Текст книги "Обрученные с Югом"

Автор книги: Пэт Конрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

За столом начинается обмен новостями: как дети жили без родителей и как дедушки с бабушками успели за это время избаловать, окончательно и безнадежно испортить послушных, дисциплинированных и прекрасно воспитанных отпрысков моих друзей.

– Отец поехал с детьми в наш дом на острове Эдисто, и они на целую неделю уплыли рыбачить. За всю неделю ни разу не чистили зубы, – возмущается Фрейзер. – Не меняли одежду. Не мылись. Отец умудрился превратить их в настоящих дикарей, пока мы искали Тревора.

– Зато повеселились на славу, – говорит Найлз.

– Давайте позвоним Тревору, – предлагает Молли.

– Отличная идея, – подхватываю я.

Молли набирает номер Медицинского университета. Первая говорит с Тревором Шеба, последним я, получив трубку от Бетти. Голос Тревора кажется мне усталым.

– Просто хотелось услышать тебя, Тревор, – говорю я. – Хватит болтать, тебе нужно отдохнуть.

– Ты лучше приходи, и я тебе наболтаю с три короба! Уши завянут слушать. Я был бы уже в могиле, если бы вы не отыскали меня.

– Что было, то прошло. Впереди у тебя много дней, и для них потребуется много сил.

Я вешаю трубку, Айк встает из-за стола. Авторитет его бесспорен, и мы все выжидательно замолкаем. Несмотря на то что на нем шорты, цветастая гавайская рубашка и шлепанцы, осанка сохраняет значительность, присущую его характеру. Он откашливается, делает глоток пива и просматривает несколько страничек в своем блокноте.

– Вот что мы с Бетти думаем, – начинает он. – У нас так и не решена одна проблема. Это отец Тревора и Шебы. Мы по-прежнему ничего не знаем о нем. Где он сейчас? Но наверное, ни у кого нет сомнений, что рано или поздно он объявится в Чарлстоне.

– Это точно? – спрашивает Фрейзер.

– Нет, конечно, – отвечает Бетти. – Этот человек, судя по всему, псих. Но он умен, хитер, изобретателен и одержим навязчивой идеей. Мы сегодня перерыли кучу книг. В криминальной литературе не описано ни одного подобного случая. Этот тип – случай особый. Он пойдет на все, чтобы добраться до близнецов.

– Мы с Бетти убеждены, что он приедет в Чарлстон, – продолжает Айк. – Судя по рассказам Шебы, начинал он как заурядный педофил. Таких дети перестают интересовать, когда взрослеют. Но тут события приняли другой оборот. Слава Шебы зацепила его, и он не пожелал оставить ее в покое. Нам крупно повезло, что все мы уехали из Сан-Франциско живыми. Когда его переводили из тюрьмы Синг-Синг в психлечебницу, туда переслали его фото, отпечатки пальцев и характеристику. Вообще-то заключенных из тюрьмы в больницу переводят очень неохотно, а то все начнут симулировать помешательство, чтобы потом сбежать. Нужно быть уж совсем законченным психом с большими отклонениями, чтобы добиться перевода.

– Интересно, Айк, и какие же отклонения обнаружились у моего папочки? – спрашивает Шеба.

– Я не хотел тебе говорить, но раз ты спросила… – неохотно отвечает Айк. – У него была вредная привычка – поедал собственные экскременты.

Все с отвращением передергиваются, морщатся. Бетти раздает всем фотографии, и мы видим довольно привлекательного мужчину средних лет с лицом скорее ироничным, чем зверским. Шеба говорит, что, пока она росла, облик отца постоянно менялся – казалось, в одном теле обитает сотня разных мужчин. Любую роль он мог сыграть с блеском прирожденного актера. Только его зрители никогда не знали, когда заканчивается актер и начинается настоящий человек, без маски. У него был талант подражать любым акцентам, носить любые костюмы, имитировать любые повадки. Он заставил Евангелину По перевести близнецов на домашнее обучение, снимал уединенное жилье, и они селились на фермах или в сельских домах, порой даже не имевших адреса. Отец был мастер на все руки и приходил домой, одетый то как министр, то как хирург, то как ветеринар или мастер по ремонту телевизоров. Менялась роль – и полностью менялась его манера поведения, не говоря о внешности. Волосы он красил бессчетное число раз, так что близнецы уже не помнили естественного цвета и часто спорили на эту тему.

