Текст книги "Лондонские тайны"

Автор книги: Поль Анри Феваль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Глава тринадцатая
ПРОСЬБЫ АННЫ ПОДЕЙСТВОВАЛИ

Выросшая вдали от света Клара не растратила на мелочные, пустые прихоти своих душевных и физических сил. Поэтому, увидев Эдуарда, она, по невольному влечению сердца, сразу полюбила его полною, глубокою и восторженною любовью. Такая любовь и может быть только у тех, которые живут в уединении тихою, мирною жизнью.

Обе сестры, Клара и Анна, провели детство в Локмебене, где их отец занимал должность главного судьи. Сестры потеряли мать именно в то время, когда материнские ласки и наставления становятся особенно необходимыми. После того, еще года два или три, они пробыли у отца. Но вот в поведении судьи Мак-Ферлэна произошла разительная перемена: на все поступки его стала ложиться печать неведомого значения. В доме начали появляться незнакомые люди и, запираясь, он вел с ним нередко продолжительные беседы. Он стал уезжать, но куда и зачем – никто не знал. Около этого времени Мак-Ферлэн обратился с просьбой к сестре своей, мистрисс Мак-Наб, матери Стефана, проживавшей в Лондоне, взять его дочерей.

В то время мистрисс Мак-Наб находилась в большой горести: ее муж был убит неизвестно кем. Поэтому она обрадовалась предложению брата, приняла с распростертыми объятиями племянниц и полюбила их материнскою любовью. Всякий раз, когда братнее приезжал в Лондон, она опасалась, что он разлучит ее с дорогими девушками, но Мак-Ферлэн об этом вовсе и не думал. Во время пребывания в Лондоне он занимался исключительно своими делами.

Стефан также истинно братской любовью полюбил кузин. Когда отец его пал под ударами убийцы, он был ребенком, но в его Памяти глубоко врезались как страшная смерть отца, так и черты лица убийцы, несмотря на то, что последнего он видел только мгновение. В его воспоминании убийца остался человеком высокого роста, сильным, здоровым. Он наносил последний удар, когда с лица его упала маска: над его нахмуренными черными бровями проходила белая полоса, след от давно зажившей раны.

Стефан стал студентом медицинского факультета в Оксфордском университете. В первые годы учения у него завязалась тесная дружба с одним из своих товарищей. Молодые люди тем сильнее привязывались один к другому, что в них все было различно, если не сказать – противоположно. Один принадлежал к высшей английской аристократии, другой родился от простого гражданина. Дворянин отличался страстностью и смелостью; у недворянина характер был положительнее, спокойнее, не дававший доходить до крайности.

Другом Стефана Мак-Наба был Франк Персеваль.

В Темпльской церкви, за вечерним богослужением, в сердце Стефана произошла большая перемена, тут ему стало ясно, что любовь его к одной из кузин – любовь не братская; здесь же он понял, что такое ревность – и грустный, опечаленный вернулся домой.

В этот вечер он был приглашен на бал к лорду Тревору и обрадовался случаю войти в новый незнакомый ему свет.

Стефан родился на границе Шотландии, где у лорда Тревора находились большие поместья. Тот знал и уважал покойного отца Стефана. Поэтому, когда Стефан по окончании университета – был представлен ему, он принял его с полным радушием, обещал стать покровителем и прежде всего сам сделался пациентом молодого доктора. Как домашнего доктора, часто бывающего в доме лорда, Стефана и пригласили на бал.

В продолжение целой недели он готовился к нему, а теперь, когда наступило время бала, он не одевался и в задумчивости сидел перед камином в своей комнате.

Около девяти часов к нему вошла мать.

– Что же ты не одеваешься, Стефан? – спросила она.

– К чему! – отвечал он, – что мне делать среди надменных аристократов, которые будут смеяться надо мной, либо вовсе не обратят на меня внимания.

