Текст книги "Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997"

Автор книги: Пирс Брендон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 69 страниц)

Но, пользуясь слабостью Китая, британцы обычно перехватывали инициативу и редко теряли лицо. Они продолжали продавать опиум до Гаагской конвенции (недолгое время – и после нее), которая запретила его экспорт в 1912 г. Однако лорд Крюэ, который предполагал, что «индийский наркотик отличается от китайского, как марго 75-го года от австралийского кларета», не мог «избежать нечестивых сожалений о том, что трафик обречен» [671]671
  CUL, Crew Papers, C/19—24, письмо Крюе Хардинджу от 5 сентября 1912 г.


[Закрыть].

Британцы даже проникли в собственную администрацию императора. Например, в морской таможенной службе суперинтендентом с 1863 по 1906 гг. служил сэр Роберт Харт, который стал «главной финансовой опорой китайского правительства» [672]672
  Fairbank, «Trade and Diplomacy», I, 462.


[Закрыть]. Харт был и диктатором, и дипломатом. Он очень тщательно работал, хотя жил роскошно, даже держал в Пекине собственный оркестр. В конце концов, у него у него появились другие обязанности – от надзора за маяками до контроля за почтами. Столь же мастерски в 1920-е гг. трудился британский генеральный консул сэр Сидни Бартон, который стал «практически самодержцем Шанхая» [673]673
  N.R.Clifford,«SpoiltChildrenofEmpire»(Hanover,NH, 1991),34.


[Закрыть].

Но такие паразитические микроколонии, как и порты, открытые по договору для внешней торговли, мало повлияли на обширный край Китая. Британцы поселились на спящем гиганте, и тот, проснувшись, стряхнул их с себя. После падения маньчжуров в начале XX века, националистический Китай зашевелился и начал разминать мышцы. Хотя его сотрясали внутренние беспорядки, он воспользовался тем, что восточные технологии догоняют западные, а Британская империя была слишком растянута в период между двумя мировыми войнами, чтобы поддерживать престиж силой.

Конечно, капиталистическая колония Гонконг прожила дольше, чем такие порты. Это случилось благодаря симбиотическим взаимоотношениям, которые она установила с коммунистической материковой частью. Но китайцам не требовался Карл Маркс, чтобы сказать: империализм основан на эксплуатации. Как Рим, который, по словам Сенеки, «брал дань со всего британского» [674]674
  R.Pares, «The Economic Factors in the History of Empire», EconHR, 7, № 2 (май 1937 г.), 144.


[Закрыть], так и сама Британия безжалостно воспользовалась Китаем. Опиумная война, разграбление летнего дворца и «неравные договоры» не оставили у китайцев сомнений в истинной природе западного империалистического предприятия. Избавление от кровопийц стало только вопросом времени.

Это стремление эхом отдавалось везде, где карта мира была раскрашена красным цветом – от новых завоеваний до старейшей колонии, от Кабула Киплинга до Дублина Диккенса. Даже в то время, когда Британии, мировой державе, никто не смел бросить вызов, империя не продвигалась вперед и не оставалась в том же состоянии без кровопролитного регресса, препятствий и неудач того или иного рода.

Викторианцы с беспокойством подвергали их тщательному изучению, искали признаки слабости в настоящем и симптомы краха в будущем. Они находили много подобного в двух крупнейших катастрофах 1840-х гг. Военное поражение в Афганистане привело к сомнениям в энергии, силе характера и мужестве имперской расы, оно подорвало британский престиж по всему Индостану. Это было знаком надежды для восставших индийцев. Сильный голод в Ирландии вскрыл пустоту пропаганды о благословенном британском правлении и распространил неукротимую ненависть и враждебность к империи. Она ширилась на приливе эмиграции по всему миру, а в особенности – в США.

Первая Афганская война (1838-42 гг.) стала первым шагом в «большой игре» [675]675
  H.W.C.Davis, «The Great Game in Asia» (1926), 4 и далее.


[Закрыть], которая длилась более века. Ставки оказались высокими – контроль над северо-западной границей Индии. От ее надежности и безопасности, как сказал лорд Керзон, зависела «власть над миром» [676]676
  E.O'Balance, «Afghan Wars 1839-1992» (1993), 7.


[Закрыть].

Россия была главным противником в этом грубоватом соперничестве, а царь Николай I, реакционный «жандарм Европы», казалось, желал навсегда остаться в Центральной Азии. Он вел дипломатические интриги с пуштунами и персами, осуществлял военное давление от Кавказа до Персидского залива.

В Индию можно было вторгнуться только с севера, и британцы начали опасаться, что царь окажется еще одним Александром Македонским. Приближение казаков казалось еще более угрожающим, поскольку верность сипаев оставалась сомнительной. Более того, на карте Гималаи едва ли выглядели мощнейшим природным крепостным валом Земли.

