Текст книги "Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997"

Автор книги: Пирс Брендон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 69 страниц)

Ньюболд и его коллеги восхищались кочевниками – воинами, охотниками, благородными дикарями, природными джентльменами. На сафари британцы наслаждались уединенностью оазиса и товариществом походного костра. Это контрастировало с их сдержанностью в общении с образованными городскими суданцами. Несомненно, некоторые представители Суданской политической службы, например, и Тесиджер, и Ньюболд, чувствовали гомосексуальное влечение к арабам пустыни – обычно возвышенное. Другие ценили жизнь, полную приключений, исследования, стрельбу по крупной дичи, укрощение буйных племен. Другие ценили раннюю ответственность, отеческий надсмотр за всем – от колодцев до туалетов, от налогов на скот до деревенских петиций, от лицензий на оружие до военных споров, от полчищ саранчи до коробейников, от вырывания зубов до изгнания дьявола. Почти все принимали необходимость непрямого правления, что стало официальной политикой после Первой Мировой войны. А колониальная администрация действовала через местных вождей. В отличие от эфенди, которые поддерживали идею прогресса, шейхи олицетворяли прошлое. Они могли быть дураками или подлецами, разбойниками или фанатиками, но эти люди определенно придерживались традиций. Британцы считали их видом местных джентри, через которых Суданская политическая служба лучше всего может контролировать эту древнюю землю.

На самом деле непрямое правление никогда хорошо не срабатывало, а иногда и вообще не работало. Его недостатки были особенно очевидны в Судане. Систему одолевали противоречия. Она полагалась на согласие и уступчивость вождей, власть и авторитет которых базировались на их независимости от британцев. Она держала колониальные народы в состоянии опеки, однако претендовала на их подготовку к тому, чтобы они сами встали на ноги. Колониализм навязывал архаический порядок обществам, которые нельзя изолировать от современности.

Ньюболд сравнивал разрушение феодальной верности в Северном Судане в 1930-е гг. с «уходом сквайра» на родине, и объяснял и одно, и другое «неумолимым ходом событий» [2147]2147
  P.Woodward, «Condominium and Sudanese Nationalism» (1979), 32.


[Закрыть]. Среди африканцев юга весь процесс перехода сопровождался неуверенностью насчет того, кто кем правит, если вообще правит. В то время, как у шиллуков был король, у нуэров имелись пророки, а одном районе, как в отчаянии отмечал его комиссар, динка представляли «47 различных лиц, и каждого называли вождем» [2148]2148
  Daly, «Imperial Sudan», 42.


[Закрыть].

В результате непрямое правление так никогда и не было принято в целом. Более того, как только оно стало традиционным, критики начали ругать его реакционный характер. Сэр Стюарт Симе, который был генерал-губернатором в период с 1934 по 1940 гг., говорил: оно сдерживает образованных суданцев, которые моют бутылки вместо того, чтобы работать старшими чиновниками.

Однако Симе, которые ранее служил адъютантом Уингейта, был более склонен к осторожности, чем к инновациям. Он считал, что суданцы находятся в состоянии политического младенчества, и мало что делал, чтобы вести их к зрелости. Губернатор одобрял скромную «суданизацию» во время Великой депрессии (по большей части, чтобы сохранить деньги). Его образовательные реформы скорее являлись стремлениями, а не достижениями.

На юге едва ли что-то делалось. Народ той части страны ценил («Британский Мир» («Pax Britannica»), господствующий на протяжении четверти века. Но в дальнейшем говорилось: главной ошибкой британцев было то, что «они нас не обучали» [2149]2149
  F.M.Deng, «Africans of Two Worlds» (1978), 156.


[Закрыть]. Как с неохотой сделал вывод более поздний гражданский секретарь сэр Джеймс Робертсон, его соотечественники в Судане не смогли провести заявленную правительством политику, «то есть продвигать интересы суданцев» [2150]2150
  Collins, Deng (ред.), «British in the Sudan», 85.


[Закрыть].

Националисты это остро чувствовали, по крайней мере, после 1936 г., когда составители англо-египетского договора привели их в возбуждение, решая судьбу Судана, но не посоветовавшись с его народом. По сути, договор поддерживал статус-кво: египетские чиновники возвращались в Хартум, но британское правление продолжалось. Поэтому в 1938 г. суданская интеллигенция сформировала Общий конгресс выпускников и пыталась использовать соперничество Лондона и Каира. Они делали это умело, им помогало постепенное уменьшение уверенности внутри Суданской политической службы. Ее чиновники признавали: Египет, о котором Ньюболд говорил, как о «шатающемся в своей блевотине, будто пьяном» [2151]2151
  F.M.Deng, M.W.Daly, «Bonds of Silk» (East Lansing, MI, 1989), 75.