– Ах, Стефан, – сказала с упреком мистрисс Мак-Наб, – ты забыл, что бедного отца твоего любили и уважали все дворяне в нашем графстве. Конечно, мы не дворяне, но все-таки выше всех лондонских граждан, потому что Мак-Набы…

– Э, полноте! – прервал ее нетерпеливо Стефан.

– Что такое сегодня с тобой, сын мой? Впрочем, поступай, как знаешь. К тебе я зашла не за тем, чтобы говорить о бале, а принесла письмо. Но ведь ты не будешь его читать, потому что это пишет дворянин.

– Письмо от Франка! – вскричал радостно Стефан.

– Да, я знаю его руку, мой милый, так как его письма доставляют тебе удовольствие.

Стефан с нежностью поцеловал мать.

– Франк здесь, в Лондоне! – вскричал молодой человек, прочитав первые строки. – Бедный Франк! Несчастлив и он!

– И он? – повторила мистрисс Мак-Наб. – Но ты разве несчастлив, Стефан?

Он заставил себя улыбнуться и добрая мать, успокоенная, оставила комнату сына. Лишь только она вышла, как послышался легкий стук в дверь и нежный голос произнес:

– Очень вам благодарна, кузен.

Нужно сказать, что хорошенькая Анна в продолжение целой недели прилагала все красноречие, чтобы отговорить Стефана от бала. У нее была своя наивная ревность. Она чувствовала, как много соблазнов имеет светская женщина; по женскому инстинкту она даже угадывала то упоение, которое охватывает молодого человека, в первый раз вступающего в светский салон, полный аромата, где улыбки и взгляды пронизывают неопытное сердце… и душой молодой девушки овладевало опасение. Ведь она любила Стефана, сколько могла любить…

Итак, Стефан Мак-Наб решил не идти на бал к лорду Тревору.

Глава четырнадцатая
СРЕДНЯЯ ЗАЛА

Эдуард, полежав немного на кушетке, встал и позвонил.

На зов вошел слуга негр.

– Сделай несколько ударов в гонг средней залы, – сказал Эдуард слуге.

– Много ли раз прикажете ударить?

– Пять раз.

И вслед за этим послышались отдаленные протяжные удары в медный таз.

Эдуард вышел из кабинета и направился в круглую залу, помещавшуюся в середине дома. Она была без окон и освещалась люстрой. Там, где следовало быть окнам, находилось шесть дверей, помещавшихся одна от другой на равном расстоянии. В зале стоял прекрасный камин и около него пять стульев и кресло.

Лишь только успел Эдуард опуститься в кресло, как вдруг отворились все двери. В первую дверь вошла мистрисс Бертрам, щегольски одетая дама, владевшая модным магазином на Корнгильской площади.

Несмотря на то, что давно прошли годы ее первой молодости, она все еще была замечательно хороша собой.

Вторую дверь отворил ювелир, щегольски одетый мистер Фалькстон. Вглядевшись пристальнее в его лицо, можно было заметить, что светло-русые его усы и роскошно завитые волосы были не натуральные.

Третью дверь скромно отворил меняла, мистер Вальтер. Черный парик, который был на нем, вовсе не шел к его необыкновенно белому лицу и голубым глазам, которые, впрочем, закрывались очками зеленого цвета.

Из четвертой двери показался старичок с худощавым желтым лицом, низенький, в поношенном сюртуке. Это был ростовщик Практейс, занимавший некогда должность прокурора, но впоследствии лишенный ее за проступки. Теперь же, сделавшись ростовщиком, он так вошел в свою роль, что под предлогом покупки и продажи редкостей прекрасно обделывал свои делишки.

Наконец отворилась пятая дверь и появился мистер Смит.

Вошедшие в залу вежливо и почтительно поклонились Эдуарду, который в учтивых выражениях попросил их садиться.

Эдуард вынул из кармана золотые часы, украшенные бриллиантами, и, посмотрев на них, произнес:

– Полчаса первого! Не правда ли, Фалькстон?

– Совершенно верно.