Семья переезжала каждый год, иногда и дважды в год. Дети в полной изоляции росли запуганными, терпели издевательства. Наконец их матери-алкоголичке удалось связаться с кем-то из родственников. Евангелина узнала, что тетушка, о существовании которой она не подозревала, оставила ей наследство и необитаемый дом в городе Чарлстон, штат Южная Каролина. Прошло еще два года, прежде чем побег состоялся. Евангелина все-таки отважилась на этот поступок. Она взяла деньги, которые оставила тетушка, и те, что удалось скопить. Наняла фургон, и он через всю страну повез их навстречу новой жизни. Поселились в штате Орегон, где отец, конечно же, разыскал их через транспортную контору, в которой нанимали фургон. Шеба сказала, что ее мать всегда умудрялась допускать такие досадные, глупые просчеты.

Теперь же Евангелина безнадежно больна, и ей ничего другого не остается, как принять свою участь. Шеба По вернулась домой, она уверена, что отец уже в пути и держит курс на юг. Но она, Шеба, твердо решила выйти замуж за Жабу, родить двоих детей и провести остаток жизни в Чарлстоне, тихо и мирно. Слишком много страданий терпела она в жизни, слишком много страданий сама причиняла другим.

– Шеба, может, ты выбросишь из головы идею насчет замужества? – спрашиваю я. – Я ведь, знаешь ли, валял дурака.

– Ты – да. А я – нет. Так что, пожалуйста, без дураков. Ты сделал мне предложение, и я его приняла. По-моему, все ясно.

Фрейзер, сильно взволнованная, не обращает внимания на нас с Шебой, а поворачивается к Айку и Бетти:

– Как же быть с нашими детьми и родителями? Они ведь подвергаются опасности?

– Да, мы считаем, что любой человек из окружения Шебы и Тревора подвергается опасности и может стать жертвой этого маньяка, – отвечает Айк. – У него, похоже, тормозов нет.

– Тогда мы больше не можем помогать тебе, Шеба, – говорит Фрейзер. – Мы с готовностью поехали в Сан-Франциско. Но сейчас расклад изменился. Мы не можем жертвовать своими близкими.

– Говори за себя, – прерывает Найлз. – Шеба, я буду охранять твой дом по ночам.

– Не смеши, Найлз, – фыркает Чэд. – Нужно думать прежде всего о наших детях и стариках. Самое главное – их безопасность.

– У Айка есть одна идея. Лично мне она нравится, – говорит Бетти.

– Как насчет того, чтобы взять Маклина Тихуану Джонса в телохранители? – спрашивает Айк.

– Этого еще не хватало! – восклицает Шеба.

– Реабилитация проходит успешно, – сообщает Бетти.

– Мы сегодня разговаривали с ним, – продолжает Айк. – В реабилитацию входит профессиональное обучение. Он выбрал курсы телохранителей.

– И мы наняли его тебе в телохранители, Шеба, – подводит итог Бетти. – Жить он может на первом этаже. Представь только – бывший профессионал из команды Оклахомы будет патрулировать твой сад по ночам! Что-то в этом есть, а?

– Все же он помог нам. Он нас вывел на Тревора, – напоминает Айк.

– Шеба, соглашайся, а то отменю нашу свадьбу! – подумав, говорю я.

И наше совещание завершается смехом облегчения – мы все понимаем, что в будущем особых поводов для смеха не предвидится.

Глава 25
Парад

Первая пятница сентября. Четыре батальона курсантов Цитадели стройными рядами маршируют на плацу под аккомпанемент барабанов и волынок. Капитан Айк Джефферсон в качестве нового шефа полиции уже дал присягу мэру Джо Райли; это произошло раньше, во время эпохальной церемонии, которая показалась мне одновременно и торжественной, и по-домашнему интимной – ведь главную роль в ней играл мой старый друг. А теперь курсанты Цитадели вышли на парад, чтобы воздать почести первому за всю историю выпускнику академии, занявшему должность шефа полиции Чарлстона. Айк в мундире стоит рядом с новым президентом академии, генералом Бадом Уотсом. Многочисленная и шумная свита Айка расположилась в огороженной красной лентой зоне для VIP-персон. Никогда не видел, чтобы на летний парад собралось столько народу, и это лишний раз доказывает, как любят и уважают Айка в родном городе. Его родители, жена и трое детей без ума от гордости. Тренер Джефферсон кричит всякий раз, когда называют имя сына.

– Громче, тренер, – поддразниваю я.

