Текст книги "Лондонские тайны"

Автор книги: Поль Анри Феваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Глава двадцатая
ТАВЕРНА «ТРУБКИ И КРУЖКИ»

Немного в стороне от королевского Ковент-Гарденского театра находился узенький переулок Бефорлэнский.

В этом мрачном переулке пред открытием театра бродили толпы оборванных грязных мошенников. Переговариваясь друг с другом, бродяги заходили часто в таверну самой жалкой наружности. Над дверями ее еще держался, на заржавленном железном пруте, обломок вывески.

В первой комнате, стены которой были покрыты паутиной и грязью, находился буфет, содержавший около дюжины стаканов; самые лучшие из них имели только немножко поотбитые края. В общую комнату никто не входил, потому что она была засыпана обвалившейся с потолка штукатуркой. Чистая комната была уставлена грязными столами и стульями.

Эту таверну знали под названием «Трубки и Кружки».

За полчаса до открытия театра две весьма замечательные пары вошли в чистую комнату. Первую пару составляли девушка лет тринадцати и дюжий мужчина лет под сорок, который вел свою спутницу под руку. Молодая девушка представляла собою тип тех развратных несовершеннолетних существ, которые составляют самую отвратительную язву Лондона. Худощавость ее доходила до крайности, а бледность лица худо скрывалась под слишком грубыми румянами. Глубоко впалые глаза были окаймлены синевато-бурой полосой и смотрели без всякой стыдливости. Когда она начинала говорить, рот ее искривлялся и из груди слышался глухой хрип. – Звали ее чахоточной Лу.

Наружность ее кавалера Мичела, не представляла ничего примечательного. Это был обыкновенный лондонский бродяга с красным лицом, от неумеренного употребления эля, и рыжими торчащими волосами.

Вторая пара представляла разительный контраст с первой. Ее составляли высокая женщина с грубым, бесстыдным выражением лица и мальчуган. Женщина, лет сорока, была одета в широкий мужской сюртук и женскую шляпу; ноги ее были обуты в сапоги. Звали ее Медж, она курила из коротенькой трубки. Кавалером ее был известный читателю маленький Снэль, брат чахоточной Лу, любимец капитана Педди О'Крена.

– Здравствуй, старая колдунья Пег, – сказал Снэль, с важностью джентльмена обратившись к хозяйке таверны. – Подать сюда джину! Подать эля и всего, что есть лучшего в вашей трущобе! Я угощаю сегодня!

– Сейчас, Снэлюшка, сейчас, – отвечала с поклонами хозяйка.

Такая фамильярность оскорбила молодого джентльмена.

– Я не Снэлюшка! – закричал он сердито, стукнув кулаком по трехногому столу. – Не разговаривай, а подавай джину, чертова невеста!

Пег улыбнулась, еще раз отвесила поклон и вышла.

– Хочешь пить, Лу? – спросил Снэль.

– Разумеется. Дай мне табаку, Мич.

– Мич, – продолжал Снэль, усаживаясь за стол, – так как ты жених моей сестры, то я думаю позаботиться о тебе. Кто же будет и стараться для сестры как не я, когда отец наш почти нищий?

– Не упоминай об отце, Снэль! – сказала Лу. – Он честный человек.

– Ну, ладно, ладно! Зато он и сидит без хлеба. Да дело не в этом, у меня есть хорошее местечко для Мича… А! Вот и джин явился. Прелестная Медж, не угодно ли откушать за здоровье твоего супруга.

– Моего супруга! – воскликнула Медж с изумлением, вынув изо рта трубку.

– Экой у нее здоровенный голос! – вскричал Снэль, нежно взяв соседку за подбородок. – Крикнет словно из рупора, Разве я не муж твой, моя красавица?

– А! – небрежно спросила Медж, взяв снова в зубы трубку.

– Какое же местечко ты хочешь достать мне, Снэлюшка? – спросил Мич.

– Слушай, зять, я переломаю тебе все ребра, если ты еще раз назовешь меня Снэлюшкой. Я думаю определить тебя на место… Умеешь ли ты лаять, Мич?