Практейс стал вытаскивать из кармана серебряные массивные часы и поправлять на них стрелки согласно времени на часах Эдуарда.

– Итак, – продолжал Эдуард, – медлить нельзя. Надо сейчас же заняться делом, а дело состоит в том, что мне необходимо иметь десять тысяч фунтов стерлингов.

– Десять тысяч! – удивленно проговорил Практейс, крепко сжав часы в руках.

– Десять тысяч! – воскликнули все.

– Десять тысяч – и нынче же вечером, и никак не позже, – энергично добавил Эдуард.

Последние слова его заставили всех задуматься.

– Сэр Вальтер, – спросил Эдуард, – можете ли вы найти мне эту сумму сейчас?

– Пожалуй можно, но…

– Что значит но?

– Пожелаете ли вы взять мою монету…

– Нет, не хочу… – ответил Эдуард. – А вы сэр, – продолжал он, обращаясь к Фалькстону, можете отсчитать мне эту сумму?

– Дела мои чересчур плохи…

– А вы, Фанни, что скажете на мое предложение? – с нетерпением спросил Эдуард госпожу Бертрам.

– К сожалению, у меня не найдется и четвертой части требуемого количества, но то, что есть – все ваше, – отвечала мистрисс Бертрам.

– Спасибо, Фанни, и за то. Я вижу, что вы по-прежнему добры и расположены ко мне. А вы что скажете, Практейс?

– Положа руку на сердце, я должен, – отвечал бывший прокурор, – прямо сказать вашей чести, что дела наши идут туго, очень туго. Скажу более – дела совсем нейдут, о чем уже заметил вашей чести и сосед мой, Фалькстон.

– В конце концов что же выходит из ваших слов?

Практейс, помолчав несколько мгновений, жалобно сказал:

– Как ни худо идут дела мои, но я все-таки предлагаю вашей чести мою бедную кассу.

– А о вас, Смит, – сказал Эдуард, – я и не говорю: мне известно ваше имущество. Но вам, господа, продолжал он, – ужели не стыдно задумываться над такой безделицей и отказывать мне в каких-нибудь десяти тысячах фунтов стерлингов!

– Десять тысяч фунтов! – вздохнув, прошептал ростовщик Практейс.

– Вы не цените моих услуг в отношении к вам, – нетерпеливо проговорил Эдуард. Вы пользуетесь безопасностью со стороны полиции. Вся знать, вся аристократия Лондона делает закупки в ваших магазинах. Смотрите, сколько я делаю для вас, а вы, после всего…

– Я уже объявила вам, что мое имущество к вашим услугам, – промолвила мистрисс Бертрам.

– Я и не говорю о вас, моя милая Фанни, но вот эти господа…

– Мы тоже не прочь! – возразил Фалькстон.

– Мы согласны, – заговорили остальные, кроме Смита.

– Вот это хорошо! – вставая, сказал Эдуард. – Я вполне полагаюсь на вас. Равным образом и вы имейте надежду на меня. Знайте, что каждая ваша беда близка мне и я всегда готов помочь вам. До свидания, Фанни!

Сделав поклон, мистрисс Бертрам удалилась.

– А у вас, Фалькстон, нет ничего нового? – спросил Эдуард.

– Совершенно ничего. И я в свою очередь осмеливаюсь спросить вас: ваша история в прошлую ночь не имела дурных последствий?

– О нет, никаких.

– И прекрасно. Кому прикажете отдать деньги?

– Конечно Фанни.

Фалькстон и Практейс вежливо откланялись.

– Плохое время! – сказал Вальтер. – Вчера заподозрили у меня до трех ассигнаций, так что невольно трусишь и опасаешься соседей.

– Уж разве что-нибудь говорят?

– Пока ничего не говорят, но нельзя не заметить той мнительности, той наблюдательности, с какою пересматривают каждую ассигнацию.

– О, чего еще тут опасаться, мой друг, – проговорил весело Эдуард. – Я вполне надеюсь на благоприятный исход наших дел.