Когда лорд Элленборо, который сменил лорда Окленда на посту генерал-губернатора Индии в 1842 г., прочитал панический отчет о возможном пути вторжения от реки Оксу до Инда, то воскликнул: «Это не только осуществимо практически, но и будет легко, если только мы не решим действовать как азиатская держава» [677]677
  J.A.Norris, «The First Afghan War 1832-42» (Cambridge, 1987), 30.


[Закрыть].

Палмерстон хотел того же. И Мельбурн согласился с ним: «Афганистан должен быть наш или принадлежать России» [678]678
  K. Bourne, «The Foreign Policy of Victorian England» (Oxford, 1970), 36.


[Закрыть].

Поэтому правительство стало проталкивать план Окленда по замене эмира Кабула Доста Мухаммеда на марионеточного правителя – шаха Суджу. Десантный отряд добился этой цели в 1839 г. Но британцы, не говоря про последующих захватчиков, игнорировали предупреждение герцога Веллингтона о том, что когда в Афганистане заканчиваются военные трудности, начинаются трудности настоящие.

Как заметил писатель Альфред Лайалл, Афганистан, подобно Армении, оказавшейся между империями Парфии и Рима, научился сталкивать одного сильного соседа с другим в постоянном сопротивлении иностранному владычеству.

Вскоре стало очевидно: шах Суджа, «упрямый, гордый, упорствующий в заблуждениях человек», мог выжить только в круге из британских штыков. Так оккупационная армия стала общим врагом афганских племен, которые при отсутствии чужеземного противника тратили энергию на борьбу друг с другом.

«Мы и наш король очень не нравимся этой стране, – писал один английский младший офицер. – Мы не являемся тиранами в достаточной степени, чтобы нас боялись. Но мы мало сделали, чтобы нас уважала полуварварская страна» [679]679
  OIOC, MSS Eur, D634, Hutchinson Family Papers. Дневник лейтенанта Кристофера Кодрингтона, 8 февраля 1841 г.


[Закрыть]. Ее народ был, как в дальнейшем объявил один шотландский офицер, «расой тигров» [680]680
  Trousdale (ред.), «War in Afghanistan», 78.


[Закрыть].

Теперь афганцы выслеживали свою добычу в лабиринте узких грязных улочек, по обеим сторонам которых стояли глинобитные дома с плоскими крышами. Таков был Кабул. Каждый мужчина из его шестидесяти тысяч обитателей имел «меч и щит, кинжал, пистолет или мушкет» [681]681
  R.Macrory, «Signal Catastrophe» (1966), 159.


[Закрыть].

Они оскорбляли британцев, нападали и даже убивали иностранных неверных. Самой известной жертвой стал британский посланник сэр Уильям Макнотон. Его убили во время переговоров с мстительным сыном Доста Мухаммеда Акбар-ханом. Лицо последнего во время совершения преступления исказилось «самой дьявольской яростью» [682]682
  «Blackwood's Magazine», LIU (январь 1843 г.), 258.


[Закрыть].

Части разрубленного тела Макнотона пронесли по улицам, а туловище вывесили на крюке для мясных туш на большом базаре.

Однако британский гарнизон, офицеры которого развлекались, рыбачили, играли в крикет, бегали за афганскими женщинами и прыгали на лошадях через стену военного городка вместо укрепления своих позиций и поиска припасов, не нанес ответный удар. Под командованием генерала Уильяма Элфинстоуна, больного некомпетентного человека, который в последний раз видел, как стреляют в бою, при Ватерлоо, произошло самое ужасающее отступление в британской военной истории.

6 января 1842 г. колонна из 4 500 солдат (по большей части, сипаев) и 12 000 маркитантов начала девяностомильный марш по горам. Их целью был Джелалабад, который удерживал генерал Сейл в «солдатском духе английского джентльмена» (столь же гордом, как благородный дух древнего римлянина, если верить словам «Тайме») [683]683
  «The Times» за 5 апреля 1842 г.


[Закрыть]. Глубокий снег мешал продвижению подразделения Элфинстоуна, как и огромное количество имущества. Одному полку потребовалось два верблюда для транспортировки запаса сигар из Кабула, а британские младшие офицеры, у которых бывало до сорока слуг на человека, скорее оставили бы свои шпаги и пистолеты, чем отправились бы без «дорожных несессеров, духов, виндзорского мыла и одеколона» [684]684
  Macrory, «Signal Catastrophe», 86.


[Закрыть].

Это была движущаяся добыча, и афганцы бросились на нее, словно волки на отару овец. Они зарезали отставших солдат, угнали вьючных животных, разграбили повозки, в которые запрягали волов. В сумерках первого дня фургон Элфинстоуна проехал только шесть миль, а его арьергард все еще покидал лагерь, который афганцы сожгли дотла.