– Лаять?

– Да, лаять. Я вот умею мяукать. Слушай… – Снэль наклонил под стол голову и тотчас раздалось продолжительное громкое мяуканье.

Хозяйка таверны вместе со служанкой вбежала в чистую комнату с метлой, чтобы выпроводить незваного гостя.

Торжество Снэля было полное.

– Джину, колдунья Пег! – закричал он, засмеявшись. – Садись-ка поскорее на метлу свою, да тащи нам джину!

– Дай мне табаку, Мич! – еле выдавила Лу, у которой голова склонилась на бок и язык едва ворочался.

– Видел, зять, как я мастерски мяукаю! – вскричал Снэль. – А ты умеешь лаять?

– Это не даст же мне места, – сказал Мич, пожав плечами.

– Не даст? А сколько ты зарабатываешь в день?

– Два шиллинга, – дело известное.

– Ладно! А так, другими путями, сколько получишь?

– Говори тише, мальчишка!

– Я не мальчишка, сказано тебе, а бык! Сколько же ты получишь?

– Когда сколько, помаленьку живу.

– Помаленьку? – повторил Снэль, вытащив из кармана гинеи, полученные им в конторе Эдуарда и K°. – А я вот какие деньги зарабатываю, не кладя в счет посторонних доходишков.

– За то, что мяукаешь? – спросил Мич, с изумлением выпучив глаза.

– За то, что мяукаю, дорогой зять. Бесподобная Медж, я жертвую тебе один гиней.

Медж взяла две и не поблагодарила.

– А мне? – спросила Лу.

– Тебя я угощаю… Так, что же Мич?

– Я не умею лаять, Снэль.

– Нужно научиться… и будь уверен, что по моей протекции ты получишь место Сони. Он сегодня умер.

– Умер? – спросила Лу хрипло. – Джину!

– Джину, колдунья Пег! Сестру мучит жажда.

– Нужно промочить бедную слабую грудь ее. Подумай-ка, Мич, о моем предложении.

– Решено. Лаять я научусь.

На улице в некотором отдалении послышался глухой шум.

– Ага! Театр открыт! – сказал Снэль, вскочив с места. – Идем, Мич!

– Эй, Лу! – вскричал Мич. – Поднимайся, лентяйка, нужно идти работать! Поднимайся!

Чахоточная Лу открыла глаза и опять закрыла, опустив голову на стол.

– Жжет… здесь… горит! – проговорила она слабым, хриплым голосом, показывая костлявыми пальцами на впалую грудь.

Глава двадцать первая
ТАИНСТВЕННОЕ ПРИКАЗАНИЕ

Снэль и Мич торопливо вышли из таверны и вскоре приблизились к Ковент-Гарденскому театру. Здесь шумно волновалась громадная толпа народа, но только половина ее шла в театр; другую ее половину составляли воры и полицейские чиновники.

Толкотня была такая, какую трудно вообразить себе в цивилизованном городе. Воры «работали» с удивительной ловкостью и смелостью. Платки и кошельки улетучивались из прорезанных карманов, часы тоже исчезали с невероятной быстротой.

В толпе находилось и несколько знакомых нам лиц.

Посмотрите! Вон в тесноте пробирается человек словно змея. Руки его работают с изумительной ловкостью. Только куда исчезают вещи, которые он берет себе? Он ничем не брезгует: шелковые или полотняные платки, часы, кошельки, даже полы фраков и сюртуков, – все он забирает и все это умеет уместить в себе. Его руки постоянно полны и свободны. Но вот полицейский, должно быть, дурно пообедавший, хватает молодца врасплох. Вор обертывается к нему с приятной улыбкой.

– А, мистер Хендкуфс, очень приятно видеть вас! – говорит он с похвальной вежливостью. – Как здоровье вашей супруги, как цветут ваши малютки? Давно собираюсь зайти к вам с гостинчиком.

Полицейский чиновник также приятно улыбается, почувствовав в своей руке соверен.

– Добрый вечер! – продолжает проныра. – Поклонитесь от меня мистрисс Хендкуфс и деточкам.