Но эти слова нисколько не ободрили менялу. Он пожал плечами и, поклонившись Эдуарду, неторопливыми шагами вышел из залы.

Когда все удалились, Эдуард, оставшись наедине с конторщиком Смитом, тихо спросил:

– Что вы сообщите мне о нашей работе на Банковской улице?

– Я осведомляюсь об этом деле постоянно и был там даже сегодня утром. Педди кормит своего великана, точно быка на убой и тот продолжает работать за семерых, но теперь, однако, делается слабее.

– О, как тут требовалась бы быстрота действий! – заметил недовольный Эдуард.

– Это правда, – возразил Смит, – но не забудьте, что в улице около сорока футов ширины! И нашему кроту приходится рыться в двадцати футах глубины. Подождите с недельку – и великан умрет, а проход все-таки успеет пробить.

– Ах, Смит, если бы это было так!

И Эдуард встал, отставил к стене кресла и стал затягивать на руки надушенные перчатки.

– Теперь до свидания, Смит, – сказал он конторщику, постарайся, чтобы этот скупец, Практейс, позаботился сегодня же доставить мне деньги.

Эдуард отворил дверь в магазин Фалькстона. Как бы заинтересовавшийся дорогими вещами, находящимися в магазине, пробыл он там несколько минут; затем вышел из магазина и сел в великолепную коляску, запряженную двумя превосходными лошадьми, лучше которых, казалось, не было и в конюшнях маркиза Рио-Санто.

Глава пятнадцатая
БЕДНЯК-БОГАЧ

В сыром и мрачном подвале, плохо освещенном фонарем, коренастый мужчина пытался вынуть камень из стены. Видно было, что мужчина ловок и привычен в своем деле. Действительно, камень скоро уступил перед напором и повалился на пол, между тем как в стене показалось узенькое, но глубокое отверстие.

Огонь в фонаре, иногда вспыхивавший ярче обычного, обозначил фигуру Боба Лантерна, на лице которого выразилась внезапная дикая радость. Боб Лантерн быстро подошел к двери и осмотрел, насколько крепко она заперта, затем вернулся к отверстию и опустил туда обе руки. Дрожь пробежала по его телу, когда раздался звук пересыпавшегося золота. Лицо Латерна отразило высшую степень самодовольства и жадности. Сперва он с упоением дотрагивался до золота, потом судорожно хватал его, произнося непонятные звуки.

Когда прошел первый момент упоения от прикосновения к сокровищу, он достал из кармана деньги, заработанные в тот день, и положил их в отверстие.

Наступила пора выбираться из подвала. Лантерн поднял камень, вынутый из стены, и вложил его с большой осторожностью в прежнее место.

– Чрезвычайно хитра эта Темперенса, когда трезва, подумал он, – но, кажется, она вечно пьяна. Постой! Я перехитрю тебя!

Спустя несколько минут Боб Лантерн осторожно замкнул дверь и вышел опять наружу. Взглянув в окно таверны, находившейся по другую сторону улицы, он заметил там Темперенсу, которая дремала, склонив голову на стол.

– Жалко, очень жалко, что она так невоздержена! – прошептал он. – А между тем едва ли отыщешь другую женщину в пять футов и шесть дюймов ростом!

На городской башне пробило два часа. Продолжая свой путь, Лантерн скоро дошел до величественного здания, обнесенного с лицевой стороны железной решеткой. За решеткой, на крыльце, сидело несколько лакеев, о чем-то болтавших между собой.

Лантерн вступил за решетку и очутился на первой ступеньке крыльца.

– Куда ты, невежда? – вскрикнул на него худощавый жокей.

– Э! Мистер Тюлип! Ужели не узнаешь меня? Ведь я – Боб Лантерн!

– Ба! Муж мистрисс Темперенсы. Боб Лантерн! – закричали лакеи. – Что тебе нужно?

– Хочу видеть управителя, дома он?

– Дома, но он занят.