[Закрыть], может получить контроль над Верхним Нилом. И эта ужасающая перспектива помогла примирить их с независимостью Судана в конечном итоге (хотя они едва ли могли ожидать, что их безупречный клуб в дальнейшем станет базой Суданского социалистического союза).

Когда Конгресс воспользовался преимуществами войны, чтобы потребовать самоопределения, Ньюболд, теперь ставший гражданским секретарем и молниеносно покончивший с итальянской атакой из Эфиопии, выдал публичное замечание. Он объявил: Конгресс допустил ошибки, ему следует отказаться от любых претензий «стать рупором всей страны».

Однако частным образом Ньюболд, которого один коллега сравнивал с «одним из царей-философов Платона» [2152]2152
  C.H.Johnston, «The View from Steamer Point» (1964), 192.


[Закрыть], предпринял шаги для удовлетворения «разумных стремлений просвещенных суданцев» [2153]2153
  Henderson, «Modern Sudan», 172, 542, 555 and 558.


[Закрыть].

Он считал, что провал в этом мог привести к таким проблемам, которые ударили по Ирландии и Индии, а Судану не мешали белые поселенцы, как Кении, или вражда общин, как в случае Палестины. Ему следовало вводить имперскую политику Британии военного времени – поддержку «прогрессивной эволюции институтов самоуправления». Поэтому в 1944 г. генерал-губернатор собрал Консультативный совет, который приветствовали как «первое конкретное выражение суданской нации» [2154]2154
  «The Times» за 17 мая 1944 г.


[Закрыть].

Это было и попыткой разделять и властвовать. В Совете, который состоял из двадцати восьми человек, выпускников оказалось меньше, чем вождей племен. Назиры были в белых тогах, муфтии – в пурпурных одеждах, шейхи – в красных и синих, расшитых золотом. Не были представлены ни Южный Судан, ни Египет, что еще больше усилило раскол в самом Конгрессе. Последователи сына Махди, рожденного после смерти отца, Абд аль-Рахмана аль-Махди, хотели «Судана для суданцев». Их оппоненты, которых возглавлял Исмаил аль-Ажари (в дальнейшем – первый премьер-министр Судана) ставили целью изгнание белых хозяев при помощи египтян. Они проводили кампанию за «единство долины Нила».

Эти лозунги были надписью на стене для британцев. Но если разделения, которым способствовала Суданская политическая служба, не могли продлить правление «синих» над «черными», то они помогли разжечь гражданскую войну в Судане после получения им независимости. Вывод аль-Ажари был резким. Чтобы поддержать свою тиранию, имперская держава, как сказал он, «просто оккупировала землю, распространяя ненависть и расколы между народами» [2155]2155
  Deng, Daly, «Bonds of Silk», 97.


[Закрыть].

* * *

Этот вердикт услышали в других частях Африки, выкрашенных на карте в красный цвет. [Как правило, в СССР и России Британия окрашена в зеленый. – Прим. ред.] Казалось, что колонии поселенцев склонны последовать примеру буров. Один вождь племени кева жаловался: жители Южной Родезии не смотрят на чернокожих, как на людей, «они просто относятся к нам, как к собакам» [2156]2156
  R.J.Rotberg, «The Rise of Nationalism in Central Africa» (Cambridge, MA, 1966), 111.


[Закрыть].

Джордж Падмор, марксист из Тринидада, в своем бесстрастном рассказе «Как Британия правит Африкой» (1936 г.), говорил, что ее колонии – это «место разведения фашистского менталитета, который сегодня выпущен на свободу в Европе» [2157]2157
  G.Padmore, «How Britain Rules Africa» (1936), 4.


[Закрыть].