– Бывают минуты, когда нужно стоять, как скала, и быть мужчиной, – повторяет Найлз слова, которые тренер Джефферсон твердил нам на каждой тренировке.

– Отстаньте, мальчики, – говорит тренер Джефферсон, пытаясь промокнуть слезы на глазах уже мокрым насквозь платком. – Кто мог подумать, что я доживу до такого?

– Кто мог подумать, что мой железный тренер будет лить слезы, как малыш? – Найлз обнимает старика, у самого глаза тоже на мокром месте.

Невозможно оставаться равнодушным в такой потрясающий день. Похоже, на площадь вышла половина нашего класса из «Пенинсулы» и весь наш цитадельский курс номер семьдесят четыре.

Через ворота Лесесне въезжает лимузин Шебы. Мы с Найлзом подходим к казармам Пэджетта-Томаса. Когда лимузин останавливается, я открываю одну боковую заднюю дверь, а Найлз – другую. На Шебе облегающее желтое платье и белая шляпа, которая напоминает архитектурное сооружение. С курсантами, стоящими на посту, от восхищения едва не случается истерика.

– Опаздываешь, как положено звезде? – спрашиваю я.

– По-моему, я на редкость рано.

– Подай руку этому курсанту, и он отведет тебя на твое место. А я встречу твою матушку. Тревор ждет вас, – говорю я. – Евангелина! Меня зовут Лео Кинг. Помните меня? Я жил через дорогу.

– Да-да, ты принес нам печенье. Так мило с твоей стороны! Ах, этот человек никак не оставит меня в покое, – отвечает Евангелина, и в ее глазах появляется страх. – Где это мы?

– В Цитадели. Здесь учатся курсанты.

– А, курсанты, – вторит она.

– Один из них проводит вас на место.

Молоденький второкурсник подходит к Евангелине. Я вкладываю ее руку в его. Он ведет старушку через возбужденную толпу к VIP-зоне, а она все время оглядывается и смотрит на незнакомца. Я замечаю проблеск страха на ее лице, и, прежде чем успеваю что-то сделать, Евангелина наклоняется и впивается зубами в руку своего провожатого. Курсант, не издав ни звука, продолжает вести Евангелину к месту, а из руки у него течет кровь. Кажется, само зрелище парада – стройные ряды курсантов в белоснежной летней форме, мерный бой барабанов и обволакивающие звуки волынок – успокаивает Евангелину. Найлз вынимает из кармана чистый платок, протягивает курсанту и посылает его в лазарет.

– Мама, зачем ты покусала бедного мальчика? – спрашивает Шеба Евангелину.

– Какого мальчика? – бормочет та, пытаясь придать лицу светское выражение. – Что еще за выдумки?

– Успокойся, мама, – говорит Тревор и гладит ее по плечу. – Любуйся парадом. Не правда ли, Айк великолепен? А курсанты-то, курсанты! Просто загляденье! Пошли, Господь, мне ночь в казарме! Эх, хотя бы одну только ночку!

– Так я и знал, не надо было тебя сюда брать, – говорю я Тревору.

Он еще слишком слаб, чтобы обходиться без коляски, но силы его прибывают. Переломным стал день, когда Тревор смог самостоятельно, без посторонней помощи, почистить зубы. Через две недели он сам причесался. Тревор вцепился в меня мертвой хваткой, твердя, что если я по-хорошему не возьму его на парад в честь Айка Джефферсона, то он сам доберется, даже если ему придется ползти по улицам Чарлстона. Под таким давлением я согласился и скоро пожалел об этом. Потребовался целый час, чтобы облачить Тревора в пиджак и галстук. Он сильно похудел, и ему не годился ни один из тех костюмов, которые Анна Коул вернула нам. Все его пожитки лежали у меня на чердаке, куда их свалили грузчики. Тревор заставил распаковать только ящик с отличной коллекцией пластинок и поставить стереопроигрыватель в гостевой комнате на первом этаже моего дома, где он набирался сил в отчаянном желании отвоевать еще хоть немного времени на этой земле. Пластинки были в отличном состоянии, и мой дом наполнился гениальными звуками Брамса, Шуберта, Моцарта.

– Мой католический друг, ты все такой же пуританин в вопросах пола, – сетует Тревор. – Я же не собираюсь спать со всеми курсантами Цитадели. С меня хватило бы и половины.

– А вторая половина – моя! – откликается Шеба, и они с братом подмигивают друг другу.

– Чертовы близнецы! – вздыхает Найлз.

– Их только могила исправит, – соглашаюсь я.