– Это ничего не значит, по старому знакомству с мистером Патерсоном я вполне надеюсь на прием с его стороны.

– Так проводи его, Тюлип, – сказал один из лакеев. И Боб Лантерн осторожно вошел за жокеем в переднюю, где стояла целая толпа бедняков, с нетерпением выжидавших случая увидеться лично с управителем Патерсоном, который, как человек деловой и, следовательно, всегда занятый, не имел привычки тотчас же удовлетворять желанию просителей.

Между тем жокей доложил Патерсону о приходе Лантерна.

– А! Лантерн! – проговорил управитель. – Введи его.

Страшный ропот и недовольство обнаружились в толпе, заметившей, что опять отдаляется разговор с управителем. Лантерна стеснили и не пропускали в кабинет.

Но Тюлип схватил половую щетку, обмочил ее в грязной воде и брызнул в толпу. Этот маневр был так удачен, что все отступили. А Боб, пользуясь этим обстоятельством, поспешно пробрался в кабинет.

– Запирай скорей дверь, – сказал управитель, – и иди сюда!

Мистер Патерсон имел слишком обыкновенную площадную физиономию, с приходом Лантерна принявшую чрезвычайно лукавое выражение.

Чтоб вступить в разговор с Бобом, он начал:

– Ты продаешь, у тебя товар… Не правда ли, плут?

На лице Латерна обозначилась наивная улыбка.

– Вы вечно шутите, мистер. Вы угадали: я продаю и вы изволите знать мой товар.

– Но, мой милый, теперь не то время. Твой товар некстати.

– Гм! – равнодушно бросил Боб. – А жаль, тем более, что товар столь редкого качества, что у меня долго не залежится, сейчас же явится покупатель.

– Что же? – прервал управитель. – Разве она хороша собою?

– Так хороша, что просто редкость!

Мистер Патерсон на минуту задумался.

– Всякий продавец свой товар хвалит, – сказал он.

– Если хотите удостовериться, не угодно ли посмотреть?

– Зачем? Совсем прискучили женщины милорду.

– В таком случае, мистер, прошу извинения, что я решился беспокоить вас.

И после низкого поклона Боб сделал шаг к двери.

Но мистер Патерсон, вместо того, чтобы задержать Лантерна, спросил его с притворною холодностью:

– А много ли ей лет?

– Семнадцать или восемнадцать – и никак не более. А уж как хороша-то! Какая свежесть, грациозность, стройность, скромность, наконец, невинность.

– А-а, – проговорил не выдержавший Патерсон, – где же ее квартира?

– Пока секрет, – отвечал Лантерн с самодовольной улыбкой. – Это вам даром не обойдется… Да что попусту об этом говорить, когда вы сказали, что наскучили женщины милорду.

– Вот что, Боб. Если ты не лжешь, если действительно красота ее не находится в противоречии с теми выражениями, в каких ты ее описываешь, то мы не прочь попробовать. Милорд, быть может, и возымеет склонность к ней.

– Об этом нечего и говорить, он будет от нее без ума!

– Подобная попытка, Боб, еще более необходима, в виду того, что, с переменою образа жизни я замечаю в милорде и перемену доверия ко мне. Вообрази, пожалуйста, любезный Боб, в прошлую неделю он так занялся отчетами по моим делам, что я был принужден дать его сиятельству самые строгие объяснения, чего прежде никогда не случалось!

– Ужели правда? – воскликнул удивленный Лантерн.

– Совершенно верно! И вот, в надежде упрочить мой пошатнувшийся кредит, я и хочу опять впутать его в прежние проделки.

– Не упускайте случая!

– Я хочу попытаться завтра же все устроить. Что же ты возьмешь за это?

– Дайте хоть тридцать золотых соверенов, – попросил Боб, сделав серьезную мину, – и вы запишете ее имя и адрес с моих слов.

– С ума что ли ты спятил, Боб! – воскликнул Патерсон. – И такую сумму за один лишь адрес.