В жуткий холод в ту ночь некоторые сипаи, вставшие лагерем на открытом воздухе, жгли в кострах свои головные уборы и оснащение. Другие проснулись сильно обмороженными, ноги некоторых солдат напоминали обожженные бревна. Одна англичанка видела, как «мужчины снимали сапоги и целые ступни вместе с ними» [685]685
  «Account of Mrs Waller's Experiences in the Afghan War of 1842 and as a Prisoner», машинописный текст в собственности С.И.Дж.Вулли.


[Закрыть].

Везде гибли самые слабые. «Стрельба противника снова началась с восходом солнца, – записал капитан Уильям Андерсон в неопубликованном дневнике. – Наши люди ужасно перепутались, я никогда такого не видел. Слуги и маркитанты ходили по лагерю во все стороны, а офицеры прилагали массу усилий, чтобы прекратить этот хаос» [686]686
  OIOC, MSS Eur C703. Дневник капитана Уильяма Андерсона, 8 января 1842 г.


[Закрыть].

К тому времени колонна Элфинстоуна с трудом добралась до пятимильного перевала Курд-Кабул, узкого и опасного. Сверху несся ледяной поток, который пришлось пересекать двадцать восемь раз. Люди ужасно замерзли и проголодались. Пойманные «в челюсти этого ужасного ущелья» [687]687
  J.W.Kaye, «History of the War in Afghanistan», II (1857), 371.


[Закрыть], они оказались легкими целями для стрелков, устроившихся на скалах на высоте. Те были вооружены фитильными длинноствольными ружьями, которые оказались более точными и имели больший радиус действия, чем английские мушкеты. Из них по противнику лился разрушительный огонь.

Ущелье оказалось забито трупами. Элфинстоун попытался откупиться, и Акбар-хан действительно взял в заложники нескольких британцев – раненых офицеров, женщин и детей. Но местные вожди сказали, что не хотят золота, «их не могло удовлетворить ничего, кроме крови».

Среди оставшихся белых, как писал Андерсон, «теперь воцарилось отчаяние с обычными крайностями, пассивностью и неистовством» [688]688
  OIOC, MSSEurC703, 12 января 1842 г.


[Закрыть].

Афганцы забаррикадировали следующий крупный перевал и убили оставшихся британцев. До безопасного места добрался один европеец, помощник хирурга Уильям Бридон. Это произошло 13 января. Он был ранен несколько раз, а афганский нож срезал кусочек кости его черепа. Как заявил Бридон, все было бы хуже, если бы «у меня в пилотке не лежал кусок "Блэквудс мэгэзин"» [689]689
  Lady Sale, «The First Afghan War», ред. RMacrory (1969), 162.


[Закрыть]. Когда его умирающий пони принес свою заляпанную кровью ношу к стенам Джелалабада, гарнизон содрогнулся.

Бридон изображен на знаменитой картине леди Элизабет Батлер, которая нарисовала эту сцену. Он является ярким образом империи в экстремальных обстоятельствах. Выживший выглядел, словно посланник смерти [690]690
  Kaye, «War in Afghanistan», II, 359.


[Закрыть].

Новость Бридона шокировала британцев не меньше, чем победа парфян при Каррах изумила римлян «на самом пике их власти» [691]691
  «The Times» за 20 апреля 1842 г.


[Закрыть]. Казалось, что содрогается сам фундамент Британской империи.

Отсталые афганцы были ни дисциплинированными, ни объединенными. Однако они «полностью подавили мощные силы цивилизованных людей» [692]692
  H.Lushington, «A Great Country's Little Wars» (1844), 144.


[Закрыть].

Они нанесли, если процитировать сам «Блэквудс мэгэзин», «почти неисправимое повреждение британской нации, почти нестираемое пятно на британский характер» [693]693
  «Blackwood's Magazine», LIII (1843), 144.


[Закрыть].

Кое-кто не чувствовал беспокойства, других успокаивала классическая аналогия. Доктор Арнольд говорил: теперь будет так, как когда римляне потерпели поражение в Испании, «на следующий год выйдет другой консул и новые легионы» [694]694
  Stanley, «Thomas Arnold», 601.


[Закрыть].

Маколей тоже сохранял уверенность, хотя, учитывая миллионы мусульман в империи, признавал: «Большой успех мусульман не может не зажечь искру и не повлиять на инстинктивное взаимопонимание и симпатии исламистов от Марокко до Коромандельского берега» [695]695
  «Blackwood's Magazine», LIII, 540.


[Закрыть].

Герцог Веллингтон был непоколебим, хотя думал: «Сердце каждого мусульманина от Пекина до Константинополя» будет вибрировать при мысли о европейских женщинах в руках Акбар-хана (который на самом деле хорошо относился к пленным). Однако Веллингтон говорил о потере великой империи, а для ее спасения от разрушения и позора советовал отступить из гималайской дикой местности.