И он спокойно продолжает на минуту прерванную работу. Впрочем в Лондоне жить дорого и не без причины же Боб Лантерн приделал себе такое множество карманов.

Но кому принадлежит эта продолговатая голова, которая высится над толпою? Владелец ее – почтеннейший и добрейший капитан Педди О` Крен. Капитан сегодня гуляет. Он идет к театру с дамой под ручку, но дамы его в толпе не видно и поэтому мы не имеем пока возможности сказать читателю, кто она.

Публика мало-помалу проходила в театр, а воры торопливо зарабатывали насущный свой хлеб.

– О, Педди! О, мистер О'Крен! – послышался голос дамы капитана. – Меня давят, я задыхаюсь…

– Душно? – спросил капитан, с наслаждением вдыхая в себя свежие струи вечернего воздуха. – Мне, напротив, кажется несколько свежо. Ах, ты плут, попался… Последние слова относились к человеку, руку которого Педди поймал в своем кармане. Он стиснул ее крепко, но в тесноте не мог повернуться, чтобы взглянуть на него. – Господа, – продолжал он, обращаясь к соседям, – схватите этого негодяя. Он плохо исполняет свою работу!

Соседи его приняли во внимание собственные карманы, но никто не обратил внимание на просьбу капитана.

Кроме Лондона, кажется, нигде более не придерживаются того превосходного правила, что каждый должен заботиться прежде всего о собственной персоне.

– Мистрисс Борнет? – вскричал капитан, обращаясь к своей даме. – Потрудитесь помочь задержать мне этого негодяя.

Мистрисс Борнет хотела обернуться, но не имела сил. Между тем вор умел высвободить руку и исчез.

– Так я и знал, украли платок! – проворчал капитан.

– Я уверен, что это сделал никто другой, как разбойник Боб.

– Мистер О'Крен, – послышался голос хозяйки таверны. – Я задыхаюсь.

– Черт бы вас… то есть нет! Душа моя, за этот платок я заплатил полкроны.

– Задыхаюсь! – закричала мистрисс Борнет отчаянным голосом.

В это время они добрались до крыльца.

– Уф! – вздохнула хозяйка таверны. – Теперь легче.

– Тем лучше, Дороти, тем лучше, – отвечал капитан. – Но у меня в кармане опять рука! Этот теперь не ускользнет!

Капитан опять схватил чью-то руку и сжал ее как в железных тисках. Раздалось жалобное мяуканье и тотчас на своей руке капитан почувствовал острые зубы.

– Снэль! Проклятая кошка! – проворчал Педди, употребляя неимоверные усилия, чтобы обернуться.

– Я свихну тебе шею, если не перестанешь кусаться!

– Капитан, как вам не стыдно, – прошептал Снэль, – идти в театр без носового платка! Мне нужно вам кое-что сказать.

– Экой змееныш, до крови хватил! – проворчал Педди. – Что ты хочешь сказать мне, милый Снэль?

– Вот, капитан, в чем дело: сегодня вечером мы будем кутить. Если я вам понадоблюсь, приходите в таверну «Трубки и Кружки», мы все будем там.

– Ладно, чертенок, я приду!

– А вам все-таки стыдно ходить в театр без носового платка!

Педа, и хотел ответить, но не успел, потому что он был, наконец, втолкнут вместе с мистрисс Борнет в театр. Последняя перевела дух и отняла руку от спутника, чтобы немножко оправиться. Педди хотел было уже войти в залу, как вдруг почувствовал на своих плечах две тяжелые руки и незнакомый голос произнес:

– Запрещаю тебе оборачиваться, «ночной джентльмен»!

Педди замер на месте. Толпа разделила его с мистрисс Борнет и он упустил ее из виду.

– Знаешь ли ты, леди Б***, любовницу герцога I***? – спросил голос.

– Знаю, милорд.

– Слушай же: если она войдет в ложу герцога, то ты сойдешь в фойе, лишь только кончится первый акт. Там тебе скажут, что нужно делать.

– Слушаю, милорд.