Но сделанное Британией в Африке было лучше, чем то, что сотворили другие европейские государства. В целом, ее ярмо было легко нести (после того, как оно оказывалось на месте). У Великобритании было недостаточно людей, ресурсов и воли, чтобы управлять своими тропическими зависимыми территориями силой, и метрополия правила через местных коллаборационистов, полагаясь на престиж белых. На самом деле, один колониальный судья, отмечая, как один единственный районный комиссар с полудюжиной аскари мог отвечать за 100 000 африканцев, говорил: «Все положение Британии покоится наблефе» [2158]2158
  I.Henderson, «The Origins of Nationalism in East and Central Africa: The Zambian Case», JAH, XI, 4 (1970), 598.


[Закрыть].

В колониях поселенцев устанавливались ограничения по эксплуатации и принуждению чернокожих. Это делалось из-за бедности и малого количества белых, не говоря про вмешательство Лондона. Да, британцы выжимали что могли и где могли – например, по «медному поясу» Северной Родезии. Там между 1930 и 1940 гг. они собрали 2,4 миллиона фунтов стерлингов налогами, а выдали всего 136 000 фунтов стерлингов грантами на развитие. Так они лишали колониальное правительство фондов на строительство дорог, сельское хозяйство, жилищное строительство, социальные службы, которые оставались «очень отсталыми» [2159]2159
  A.Roberts, «A History of Zambia» (1976), 193.


[Закрыть].

Развитие ограничивалось и в других сферах – особенно, в тяжелые времена. В период между войнами Западная Африка, хотя политически вполне прогрессивная, была экономически застойной. Правительство едва ли коснулось Басутоленда. На Ньясаленд тратились такие мизерные суммы, что рабочие эмигрировали в более расово враждебные Родезию и Южную Африку. Губернатор Танганьики говорил, что его территория «проложена нафталином» [2160]2160
  Porter, «Lion's Share», 282.


[Закрыть]. Губернатор Нигерии заявлял, что «большим преимуществом британского правления является то, что его так мало» [2161]2161
  J.Cary, «The Case for Africa and Other Writings on Africa» (Austin, TX, 1962), 17.


[Закрыть].

Только в Южноафриканском Союзе европейское сообщество обладало достаточным количеством людей, богатства и независимости, чтобы навязывать репрессивную политику, основанную на цвете кожи. Оно заложило основы системы апартеида, ограничив проживание двух третей населения (чернокожих) на 13 процентах земли. Проводилась дискриминация африканцев на рабочих местах, их лишали права голоса, вводили другие расистские законы. Это привело к созданию Африканского национального конгресса, который утвердил западающий в память гимн «Нкоси сикелеле Африка!» («Боже, благослови Африку!») в 1925 г.

Однако по всему континенту другие подобные организации появлялись по мере роста сопротивления имперскому правлению и господству. Процесс оказался постепенным, прерывистым и ни в коем случае не предопределенным. Не было ничего неизбежного в продвижении к конечной цели – самоуправлению. Опека, которая в любом случае являлась скользкой концепцией, как предполагалось, должна превратиться с партнерство с местными жителями. Затем она приведет к их независимости. Однако, как сказал один поселенец-либерал, «те из нас, кто живет в Центральной Африке, очень хорошо знают, что партнерство между черными и белыми в лучшем случае – лицемерная надежда, а в худшем – изворотливый и неискренний миф, придуманный в политических целях» [2162]2162
  R.I.Rotberg, «Black Heart: Gore-Browne and the Politics of Multiracial Zambia» (Berkeley, CA, 1977), 300.


[Закрыть].

Среди прочего племенные разделения предполагали, что африканские нации будут развиваться медленно. Смэтц считал, что европейцам потребуется целый век, чтобы обучить «народы, которые спали или загнивали с незапамятных времен» [2163]2163
  СНА, VII, 64.


[Закрыть].

Многие британские чиновники с этим соглашались. Сэр Филипп Митчелл, который стал губернатором Уганды в 1935 г., считал, что африканцы образца 1890 г. на века отстали от британцев времен Юлия Цезаря. Их быстрое развитие и продвижение вперед невозможно, потому что на континенте ничего не было между Каменным веком и доктором Ливингстоном – «ни руин, ни гробниц, ни надписей» [2164]2164
  Mitchell, «Afterthoughts», 18.


[Закрыть]. (Митчелл не упоминал железные конструкции и считал, что каменные строения в Зимбабве – это колониальные сооружения).

В любом случае, африканцы, которые «испытывали родовые схватки рождения нации», часто хотели сотрудничать с колониальными правительствами. Национально-демократическая партия в Лагосе заявила губернатору, что хочет сохранить Нигерию «не только как неотъемлемую часть империи, но также и как яркий драгоценный камень в рамках имперской панорамы» [2165]2165
  M.Crowder, «West Africa under Colonial Rule» (1968), 460-61.


