Текст книги "Обрученные с Югом"

Автор книги: Пэт Конрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 36 страниц)

Глава 20
Пигмалион

На той же неделе, когда рана, нанесенная моему самолюбию, все еще болела и мысль о предательстве Молли не покидала головы, я отправился к Харрингтону Кэнону. В прошлый раз мне очень не понравился цвет его лица. Как оказалось, тогда он всю неделю пролежал в постели. Я заметил в уголках его сухих глаз апатию. Он ничего не сказал, только пробормотал:

– Лео, я заболел гриппом.

– Давайте я отвезу вас к врачу, – предложил я, встревоженный.

– Прочь из моего дома, любитель совать нос в чужие дела, – ответил он.

Подходя к дому на Трэдд-стрит тем утром, я издалека заметил признаки одичания и беспорядка. Я открыл ворота, и тут же меня со всех сторон окружила дюжина соседских кошек, которые в последнее время стали для мистера Кэнона увлечением и предметом забот. Они мяукали, выли и проявляли жгучее нетерпение. Жизнь мистера Кэнона текла по раз и навсегда заведенному расписанию, без отклонений от заданного ритма, с точностью метронома. Ясно было, что произошло нечто чрезвычайное, если он не покормил кошек вовремя. Прежде чем я смог подняться на крыльцо, мне пришлось накормить стаю озверевших животных. Едва я переступил порог, запах кала чуть не свалил меня с ног, но, совладав с собой, я постучался в дверь спальни.

– Уходи, Лео, – ответил слабый голос. – Мне твоя помощь не нужна.

– Вы ошибаетесь, мистер Кэнон. Позвольте хотя бы немного прибраться.

– Это очень интимное дело. У меня как-никак есть гордость. Я не могу допустить, чтобы ты видел меня в таком положении.

– Гордость – это замечательно. У меня ее, конечно, не так много, как у вас. Но мне кажется, очень трудно сохранять гордость, когда лежишь в дерьме.

– Я не мог встать, понимаешь. Совершенно не мог. По-моему, я сломал свою кровать с пологом.

Я открыл дверь, и мистер Кэнон расплакался. Я действовал быстро и решительно. Довел мистера Кэнона до ванной, снял с него пижаму и, включив душ, вместе с ним встал под него, как был, в одежде. Я намылил Кэнона с головы до пят, растер губкой и полил водой, пока кожа у него не порозовела, как у младенца.

– Прекрати это безобразие, я требую, – петушился мистер Кэнон. – Ты лезешь не в свое дело. Тебя это вообще не касается.

– Очень даже касается. Обратите внимание, что, кроме меня, тут больше никого нет.

Вытерев мистера Кэнона досуха чистым полотенцем, я присыпал ему кожу тальком, помог почистить зубы и побриться. Усадив его на стульчак и убедившись, что он устойчиво расположился между раковиной и ванной на львиных лапах, я отправился в спальню, чтобы среди полного беспорядка найти чистую пижаму и пару новых тапочек с меховой опушкой. Мне потребовалась ловкость гимнаста, когда я лавировал среди раскиданных повсюду вещей, но все же я справился с задачей и смог нарядить мистера Кэнона во все чистое. Только тут я почувствовал, что глубокое смятение, в котором он пребывал, пошло на убыль.

– А теперь вы должны помочь мне кое в чем, мистер Кэнон, – сказал я.

– Я не собираюсь подчиняться приказам всяких диктаторов, – заявил Кэнон, боевой дух возвращался к нему.

– Потребуется часа два, чтобы привести в порядок вашу спальню. Давайте я отведу вас в гостиную, и вы там побудете, пока я убираюсь.

– Звучит соблазнительно. Только у меня совсем кончились силы. Не подашь ли ты мне мои пилюли?

– Конечно. Более того, я накормлю вас завтраком. И еще позвоню доктору Шермету.

Спальня напоминала военно-полевой госпиталь после бомбежки, поэтому я счел целесообразным постелить мистеру Кэнону на кушетке в гостиной. Я подал ему пилюли и проследил, чтобы он выпил несколько стаканов воды, так как старик явно страдал от обезвоживания.

Вернувшись в спальню, я собрал пижамы, простыни, одеяла, наволочки в кучу, вынес на первый этаж и замочил в двух больших раковинах, основательно засыпав порошком и дезинфицирующими веществами. После этого я вернулся наверх и, вооружившись губками, тряпками, швабрами и моющим средством с цитрусовым ароматом, пошел в атаку на спальню. Битый час я не покладая рук выскребал из всех углов следы экскрементов, рвоты и крови.

