крыльев – ювенильная особенность, которая сохранилась и развилась – подобно тому, как большая голова и малое количество волос у человека ведут свое происхождение от структуры зародыша человекообразной обезьяны. Передняя часть скелета крыла состоит у ифрианцев из плечевой кости, радиальной и локтевой, примерно как и у настоящих птиц. В полете все они закрепляются, а на земле, когда крылья сложены, образуют нечто вроде «коленного» сустава. Ниже этого сустава имеется костистый отросток, образующий ногу, а скорее – лапу. Три сросшихся и необыкновенно удлиненных когтя откидываются назад, образуя закрылок, придающий жесткость остальной части огромного крыла и способный при необходимости обеспечить дополнительную опору. Взлетая, ифрианцы обычно делают сначала – до первого взмаха крыльями – стойку на руках. Это занимает менее секунды.

Да, конечно, на земле они очень медлительны и неуклюжи. Но ничего, выходят как-то из положения. Крупные, имеющие оружие, в любой момент готовые оседлать ветер, они не страшатся никаких хищников.

Остается, конечно, вопрос, а откуда берется энергия, бросающая этих гигантов в небо? Из окисления пищи, откуда же еще. Именно поэтому каждая семья нуждается в обширных охотничьих угодьях и пастбищах. Ограничительным фактором является поступление кислорода. Молекула, играющая в их крови роль гемоглобина, способна переносить кислорода больше, чем гемоглобин, но кислород этот нужно еще подать. Первым понял, как это делается, Турекян. У ифрианцев имеются легкие, пассивная система, примерно такая же, как у нас. Но, кроме того, они снабжены чем-то вроде форсажной камеры, развившейся из жаберного аппарата далеких амфибийных предков.

Накачиваемые, подобно кузнечным мехам, летательными мышцами, эти воздуховсасывающие органы позволяют сжигать топливо – а точнее, пищу – с необходимой быстротой.

Интересно, что ощущаешь, когда в тебе так буйно клокочет жизнь?

Помню, как Арам Турекян полуобнял Юкико Сачанскую за плечи, и они стояли под закатным небом, наблюдая прощальный танец, устроенный ифрианцами в нашу честь. По лицу девушки катились слезы.

– И я хочу летать, – всхлипывала она. – Летать, как они.

Перевод с английского А. Пчелинцева

Вполне возможно, что эту историю способен понять только христианин, в таком случае я берусь не за свое дело. Однако я, как психолог-любитель, интересуюсь религией и всегда вожу с собой Библию (на кассете) – хотя бы из-за величественности ее языка. Это – одна из причин, почему Питер Берг раскрыл мне свою душу. Питер отчаянно хотел разобраться в этих событиях, но ни один священник не сумел толком ответить на его вопросы, не сумел его успокоить. Оставалась последняя, слабенькая надежда, что человек со стороны – например, я – сумеет разглядеть нечто, незаметное настоящему верующему.

Другой причиной было одиночество. Мы работали на Люцифере в составе исследовательской группы. Удачно назвали этот мир. Здесь не решатся поселиться никакие существа, чьи предки эволюционировали в окружении травы и деревьев. Однако минеральные богатства Люцифера вполне заслуживали внимания – в том, конечно, случае, если на нем хоть как-нибудь можно выжить. Вот это мы и выясняли. Даже самая очаровательная, невинная на вид среда обитания всегда нафарширована тысячами ловушек – пока не усвоишь, в чем состоят опасности и как их избегать (Земля – тоже не исключение). Иногда обнаруживаются проблемы, которые нельзя разрешить достаточно экономичным способом, или даже – вообще нельзя. Тогда эту область, или всю планету, оставляют и идут искать дальше.

Мы подрядились провести на Люцифере три стандартных года. Платили щедро, однако очень скоро стало ясно, что никакой банковский счет не вернет нам даже одного дня, который можно было провести под более добрым солнцем. Мы старательно избегали этой темы в разговорах.