[Закрыть].

Однако, как показывают примеры Кении и Судана, прилив враждебности к колонизации поднимался и в Африке. Под сомнением оставалась только скорость политических перемен, которые происходили в результате.

Везде появлялась местная элита. Ее сознание формировалось школьной доской, кафедрой проповедника и прессой. Уже в 1900 г. в колонии Золотой Берег имелось девятнадцать газет, а в Сьерра-Леоне – тридцать четыре. «Проклятый образованный африканец» испытывал раздражение от ограничения возможностей, доступных ему при белом правлении, злился на усиление расовых предрассудков и испытывал горечь оттого, что его колониальные хозяева рассматривали его в качестве «худшего зла, чем первобытный дикарь» [2166]2166
  Harris, «Darkest Africa», 107.


[Закрыть].

Африканцы, не получившие образования, получали практические уроки от требований к земле, труду и налогам, которые на них налагались самопровозглашенными распространителями цивилизации. Поучительными оказались и методы белых политиков и профсоюзных деятелей. Многие чернокожие просто хотели избавления от конфликтов и обид, восстановления того, что было. Но некоторые требовали большего права голоса в своих делах, никакого налогообложения без представительства. Другие высказывались в пользу того, что лорд Хайли назвал «губительным и многосложным самоопределением» [2167]2167
  Lord Hailey, «Nationalism in Africa», JRAS, 36 (апрель 1937 года), 138.


[Закрыть].

Они становились смелее после потери Британией престижа в результате Первой Мировой войны, которая представила африканцам шокирующее зрелище – европейцы сражались друг с другом. Свыше миллиона африканцев приняли участие в той войне. Великая депрессия еще больше ослабила имперскую мощь, в особенности, когда японские товары вытеснили британскую продукцию с рынков в их собственных колониях. Например, до конца десятилетия Япония поставляла 93 процента хлопчатобумажных тканей в Восточную Африку.

Разочарование и потеря иллюзий в Африке усилились, когда Британия слишком слабо ответила на насилие Муссолини над Эфиопией в 1935 г. и попыталась найти способы умиротворения Гитлера – возможно, путем восстановления колоний Германии. Но надежда выросла из растущего международного принятия идеала расового равенства, из-за чего империя столкнулась с «беспрецедентным кризисом сознания» [2168]2168
  R.Robinson, «The Moral Disarmament of the African Empire 1919-47», JICH, VIII (октябрь 1979 г.), 99.


[Закрыть].

Многие из тех, кто разделял этот идеал, помогли поддержать африканский национализм при помощи продвижения идеи прав человека, клятвы верности или гордости чернокожих. Его разделял американский социалист У.Э.Б. Дюбуа, который организовывал Панафриканские конференции, атаковавшие колониализм.

Воинственная Всеобщая ассоциации по улучшения жизни негров Маркуса Гарви «заставила увидеть Гарлем по всему миру») [2169]2169
  G.Shepperson, «Notes on Negro American Influences on the Emergence of African Nationalism», JAH, I, 2 (1960), 300.


[Закрыть]. Лозунги его движения: «Назад, в Африку! Африка для африканцев!» Они не только повлияли на таких будущих лидеров, как Кваме Нкрума, но и эхом пронеслись по континенту. Например, дошли до удаленного уголка севера Нигерии, расположенного в четырех днях пути от телеграфа и в восьми днях пути от железной дороги. Там многие никогда не видели белого мужчину, не то что белую женщину. Здесь, как писала Джойс Кари, на деревенских рынках царило возбуждение из-за слухов о черном короле, который приплывет на огромном железном пароходе, полном чернокожих солдат, чтобы изгнать всех белых из Африки [2170]2170
  Cary, «Case for Africa», 20-21.


[Закрыть].

Перед Второй Мировой войной протесты индусов из-за ограничений в правах, с которыми столкнулись их соотечественники в Южной Африке, Кении и других регионах, тоже стимулировали африканское сопротивление власти белых. Ганди подбадривал это, а Индийский национальный конгресс продемонстрировал необходимость политической организации. Неру и другие националисты вроде Субхаса Чандры Боса, проявляли сочувствие.