Чтобы перевести дух, я спустился на кухню и поставил на плиту кофейник. Поджарил бекон, сварил яйца-пашот, сделал гренки и вместе со стаканом апельсинового сока отнес все это мистеру Кэнону. Потом набрал номер доктора Шерметы. Следы крови на полу напугали меня. Жена доктора сообщила, что того срочно вызвали в Медицинский университет, но пообещала, что доктор перезвонит, как только вернется.

Чувствуя себя разбитым и растерянным, я позвонил домой и очень обрадовался, когда трубку снял отец.

– Отец, слушай, мне нужна твоя помощь. Я у мистера Кэнона. У меня голова идет кругом. Мне кажется, он умирает. Ты слышишь? Пожалуйста, приходи.

– Сейчас буду, сынок. Сию минуту выхожу. Вы с мистером Кэноном держитесь. Не бойся, я скоро приеду, все будет хорошо.

– У него в спальне повсюду кровь. Это ведь не сулит ничего хорошего?

– Я вызову «скорую помощь».

– Мистер Кэнон будет вне себя от ярости.

– Он слишком слаб для ярости.

Я покормил мистера Кэнона завтраком с ложечки и, когда он заснул в гостиной на диване, вышел накормить очередную дюжину кошек. Приехала «скорая помощь», санитары с носилками поднялись на крыльцо. Отец столкнулся с ними, когда они выноси-ли мистера Кэнона из дома. Возле «скорой помощи» собрались любопытные.

Следующие два часа мы с отцом потратили на то, чтобы убрать жилище мистера Кэнона снизу доверху. Когда мы запирали дом, отец сказал:

– Ты должен заботиться о кошках, пока мистер Кэнон не окрепнет и не вернется. А теперь поспешим домой, чтобы избавить твою мать от хлопот.

Мои родители взяли на попечение Старлу и Найлза. Они поселили их в нашем доме на то время, пока Старла не оправится после операции. Подъехав к дому, мы застали повсюду множество незнакомых автомобилей, словно это был центральный проспект, а не задворки боковой улицы. Такой популярностью мы были обязаны глубокому впечатлению, которое словосочетание «больная сиротка» произвело на учительскую и родительскую общественность.

Наш дом с утра до вечера был полон посетителей, они приносили Старле охапки цветов из своих садов и мешки конфет – при желании Старла могла бы открыть собственную кондитерскую лавочку. Мать с обезумевшими, отчаянными глазами бросилась навстречу нам с отцом.

– Наконец-то вы вернулись! Еще минута – и я бы этого не вынесла!

– Ступай в нашу комнату, – ответил отец. – Вставь вату в уши. Мы с Лео сами справимся с этой ордой.

Я бегом взбежал по лестнице к Старле узнать, как она себя чувствует. Оказалось, что ее комнату Шеба и Тревор По превратили в салон красоты. Все девушки-чирлидеры из школы «Пенинсула», за исключением Молли, расположились на полу с ватными шариками между пальцев ног, а Тревор прохаживался среди них, делал педикюр и красил им ногти в красный цвет, который именовал «праздничным, как пожарная машина». С маникюром он уже разделался. Кроме того, близнецы мыли головы, делали стрижки и прически всем присутствующим независимо от цвета кожи. Шеба с увлечением занималась макияжем, превращая девушек в сказочные создания – они не имели ничего общего с теми школьницами, которых я встречал каждый день на уроках.

– Лео, немедленно выйди, – приказала Шеба. – Это Царство красоты, тут мы с Тревором превращаем наших девочек в богинь.

– Я только хотел узнать, как себя чувствует Старла.

– Они займутся мной напоследок, – отозвалась Старла. – Не знаю, как я выдержу пожарный красный. Я никогда не бывала в Царстве красоты.

– Ты даже не представляешь, какую красавицу мы сделаем из тебя, – ответил Тревор.

– Бог подумает, что на земле появился новый ангел, – сказала Шеба. – А теперь мотай отсюда, Лео, по-быстрому.

– Можно, и я с тобой? – попросила Старла. – Пожалуйста!

Найлза с Айком я обнаружил во дворе. Мой отец снова взялся за роль диск-жокея, из окон рвались звуки «Роллинг стоунс», распугивая местных крабов.