Примерно в середине второго года нам с Бергом поручили глубокое исследование уникального экологического цикла средних широт Северного полушария. Это значило – поселиться на несколько недель (которые превратились в месяцы) в исследуемом районе, на большом расстоянии от прочих разведывательных групп, чтобы минимизировать возмущения. Все наши контакты с людьми ограничивались редкими визитами катера, доставлявшего припасы, электроника – слабая замена, особенно когда над головой висит эта бешеная звезда, ежесекундно прерывающая радиосвязь.

В такой обстановке узнаешь своего напарника чуть ли не лучше, чем себя самого. Ладили мы с Питом отлично. Надежный, как каменная стена, этот высокий, светловолосый, веснушчатый парень обладал огромными запасами – настоящих, не показных – доброты, сердечности и достоинства. И очень вежливый. С юмором, правда, у него было слабовато, но во всех остальных отношениях лучшего однокамерника и не придумаешь. Питу было что рассказать – несмотря на молодость, он успел уже много постранствовать, – но и твои воспоминания и похвальбу он выслушивал не прерывая, с искренним интересом. К тому же он прочитал много книг, прилично готовил (когда наступала его очередь) и играл в шахматы самую чуточку лучше меня.

Я уже знал, что Пит не с Земли – и даже никогда на ней не был, – а с Энея, расположенного в двух сотнях световых лет от Колыбели Человечества и в трех сотнях от Люцифера. Вырос он в глухом захолустье, хотя и получил потом образование в маленьком, совсем недавно организованном университете Нового Рима. Впрочем, и этот город – всего лишь столица одной из дальних колоний. Все это вполне объясняет истовую преданность Пита вере в Бога, который сперва воплотился, а затем умер из любви и сострадания к людям. Только не подумайте, что я глумлюсь, ни в коем разе. Наш защитный купол имел всего одну комнату; каждое утро и каждый вечер Пит молился, молился с искренней серьезностью ребенка, но ни я не поддразнивал его, ни он не осуждал моего неверия. Как-то так вышло, что со временем мы стали все больше и больше обсуждать такие предметы.

А потом он рассказал мне, что его мучит.

Подходил к концу один из долгих, нестерпимо долгих люци-ферских дней, мы измотались, пропитались потом, все тело у нас чесалось, мы жутко воняли и валились с ног от усталости. В этот день мы едва не погибли – ив этот же день мы обнаружили растение, которое концентрировало в своих корнях соли урана и было основной причиной всех непонятных нам странностей. Когда мы вернулись на базу, бешенство дня уже смирялось, переходя в обычный вечерний ураган; мы вымылись, поели и быстро уснули, убаюканные шуршанием пыли, швыряемой ветром на купол. Проснувшись часов через десять или двенадцать, мы увидели сквозь витриловые панели холодное колючее сверкание звезд, сполохи северного сияния, низко стелющийся туман и уродливо скрученные растения – «деревья», как мы их называли, – покрытые ослепительно белым инеем.

– До рассвета делать нечего, – сказал я, – а мы вполне заслужили праздник.

Мы закатили себе роскошный – в меру возможностей – пир, завтрак это был или ужин – трудно сказать, да и какая собственно, разница? За едой мы пили вино, а потом сидели в своих креслах, смотрели на созвездия, никогда не виданные ни на Земле, ни на Энее, и пили коньяк, много коньяку. И говорили. В конце концов разговор пошел о Боге.

– Может быть, ты сумеешь мне это объяснить, – сказал Пит. Даже в полумраке купола на его лице отчетливо читалась какая-то внутренняя борьба. Он сидел, крепко сжав кулаки и глядя прямо перед собой.

– М-м-м, не знаю, не знаю, – осторожно ответил я. – Честно говоря – только ты, пожалуйста, не обижайся, – теологические ребусы всегда казались мне до крайности глупыми.

– То есть, – спокойно, без нажима, сказал Пит, подняв на меня свои синие глаза, – тебе не кажется, что отказ от веры приводит к противоречиям, парадоксам?

– Да, не кажется. Я уважаю твою веру, Пит, но никак не могу ее разделить. И если даже предположить, что в основе Вселенной, – я указал на высокое, устрашающе-прекрасное небо, – лежит некий духовный принцип, либо что-то подобное, каким, подумай сам, образом можем мы понять эту первосущность, вложить ее в узкие рамки догматов?