Британия понесла большие финансовые и человеческие потери и ушла с «крыши мира». Лорд Элленборо признал реставрацию правления Дост Мухаммеда (Шаха Суджу убили) и провозгласил: индийская администрация удовлетворена «границами, которые, похоже, природа установила для империи» [696]696
  Norris, «First Afghan War», 396-97 и 451.


[Закрыть].

Однако Британия не могла уйти, оказавшись державой, потерпевшей жестокое поражение, и Элленборо санкционировал короткую карательную экспедицию в Кабул. Она спасла британских пленных, уничтожила великолепный базар со сводчатыми галереями, где выставлялось изуродованное тело Макнотона, грабила в поразительных масштабах и совершила множество ужасных убийств [697]697
  G.W. Forrest, «Life of Field-Marshal Sir Neville Chamberlain» (1909), 146.


[Закрыть].

На самом деле эти «лицензированные наемные убийцы» [698]698
  C.Allen, «Soldier Sahibs» (2000), 52.


[Закрыть], как назвал британских солдат будущий фельдмаршал Невилл Чемберлен, устроили довольно большую ответную бойню, чтобы восстановить свою честь в настоящем, обеспечив враждебность в будущем.

Но Элленборо не был удовлетворен демонстрацией силы. Он попытался стереть унижение афганцами демонстрацией помпезности. Генерал-губернатор представлял себя Аурангзебом, причем настолько ярко, что Веллингтон посчитал: ему следует сидеть на троне в смирительной рубашке [699]699
  Curzon, «British Government in India», 199.


[Закрыть].

В Ферозепоре Элленборо праздновал возвращение армии из Афганистана, устроив грандиозное пышное зрелище, которое было придумано специально для восточного воображения. Считалось, что людей там особенно впечатляют такие проявления могущества. Над этим много смеялись на Западе, во многом оттого, что все пошло не так, как планировалось. «Войска должны были пройти под триумфальной аркой и между двумя рядами позолоченных и почтительно кланяющихся слонов. Но арка оказалась безвкусной и шаталась, а слонов плохо подготовили, они забыли поклониться и убежали» [700]700
  DNB.


[Закрыть].

Столь же неумелым и абсурдным оказалось возвращение Элленборо в храм Сомнате ворот из сандалового дерева, которые предположительно унесли афганцы восемьсот лет назад. Его напыщенное и высокопарное заявление об их восстановлении оскорбило мусульман. А индуисты считали ворота, которые оказались сделанными из сосновой древесины, «загрязненными» в стране ислама.

Однако Элленборо отличал не только «наполеоновский стиль» [701]701
  Kaye, «War in Afghanistan», III, 381.


[Закрыть], но и соответствующие территориальные замашки.

После того, как его отбросили назад в горах, он решил наступать по равнинам. В этом предприятии, как заметил один критик, губернатор напоминал «смутьяна, которому поддали на улице, а он после этого идет домой бить жену в отместку» [702]702
  P.Hopkirk, «The Great Game» (1990), 282.


[Закрыть]. Но Элленборо считал: британская власть в Индии в настоящее время находится в постоянной опасности [703]703
  A.Law (ред.), «India under Lord Ellenborough» (1926), 53.


[Закрыть]. Ее можно сохранить только агрессивными мерами. Поэтому в 1843 г. он отправил генерала сэра Чарльза Напьера вверх по реке Инд – дороге жизни северо-западного региона и яремной вене богатой и независимой провинции Синд.

Напьер представлял собой архетипичного яркого и вычурного героя империи, напоминавшего Николсона, Гордона, Т.Э. Лоуренса, Уингейта, Тесиджера. Он был благороден и великодушен, эксцентричен, раздражителен, аскетичен, имел садистские наклонности.

Напьер был тщеславным, словно павлин, но смелым, как лев. «Его нос походил на клюв орла, а борода – на бороду кашмирского козла». Его, от головы под тропическим шлемом до стоп в сапогах со шпорами, покрывали шрамы после многочисленных приключений. Шрамы были от пуль и штыков, сабель и шрапнели.

Он любил женщин и лошадей. Его любимый боевой конь Ред Ровер делил с ним шатер во время кампаний в жарком климате, он же стоял рядом со смертным одром генерала.

Напьер не уважал никого, он открыто поносил и чернил директоров «Ост-Индийской компании» на Леденхед-стрит [704]704
  R.Lawrence, «Charles Napier» (1952), 179 (выражение принадлежит Теккерею) и 170.


[Закрыть], «богобоязненных негодяев, которые заполнили Индию созвездием ослов». Генерал отмахивался от лорда Рипона, назвав его идиотом [705]705
  BL, Add 49140, Индийский дневник сэра Чарльза Напьера, 1 и 21 января 1846 г.