– Ребята, хочу задать вам один вопрос, – сказал я, усевшись рядом с ними и глядя в сторону Цитадели. Прилив быстро прибывал, река вздувалась, следуя лунному расписанию.

– Ну спрашивай, – разрешил Айк.

– Ради бога, скажите, где Тревор научился делать женские стрижки, маникюр и педикюр, укладку и макияж, словно заправский стилист?

– Держу пари, он ни разу в жизни не прикоснулся к мячу, ни к футбольному, ни к бейсбольному, – ответил Найлз. – Да и не дрался наверняка тоже.

– Никогда не встречал другого такого парня, – согласился Айк. – Мне кажется, он на три четверти девчонка.

– А на четвертую четверть кто? – спросил Найлз.

– Тоже девчонка.

– И все же он такой классный, – заметил Найлз. – Здорово умеет рассмешить. Заводила во всех школьных делах. Они с сестрой произвели сильное впечатление на всю школу, на всех нас без исключения.

– Мать говорит, что коэффициент интеллекта у них такой высокий, что зашкаливает. – Я оглянулся на дом и добавил: – Лучше бы отец отправил кое-кого из гостей восвояси.

– Знаете, что я заметил? – заговорил Айк. – Ребятам нравится тусоваться дома у своих учителей. Это как будто подсмотреть тайный кусочек их жизни, скрытый от глаз. Я обратил на это внимание, когда отец приглашал свою футбольную команду на пикник. Парни просто обалдевали от того, что их тренер живет нормальной жизнью, а не только той, которую они видят в тренерской и на футбольном поле.

– Моя мать никогда не пускала учеников к себе в дом, пока не появились Тревор и Шеба, – сказал я. – Они не оставили ей выбора. Просто вошли в дом, и все. Но не в ее сердце.

– Почему ты так думаешь? – спросил Найлз.

– Моя мать не любит близнецов, почему – я не знаю. Ей всегда нравились артистически одаренные дети, и она сама признает, что более талантливых, чем близнецы, она не встречала. Мне кажется, она считает, что они притягивают к себе несчастья и это может плохо отразиться на их друзьях.

– Отца у них нет? – спросил Айк.

– По крайней мере, я его не видел, – соврал я.

– А у тебя есть отец, Найлз? – немного смущенно спросил Айк.

– Непорочное зачатие. Слышал о таком?

– Об одном случае слышал.

– Так вот, тебе крупно повезло – я второй.

– Мне кажется, Айк, Найлз не расположен рассказывать о своей семье, – вмешался я.

– Ты очень сообразительный, Жаба, – заметил Найлз. – Правильно понял.

– Я просто хотел узнать, как Найлз со Старлой оказались в таком положении, вот и все, – с обидой ответил Айк.

– А у Бетти ты спрашивал, как она оказалась в приюте? – поинтересовался Найлз.

– Она плачет всякий раз, когда спрашиваю. Поэтому я спрашивать перестал.

– Послушайся моего совета. Тебе не надо знать мою историю. Никому из вас не надо ее знать.

– Почему? – задал вопрос я. – Мы ведь друзья.

– Если ты мой друг, то пойми: я ничего не хочу рассказывать вам. Это паршивая история, в ней замешано много дурных людей и много несчастий. Я слишком хорошо отношусь к вам, ребята, чтобы рассказывать все это.

– Как же мы по-настоящему узнаем тебя? – спросил я. – Ведь мы даже не знаем, откуда ты взялся, кто твои предки.

Найлз крепко взял меня за шиворот и притянул к себе.

– Ты что, Жаба, разучился понимать человеческий язык? Мне ничего не известно о наших предках. Почему мы попали в такой переплет? Потому что не знаем ничего, ни черта. Мне было пять лет, когда я оказался в этом чертовом приюте. Старле четыре. Когда-нибудь я расскажу, как мы прожили первые годы нашей жизни. Начну с того, что моей матери было тринадцать лет, когда я появился на свет. Можешь ты представить, что твоя мать всего на тринадцать лет старше тебя? Мы со Старлой ищем ее всю жизнь. Вот почему Старла вечно убегает. Она думает, что мама жива, просто не знает, как нас найти.

– Ваша мать могла бы проверить картотеки приютов, сделать запросы, – подсказал Айк.

– Ах ты, Айк, – покачал головой Найлз. – Ты даже представить не можешь, что она не умеет ни читать, ни писать. Она ни разу не заполнила ни одного документа.