Раздается пушечный залп, оркестр играет «The Star-Spangled Banner». Но тут Евангелина начинает визжать и выть, как резаная кошка. Мы с Найлзом вынуждены проводить ее обратно к лимузину, Шеба поспешно идет за нами.

– Я отвезу ее домой, – говорит Шеба, срывая с головы шляпу. – Черт меня попутал взять ее с собой.

– Отдай ее в дом престарелых, – предлагает Найлз.

– Не могу, – отвечает Шеба, обмахивая лицо шляпой. – Ты лучше всех понимаешь почему.

– Я все понимаю. И потому люблю тебя.

– Вот как? А мои ноги тут ни при чем? – Шеба подмигивает ему, садясь на заднее сиденье лимузина рядом с матерью.

– Еще как при чем! Сначала ноги, потом все остальное!

Мы с Найлзом возвращаемся на плац и, положив руки на сердце, слушаем финальные аккорды государственного гимна. Потом проходим на свои места, но едва успеваем занять их, как к нам подходят два элегантных курсанта и просят пройти на генеральскую трибуну. Мы недоумеваем, но, конечно, подчиняемся и, несколько смущенные значительностью момента, оказываемся пред светлыми очами генерала и Айка.

– Что все это значит? – подвинувшись к Айку поближе, шепчу я ему на ухо.

– Твою мать, Жаба! – шепчет он в ответ краем рта. – Этот парад закатили, чтобы пощекотать мне задницу, так что давай без вопросов, наслаждайся жизнью.

– Надеюсь, ты вывалишься из джипа, когда будешь объезжать строй, и отобьешь свою многоуважаемую задницу.

– Между прочим, ты поедешь со мной. И Найлз тоже, – говорит Айк, не в силах скрыть торжества в голосе.

– Это не положено.

– Сегодня положено.

Рядом с нами останавливается большой военный джип, за рулем курсант, который сияет белоснежной безупречностью, – образцово-показательный курсант. Генерал Уотс энергично подходит ко мне и представляется:

– Генерал Уотс. Мистер Кинг, класс пятьдесят девять?

– Да, генерал, Лео Кинг, – отвечаю я, пожимая его руку в перчатке. – Только класс семьдесят четыре.

– Найлз Уайтхед, генерал, – говорит Найлз. – Класс семьдесят четыре. Мы с Айком были соседями по комнате.

– Знаю, – кивает генерал Уотс. – Поэтому по просьбе Айка вам и предоставили высокую честь объехать парадный строй вместе с ним. Мистер Кинг, вы займете место рядом с курсантом сержантом Сьюардом. Мистер Найлз, вы встанете слева от меня. А начальник полиции – справа.

Как мне жаль, что отец не дожил до этой потрясающей минуты! Джип медленно движется вдоль постриженного газона. Я смотрю на Бонд-Холл, где на первых курсах учебы в Цитадели у нас проходили уроки химии и физики. Резко поворачивая налево, джип объезжает роту за ротой. Когда мы проезжаем мимо роты Ромео, она разражается криком приветствий. Это наша бывшая рота, и мы с Айком и Найлзом, не удержавшись, приветствуем в ответ эту роту, которая дала нам путевку в жизнь. Объехав весь строй курсантов, джип останавливается возле генеральской трибуны. Мы с Найлзом выходим, обнимаем нашего соседа по комнате, который переживает один из лучших дней в своей жизни, и возвращаемся на свои места.

После этого начинается собственно парад. Каждая рота демонстрирует себя во всем блеске – движения согласованные, точные. Зрелище в чем-то сюрреалистическое, похожее на балет. Парад проходит идеально, без сучка без задоринки. Только позже станет известно, что каждый участник парада в тот день подвергался смертельной опасности.

В понедельник я заканчиваю свою колонку, посвященную церемонии инаугурации Айка и параду в его честь. Перечитываю хвалебные слова, которые только что написал, и они мне не нравятся. Начинаю править – здесь добавляю красок, там убираю пафос, ищу интонацию золотой середины, чтобы уважение сочеталось с юмором. Снова просматриваю критическим взглядом текст и на этот раз остаюсь доволен.

Беру готовый текст и несу в зал редакции, отдать Китти Мэхани, которая работает моим помощником с того самого дня, как я стал ежедневным колумнистом. Она обладает стопроцентной грамотностью выпускницы католической школы, к тому же всегда критически оценивает мою работу, чтобы я не переборщил в мнениях и выражениях. Она настоящий бриллиант в моей короне, и мы оба это прекрасно знаем.