[Закрыть]. В дальнейшем он поругался с лордом Дэлхауси, который сравнил Напьера с виноградником на вулкане: «Он был бы веселым и добродушным, если бы в нем постоянно не горело пламя и не взрывало все, что было в нем хорошего» [706]706
  S.G.Baird (ред.), «Private Letters of the Marquess of Dalhousie» (Shannon, Ireland, 1972), vii.


[Закрыть].

Однако Напьер уважал Веллингтона и восхищался Элленборо. Последний поддерживал его пиратские склонности. Так что у генерала не имелось никаких иллюзий относительно новых полномочий. В дневнике он признавался: «У нас нет права захватывать Синд. Но мы это сделаем, что будет очень прибыльным, полезным и гуманным примером низости и подлости» [707]707
  T.R.E.Holmes, «Four Famous Soldiers» (1889), 46.


[Закрыть].

Напьер полагал, что британцы принесут больше добра и меньше зла народу, чем его нынешние правители-эмиры. «Не то что мы когда-то делали добро из «великодушия» или «щедрости». Мы просто можем выжать больше денег из богатых жителей Синда, чем из бедных! И если перекрытие плотиной Инда и утопление всех жителей Синда даст нам больше денег, то мы должны соответствующим образом перекрыть Инд плотиной» [708]708
  BL, Add 49115, письмо Напьера капитану Портеусу от 9 октября 1842 г. Оно помечено: «Не отправлено. Я недостаточно хорошо знаю капитана Портеоуса».


[Закрыть].

Напьер преуспел, хотя шансы были совсем не в его пользу. Все случилось благодаря дисциплине, хитрости, яростности и чистой вере в то, что таинственная сила управляет его судьбой [709]709
  Lawrence, «Napier», 201.


[Закрыть]. Представляя себя еще одним Моисеем в пустыне, он поставил во главе верблюжьей кавалерии слона, к которому днем был прикреплен флаг, а ночью – фонарь. Но знаменитое остроумное заявление Напьера на латыни «Peccavi» («Я согрешил») выражало суть дела (хотя выражение было апокрифическим и появилось в «Панче» в виде шутки) [710]710
  См. W.Doniger, «"I Have Scinde": Flogginga Dead (White Male Orientalist) Horse», JAS 58 (ноябрь 1999 года), 940 ff.


[Закрыть]. Как подтвердил майор Джеймс Оутрэм, который тогда служил в его подчинении, приобретение Синда являлось явным грабежом [711]711
  Holmes, «Famous Soldiers», 67.


[Закрыть].

В «Эдинбург ревью» согласились с этим. Британцы вели себя, как завоеватели, нацеленные на основание «империи, более надежной, чем империя Цезарей». Но они заложили такую ненависть, что воины племен с радостью присоединялись к штандартам любого нового захватчика – «ради того, чтобы от нас избавиться» [712]712
  «Edinburgh Review», LXXIX (1844), 559.


[Закрыть].

Однако захват Синда был частью диалектического процесса, часто (хотя без неизбежности) повторявшегося в имперской истории. Поражение от «местных жителей» вызывало воинственный ответ британцев, что в свою очередь сеяло семена дальнейших разногласий и конечного отчуждения.

Глава 5
«Священный гнев»
Ирландский голод и индийский мятеж

Процесс отчуждения шел на протяжении веков и гораздо ближе к дому. Ирландия, которая, по иронии судьбы, поставляла четверть офицеров в британскую армию (включая самого Напьера) и половину войск белых в Индии, являлась первой настоящей колонией Англии. В нее вторгся Генрих II, ее покорил Генрих VIII, «заселила» Елизавета, «засевал» Яков I, опустошал Кромвель, а громил Вильгельм Оранский.

Каждое ирландское восстание каралось новыми английскими репрессиями. Экономическая эксплуатация еще больше осложняла и ухудшала отношения между двумя народами, причем в такой мере, что Дин Свифт советовал своим соотечественникам жечь все, поступающее из Англии, кроме угля. Более того, после Реформации Ирландия мучилась и разрывалась от взаимной ненависти господствующих протестантов (часть территории вокруг Дублина находилась под английской юрисдикцией, а их шотландский гарнизон находился в Ольстере) и большинства из католиков. Им пришлось подчиняться уголовному кодексу, разработанному, чтобы постоянно держать их в подчиненном положении. Поэтому ирландское сопротивление являлось не только выражением патриотизма. Это было во многих смыслах делом веры.