– Если же она войдет после первого акта, то ты сойдешь во время второго антракта. Понимаешь?

– Понимаю, милорд. Что ж мне нужно будет делать?

Незнакомец снял руки с высоких плеч капитана.

– Не могу отвечать! – проронил он.

– Педди! Мистер О'Крен! – раздался жалобный вопль в толпе.

– Сейчас, Дороти, сейчас, милый мой бочонок! – И капитан Педди вошел в залу, не дерзнув оглянуться.

Глава двадцать вторая
ЗНАКОМСТВО

Публика вошла в театр, а зевак разогнал мелкий и холодный дождь. Воров и бродяг приютили таверны, где они сбывали украденное добро торгашам, неизменно в подобных случаях откуда-то вылезающих.

В Англии почти во всех театрах устраиваются три отдельные входа. Первый назначается для среднего класса и открывается вместе с кассой. Второй – для благородных, то есть для высшего класса – открывается полчаса спустя. Здесь ворам пожива плохая, потому что в руках у грумов находятся далеко достающие и гибкие хлысты, и кроме того полицейские, столь мало заботящиеся, когда дело идет о «публике» (под которой разумеется преимущественно средний класс), – здесь несколько больше заботятся о спокойствии и защите карманов милордов и леди. Несмотря на это, некоторые мошенники, – люди по большей части молодые, смелые, находчивые и ловкие, которые составляют, что называется, сок мошеннического люда – все-таки успевают пробраться к экипажам, приблизиться под каким-нибудь предлогом к джентльменам, и им иногда удается утащить батистовый платок, часы, флакон, табакерку или иную ценную или ничтожную вещь. Наконец третий вход, так называемый «в полцены», назначен для низшего класса народа. Открывается он около десятого часу.

Одним из первых экипажей, подкативших к аристократическому входу, была карета леди Кемпбел. Мисс Мери и ее тетушка дошли до ложи без всяких затруднений. Первый акт был уже в половине, когда они вошли туда; театр был полон и представлял великолепное блестящее зрелище.

Чтобы рассказ наш для читателя стал яснее, мы должны объяснить положение мест наших действующих лиц.

Первая ложа, выходившая на сцену и принадлежавшая герцогу I***, была еще пуста. В соседней ложе находилась леди Кемпбел с племянницей; несколько далее была ложа княгини де Лонгвиль и ее тетки; возле них находилась ложа, закрытая шторой. С другой стороны театра, напротив ложи княгини де Лонгвиль, сидели леди Офелия и маркиз Рио-Санто. Несколько далее от них занимал ложу бледный, хандрящий, утомленный мужчина, равнодушно смотревший по сторонам и нисколько не обращавший внимания на сцену. Это был милорд, граф Вейт-Манорский, старший брат Бриана Ленчестра и господин мистера Патерсона бывшего в знакомстве с Бобом Лантерном.

Внизу, под самой ложей герцога I*** находился огромный бенуар, состоящий из двух лож, перегородка между которыми была убрана. Этот бенуар лондонская молодежь большого света окрестила названием «адской ложи». В ней сидели Лантюр-Люс и некоторые другие молодые джентльмены, между которыми особенно выдавался мужчина лет около тридцати, прекрасно сложенный, высокого роста, широкоплечий. Правильные черты его лица носили ледяное выражение, свойственное английской нации. В серьезном взгляде его проглядывало неограниченное мужество, способное переходить в дерзость. Он смотрел холодно-насмешливо. Высокий круглый лоб увеличивал силу выражения его лица, которое, впрочем, смягчалось нежными, тонкими, белокурыми кудрями. Заметно было по всему, что это человек энергичный, отважный, таивший под холодной наружностью пламенное, страстное, даже пылкое сердце. Таков был Бриан Ленчестер.

