Текст книги "Собрание народных песен"

Автор книги: Петр Киреевский

 
Во лугах, лугах, лугах, во зелёныих лугах
Там ходила, там гуляла тёлка беленькая,
Телка беленькая, вымя черненькое.
Как увидел эту телку игумен из окна,
Посылает, снаряжает свово рыжего дьячка:
– Ты поди, моя слуга, приведи телку сюда,
Не хватай за бока́, не попорть молока.
К молоку телка добра, к маслу выгодна,
Ухвати за рога, приведи телку сюда.
Эта телочка по келейке похаживает,
А игумен-ат на телочку поглядывает.
Посажу телку – сидит, положу телку – лежит,
Положу телку – лежит, у ней вымечко дрожит,
Ножки ко́рчатся, глазки мо́рщатся.
Скину, скину каблучки, подвалюся под бочок.
 

 
Стенька Чувашенин по́ лесу гулял
Ай, ай, ай, ай,
Залым, залым,
Залым тухталым.
По лесу гулял, лубочки сымал
Ай, ай и проч.
Лубочки сымал, сани загибал,
Сапи загибал, муки насыпал,
Муки насыпал, на базар тащил,
На базар тащил, муки продавал,
Муки продавал, много деньга брал,
Много деньга брал, в мешок деньга клал,
В мешок деньга клал, некто деньга крал.
Приехал домой, бачкам-то сказал.
Бачкам-то плачет, мачкам-то скажет,
Мачкам-то плачет, жёнкам-то скажет,
Жёнкам-то плачет, робёнкам скажет,
Робёнкам плачет, калача просит.
Кабы деньга был, калач бы купил.
 

 
И я батюшке говорила,
Света свово как просила:
– Нет отдавай меня, батюшка, замуж,
Ты не льстись, государь, на богатство,
Не с богатством мне жить – с человеком,
Не с высокими хоромами – с советом.
Богатство у свекора в сусе́ке,
Золотая казна в кабинете.
Придет моя лада домо́ю,
Она велит себя разувати.
Я за сапог, а он в щеку,
Я за другой, а он в другую.
Отвернусь, молода, сама плачу:
– Ни как-то, каналья взбесился,
Что на мне, молоденьке, женился.
 

 
Ох вы, кумушки-голубушки, подруженьки мои
Вы которому святителю молилися,
Что у вас-то мужья молодые?
У меня ли, у молоденьки, старичище.
Не пущает старичище на игрище.
Я уходом от старого уходила,
Под полою цветно платье уносила.
У суседа во беседе снарядилась.
Я немножко-маленько поиграла,
И я с вечера до бела дня прогуляла.
Я не знаю, как старому появиться,
Подхожу я ко широкому подворью,
И я стук-стук под окошко,
И я бряк-бряк во колечко.
Что не лютые медведи заревели,
Не борзые кобели заскучали,
Уж и лезет старичище со печищи,
За собой тащит большу плетищу.
И я старому мужу взмолилась:
– Государь, старый муж, виновата,
И я впредь такова, сударь, не буду,
Я опять пойду гулять, к тебе, сударь, не буду.
 

 
На речке на Клязьме купался бобёр,
Купался бобёр, купался черно́й;
Купался, купался, не выкупался,
На горку взошел, отряхивался,
Отряхивался, охорашивался.
Охотнички свищут, черна́ бобра ищут:
– Где бы нам найтить, его застрелить,
Его застрелить, с него кожу снять,
С него кожу снять, кунью шубу сшить,
Кунью шубу сшить, бобром обложить,
Бобром обложить, девку полюбить,
Девку полюбить, кунью шубу подарить.
 

 
У барина
Была барыня гожа́,
У крестьянина
Получше его:
– Крестьянин мой!
Поменяемся женой!
– Боярин мой,
Не меняются женой.
– Твоя жена
Не годится никуда;
Мою жену
Часто в гости зовут,
Мою жену
Во колясочке везут,
Меня, мужа,
На веревочке ведут,
Меня, мужа,
По жене честят:
Моей жене
Сладка меду подают,
А мне, мужу,
Быть болотная вода.
 