– Это все ужасно, Найлз, – сказал я. – Прости, что мы зашли так далеко.

– Когда-нибудь я расскажу вам все. Всю эту комедию. Но я хочу, чтобы при этом была Старла.

– Почему? – не понял Айк.

– Потому, что это наш последний год в приюте. На следующий год нам даже неоткуда будет убегать, в приют нас уже не возьмут по возрасту. Мы всегда отовсюду убегали, а теперь можем идти на все четыре стороны. Мы так много времени потратили на поиски прошлого, что совсем забыли о будущем. И вот оно подступило вплотную. И какое-то оно невеселое. Пугает оно меня. Ничего я так не боялся в жизни, как этого будущего.

– Тебе нужно продумать план действий, – сказал я.

– План? – переспросил Найлз. – Жизнь кругами ходит вокруг нас, и мы ее хватаем, когда она замедляет ход. Вот и весь наш план действий до сих пор.

– Мы с Жабой собираемся поступать в Цитадель на будущий год, – сказал Айк. – Ты мог бы поступать вместе с нами.

– Для этого нужны деньги, а их у меня нет.

– Ред Паркер считает, что ты отличный футболист, – сообщил Айк. – Я слышал, как он говорил об этом моему старику.

– В Цитадели будут платить стипендию, – добавил я. – Уверен, что монсеньор знает, где раздобыть еще денег.

– Что ж, это похоже на какой-то план, – кивнул Найлз, задумчиво глядя на прибывающий прилив.

Отец высунул голову из задней двери и с возбужденным видом пригласил нас войти. Дом напоминал цветочный магазин или студию флориста: цветы стояли в вазах и банках, наполняя воздух густым ароматом. Мы расселись, как нам велели, лицом к лестнице. Даже моя мать вышла из спальни, где пряталась: ее выманило радостное волнение отца, которое тот не мог сдержать.

Наверху, на лестничной площадке, послышались шорох и шепот. Возник Тревор, своей воздушной походкой скользнул вниз по лестнице и сел за пианино. За ним вышла Бетти, которую Айк проводил к ближайшему стулу. Следом выплыла, подобно лебедю, Шеба. Она взглянула наверх, потом подала брату еле заметный знак рукой. Тревор бравурно, раскатисто заиграл Триумфальный марш из «Аиды».

Мы все стояли с задранными головами и смотрели, как Старла Уайтхед застенчиво совершает исполненный надежд и ожиданий выход в мир. Вот она пересекла границу между тенью на лестнице и светом, отбрасываемым из гостиной, помедлила немного, давая прооперированному глазу время привыкнуть.

Мы все могли оценить волшебное преображение, которому близнецы подвергли Старлу. Она не скрывала, что яркий свет причиняет ей неудобство, и спускалась медленно, с неуклюжей грацией. Тревор замедлил темп, приспосабливаясь к ее походке. Повязку с глаз Старла сняла, так же как и неизменные темные очки. Блестящие черные волосы рассыпались в короткой стрижке, которая ей удивительно шла. Старла стала похожа на французскую киноактрису, в которую я был влюблен и чьи портреты выискивал в журналах, сидя в парикмахерской, но имя киноактрисы вылетело у меня из головы, когда ее подобие явилось на лестнице. И тут, словно в награду, забытое имя сорвалось с кончика языка – Лесли Карон. [110]110
  Лесли Карон (р. 1931) – французская актриса и танцовщица. (Прим. ред.)


[Закрыть]Сколько же тайных воздыхателей, наверное, завербовала Лесли Карон среди миллионов зрителей, любовавшихся в темных залах кинотеатров ее лицом девчонки-сорванца!

Но особое внимание, конечно же, я обратил на глаза Старлы. От косоглазия не осталось и следа. Теперь ей надо привыкать к новой роли в жизни – роли красавицы. Я испытывал невероятную гордость. Шеба зааплодировала, все последовали ее примеру, даже моя мать. Темные глаза Старлы ослепительно сияли, и ее прямой, прозрачный взгляд мог с одинаковой силой выразить любые чувства – и симпатию, и гнев. Близнецам, с их неизменной страстью превращать жизнь в искусство, и мне, с моей потребностью подправлять ошибки несправедливой жизни, удалось превратить сорняк в садовый цветок.