Наконец не нужно забывать почтенного капитана Педди и его даму. Эта достойная пара сидела в верхней галерее. Красная, толстая мистрисс Борнет находилась в великом смущении, потому что принуждена была поддерживать одной рукой косынку, из-под которой стремились выскользнуть наружу ее массивные выпуклости. Снэль, во время разговора с капитаном на театральном крыльце, стащил у мистрисс Борнет ее брошку, благодаря которой косынка держалась. Глаза Педди были устремлены на ложу герцога I***. Он начал было питать надежду, что проведет первый антракт в приятной беседе с обожаемою хозяйкой не менее обожаемой таверны «Короны», но надеждам его не довелось осуществиться. В то самое время, когда падал занавес, дверь в ложу герцога I*** с шумом распахнулась и вошла леди Б***, вся усыпанная бриллиантами.

Капитан Педди глубоко вздохнул.

– Прелестная мистрисс, – обратился он к своей соседке, – не угодно ли вам апельсинчика?

– А у вас разве он есть?

– Сию минуту я достану вам его, мистрисс, черт бы меня побрал!

И капитан поспешно вышел в коридор, но вместо буфета, где находились апельсины, он отправился в фойе. Едва только он вошел туда, как незнакомый человек загородил ему дорогу и оглядел с головы до ног.

– Капитан Педди? – произнес незнакомец отрывисто.

– Точно так, – отвечал Педди.

Тогда незнакомец своим указательным пальцем слегка прикоснулся к груди О'Крена и тихо произнес:

– «Ночной джентльмен».

Капитан почтительно поклонился. Незнакомец отвел его в сторону и шепотом начал что-то говорить ему.

– Во всех ближайших тавернах есть теперь наши, – отвечал капитан, почтительно выслушав какое-то приказание незнакомца.

– Нужен человек ловкий!

– Я представлю вам настоящего угря, милорд.

Незнакомец, положив палец на губы, удалился.

– Черт побери! Ведь пришло же в голову навязать себе на шею эту проклятую бочку, мистрисс Борнет! – проворчал капитан с глубоким вздохом. – Но кого выбрать? Доброго приятеля моего, проклятого Боба, или милого чертенка Снэля?

И почесывая затылок, как человек, находящийся в нерешительности, капитан Педди вышел из театра.

Лишь только занавес упал, в зале начался глухой, общий говор.

Рио-Санто, зайдя в несколько лож, вернулся к леди Офелии. Облокотившись на спинку ее кресла, он небрежно, с равнодушным видом навел лорнет на противоположную ложу.

– Я не обманываюсь! – воскликнул он с радостным изумлением. – Это княгиня де Лонгвиль.

– Где? – спросила графиня.

– В ложе напротив нас, миледи… вы позволите мне представиться ей? Я очень хорошо знал ее в Париже.

– Какая она красавица! – невольно вырвалось у Офелии.

– Да, она славилась своей красотой в Сен-Жерменском предместье, в Париже, – проговорил Рио-Санто, оставляя ложу.

Сюзанна – княгиня де Лонгвиль в самом деле была очаровательна. Она ждала и надеялась. Как увлекало ее все это великолепие, вся эта роскошь! С каким сладостным, упоительным чувством слушала она немецкую музыку! Бриана она еще не видала, но питала надежду, что сегодня увидит его, будет говорить с ним.

Между тем графиня все смотрела на Сюзанну. Она в каждой женщине видела свою соперницу, но тем не менее не могла удержаться, чтобы еще раз не воскликнуть:

– Боже, как она прекрасна!

Дверь ложи княгини де Лонгвиль отворилась и вошел Рио-Санто. Сюзанна встретила его равнодушно: она ждала не его. Несмотря на это, ощутив проницательный, холодный взгляд вошедшего, Сюзанна почувствовала невольный страх и уважение к этому человеку, хотя его никогда не видела.

Рио-Санто не сводил глаз с мнимой княгини де Лонгвиль. В лице ее он нашел что-то знакомое. Небрежно поклонившись герцогине, Рио-Санто подошел к Сюзанне.

– Маркиз Рио-Санто, – представила его герцогиня молодой девушке.

– Я согласилась на все ваши предложения, милорд, и я надеюсь, что не обману ваших надежд.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать, княгиня, – отвечал маркиз с улыбкой. – Я пришел поговорить с вами о незабвенном Париже, о Франции.