– Нет, не за один адрес, но вместе и за имя самой очаровательной мисс, какую только можно найти во всем Лондоне.

– Но ведь целых тридцать соверенов!

– Э, пустяки! Если бы вы увидели ее, то меня, Боба, назвали бы глупцом за то, что я так дешево прошу. Вы бы не пожалели тогда ста гиней.

– Ты воображаешь, будто кроме тебя никто и не встретил бы эту мисс.

– О, если вы хотите сами искать ее, то сделайте одолжение! Но вряд ли будет удачна ваша экспедиция, направленная по обширному Лондону.

Делать было нечего. Патерсон встал и направился к бюро, между тем как Лантерн жадными глазами провожал каждый его шаг. Отперев конторку, Патерсон стал считать золотые монеты.

– Признайся, Боб! – говорил он, перебирая соверены. – Ведь очень не дешево. Ну, да что уж теперь толковать: я тебе верю. К тому же и деньги не мои. Только смотри – не обмани.

– Кажется, мистер, я еще ни разу не поступал бесчестно в отношении к вам! – с достоинством произнес Лантерн.

– Получи!

Довольный Боб опустил деньги в карман сюртука, а затем стал тихо диктовать адрес Патерсону: «Анна Мак-Ферлен. N 32, Корнгильская площадь, напротив Финчлэнской улицы. Кроме того, тут живут две сестры, старуха-мать или тетка… и мальчишка, вероятно, брат».

– Молокосос-то этот к чему тут замешался? – проговорил Патерсон.

– Конечно, помеха, но ведь если будет нужно – я с ним справлюсь.

Управитель, поняв движение Лантерна, в упор посмотрел на него и притворно рассмеялся:

– Судя по обширности твоих замыслов, ты, Боб, должен быть миллионером.

– Какое тут богатство, когда при такой дороговизне в Лондоне, иногда, право, не имеешь на что купить хлеба. Когда мне опять явиться к вам, мистер?

– Приходи завтра!

Поклонившись, Боб оставил кабинет управителя.

Патерсон позвонил и под влиянием новых впечатлений приказал слуге объявить осаждавшим кабинет беднякам, что по причине усложнившихся занятий управитель откладывает прием до завтра.

Глава шестнадцатая
MORS FERRO, NOSTRA MORS!

Франк Персеваль не имел обыкновения прибавлять к собственной фамилии никаких титулов. Это происходило не из отвращения к ним, а просто из благоговейного почтения к имени своего рода, благородство и древность которого засвидетельствовала сама история. Не будучи старшим в роде, он должен был уступить, по английским законам, отцовские права и наследство своему брату, графу Фейфскому. Благородный граф, при всем желании помочь брату, не имел возможности обеспечить его, так как отцовское имение было небольшое. Притом же, граф, служа при дворе, не мог не жить на широкую ногу, ведя жизнь вельможи. Таким образом Франк должен был ограничиваться ничтожною суммою, поступившею на его долю.

Снисходительная мать, графиня Фейфская, оставшись вдовою, заметила недостаточные средства младшего сына и отдала ему часть собственного имения.

Сама она в это время жила в Шотландии с младшей двенадцатилетнею дочерью.

По отъезде матери, Франк переселился в Додлей-Гоуз, ее имение в Лондоне, и жил чрезвычайно просто, не имея ни лошадей, ни экипажей. Прислуга его состояла из ключницы и слуги, старика Джека – прямого, честного и всем сердцем преданного своему господину.

Через день после бала в Тревор-Гоузе доктор Стефан Мак-Наб пришел навестить Персеваля. Привыкнув издавна видеть молодого доктора, старик Джек уважал его, подобно своему господину, и вполне радушно провел в кабинет, попросив подождать хозяина.

– Да где же твой хозяин? Я рассчитывал застать его дома, – сказал Стефан.

– Еще утром вышел мой господин, – ответил слуга, – но не знаю куда. Надеюсь, он скоро воротится.

Доктор сел близ камина и обвел взглядом комнату.