– Видели вы когда-нибудь такую красотку? – спросила Шеба. – При виде ее у любого мужчины слюнки потекут. Ах, мистер Кинг и доктор Кинг, простите! Меня занесло не туда.

Мать смерила Шебу ледяным взглядом, предоставив отцу выпутываться из ситуации.

– Ребятки, всех приглашаю на ужин, – провозгласил он. – Мы с Лео займемся провиантом.

– Каким еще провиантом? – презрительно спросила мать.

– Едой. В ковбойских фильмах еду называют провиантом.

– Терпеть не могу ковбойские фильмы, – заявила мать и удалилась в свою комнату.

В воде отражалась луна, мы сидели за столом возле болотца, которое вклинивалось в наш двор, и ужинали. Под луной вода в реке Эшли казалась шелковистой и фосфоресцировала. Это был один из лучших ужинов в моей жизни. Перед едой во время благодарственной молитвы отец помолился за тех, кто воюет во Вьетнаме, и за выздоровление Харрингтона Кэнона. Он поблагодарил Бога и за то, что операция Старлы прошла удачно, и за победы нашей футбольной команды. Это была воистину всеобъемлющая молитва, отец выразил благодарность Богу даже за то, что у него есть такой сын, как я, и такая жена, как Линдси Уивер.

– И наконец, Боже, пока я не забыл. Благодарю Тебя за провиант, который Ты нам послал сегодня.

Когда он закончил, мы услышали шум поезда, он направлялся в сторону, противоположную течению Эшли, к Цитадели.

– Я вырос под этот звук, – сказал Айк.

– Поезда всегда наполняли меня надеждой, – призналась Шеба. – А этот особенно.

– Почему этот? – спросила Бетти.

– Потому что он увезет меня в новую жизнь. В один прекрасный день я сяду в него и поеду на запад. В Голливуд.

– Но этот поезд идет строго на север, солнышко, – заметил отец.

– Нет, что вы, мистер Кинг. Вы ошибаетесь. – Шеба прикрыла глаза. – Он идет к побережью Тихого океана. На запад.

– Мне так и не удалось научить тебя географии, – улыбнулся отец.

– Ничего страшного. Я ведь актриса.

Глава 21
Молитвенник для битвы в глуши

Была уже полночь, когда я шел по длинным, тусклым коридорам Медицинского университета, разыскивая палату номер 1004, в которой, как сообщил мне ночной дежурный, лежал Харрингтон Кэнон. Мои теннисные туфли издавали скрип и оповещали постовых медсестер о моем приближении так исправно, словно у меня на плече сидела стрекочущая сорока. Я смущался и страдал тем сильнее, что ночные медсестры, как я успел заметить, отличались большой любознательностью.

– Что угодно, молодой человек? – спросила одна из них, которую звали Верга – если верить беджу с именем.

– Я хотел бы навестить мистера Кэнона. У него почти нет родственников. Пусть он знает, что есть люди, которым он небезразличен.

– Вас зовут Лео Кинг? – спросила медсестра, посмотрев в какой-то список.

– Да, мэм.

– Он указал только ваше имя в списке посетителей, которых можно допускать к нему.

– Все его родственники в домах для престарелых. Они плохо себя чувствуют и не могут выходить.

– Понятно. А кем вы приходитесь мистеру Кэнону?

– Я помогаю ему управляться с магазином. У него антикварный магазин на Кинг-стрит. Бывали там?

– Я же медсестра, а не миллионер, – ответила она.

Другие медсестры с невыразительными лицами, дремавшие за своими столами, засмеялись в знак одобрения.

– Как вы думаете, мистер Кэнон скоро поправится? – спросил я. – Надеюсь, у него ничего серьезного?

– Доктор Рэй осмотрит его завтра. После этого можно будет что-то сказать.

– А какая специальность у доктора Рэя?

– Онкология.

Странно, что это мудреное пятисложное слово не попало в ежедневный список из пяти непроизносимых слов, составляемый моей матерью. Звучало оно зловеще, словно источало яд.

– Простите, мэм. Я не знаю, что это такое.

– Рак, – ответила медсестра, и я впервые столкнулся с этим жутким приговором.

– Он вон в той палате. Мы дали ему лекарство, но спит он плохо.

Я вошел в палату, мои глаза не сразу привыкли к темноте.

– Что это ты уставился на меня, как на хорька в клетке?

– Я думал, вы спите, мистер Кэнон. Мне сказали, вам дали снотворное.