Американская и Французская революции обострили националистические устремления. Англия пошла на уступки – самоуправление и религиозная терпимость. Но в 1798 г. в Ирландии произошло радикальное крестьянское восстание при поддержке французов. Решением Питта стало жестокое подавление, за которым последовала попытка ассимиляции. Акт об унии (1800 г.) включил Ирландию в Соединенное Королевство Великобритании. Вопрос о правах католиков (предложенная награда за то, что ирландцы жертвовали своей юридической независимостью) и отправка депутатов Парламента в Вестминстер были отложены до 1829 г. Но для освободителя Даниела О'Коннелла и большинства его соотечественников это стало не больше, чем шагом к цели – покончить с саксонской тиранией над кельтами. Как признавал «Экономист», англичане относились к ирландцам не как к части империи, а как к «покоренному племени». Соответственно ирландец просто существовал в настоящем, в то время как жил в прошлом и будущем. «Его воображение наполнено тем, чем была Ирландия, и тем, чем она может стать. И вам нужно только коснуться этих тем, прошлого и будущего, чтобы зажечь его сознание, заставить издать крик, который может рваться к небесам – призыв о расторжении унии между Британией и Ирландией» [713]713
  R. Dudley Edwards, «The Pursuit of Reason: The Economist 1843– 1993» (1993), 53 и 52.


[Закрыть].

Более душераздирающие крики рвались к небесам после 1845 г., когда ирландцы мучились от голода, чумы и исхода в библейских масштабах. В этом заключалось написанное кровавыми буквами доказательство того, что Ирландия должна стать хозяйкой своей судьбы.

Даже в нормальные годы Ирландия находилась на грани голода. К 1845 г. ее население увеличилось до восьми миллионов человек. Давление на землю соответственно возросло. Многие семьи, обложенные непомерно высокой платой землевладельцами (треть которых отсутствовала, среди них – Палмерстон), выживали на крошечных участках в половину акра или меньше. В основном, они выращивали картофель, который иногда составлял единственное блюдо в их рационе – достаточно здоровое, чтобы ирландские солдаты были значительно выше английских [714]714
  J.Mokyr and C.O.Grda, «Height and Health in the United Kingdom, 1815—60: Evidence from the East India Company Army», EEH, 33 (1996), 152.


[Закрыть]. Но имелась ужасающая нехватка продуктов, три месяца перед сбором каждого нового урожая треть населения голодала.

Посетители диких западных провинций, Манстера и Коннахта, где больше всего полагались на картофель, приходили в ужас от нужды, грязи и запустения. По прибытии их осаждали толпы нищих, все – на последних стадиях отчаяния. Все они громко просили: «Госпожа, не купите ли вы молитвы умирающей женщины – дешево!» [715]715
  Mrand Mrs S.C.Hall, «Ireland», I (1841), 7.


[Закрыть]

На удалении от побережья прибывшие встречали множество людей в лохмотьях, говоривших на гаэльском языке – урожай, готовый для серпа голода [716]716
  W.H.Dunn, «James Anthony Froude», I (Oxford, 1961), 68.


[Закрыть].

Семьи жили в пустых домиках без окон вместе со скотом, который им принадлежал. Изгнанные из домов жильцы и лишенные владений скваттеры ютились в норах, на болотах или в канавах на торфяниках. Многие из них никогда не видели дерева и не узнавали денежную купюру.

Англичане, отличавшиеся обостренной чувствительностью, сравнивали ирландских крестьян с «белыми неграми» [717]717
  L.Perry Curtis, «Apes and Angels» (Newton Abbot, 1971), 1.


[Закрыть], «приматами» [718]718
  Dunn, «Froude», I, 69.


[Закрыть]и «человекообразными шимпанзе» [719]719
  «Charles Kingsley: His Letters and Memories of His Life, edited by his wife» (1888), 236.


[Закрыть]. Один француз воскликнул: «Я видел индуса в лесу и негра, закованного в железные кандалы. Я считал, жалея их, оказавшихся в трудном положении, что повидал самый низ человеческого несчастья и мучений. Но я не представлял степени бедности, которую можно увидеть в Ирландии» [720]720
  C.Hall, «Cultures of Empire» (Manchester, 2000), 209.


[Закрыть].

Некоторые части острова, особенно, более развитый восток, страдали меньше. Но в самом Дублине имелись трущобы – например, Либертиз. В сравнении с ними другие улицы бедняков и ночлежки казались просто целебными: «Вход во дворы очень узкий, он походит на большую заслонку на зловонной канализационной трубе, проходящей над поверхностью земли. Как правило, зеленый противный слизистый пар просачивается из переполненного сточного колодца или выгребной ямы. Сквозь него вынужден идти посетитель» [721]721
  C.O.Grada, «Black'47 and Beyond» (Princeton, NJ, 1999), 160.


[Закрыть].

Большая часть канализации и сточных вод города сливалась прямо в реку Лиффи, которая была источником «инфекций и заражения» [722]722
  J.Prunty, «Dublin Slums, 1800-1925» (Dublin, 1999), 69.


[Закрыть](хотя предполагалось, что ее черная вода обладает «чудесными качествами» [723]723
  P.Brendon, «Head of Guinness» (1979), ix.


[Закрыть]и делает портер «Гиннес» таким крепким).