– Не можем. Согласен. Конечный разум не способен понять бесконечное. Однако мы можем видеть и познавать его части, открытые нам. – Он перевел дыхание. – Давно, еще до начала полетов в космос, церковь решила, что Христос пришел только на Землю, только к людям. Если другие разумные расы тоже нуждаются в спасении – а в этом трудно сомневаться! – Господь Бог что-нибудь для них придумает. Такие вот дела. Но из этого, конечно же, еще не следует ошибочность христианства или, наоборот, истинность каких-либо других верований.

– Вроде, скажем, политеизма, что бы это слово ни значило?

– Пожалуй, да. К тому же религии развиваются. Примитивные культы видят в Боге силу, более развитые – справедливость, самые совершенные – любовь. – Пит резко смолк, сжал кулаки, затем схватил свою рюмку, осушил ее и наполнил снова – все это практически одним движением. – Я должен верить, – прошептал он.

Несколько секунд тишина нарушалась только доносящимся снаружи холодным хрустом.

– Что-то заставило тебя усомниться? – спросил я наконец.

– Усомниться?.. Нет. Но лишило спокойствия. Ты не возражаешь, если я расскажу?

– Конечно, нет. – Было видно, что он готов раскрыть свою душу, а я все-таки знаком с понятием «святое», для этого не обязательно быть верующим.

– Все случилось пять лет тому назад. Для меня это была первая настоящая работа, для меня и, – он чуть заметно запнулся, – для моей жены. Мы с ней только что закончили университет и прошли стажировку, только что поженились. – Пит говорил спокойно, но это явно стоило ему больших усилий. – Наши работодатели не были людьми. Ифрианцы, слышал о таких?

Я задумался. Миры, живые существа, разумные расы – всего этого невообразимо много даже в том крохотном уголке крохотной галактики, который мы успели чуть-чуть исследовать.

– Ифрианцы… ифрианцы… подожди. Это которые летают?

– Да. Одно из самых потрясающих зрелищ, какие есть в Божьем мире. Ифрианцы, само собой, значительно легче людей, в зрелом возрасте они весят килограммов двадцать пять– тридцать, но размах их крыльев достигает шести метров, и, когда такой гигант взмывает к небу, весь золотой в сиянии солнца, или со свистом и грохотом обрушивается вниз…

– Подожди, – перебил его я. – Насколько я помню, Ифри – террестроидная[5]5
  Подобная Земле. (Примеч. пер.)


[Закрыть] планета?

– Да, в значительной степени. Поменьше Земли и посуше, плотность атмосферы тоже чуть поменьше – примерно как на нашем Энее, они и расположены, кстати, не очень далеко друг от друга – по космическим меркам. Жить там можно без всякой особой защиты, биохимия тоже вполне аналогичная нашей.

– Какого же черта тогда эти существа такие здоровенные? Невероятная нагрузка, если мощность обеспечивается исключительно окислением клеточной ткани. Не понимаю, как они могут летать?

– У них есть дополнительные органы дыхания. – Пит улыбнулся, но как-то безрадостно, одними губами. – Внешне они выглядят как жаберные щели, по три штуки на каждом боку, – под крыльями, а по принципу действия – нечто вроде кузнечных мехов, накачиваемых летательными мышцами. Во время полета дополнительный кислород поступает прямо в кровь. Биологическая форсажная система.

– Ну, чтоб меня… ладно, замнем для ясности. – Я слегка задумался, восхищаясь необыкновенной – по ее обыкновению – изобретательностью природы. – М-м-м… но если эти летуны с такой скоростью расходуют энергию, то и аппетиты их должны быть соответствующими.

– Правильно. Ифрианцы – плотоядные. Многие из них все еще живут охотой, а развитые культуры основываются на скотоводстве. И в том и в другом случае для поддержания жизни одного ифрианца нужна уйма мяса, уйма квадратных километров. В результате у них очень развит территориальный инстинкт. Живут они мелкими общинами – отдельными семьями, либо родами – и без лишнего раздумья атакуют, причем самым серьезным образом, любого незваного гостя, если он не покинет их землю по первому же требованию.