– Все здесь в том же порядке, – проговорил он. – Вон наши любимые книги, за которыми мы вместе просиживали ночи. Вот и статуэтка герцогини Беррийской, и массивный герб рода Персевалей.

– И как интересна история герба! – заметил слуга.

– Не угодно ли, я расскажу?

– Нет, Джек, когда-нибудь после.

– Ну, хорошо! – отвечал слуга, подумав про себя: – «Ему и это не любопытно, видно, что не дворянин».

Пока Стефан рассматривал украшения и редкости кабинета, все это время находился при нем и слуга.

– Ах! Что это такое? – в беспокойстве воскликнул слуга, посмотрев в один из углов кабинета. – Куда это девался ящик с пистолетами? Ведь он все время торчал здесь, на этом месте.

Тяжелое, хотя и бессознательное предчувствие поразило Стефана.

– Ах, мои батюшки! – закричал старик, хлопая руками. – И шпаги нет… Боже мой!

И лицо Джека покрылось смертною бледностью.

– В самом деле, что же это такое, наконец? – вскрикнул Стефан.

– Господин Франк ушел очень рано, – впопыхах рассказывал Джек. – Я еще спал и не видел, когда он вышел. Он захватил с собою и шпагу, и пистолеты. Это верно… иначе быть не может!

– Ты думаешь – дуэль? – живо сообразил Стефан.

– О, да! – с тяжелым вздохом прошептал старый слуга и в изнеможении опустился в кресло.

– Ужели дуэль! – размышлял Стефан, прохаживаясь по кабинету. – Вовсе непонятно! Так недавно он здесь, и – дуэль… Не может быть! Это каприз какой-нибудь, пустая ссора, которая, конечно, не поведет ни к каким дурным последствиям.

Но это предположение, по-видимому, нисколько не успокоило седого Джека.

– Полноте, господин! – сказал он, – в деле чести сэр Франк шутить не будет, и поединок для него решительная мера, а не пустая игрушка.

– О, Боже мой! – продолжал он. – Вот уже полдень, а его все нет.

И из глаз слуги брызнули слезы.

– Да рассуди сам, – сказал Стефан, старавшийся успокоить Джека. – Франк недавно прибыл сюда и, конечно, ни с кем не мог серьезно поссориться. Утешься?

– Правда, он еще ни с кем не виделся и только вчера был на балу у лорда Тревора.

– На балу у лорда Тревора! – воскликнул Стефан, и в его уме явилась роковая догадка, заставившая его произнести с отчаянием: – Маркиз Рио-Санто!

– Вы знаете, кто он? – спросил Джек.

– Маркиз Рио-Санто! – проговорил Стефан. – У них произошла встреча, но я не знаю ни времени, ни места. У кого я спрошу?

В эту минуту Стефан подошел к окну и приподнял занавеску. На улице никого не было, только с одной стороны показалась карета.

– Ах, Боже мой! – в унынии говорил Джек. – Рок решительно преследует благородный род Персевалей. Почти все они погибли жертвою поединков. И эта вечная смертельная угроза запечатлена в самом девизе их герба.

Стефан машинально поднял глаза к гербу и увидел девиз: «Mors ferro, nostra mors! (смерть от меча – наша смерть!)».

И доктором Стефаном, несмотря на реальный склад его ума, овладели самые суеверные предчувствия. В красках, сгустившихся в гербе, ему виделась кровь.

– Mors ferro, nostra mors! – тихо проговорил старый слуга. – Припоминаю, с какою горечью сказал эти слова покойный граф Фейфский, идя за гробом старшего сына, погибшего на дуэли!

Карета между тем остановилась у Додлей-Гоуза. Двое незнакомых людей вышли из нее и с помощью кучера вынесли бесчувственное тело.

– Франк! – в отчаянии вскрикнул Стефан и выбежал из кабинета.

Джек бросился к окну и посмотрел вниз. Дрожь пробежала по всему его телу и он, лишившись чувств, упал на пол.