 
Ты взойди, взойди, кра́сно солнышко,
Выше лесу взойди, выше тёмнаго,
Выше зе́леной взойди дубровушки!
Обогрей ты нас, добрых молодцев,
Сирот бедных, солдат беглыих.
Как повыше было села Лыскова[26]26
  Село Лысково, которое упоминается в этой песне, лежит в трех верстах от Волги, на ее нагорном берегу, при устье речки Сундовики, почти против самого города Макарьева. Оно замечательно, как по числу жителей, так и по значительным торгам, которые оно ведет мукою и тамошним, так называемым Макарьевским, полотном (См. Щекатова, Геогр. Слов. Росс. Имп.). В Лыскове есть также хорошая пристань.
  Речка Терженка или Стерженка, вероятно, испорченное название речки Кирженца, при устье которой лежит Макарьев. – Прим. П. В. Киреевского.


[Закрыть],
Против самого было Богомолова,
Протекала речка быстрая
По прозванью речка Стерженка.
По той речке, по той Стерженке
Расплывали два судёнушка;
За суднами гонит лёгка лодочка.
Хорошо лодка изукрашена,
Молодца́м изусажена.
На носу сидит ясаул с ружьем,
На корме стоит атаман с багром,
Середь лодочки бел шатер стоит,
А под тем шатром золота казна,
На казне сидит красна девица,
Ясаулова полюбовница,
Атаманова сестра ро́дная.
 

 
Не шуми, мати зелена дубровушка,
Не мешай мне, молодчику, думу думати!
Заутра мне, молодчику, допрос будет:
Государь-ат меня батюшка будет спрашивать,
Из ума меня, молодчика, все будет выпытывать:
– Ты скажи, скажи, удаленький добрый молодец,
И ты где же воровал, ты куда добро девал?
– Воровал-то я на Троицком на дороженьке,
А притон я держал в роще Марьиной,
Добро-то я носил к красной девице.
– Уж и где эта красная девица?
– Уж и этой красной девицы давно в живе нет.
– Много ли вас было товарищей?
– Товарищей было нас семеро:
Первый-ат товарищ – ночка темная,
Другой-ат товарищ конь-добра лошадь,
Третий-ат товарищ был пистолет с ружьем,
Четвертый товарищ был булатный нож,
Пятый-ат товарищ был дубинушка толстая,
Шестой-ат товарищ был сабля вострая,
Седьмой-ат товарищ был сам я, молодец.
– Горазд ты, детинушка, воровать,
Горазд ты, детинушка, и ответ держать.
 

 
Вы, леса ль, мои лесочки, леса мои тёмные!
Вы, кусты ль, мои кусточки, кустики ракитовы!
Уж что же вы, кусточки, да все призаломаны?
У мо́лодцев у фабричных глаза все заплаканы.
Как навстречу им фабричным главные хозяева,
Главные хозяева Грача Скарноухова:
– Вы не плачьте-ка, молодчики, мо́лодцы фабричные!
Я поставлю вам, робятушки, две светлицы новыя,
Станы́ самолётные, основы суро́выя.
Нанесу я вам, робятушки, ценушку высокую,
Ценушку высокую, салфетки по рублику.
 

 
Ты, долина ль моя, долинушка,
Раздолье широкое!
Ничего-то на тебе, долинушка,
Да не уродилось:
Нет ни травушки, ни муравушки, ни алых цветочков;
Уродился на тебе, долинушка, один ракитовый кустик.
Возле кустика, возле ракитова дороженька пролегала.
Как никто-то по этой дороженьке не ходил, не ездил,
Только шли-прошли по этой дороженьке горьки солдаты;
Они шедши эти солдатушки, шедши приустали.
Приустамши эти солдатушки, сели, отдохнули;
Отдохнумши эти солдатушки, в поход подымались.
Во сыры́м-то бору на сосенке кукушечка куковала.
Не кукуй ты, не кукуй, горькая кукушечка, во сыры́ем во борочке.
Не давай ты, не давай тоски-назолушки молодым горьким солдатам!
Уж и так-то нам, солдатушкам, служить очень тошно:
Что загнал-то нас, загнал православный царь во иные земли,
Поморил-то нас православный царь голодною смертью;
Он не день-то нас морил, не неделюшку, – ровно три годочка.
Нет ни весточки, нет ни грамотки с родимой сторонки.
Пришла весточка, пришла грамотка, и та не весела:
Что родимого мово батюшки давно в живе нету,
Что родимая моя матушка давно овдовела,
Молодая-то жена-хозяюшка, слышно, замуж вышла,
Малы детушки мои, батюшки, давно сиротеют.
 