– И при всем при этом настолько цивилизованы, что даже нанимают людей для помощи в исследовании космоса?

– У-гу. Не забывай, что они летают и потому легко связываются друг с другом, им не нужно для этого тесниться в городах. У них есть несколько городов, по большей части это горнодобывающие и промышленные центры, но живут там исключительно рабы с подрезанными крыльями. Рад сказать, что эти учреждения уже отмирают – с появлением современной техники.

– Которую они покупают? – наугад предположил я.

– Да, – кивнул Пит. – Во времена первой Великой Разведки, когда обнаружили Ифри, наиболее развитую культуру планеты можно было сравнить с уровнем железного века, промышленная революция еще не наступила, однако у ифрианцев было достаточное количество тонких мыслителей, они обладали высокоразвитой философией. – Он помолчал. – Это очень важно для моего рассказа, что ифрианцы, во всяком случае – чоты, говорящие на языке планха, совсем не варвары, они вышли из этой стадии много веков назад. У них были свои Сократы и Аристотели, Конфуции и Галилеи, у них были свои пророки и духовные вожди. – Он опять смолк. – Они сразу поняли, как много значит визит земных гостей, и постарались привлечь на свою планету торговцев и учителей. Накопив определенные капиталы, они начали посылать наиболее способных своих детей на чужие планеты. В нашем университете тоже училось несколько ифрианцев, почему мне и предложили эту работу. К тому времени у них уже было несколько кораблей со своими экипажами. Однако ифрианцы с технической подготовкой оставались еще большой редкостью, а в некоторых областях знания у них вообще не было специалистов. Поэтому они нанимали людей.

Потом Пит начал описывать мне типичного ифрианца: оперение (за исключением хохолка на голове), как у золотого орла, ну, может, чуть посложнее, и в то же время – не птица. Вместо клюва – тупая морда с острыми клыками, выше – два огромных глаза. Женщины рожают живое потомство. Что-либо, подобное кормлению грудью, отсутствует, однако детеныши все равно имеют губы, с помощью которых они высасывают сок из мяса и фруктов. Губы сохраняются и во взрослом возрасте, поэтому речь ифрианцев не так уж отлична от человеческой. Процесс эволюции превратил их ноги в некое подобие рук, на каждой из которых по пяти когтистых пальцев, причем «больших», способных вставать перпендикулярно кисти, – два, по краям. По земле ифрианцы передвигаются на лапах, растущих из «локтей» сложенных крыльев. Тут они и медлительны, и неуклюжи, но в полете…

– В полете они живут с интенсивностью, на которую мы просто не способны, – вздохнул Пит. Его глаза блуждали по дрожащим над головой полотнищам северного сияния. – А как же иначе? Скорость обмена веществ, беспредельные просторы вокруг, стремительный полет, сотни ветров, обдувающих их со всех сторон… Именно поэтому я и решил, что они – а в частности, Энэрриан – верят с остротой, страстью, о которых мне нет смысла и мечтать. Я увидел, как он и все остальные танцуют высоко в небе – кружатся, скользят, парят; как солнце расплавленным золотом горит на их перьях. Я спросил, что Это они делают, и мне сказали – славят Господа.

– Во всяком случае, – снова вздохнул он, – именно так перевел я слова, сказанные ифрианцем, не знаю уж, точно или нет. Мы с Ольгой прошли ускоренный курс планха, а наши ифрианские сотрудники знали английский, но ни их, ни наше владение чужим языком не было идеальным. Да и не могло быть. Миллиарды лет раздельного существования, развития, истории – чудо, что мы вообще могли друг друга понимать. Как бы там ни было, Энэрриана можно смело назвать религиозным – ничуть не в меньшей степени, чем, например, меня. А вообще, их религиозность примерно такая же, как и у людей. У одних вера глубокая, у других – нет, есть среди них и свои агностики, и свои атеисты. В нашей группе было даже двое язычников, отправлявших кровавые ритуалы Старой Веры. А если говорить о людях, то Ольга, например… – пальцы, сжимавшие рюмку с коньяком, напряглись, – пыталась, ради меня, поверить так же, как я, но не сумела.