– Привет, Китти! Принес очередной шедевр. Просто удивляюсь, как мне удается творить их каждый день. Ну давай, берись за работу. Можешь все перекроить, переделать, слова на слове не оставить, только не забудь подписать моим именем, когда закончишь кромсать эту нетленную прозу.

– С удовольствием, Лео! Поскольку ты писал об Айке, от текста за версту разит сантиментами.

– Суровая ты женщина, Мэхани.

У Китти звонит телефон, она снимает трубку и слушает. Голос в трубке мне незнаком, но я вижу, как в глазах Китти появляется испуг. Она откладывает трубку в сторону.

– Какой-то тип хочет поговорить с тобой, Лео, но не называет себя.

– Ты знаешь наши правила. Если он не назовет имя – я не возьму трубку.

– Он говорит, ты захочешь с ним поговорить, если тебе напомнить про какие-то грустные улыбающиеся рожицы.

– У тебя есть записывающее устройство на телефоне? – спрашиваю шепотом у Китти.

Она кивает.

– А стенографировать ты умеешь? – снова спрашиваю я.

– Конечно.

– Тогда запиши наш разговор.

Я пулей мчусь в свой кабинет, но прежде, чем нажать кнопку на аппарате и взять трубку, привожу дыхание в норму.

– Привет, Жаба! – с елейной фамильярностью обращается ко мне мужской голос. – Давненько не виделись. Последний раз во Фриско. [125]125
  Фриско – Сан-Франциско (разг.).


[Закрыть]Помнишь, на Юнион-стрит? Помнишь, как ты наставил на меня пушку?

– Я прямо дрожу от возбуждения, когда вспоминаю об этом, мистер По. Надеюсь, мне еще представится такой случай.

– Только я не По, дружочек. У меня совсем другая фамилия. И у близнецов тоже. И у их матушки.

– Приглашаю вас на ланч.

Мой собеседник на том конце провода смеется – совершенно нормальным, добродушным смехом человека, который умеет ценить шутку, а не тем зловещим, дьявольским смехом сумасшедшего, как в моих ночных кошмарах.

– Я спешу, Жаба. Сначала убью тебя. Потом Найлза. Потом Айка. А близнецов оставлю на сладкое.

– Ну, со мной, допустим, вы разделаетесь без труда. А вот с Найлзом и Айком будет посложнее.

– О да, куда как сложно – подстрелить тыкву в поле! – со смехом подхватывает он. – Вчера вы трое красовались на джипе прямо у меня под носом. Я хотел позвонить стражам порядка, сообщить, что я снова в городе.

– Вообще-то в Цитадели не любят, когда по территории разгуливают вооруженные типы. Я не верю, что тебя пропустили.

– А как насчет орла на крыше Бонд-Холла? Во время парада возле него никто не дежурил.

– Разве на крыше Бонд-Холла есть орел?

– Я чуть не выбил мозги из твоей башки. Потом мне пришла в голову мысль поинтереснее. Я подумал, что получу больше удовольствия, если сперва объявлю тебе, что начал охоту за твоей головой.

– Вы известны своим чувством юмора, мистер По. Мы часто говорим о нем. Когда вы открыли в себе наклонность к педофилии?

– Моя фамилия не По. И я не педофил. Плевать, что обо мне рассказывают мои детки.

– Педофилия – это самое невинное из всего, что они рассказывают о вас. Скажите, просто для истории – с кем вам больше нравилось трахаться, с Шебой или с Тревором? Вы начали, когда им было пять лет. По крайней мере, у меня такие сведения.

– Прячь получше ключи от дома, Жаба, – говорит он уже не шутливым голосом, а злым, угрожающим. – Прошлой ночью я навестил тебя, полюбовался своим гомиком – он спал в гостевой на первом этаже. Загляни в свой фарфоровый сервиз. До скорой встречи. Сладких снов, Жаба. – Он вешает трубку.

Я обливаюсь потом. В комнату врывается Китти.

– Я все записала! Слово в слово. И на магнитофон, и застенографировала. Боже мой, во что ты вляпался, Жаба?

– Мэхани, не забывай о субординации! Как младший секретарь, ты должна обращаться ко мне «мистер Кинг» и в самых почтительных выражениях. Я, между прочим, кумир города, а в редакции – наместник Бога.

– Пошел ты, Жаба. Скажи лучше, во что ты вляпался? Такое впечатление, что ты разговаривал с графом Дракулой.