 
Залетная пташечка, горькая кукушечка!
Ты куды, куды летишь, куды бог тебя несет?
– Я лечу, лечу, лечу во угожие места,
Во угожие места, во ракитова куста;
Кабы кустик-та не мил, соловей гнезда не вил,
Малых деток не водил,
По клеточкам не сажал.
Гарнадеров снаряжал
Гарнадер-поручик,
Сизенький голубчик;
Ходил-гулял по горам,
Свое горе забавлял,
Сударушки не видал.
– На дворе мороз трескуч,
Сударушка, не тоскуй:
Я опять буду в Москву.
Морозы студёные,
Шинели зелёные,
На дворе морозно —
Стоять не возможно;
Смена мово милого
С караула крепкого;
Караулы крепки,
Перемены редки.
 

 
Не белы снеги во чистом поле снеги забелели, —
Забелели у мово любезного каменны палаты;
По палатушкам поразвешаны шатры шелковые,
За шатрами стоят два столика, столы дубовые,
У столов стоят две скамеечки, скамьи кленовые;
На скамьях сидят два молодчика, парни молодые,
Перед ними стоят две черниленки, края золотые,
Во руках держут по перушку, перья лебедины;
Они пишут письмо по грамотке, по белой бумаге,
Они списывают душу красну девицу на белу бумагу.
Перед ними стоит красна девица, сама слезно плачет.
Два молодчика красну девицу плакать унимали:
– Ты не плачь, красна девица, не плачь, не печалься!
Что не быть-то нам, молодчикам, на своей сторонке, —
Быть нам, быть нам, добрым молодцам, во солдатах,
Служить нам царю белому, служить верой-правдой.
– Я сама, красна девица, дойду до сената,
Самому я сенато́ре в ноги поклонюся,
Что не быть вам, добрым молодцам, не быть во солдатах, —
Уж как быть вам, добрым молодцам, на своей сторонке!
 

 
Анюшенка по сеничкам ходила,
Васильевна Ванюшечку будила:
– Встань, Ванюшечка, послушайся меня!
Как на нас с тобой невзгодушка пришла,
Невзгодушка – небылые словеса:
Хотят Ванюшку в солдатушки отдать,
Хотят жизнь-радость в горнадеры записать. —
Все сотские и десятские стоят,
Все школьнички[27]27
  Приученные к порядку.


[Закрыть] принапудримши сидят,
Один Ваня не напудрен, не убран,
Сидит Ваня за дубовыим столом,
Разбирает Ваня письменны дела,
Набирается Анюшинова письма:
– Подай, Аннушка, чернилы со пером,
Подай, жизнь-радость, лист бумаги гербовой:
Напишу я своеручное письмо,
Отошлю-ли во Всесвятское село. —
Во Всесвятском селе очень девушки были хороши,
Поставили в чистом поле шалаши.
Повадилися к ним ребятушки ходить,
Целовались, миловались обнямши́.
 

 
Как загу́лил голубочек
Рано на заре,
Заплакали новобранцы.
Стоя во строе.
Ох, вы, братцы-новобранцы,
Вы, товарищи!
Отъезжайте в чужу дальню сторону,
Вы скажите батюшке родному моему,
Чтобы батюшка своих валов избывал,
Из неволи свово сына выручал.
– На что было б мне своих ва́лов избывать,
Из неволи свово сына выручать? —
Как загу́лил голубчик
Рано на заре, —
Заплакали новобранцы,
Стоя во строе.
Ох, вы, братцы-новобранцы,
Вы товарищи!
Отъезжайте в чужу дальню сторону,
Вы скажите моей матушке родной,
Чтобы матушка свою перинушку избыла,
Из неволи свово сына выручала.
– На что б было мне свою перину избывать,
На что б было из неволи свово сына выручать? —
Как загу́лил голубочек
Рано на заре, —
Заплакали новобранцы,
Стоя во строе.
Ох, вы, братцы-новобранцы,
Вы товарищи!
 