Неру писал: негры, с которыми он встретился на Международном конгрессе против колониального угнетения и империализма (организованном вездесущим агентом коммунизма Вилли Мюнценбергом в Брюсселе в 1927 г.), несли на себе следы уникального и ужасного мученичества, которое вынесла их раса [2171]2171
  R.G.Gregory, «India and East Africa» (Oxford, 1971), 417.


[Закрыть]. Но он считал, что африканцы не получат свободы без всеобщего освобождения от империализма. Так что сварадж и зарождающиеся африканские движения за независимость были частью одной цели, они подпитывались силой друг от друга. Африка многому научилась из индийской кампании за самоуправление. Индия могла помочь африканцам и азиатам завоевать свободу путем победы в борьбе против Британской империи.

Глава 13
«Плетение нити индийской судьбы»
Путь к независимости

В годы после бойни в Амритсаре в борьбе Индии доминировали Мотилал и Джавахарлал Неру, а также махатма Ганди. Иногда их называли Отец, Сын и Дух Святой. В этой националистической троице последний бесспорно был первым. Моральные качества Ганди, достойные бога, которые преобразили его легкое и худое тело, давали ему уникальный авторитет и в самом Конгрессе, и за его пределами. Джавахарлал отмечал спокойную глубину его глаз, чистый и ясный голос и поразительное очарование манер. Он говорил, что в Ганди «есть что-то королевское, что заставляет добровольно ему подчиняться».

Сам Мотилал Неру стал последователем и учеником, несмотря на мирской успех (он был юристом при британском правлении) и сильный характер, который наложил видимый отпечаток на его манеру держаться. «Какой широкий лоб, плотно сжатые губы и волевой подбородок! – писал его сын. – Всем этим он заметно похож на бюсты римских императоров в музеях Италии» [2172]2172
  Nehru, «Autobiography», 129—30.


[Закрыть].

Схожесть Мотилала с цезарями стала еще более ярко выраженной, как отмечали другие, когда он отказался от бархатных домашних курток и вышитой золотом обуви в пользу чаддеров (белых домотканых одежд типатоги) и сандалий. Джавахарлал был утонченным, светским, прогрессивным, он так сильно поддался влиянию Запада, что говорил на хинди с английским акцентом, представляя еще большую антитезу Ганди.

Привередливый и утонченный эстет сам не понимал тех дружеских чувств и привязанности, которую испытывал к аскету, носившему набедренную повязку, сидевшему на земле, скрестив ноги, и принимавшему пищу руками. Рационалист не мог понять мыслительный процесс садху, которого направлял внутренний голос. Молодой бабник не испытывал симпатий к мудрецу, который стремился стать «божьим евнухом» [2173]2173
  Chadha, «Gandhi», 425.


[Закрыть]. Но он пришел к выводу, что личность Ганди имеет «странную власть над душами людей» [2174]2174
  Nehru, «Autobiography», 254.


[Закрыть].

Несмотря на их различия, Ганди привлек Джавахарлала, в котором тлел идеализм, и тот на протяжении многих лет «был ему покорен и верен, не задавая вопросов» [2175]2175
  Nehru, «Old Letters», 59.


[Закрыть]. Его верность проявилась наиболее ярко, когда они с Мотилалом присоединились к махатме в кампании отказа от сотрудничества и гражданского неповиновения 1920—22 гг. Она предназначалась в качестве умеренного ответа кровопролитию в Джалианвала-Баге. Это была попытка Ганди освободить нацию через величайшую манифестацию силы души из когда-либо виденных в Индии. Оказалось, что он не может победить колониальное господство через бойкоты, прекращение работы и торговли, мирные протесты. Но сатьяграха подорвала претензии империи на законность и ее нравственные основы. Те, кто принимал участие в кампании, предлагали себя в виде добровольных жертв и претерпели много страданий. Никто не нес их с таким искупительным рвением и энтузиазмом, как любимый сын Мотилала Неру.

Преданность Джавахарлала националистической идее оказалась неожиданной, поскольку он давно казался чуть больше, чем дилетантом. Он родился в 1889 г., воспитывался в «Ананд Бхаван» («Обители Блаженства») – самом роскошном особняке в Аллахабаде. Дворец стоял рядом с десятью акрами великолепных садов с теннисными кортами, кругом для верховой езды, закрытым бассейном и фонтаном во дворе, наполненном льдом и цветами. Вода охлаждала и ароматизировала весь дом в жаркую погоду.