По словам Уильяма Коббетта, английские свиньи «жили в более подходящих условиях, их гораздо лучше кормили, их кожа была гораздо чище, чем у тысяч и тысяч людей во втором городе империи». Но Дублин с широкими георгианскими улицами и гармоничными площадями в стиле неоклассицизма представлял собой красивую метрополию. Как признавал Коббетт, «как почти любая другая метрополия в мире» [724]724
  D.Knight (ред.), «Cobbett in Ireland» (1984), 44.


[Закрыть].

Одним из самых прекрасных строений, доминирующим на вымощенной набережной, было серое каменное здание таможни, построенное на зыбком грунте Джеймсом Гандоном. Его задача оказалась бы легче, если бы не советы местных жителей, которые, как он сардонически заметил, давались свободно и бесплатно. Оно имело купол, портик, наверху – огромную статую богини торговли, а также было украшено другими символическими мотивами и аллегорическими фигурами, среди них – обнимающиеся Великобритания и Иберия. Заметнее всех был Нептун, изгоняющий Голод и Отчаяние.

Эта живописная картина полностью подтвердилась в 1845 г., когда грибок Phytophthora infestans превратил четверть урожая картофеля в вонючую черную слизь. Страдания сразу же обострились, особенно – на западе острова. Их немного ослабили меры, предпринятые правительством: общественные работы, контроль над ценами и импорт кукурузы, которая оказалась жесткой, как кремень, и несъедобной. Ее прозвали «самородной серой Пила» [725]725
  D.Thomson, M.McGusty (ред.), «The Irish Journals of Elizabeth Smith 1840-50» (Oxford, 1980), 308.


[Закрыть].

Однако после того, как Пил разделил партию «тори», отменив законы о зерновых, которые облагали пошлиной иностранное зерно, министры «вигов», возглавляемые лордом Джоном Расселом, стали еще больше склоняться к свободной торговле. Когда в 1846 г. опять случился неурожай картофеля (на этот раз – полный), Британия полагалась на панацеи Адама Смита – частное предпринимательство и рыночные силы. Поэтому пока крестьяне голодали, корабли, полные ирландского зерна, отплывали в Англию, которая отправила обратно не продукты питания, а войска, чтобы успокоить протестующих.

«Ирландцы должны сами о себе позаботиться», – считал сэр Чарльз Тревельян, чиновник из казначейства, ответственный за решение вопроса катастрофы. Что-то вроде пособия нарушит принцип самодостаточности. Люди должны полагаться сами на себя, а благотворительные подачки – это «нечто подобное раковой опухоли на нравственном здоровье и физическом процветании народа» [726]726
  C.E.Trevelyan, «The Irish Crisis» (1848), 184.


[Закрыть].

Однако Англия предоставила совсем неподходящее облегчение, хотя даже это было слишком много для лондонской «Тайме». Газета яростно выступала против и говорила об опасности умиротворения и деморализации «ирландца Пэдди», проповедуя бескомпромиссное «евангелие» невмешательства государства в экономику. «Со своей стороны мы рассматриваем болезнь картофеля, как благословение. Когда кельты однажды перестанут быть картофелефагами, то должны будут стать плотоядными. Когда они распробуют мясо, у них появится желание его есть, а с этим желанием появится и готовность на него зарабатывать. С нею придет постоянство, регулярность и настойчивость, если только развитию этих качеств не помешает слепота ирландского патриотизма, близорукое безразличие к мелочным землевладельцам или непродуманная безрассудность и опрометчивость благотворительности правительства» [727]727
  «The Times» за 22 сентября 1846 г., цитируется P.Gray, «Famine, Land and Politics» (Dublin, 1999), 227.


[Закрыть].

Тем временем осенью и зимой 1846 г. Ирландию охватил голод.

От гор Донегола до озер Керри опустели деревни. Работные дома переполнились, во много раз увеличилось количество выселений, возросла преступность. Голодающие люди считали транспортировку освобождением, а тюрьму отдыхом и облегчением, некоторые даже пытались «ворваться в тюрьму» [728]728
  O.Grada, «Black'47», 41.


[Закрыть]. От болот Мейо до гор Корка сельская местность была заполнена тучами оборванцев, которые искали ежевику, капустные листья, крапиву, кору. Даже суровый инспектор от правительства «пришел в уныние от силы и размаха страданий, которые увидел, особенно – среди женщин и маленьких детей».

В аббатстве Клер в канун Рождества он видел их толпы «рассредоточившиеся по полям турнепса, словно стая голодных ворон. Они поглощали сырой турнепс, матери были наполовину раздеты, дрожали на снегу, вскрикивали в отчаянии, в то время как их дети кричали от голода» [729]729
  C.Woodham-Smith, «The Great Hunger» (изд. 1964), 149.


[Закрыть].