 
Как у Ванюшки голова болит,
У Васильича платком связана,
Гарнитуровым перевязана.
Пошел Ванюша за реку́ гулять,
На ту сторону, мимо го́роду,
Мимо крепости государевой,
Мимо стенушки белой каменной.
Уж как шли-прошли два полка солдат,
Два полка солдат развесёлые;
Наперёд идут все со знаменами,
А за ними идут с барабанами;
Позади ведут коня сивого,
Коня сивого сивагривого;
На коне сидит добрый молодец;
Он не пьян сидит, сам качается,
На все стороны спокланяется,
С отцом, с матерью распрощается:
– Прости, батюшка, прости, матушка,
Прости, род-племя, малы детушки! —
С молодой женой не прощается:
От жены пошёл во солдатушки.
 

 
Как по Питерской по славной дорожке
Тут шли-прошли каза́ки молодые;
Позади-то идут матушки родные,
А еще-то идут жены молодые,
Во слезах пути-дороженьки не видят,
С возрыданьица словечка не промолвят.
Как возго́ворят каза́ки молодые:
– Вы не плачьте, наши матушки родные!
Не горюйте, жены молодые!
Не взмочить-то вам сырой земли слезами,
Не наполнить си́ня моря горючи́ми. —
Не ясён сокол с тепла гнезда слетает, —
Молодой казак с фатеры соозжает,
Не отец, не мать каза́ка провожает:
Провожает душа красна деви́ца,
Его знамая, его прежняя сестрица;
Провожала, слезно плакала, рыдала,
С возрыданьица словечушко промолвит:
– Ах, ты, матушка родима, спородила,
Государыня, на белый свет пустила!
Молодого казаче́нька полюбила,
Полюбимши чужу сторону спознала.
Чужа дальняя сторонка, незнакома,
Незнакомая сторонушка, незнама!
Ах, ты дай мне, боже, сизы крылья,
Поднялась бы за каза́ком, полетела,
Уж я села б у каза́ка на окошке,
Уж я стала голубкой ворковати,
Об молодом казаке тосковати.
Горевати, три ночки ночевати.
Вы, товарищи!
Отъезжайте в чужу дальнюю сторону,
Вы скажите мому братцу родному,
Чтобы братец своих ко́ней избывал,
Из неволюшки слово братца выручал.
– На что б было мне своих ко́ней избывать,
На что б было мне свово братца выручать? —
Как загу́лил голубчик
Рано на заре, —
Заплакали новобранцы,
Стоя во строе.
Ох, вы, братцы-новобранцы,
Вы, товарищи!
Отъезжайте в чужу дальню сторону,
Вы скажите моей молодой жене,
Чтобы жёнушка свое злато-се́ребро избыла,
Из неволи свово мужа выручала.
– Стану я свое злато-се́ребро избывати,
Из неволи свово мужа выручать!
Я не думала ни о чем в свете тужить,
Пришло время, – начало́ сердце крушить:
Злы люди примечают
И ругают бра-нят!
 

 
Ой во́ поле, по́ле
Елочка стоит,
Мо́лодец лежит;
Во́рон конь стои́т,
Зе́мельку сечет,
Воды достает.
Возго́ворит мо́лодец
Во́рону коню:
– Верно тебе, конюшко,
Воды не достать,
А мне добру мо́лодцу
От земли не встать;
Как наедет армия,
Да все москали,
На тебя на ко́ника
Сядут, поедут,
А мне добру молодцу
Смерти придадут!
 