Мальчика окружали няньки, слуги, гувернантки и учителя. Мать обожала его и все позволяла, хотя яростно прогрессивный отец пугал его. Мотилал по происхождению был кашмирским брахманом и поставил целью дать мальчику [2176]2176
  S.P., P.Chablani (ред.), «Motilal Nehru» (Delhi, 1961), 205.


[Закрыть]образование, как английскому джентльмену. Ему следовало войти в нирвану респектабельности – поступить на индийскую гражданскую службу. Поэтому в 1905 г. Джавахарлал отправился в Харроу, где его преследовали отцовские наставления преуспеть (заодно – и в отращивании усов). Мотилал говорил, что он выглядит дураком без усов, а сам в то время носил их в стиле Китченера.

Но Джавахарлал в этом преуспел не больше, чем его коллега по Харроу Уинстон Черчилль. Вскоре пришлось сбрить пушок, заявив: «Вся эта затея неудачна, они портят мне лицо».

Он едва ли еще как-то отличился в школе, а далее отправился в Тринити-колледж Кембриджского университета, где тоже ничем не выделялся. На самом деле Джавахарлал вел жизнь молодого человека, следящего за модой. У него набегали долги за костюмы с Савилроу и за увеселительные поездки на Монмартр.

Проявлялись признаки политических склонностей. Он восхищался ирландской партией «Шин Фейн», слушал Бернарда Шоу и оспаривал веру своего отца в Джона Булля.

Но Джавахарлал не имел никакой конкретной цели и получил такой плохой диплом, что не мог поступить на работу на индийскую гражданскую службу. Он рассматривал различные варианты и сказал Мотилалу, что хочет изучать право в приличном Оксфордском колледже, потому что в Кембридже слишком много индусов [2177]2177
  SWJN, I, 4 и 76-7.


[Закрыть]. В конце концов (без энтузиазма) юноша получил право на занятие юридической практикой во Внутреннем Темпле в Лондоне.

Джавахарлал был столь же безразличным, работая юристом по возвращении в Аллахабад, решив, что цель его профессии – эксплуатировать других [2178]2178
  S.Gandhi (ред.), «Freedom's Daughter» (1989), 77.


[Закрыть]. Он не хотел жениться, когда Мотилал организовал для него бракосочетание в 1916 г. Церемония была экстравагантной, а семнадцатилетнюю невесту Камалу чуть не прижало к земле весом драгоценностей, которые на нее надели.

Джавахарлал оставался холодным и отстраненным. Хотя он был вспыльчив по природе, но все же культивировал холодность и сдержанность. По его собственному признанию в более поздние годы, это происходило оттого, что он боялся быть охваченным и сметенным страстью. Эта эмоциональная лавина обрушилась после войны, когда Ганди обратил его в свою веру. Джавахарлал стал «ревностным сторонником политики отказа от сотрудничества». Только эта форма протеста покончит с рабством Индии и принесет победу над угнетателями, как он объявлял: «Эта победа может не прийти через день или год, но она должна прийти, даже если рухнет небо» [2179]2179
  SWJN, I, 167.


[Закрыть].

Мотилал опасался таких катаклизмов и пытался сдерживать Джавахарлала. Но Амритсар совершил революцию во взглядах Мотилала, и он тоже «почувствовал непреодолимый призыв следовать за махатмой» [2180]2180
  S.P., P.Chablani (ред.), «Motilal Nehru», 32.


[Закрыть]. Более того, отец знал, что должен последовать за сыном или потерять его, отдав Ганди, к которому Джавахарлал часто обращался, называя «бапу» («вторым отцом»).

Поэтому в 1920 г. Мотилал соединил свою судьбу со свараджистами – сторонниками политики отказа от сотрудничества. Он был столпом закона и поддерживал кампанию гражданского неповиновения, которая привела к примерно тридцати тысячам арестов, сам пережил тюремное заключение. Его, утонченного седого высокопоставленного господина, даже видели на грязных улицам Аллахабада откашливающимся в кхаддар, домотканую материю.

Но Мотилал Неру не полностью отказался от роскоши. Его головной убор, подобный пилотке из грубой ткани, которую носил Ганди, шился из шелка в Лондоне. Он употреблял спиртное, когда хотел, и говорил махатме, что не станет «поддаваться пуританству, которое распространено в Конгрессе».