Затем пришли отчеты о массовой смертности. Лачуги Слиго были заполнены больными, умирающими и мертвыми. Обочины дорог в Лимерике были «усыпаны разлагающимися трупами, частично зелеными от съеденного щавеля, частично синими от холеры и дизентерии» [730]730
  O.Grada, «Black'47», 203.


[Закрыть].

В деревнях западного Корка население превратилось в «оголодавшие и жуткие скелеты» [731]731
  R.Bishop, «The Irish Empire» (1999), 90.


[Закрыть], обнаженные взрослые зарывались в грязную солому, как обреченные животные, у детей отсыхали конечности, а лица напоминали лица преждевременно постаревших людей. В Клере мертвых хоронили в общих могилах без «савана или гроба» [732]732
  S.Kierse, «The Famine Years in the Parish of Killaloe 1845-51» (Killaloe, 1984), 59.


[Закрыть].

В Роскоммоне семь трупов нашли в живой изгороди, наполовину съеденных собаками. В мае 1849 г. пятьдесят семь «несчастных бедняков» в холерном госпитале в Парсонстауне «сделали последний вздох в один день» [733]733
  NAM, 2000-12-632. Дневник капитана Фредерика Чарльза Эйлмера, 15 мая 1849 г.


[Закрыть].

Ужасы распространялись неровно. Романист Энтони Троллоп, который пересек страну в разных направлениях, как охотник на лис и почтовый инспектор, не видел никаких не захороненных тел. Он заявлял, что смерти от «абсолютного голода были немногочисленны» [734]734
  A.Trollope, «The Irish Famine», ред. L.O.Tingay (1967), 13.


[Закрыть].

Правда, примерно 90 процентов смертей произошли по причине последовавшей болезни, в основном – от тифа (известного в Америке, как «ирландская лихорадка») [735]735
  R.F.Foster, «Modern Ireland 1600-1972» (1988), 363.


[Закрыть]. Но если брать общую смертность в пропорции к населению, то «Великий голод» в Ирландии был одним из самых убийственных в истории.

К 1851 г., когда этот холокост закончился, вероятно, умерли около одного миллиона человек, а еще полтора миллиона эмигрировали.

Боль и муки ссылки отражаются в названиях, которые получили места посадки на суда: причал в Киллалое назвали «Стеной плача», а бухту в Корке – «Гавань слез». Но для многих бегство оказалось небезопасным, потому что они забрали с собой свою болезнь. Они умирали в Ливерпуле, который стал известен как «чумной город» [736]736
  T.Coleman, «Passage to America» (1972), 130.


[Закрыть]. Они умирали на трансатлантических «судах-гробах», где смертность часто оказывалась выше, чем на рабовладельческих кораблях или на тех, которые перевозили осужденных.

Люди находили свои могилы и во враждебном Новом Свете. На острове Гросс в заливе Святого Лаврентия эти эмигранты содержались в карантине в ужасающих условиях. Там стоит памятник трагическим потерям. Это высокий гранитный кельтский крест, воздвигнутый в 1909 г. Древним орденом ирландцев в Америке и посвященный тысячам людей, которые умерли от лихорадки «на этом острове, бежав от законов иностранных тиранов и искусственно созданного голода» [737]737
  E.Laxton, «The Famine Ships» (изд. 1997), 35.


[Закрыть]. Здесь, на эбонитовой табличке на гаэльском (надписи на английском и французском гораздо мягче) записан миф без прикрас. С тех пор он вдохновлял ирландский национализм. Лидеры движения, например, Джон Митчелл, выдвигали обвинения в том, что ирландцев «тщательно, осторожно, расчетливо и мирно убивало английское правительство». Голод был, по словам Чарльза Гавана Даффи, «ужасающим убийством массы людей» [738]738
  P.Gray, «The Irish Famine» (1995), 178-79.


[Закрыть]. В своей стране и за границей, даже сегодня, по словам Конора Круза О'Брайена, некоторые ирландцы приравнивают этот «созданный человеком голод» [739]739
  C.C.O'Brien, «The Siege» (1986), 330.


[Закрыть]к истреблению евреев нацистами.

Когда историк обращается к Ирландии, как писал Маколей, заимствуя образы у римского поэта, «он ступает на тонкий слой пепла, под которым все еще остается раскаленная докрасна лава» [740]740
  Lord Macaulay, «The History of England», I (1889), 390. Предположительно, римский поэт– Гораций. Horace, «Odes», 2, I, 7—8.


[Закрыть].

Однако следует сказать, при всем уважении к авторитетам, что Великий голод не был актом «колониального геноцида» [741]741
  M.Davis, «Late Victorian Holocausts» (2001), 37.


[Закрыть]. Он не был создан специально. Это была природная трагедия, которая стала более смертоносной от хронической бедности ирландских крестьян, живущих натуральным хозяйством. Кроме того, ограничивая вмешательство правительства до минимума, английские политики и чиновники отвечали в соответствии с общепринятой экономической мудростью того времени.