 
От ка́меня от Алатыря,
От его головы от Адамовой,
Посреди поля Сарачинского
Выпадали Книга Голубиная.
Ко той Книге Голубиныей
Сходилися и соезжалися
Сорок царей и со царевичем,
А сорок князей со князевичем,
Ко тому царю перемудрому
Ко Давыду Евсеевичу.
Как проговорит Володу́мер князь,
Володумер князь Володумерыч:
– Ой еси ты, перемудрый царь,
Перемудрый царь Давыд Евсеевич!
Ты прочти, сударь, нам Книгу Голубиную
И расскажи, сударь, нам да про белый свет:
От чего начался у нас белый свет,
И от чего у нас нача́лось солнце красное?
От чего у нас млад-светёл месяц,
От чего у нас звезды частые,
От чего у нас ночи тёмные,
От чего у нас зо́ри утренни,
От чего у нас ветры буйные,
От чего у нас ум-разум,
От чего у нас наши помыслы,
От чего у нас мир-народ,
От чего у нас телеса наши,
От чего у нас кости крепкие,
От чего у нас кровь-руда наша?
Как проговорит перемудрый царь Давыд Евссевич,
Давыд Евсеевич, ответ держал:
– Эта книга да не малая,
Долиной книга сороку́ сажень,
Шириной книга двадцати сажень,
Приподнять книгу – не поднять будет,
Прочитать книгу – не прочесть будет,
По строкам глядеть – не прочесть книгу.
Я скажу вам, сударь, не выглядя,
Проповедую по памяти,
По памяти яко по грамоте,
По старому, по писа́ному:
У нас белый свет от господа,
Самого Христа, царя небесного;
Солнце красное от лица божьего,
Самого Христа и проч.;
Млад-светёл месяц от грудей божьих;
Звезды частые от риз божиих;
Ночи тёмные от дум господних;
Зори утренни от очей господних;
Ветры буйные от свята духа;
У нас ум-разум самого Христа,
Самого Христа, царя небесного;
Наши помыслы от облац от небесных;
Мир-народ божий от Адамия;
Кости крепкие от ка́меня;
Телеса наши от сырой земли;
Кровь-руда наша от Черна́ моря. —
Как проговорит Володумер князь,
Володумер князь Володу́мерыч:
– Гой еси ты, перемудрый царь,
Перемудрый царь Давыд Евсеевич!
Ты скажи, сударь, нам:
И который царь над царями царь,
И который град городам мати,
И которая церковь всем церквам мати,
И которая река всем рекам мати,
И которая гора всем горам мати,
И которое древо всем древам мати,
И которая трава всем травам мати,
И которое море всем морям мати,
И которая рыба всем рыбам мати,
И которая птица всем птицам мати,
И который зверь всем зверям мати? —
И ответ держал премудрый царь,
Перемудрый царь Давыд Евсеевич:
– Гой еси ты, Володумер князь,
Володумер князь Володу́мерыч!
У нас Белый царь над царями царь,
Потому Белый царь над царями царь:
Он принял веру крещёную,
Крещёную, богомольную,
Он стоит он за дом пресвятые Богородицы,
Все орды к нему приклонилися,
И все языцы ему покорилися:
И потому Белый царь над царями царь.
И который город всем городам мати?
Иерусалим-град всем городам мати,
Потому Иерусалим-град всем городам мати:
Он стоит посреди земли, свету белого.
И почему церква всем церквам мати?
А потому эта церква всем церквам мати:
И во этой церкви во соборныей,
Во соборныей, богомольныей,
Почивают ризы самого Христа,
Самого Христа, царя небесного:
Потому эта церква всем церквам мати.