– Как вы неосторожны! – проговорила старая француженка на ухо Сюзанне.

– Я думала, что это тот, которому я должна повиноваться, – отвечала вполголоса Сюзанна.

Герцогиня отрицательно покачала головой. В глазах Сюзанны появилось сомнение. Между тем маркиз продолжал смотреть на нее.

– Удалитесь, шепнул он француженке после продолжительного молчания. – Когда я вернусь, она должна быть в ложе одна.

Он поклонился Сюзанне и вышел.

– Ма chere, – обратилась герцогиня к Сюзанне. – Мне бы весьма хотелось побыть с вами, но я чувствую себя не совсем здоровой. Я оставляю вас одну, Сюзанн. Помните, что я говорила вам: повинуйтесь каждому, будь он хоть нищий, кто произнесет известные вам два слова. Не забывайте, что вы недавно из Франции… и в особенности будьте осторожны с приходившим маркизом – он не принадлежит к числу наших.

– Увижу ли я Бриана Ленчестера? – спросила Сюзанна.

Старая француженка улыбнулась.

– Терпение, красавица моя, терпение! Вы скоро увидите его. До свиданья!

Сюзанна осталась в ложе одна.

Рио-Санто вернулся к леди Офелии; он сел рядом с ней и, по-видимому; хотел что-то сказать, но не решался… Неловкое молчание продолжалось несколько минут. Графиня заметила его смущение и, улыбнувшись, спросила:

– Что с вами, дон Хосе?

– Миледи, – отвечал Рио-Санто, заикаясь. – У меня есть к вам одна просьба… Дело самое пустое, ничтожное, но некоторым образом идущее в разрез с вашими английскими обычаями.

– Разве вы не знаете, что я не могу ни в чем отказать вам?

О, миледи! Я знаю как вы добры, отвечал маркиз, нежно пожав руку графини. – Я смело попросил бы от вас важной услуги, но есть некоторые ничтожные вещи… Выслушайте меня, графиня! Княгиня де Лонгвиль одна в Лондоне. Правда при ней находится ее тетка, герцогиня де Жевре, но слабое здоровье ее почти не позволяет ей выезжать. Да вот и сейчас, посмотрите… княгиня и теперь осталась одна. Миледи, вы весьма обязали бы меня, если бы помогли заплатить княгине долг вежливости, я бы желал представить ее вам.

– Здесь, милорд? – прервала Офелия.

– Да, если вы позволите, миледи.

– Нет, милорд, это невозможно… приличие…

– Вы отказываете мне, миледи! – сказал Рио-Санто.

В словах его слышался нежный упрек. Графиня поднялась.

– Милорд, – сказала она, – потрудитесь проводить меня. Вы представите меня княгине де Лонгвиль.

Спустя несколько минут, Рио-Санто ввел графиню в ложу Сюзанны, которая при появлении их встала и, к величайшему удивлению маркиза, приняла графиню с простою, благородною грацией.

Маркиз торжествовал. Он, казалось, приложил старание, чтобы двери лондонского большого света были открыты перед Сюзанной, и вполне достиг своей цели.

Теперь, вслед за графиней Дерби, Сюзанна смело могла войти во все аристократические дома, а иначе ей не принесло бы никакой пользы ее княжеское звание; оно представляло бы нечто вроде золотого ключа, который не подходит ни к одному замку.

В Лондоне главное – быть представленным. Это непреложное условие, первое требование, это вечная, тяжелая ось, на которой держится и вокруг которой вертится все здание английского этикета.

При взгляде на Сюзанну графиня почувствовала к ней безотчетное влечение, Сюзанна в свою очередь готова была полюбить графиню всем сердцем. Они разговаривали немного, но в каждом слове их скрывалось глубокое значение.

Время летело. Вдруг Сюзанна вспомнила о Бриане. Она опустила голову и печально вздохнула.

– Он явится скоро, – шепнули ей вдруг на ухо.

Сюзанна обернулась, но никого не увидела, только штора, закрывающая соседнюю ложу, слегка колыхалась.