– Дай-ка сюда свои записи.

Я звоню новому начальнику полиции и передаю трубку Китти – она читает ему свою стенограмму. Потом я бегу на стоянку, к машине. Сломя голову мчусь по Митинг-стрит в надежде привлечь внимание какого-нибудь полицейского, но на меня обращают внимание только туристы и, испуганно глядя мне вслед, задирают вверх средний палец. Когда я подъезжаю к Трэдд-стрит, там уже стоят две полицейские машины. Полицейские осматривают мой дом. Молли их впустила. Я совсем забыл, что сегодня ее очередь дежурить возле Тревора.

Я вызываю ее в сад и шепотом сообщаю о возвращении мистера По. В это время появляется Айк. Он направляется к нам быстрой походкой и просит меня рассказать обо всем подробно, но без спешки, толково. Жестом я приглашаю его пройти в дом. В кабинете на втором этаже ставлю пленку и включаю магнитофон. Молли слушает с выражением ужаса на лице. Айк – сосредоточенно, время от времени делая пометки в блокноте.

Звонит телефон, я беру трубку и передаю ее Айку.

– Это тебя, шеф.

Айк слушает с тем же вдумчивым самообладанием, которое впервые я заметил в нем на футбольном поле. Когда он кладет трубку, вид у него становится еще более озабоченным.

– Мои люди нашли три гильзы на крыше Бонд-Холла. Отпечатков никаких. Патроны от снайперской винтовки. Где ты держишь фарфор, Жаба?

– В столовой.

– Пойдем посмотрим.

– Мы ведь с вами в Чарлстоне, – говорит Молли. – Это же не голливудский боевик. У нас такого не бывает.

– У нас и не такое бывает, – отвечает Айк, пока мы спускаемся по лестнице на первый этаж.

В столовой я открываю буфет, где храню лучший фарфоровый сервиз Харрингтона Кэнона, завещанный мне. Мой любимый сервиз. Хочу вынуть его, но Айк останавливает меня – протягивает пару тонких резиновых перчаток, сам надевает такие же. Я переворачиваю суповую тарелку и сразу вижу знакомый жуткий автограф – улыбающаяся рожица со слезой на щеке. Молли вскрикивает.

– У него есть твои ключи, Жаба, – мрачнеет Айк. – Пора поменять замок. К кому обратиться, ты знаешь.

Нахожу в «Желтых страницах» строку «Замки и охранные системы Ледбеттера», набираю номер. Отвечает знакомый голос, и я говорю:

– Я хотел бы поговорить с хозяином – самым злобным и тупым деревенщиной, которого когда-либо встречал в жизни.

– Он у телефона. Как поживаешь, Жаба? – спрашивает Уорми Ледбеттер.

– Хреново. Есть проблема. Ко мне в дом прошлой ночью залезли. Нужно поменять все замки.

– Сигнализация у тебя есть?

– Есть, но старая. Думаешь, пора поменять?

– Давно пора. Есть у меня одна модель. Последнее слово техники. Такой вой поднимет, если только кто-нибудь пукнет в кустах.

– Годится, дружище. А когда закончишь со мной, не против поставить такую же у матери Шебы?

– Поставлю бесплатно, если Шеба наденет бикини, пока я буду работать.

– Думаю, без проблем.

– Выезжаю с парнями к тебе немедленно. Будем работать всю ночь, если понадобится. Как обычно, с тебя двойной тариф.

– Будь иначе, я даже обиделся бы. Спасибо тебе, Уорми.

Когда я заканчиваю разговор, входит женщина-полицейский и протягивает Айку записку. Айк озадаченно читает ее сначала про себя, потом вслух: «Курсант Том Уилсон не участвовал в параде в пятницу, но наблюдал его с крыши казарм четвертого батальона. В середине парада он заметил, что по крыше Бонд-Холла идет человек. Они помахали друг другу. Уилсону показалось странным, что в руках у человека была сумка для гольфа с клюшками».

Айк несколько мгновений рассматривает записку, сосредоточенно нахмурив брови. Он пытается уложить новость в голове, потом говорит:

– Одного я не понимаю, Жаба. И это мучает меня. Почему этот тип рассказывает тебе чистую правду?

Вместо меня отвечает Молли, и ее ответ меня удивляет.

– Он хочет посеять в нас панику. Хочет разрушить нашу привычную жизнь, сознательно добивается этого. Хочет наказать всех нас за то, что мы любим его детей.