Которая река всем рекам мати?
Иордань-река всем рекам мати.
Почему Иордань-река всем рекам мати?
Потому Иордань-река всем рекам мати:
Окрестился сам Иисус Христос,
С Иоанном Крестителем,
Со всею силою со небесною:
Потому Иордань-река всем рекам мати.
Которая гора всем горам мати?
Гор-гор гора всем горам мати.
Почему Гор-гора всем горам мати?
Преобразился на ней сам Иисус Христос,
Сам Иисус Христос, царь небесный.
Показал он господь славу
Перед учениками своими:
Потому Гор-гора всем горам мати.
Которое древо всем древам мати?
Кипарис древо всем древам мати.
Почему кипарис древо всем древам мати:
Был распят сам Исус Христос
На том на древе кипарисове,
Промежу двух воров, двух разбойников:
Потому-то кипарис древо всем древам мати.
Которая трава всем травам мати?
Плакун-трава всем травам мати.
Когда господь бог на распятье шел.
Мать пресвятая Богородица
Ходила-гуляла, и она плакала-рыдала
О своем чаде возлюбленном,
И ронила слезы пречисты на сыру землю;
От тех от слез от пречистыих
Зарождалася мать Плакун-трава;
Потому Плакун-трава всем травам мати.
Которое море всем морям мати?
Окиян-море всем морям мати:
Выходила церква соборная,
Соборная, богомольная,
Святого Климента попа римского,
Явилися книги самого Христа,
Самого Христа, царя небесного:
Потому Окиян-море всем морям мати.
Которая рыба всем рыбам мати?
Кит-рыба всем рыбам мати.
Потому Кит-рыба всем рыбам мати:
Основана на ней вся земля,
Вся земля, вся подсолнечна;
Когда Кит-рыба потронется,
Вся сыра-земля восколеблется:
Потому кит-рыба всем рыбам мати.
Которая птица всем птицам мати?
Страфил-птица всем птицам мати.
Живет она на синём море,
Пьет она, ест из синя моря,
И детей водит на синём море
И богу молится за синё море;
Когда Страфил-птица вострепе́нется,
Все синее море всколыбается.
Она топит корабли гостиные
Со товарами драгоценными:
Потому Страфил-птица всем птицам мати.
И который зверь всем зверям мати?
Да Индрик-зверь всем зверям мати.
Он ходит по подземелью,
Пропущает реки, клядязи студёные,
Он живет во святой горе,
Он пьет и ест из святой горы
И детей водит во святой горе,
Богу молится за святую гору:
Потому тот Индрик зверь
Всем зверям мати. —
Как проговорит Володумер князь,
Володумер князь Володумерыч:
– Гой еси ты, премудрый царь,
Премудрый царь Давыд Евсеевич!
Вечор мне спалося,
Много слов виделося:
Да будто два зверя соходилися
И промежу себя подиралися? —
И ответ держал перемудрый царь,
Перемудрый царь Давыд Евсеевич:
– То не два зверя соходилися,
Соходилася Правда с Кривдою;
Правда Кривду переспорила,
Кривда оставалася на сырой земле,
А Правда пошла да по поднебесью
К самому Христу царю небесному.
Кто будет Кривдой жить,
Тот отчаянный от господа бога
И не наследует себе царства небесного;
А кто Правдою будет жить,
'Гот причаен будет к господу богу,
Та душа себе наследует,
Наследует царство небесное. —
И еще старым людям на послу́шанье,
И молодым людям да для памяти.
Мы славу поем
И Давыду и Евсеевичу,
И во век его слава не минуется,
И во веки веков, аминь.
 