Мотилал потряс начальника тюрьмы «Йеравда» в Пуне, который привык кормить Ганди козьим молоком, несколькими финиками и время от времени апельсином, попросив «простое» меню, которое мог обеспечить только ресторан «Риц».

Тем временем Джавахарлал испытал новое откровение в сельской местности. Он учился обращаться к крестьянам и обнаружил глубину бедности, которая заставила его устыдиться своих излишеств. «Казалось, что передо мной раскрылась новая картина Индии, – писал он, – обнаженной, голодающей, раздавленной и совершенно несчастной» [2181]2181
  Nehru, «Autobiography», 230 и 52.


[Закрыть]. Он объяснял деградацию людей британским правлением и возглавил подстрекательство к новым забастовкам и протестам. Этот крестовый поход, как он сам его называл, захватил его и возбуждал.

В Конгрессе теперь состояло два миллиона человек. Джавахарлал был уверен, что партия сбрасывает ткань британского правления, и окунулся в блаженство («мокшу») мученичества. Когда Джавахарлал Неру оказался в тюрьме, то написал: «Тюрьма на самом деле стала для нас раем, святым местом паломничества, поскольку наш святой и любимый лидер был осужден» [2182]2182
  SWJN, 1,257.


[Закрыть].

Служба под руководством махатмы Ганди удваивала честь борьбы за свободу Индии.

Поэтому Джавахарлал испытал горькое разочарование, когда Ганди отменил сатьяграху в начале 1922 г., поскольку это вело к кровопролитию. По крайней мере, такова была официальная причина, но на самом деле кампания сходила на нет. Хотя она была успешной в некоторых регионах, особенно там, где стимулировалась местными проблемами и недовольством, но не смогла мобилизовать всю Индию.

Индостан был невероятно большим и разнообразным, его разрывали глубокие социальные и религиозные проблемы, наблюдался политический разлад, мертвым грузом лежало непробиваемое крестьянство. Поэтому субконтинент противился объединению. В частности, начал разрушаться союз, который Ганди заключил с мусульманами. Их беспокоила судьба исламских святых мест и их защитника-халифа.

Джинну освистали на одном Конгрессе за то, что назвал Ганди мистером, а не махатма.

Джинна выступал против альянса. Теперь его сторонники были встревожены украшениями изображений под мусульманским флагом Ганди, словно Кришны. Начались стычки между общинами или группами населения по национальному или религиозному вопросу. А когда Мустафа Кемаль упразднил халифат в 1924 г., мусульманам больше не требовалась помощь индусов.

Мусульманская лига в тот год собиралась отдельно от Конгресса и начала планировать федеральную Индию с провинциями, которыми могла бы управлять и где господствовала бы. В это же время Конгресс терял силы. Двоевластие сыграло свою роль, но не очень-то хорошую. В 1923 г. пять миллионов индусов выбрали представителей в расширенные провинциальные советы и национальное Законодательное собрание. Власть этих органов была ограничена, они практически не могли работать в таких масштабах, чтобы, как сказал Субхас Бос, «заняться работой по строительству нации» [2183]2183
  S.C.Bose, «The Indian Struggle 1920-42» (Delhi, изд. 1997), 110.


[Закрыть]. Но они подтачивали британский контроль по краям, давая индийским политикам ценные уроки – особенно, в искусстве ведения переговоров и обструкции.

Однако вопрос участия в конституционных органах разделил Конгресс. Ганди пошел своим путем, концентрируясь на защите неприкасаемых и кампании хади, «убежденный, что с помощью каждой нити, которую я вытягиваю, я плету судьбу Индии» [2184]2184
  Chanha, «Gandhi», 272.


[Закрыть]. Мотилал считал, что партия должна использовать Советы, и говорил Ганди, что вместо повторения программы бойкота скорее уйдет жить в хижину с соломенной крышей на берегу Ганга.

Джавахарлал выступил против отца. Он хотел принять тактику «Шин Фейн» относительно институтов господства. Желание его не исполнилось, возникли преграды, и он отправился в Европу с больной туберкулезом женой (которая умерла в 1936 г.) и их маленькой дочерью Индирой. В Европе он нашел новые причины для несогласия с консервативными старшими товарищами.