 
Во городе во Иерусалиме,
При Федоре Стратилаторе,
Жила царица благоверная,
Святая София Перемудрая.
Породила она сына Егория:
По колена ноги в чистом серебре,
По локо́ти руки в красном золоте,
Голова у Егория вся жумчужная,
По всем Егорье часты́ звезды.
Испроведал царище,
Самодержавнище, бусурманище;
Приступал он ко городу к Иерусалиму,
Увозил Егория в свою землю,
Увозил в свою землю во неверную.
И стал он Егория распрашивать,
Распрашивать и разговаривать:
– Ты скажи, Егорий, не уто́й своей веры
Ты которой вере веруешь.
Ты которому богу молишься? —
Святой Егорий глаголует:
– Я не верую к сатане и ко дьяволу,
И к тебе, царище самодержавище,
Верую в веру крещеную,
Во крещёную, богомольную,
Самому Христу, царю небесному,
Во мать пресвятую Богородицу,
Еще в Троицу неразделимую, —
Повелел Егория больно мучити
И он муками разноличными.
Повелел Егория во пилы пилить:
Не сдобре́ Егория пилы берут,
У пилы зубцы приломалися,
У мастеров руки опущалися,
Ничего святому Егорию не подеялось.
Повелел Егория в топоры рубить,
Не сдобре Егория топоры берут:
По обух лезвея́ приломалися,
У мастеров руки опущалися,
Ничего святому Егорию не подеялось.
Повелел Егория по гвоздям водить:
От ног гвозди приломалися,
Ничего святому Егорию не подеялось.
Повелел Егория на воде топить:
Не сдобре́ Егория вода топит.
Святой Егорий поверх воды плавает,
Поёт стихи херувимские,
Гласом гласит свет архангельским.
Повелел Егория на огне жечи́:
Святой Егорий посреди огня стоит,
Поёт стихи херувимские,
Гласом гласит свет архангельским.
Повелел Егория во смоле варить:
Смола кипит, яко гром гремит,
Не сдобре Егория смола берёт,
Святой Егорий поверх смолы плавает,
Поёт стихи херувимские,
Гласом гласит свет архангельским.
Изыскал же он таких мастеров,
Повелел глубок погреб копать:
Глубиной погреб сороку сажень,
Ширина погреб двадсяти сажень;
Посадил святого Егория во глубок погреб,
Закрывал досками железными,
Задвигал щитами дубовыми,
Забивал гвоздями полужёными,
Засыпал песками крутожёлтыми,
Засыпал он и притаптывал,
И притаптывал, и приговаривал:
– Не видать Егорью света белого,
Не видать Егорью солнца красного,
Не слыхать звона колокольного! —
И сидел Егорий тридсять лет.
А как тридсять лет исполнилось,
Святому Егорию во сне виделось:
Явилася ему пресвятая Богородица,
Еще солнце красное.
От того от города Иерусалима
Поднималися ветры буйные,
Разносило пески крутожёлтые,
Разметало щиты дубовые,
Поломало гвозди полужёные,
Пораскрыло доски железные, —
Выходил святой Егорий на святую Русь,
На святую Русь, на сыру́ землю;
Увидел Егорий свет белый,
Он свет белый, солнце красное;
Услышал Егорий колокольный звон;
И пошел Егорий по сыро́й земле,
Ко тому ко городу ко Иерусалиму.
Во том во городе во Иерусалиме
Нет ни старого и ни малого:
Стоит одна церковь соборная,
И во церкви во соборныей,
Во соборныей, богомольныей,
Стоит его матушка родимая
Святая София Перемудрая.
Не дошедши она Егорью поклонилася,
И стала Егория распрашивать,
Распрашивать, разговаривать:
– Ты куда, святой Егорий, идёшь,
И куда тебе путь лежит? —
– Государыня, моя матушка,
Святая София Перемудрая!
Я иду далече во чисто́ поле,
К тому царищу-самодержавнищу,
Открыть ему кровь бусурманскую,
Утвердить веру християнскую. —
– Пойди же ты, святой Егорий, в чисто́е поле,
Бери ты коня богатырского,
Со всей сбруею богатырскою,
За двумя надесять цепями железными. —
Святой Егорий поезжаючи.
Святую веру утверждаючи,
Наезжаючи на те горы толкучие:
Гора с горою со́йдется,
Со́йдется и не разо́йдется;
Святому Егорью не проехать будет.
Святой Егорий глаголует:
– Вы горы, горы толкучие!
Разойдитеся, расшатни́теся:
Я срублю на вас церковь соборную,
Церковь соборную, богомольную. —
Святой Егорий поезжаючи,
Святую веру утвержаючи.
Да еще Егорий наезжаючи
На ле́сы на дремучие:
Лес с лесом прикло́нится,
Святому Егорью не проехать будет.
Святой Егорий глаголует:
– Вы лесы, лесы дремучие!
Встаньте и расшатнитеся,
Расшатнитеся, раскачнитеся:
Я срублю из вас церковь соборную,
Церковь соборную, богомольную. —
Святой Егорий проезжаючи,
Святую веру утвержаючи,
Да еще Егорий наезжаючи
На то на стадо звериное,
На серых волков на рыскучиих;
Пасут их три пастыря,
Три сестры ро́дные.
Не дошедши святому Егорю поклонилися;
На них тела, яко еловая кора,
Влас на них, как ковыль трава;
Святому Егорью не проехать будет.
Святой Егорий глаголует:
– Вы, три пастыря, три сестры́ ро́дные!
Пойдите вы на Иордан реку,
Умойтесь, искупайтесь, окреститеся:
Набрались вы духу нечистого
От того царища-самодержавнища. —
Святой Егорий глаголует:
– Вы, волки, волки рыскучие!
Разойдитеся, расшатнитеся,
По тем лесам по дикиим,
По тем лесам по дремучиим,
И по́ два, и по́ три, и по единому,
Ешьте повелёное, благословленное
От святого Егория Хороброго, —
Святой Егорий проезжаючи,
Святую веру утвержаючи,
Святой Егорий подъезжаючи
К тому ко городу Киеву;
На тех на вратах на Херсонскиих
Сидит Чернога́р птица.
Держит в когтях осетра-рыбу:
Святому Егорью не проехать будет.
Святой Егорий глаголует:
– Ох ты, Черногар-птица!
Полети ты на синё море,
Пей ты, ешь из синя́ моря,
Богу молись за синё море. —
Святой Егорий проезжаючи,
Святую веру утвержаючи,
А ещё Егорий наезжаючи
На того царища-самодержавнища,
Самодержавнища, бусурманища.
Кричит он по звериному,
Визжит он по змеиному;
Святой Егорий не устра́шился,
На добром коне приуправился:
Открыл он кровь бусурманскую,
Утвердил веру християнскую.
Святому Егорию много пения,
И день и ночь, и во веки веков, аминь.