Как и многие другие лидеры националистов, Джавахарлал продолжал обучение в тюрьме. В мрачном квадратном бараке в тюрьме Лакхнау он жадно читал книги – например, закончил шесть из семи томов Гиббона. (Его литературный марафон раздражал британского полковника, отвечавшего за тюрьму, который сказал, что сам покончил с чтением в возрасте двенадцати лет, что, несомненно, ему помогло. Джавахарлал сардонически продолжил: «В уходе от проблемных мыслей») [2185]2185
  Nehru, «Autobiography», 95. Неру, несомненно, читал семитомное издание «Истории упадка и разрушения» (1-е издание, 1896) Дж.Б. Бери.


[Закрыть].

Теперь, в частности, во время посещения Брюссельского конгресса против колониального угнетения, Джавахарлал поглощал евангелие социализма. Он связался с ленинистами-интеллектуалами, которые считали: «Индийский пролетариат достаточно вырос, чтобы обладать классовым сознанием и вести массовую политическую борьбу против лакеев Британской империи» [2186]2186
  H.Pollitt (ред.), «Lenin on Britain» (1934), 52.


[Закрыть].

Он сделал вывод, что западный капитализм, участвующий во все более яростном грабеже колоний, сам себе копает могилу. Мировая революция против имперской тирании уже готовится и ускоряется Советским Союзом. Джавахарлал даже предсказывал, что для спасения от уничтожения Великобритания станет государством-спутником США, помогая сформировать «мощный англо-саксонский блок для власти над миром» [2187]2187
  S.Gopal, «Jawaharlal Nehru», 1 (1975), 103.


[Закрыть].

Неру опасался большевистской России, не доверял британской Лейбористской партии, и никогда не был таким красным, как его обычно представляли. Он определенно проявил доверчивость к сталинской чистке и судебным процессам. Джавахарлал был наивен, предполагая, что Советский Союз – это новая цивилизация.

Он принял коммунистические мантры и часто говорил, что религия – это опиум для народа. Но его меньше привлекал Карл Маркс, чем Кингси Мартин, ветреный и беспечный редактор лондонской газеты левого крыла «Нью стейтсмен». Кроме всего прочего, он был предан Ганди, чьи утопические планы по подъему масс пытался совместить с фабианскими планами государственного контроля над землей и промышленностью. Попытка включала долгую «умственную борьбу» [2188]2188
  Nehru, «Autobiography», 506.


[Закрыть]и случающийся время от времени кризис лояльности, что чуть не привело его в отчаяние.

Хотя новый радикализм Джавахарлала не нравился махатме, а Мотилал его иногда проклинал, все трое объединились против Комиссии Саймона. Она была учреждена в конце 1927 г. для реформирования системы двоевластия. Пьянствующий консервативный госсекретарь лорд Биркенхед, который не мог слишком серьезно воспринимать индийских политиков и считал «немыслимым, что Индия когда-нибудь станет пригодна для самоуправления доминиона» [2189]2189
  J.Campbell, «F.E.Smith First Earl of Birkenhead» (1983), 756 и 733.


[Закрыть], хотел придумать конституционные рамки, которые сохранят британское главенство. Это было и целью вице-короля Индии лорда Ирвина. Считая, что индийская психология «в равных частях состоит из тщеславия, комплекса неполноценности и страха перед ответственностью», он искал «какой-то фасад, который оставит суть механизма власти в наших руках» [2190]2190
  J.Barnes, D.Nicholson (ред.), «The Empire at Bay: The Leo Amery Diaries 1929-45» (1988), 48.


[Закрыть].

Поэтому, по просьбе Ирвина, Биркенхед назначил Комиссию, в которую не входило ни одного индуса. Это гарантировало сэру Джону Саймону, хладнокровному и коварному юристу, который ее возглавил, тот же самый прием, с которым Милнер столкнулся в Египте. Его и «семерых карликов» встретили черными флагами и криками: «Саймон, убирайся вон!» [2191]2191
  S.Wolpert, «Nehru» (New York, 1996), 76.


[Закрыть]Казалось, крики звучали всю ночь перед гостиницей «Вестерн» в Дели, где разместилась Комиссия, но на самом-то деле это кричали шакалы, которые все еще рыскали по пустынным частям столицы.

Ирвин сравнивал ответ индусов с отказом ребенка съесть ужин, но он подал такое расистское блюдо, что мусульмане присоединились к индусам в презрении. «Джалианвала-Баг был физической бойней. Комиссия Саймона – этой бойня души» [2192]2192
  S.Gopal, «The Viceroyalty of Lord Irwin 1926-31» (Oxford, 1957), 23.


[Закрыть].