– Я слишком взволнован, чтобы уснуть.

– Что вас беспокоит?

– Да так, пустяки. Недержание, деменция, паралич, боль, если не считать самой смерти.

– Не беспокойтесь. Все пройдет, немного погодя вам станет лучше.

– Меньше всего на свете я сейчас хотел видеть тебя. Почему ты так долго не приходил?

– Я заходил к вам домой, чтобы покормить кошек.

– Они разжиреют, как коровы, если будут набивать брюхо дважды в день.

– Я не знал. У меня никогда не было домашних животных. У моей матери аллергия на мех.

– Один раз в день – и хватит с них.

– Хорошо, так и буду делать.

– Надо нанять домработницу прибраться в доме, – сказал мистер Кэнон. – У меня там в кровати такое безобразие. Я чуть не умер со стыда перед этими славными мальчиками из «скорой». Застали меня в таком позорном состоянии.

– Эти ребята видали всякое. Так сказал мне отец, когда мы убирались.

– Вы убрались в доме?

– Да, дом сияет, как новенький. Простыни спасти не удалось, но все остальное в порядке. Вымыто, вычищено, отполировано. Мы славно поработали. Даже принесли цветы из сада.

– Спасибо тебе, разбойник. И передай от меня благодарность своему отцу. Вы не обязаны были этим заниматься.

– Отец сказал, что только мы с ним можем справиться с чем угодно. Вы были без сознания и совсем без сил.

– Да, я вообще ничего не помню, – признался старик.

В палату заглянула медсестра Верга.

– Посетитель не мешает вам, мистер Кэнон? Мы можем его выпроводить.

– Еще чего! Если мне кто и мешает, то это вы и ваши бравые медсестры, – проворчал мистер Кэнон. – Этот мальчик накормил моих кошек, убрался у меня дома. Почему я не могу уснуть? Вы даете мне подделки вместо настоящих эффективных препаратов?

– Сейчас сделаем укол, и вы проспите всю ночь, – ответила медсестра. – А мальчику нужно уйти.

– Еще пару минут, – попросил мистер Кэнон. – Лео, я хочу, чтобы ты завтра позвонил моему адвокату Кливленду Уинтерсу. Мне нужно сделать несколько важных распоряжений, и чем раньше, тем лучше.

– Завтра утром вас осмотрит доктор, – ответил я. – Он поднимет вас на ноги. И вы скоро вернетесь домой.

– Так бывает только в книгах и в кино. Что-то оборвалось во мне сегодня утром. Глубоко-глубоко внутри. Не знаю, что это, но мне конец. Убери кислое выражение с лица! Я хочу составить для тебя длинный список дел. Нужно обзвонить кое-кого из покупателей – мерзавцев, которые мне задолжали. Нужно позвонить продавцам, у которых остались купленные мной вещи. Все свои книги я хочу пожертвовать Чарлстонской библиотеке. Мне нужно переговорить с куратором Музея искусств Гиббса. Обязательно позвони настоятелю церкви Святого Михаила, пусть придет исповедовать и соборовать меня. И еще принеси молитвенник, который лежит в верхнем ящике тумбочки у моей кровати. Его взял с собой мой прапрадед Кэнон, когда отправился на Битву в Глуши. [111]111
  Битва в Глуши – сражение, состоявшееся в мае 1864 года на севере штата Виргиния близ г. Ричмонда в районе, который носил название Глушь – здесь были дремучие леса.


[Закрыть]

– Нет, – возразил я. – Не буду я ничего делать. Не буду, и все. Доктор Рэй утром осмотрит вас, назначит лечение. Вам станет лучше, вот увидите. Завтра вечером сами же будете смеяться над собой. А я буду дразнить вас этим разговором еще тридцать лет, честное слово.

– Ах, Лео, Лео! Я никогда никому не говорил об этом. Я ни с кем не был достаточно близок. Я выбрал жизнь затворника, потому что считал ее наиболее подходящей для себя. Для отца и матери я был горьким разочарованием. Единственному ребенку это невозможно пережить. Эта рана кровоточит всю жизнь, ее даже время не лечит. О моей болезни никто в Чарлстоне не знает. Я ничего не сказал ни своему любимому настоятелю, ни адвокату. Два года назад мне поставили диагноз «лейкемия». Я не выйду из этой больницы.

– Не говорите так! Нельзя сдаваться, ни в коем случае нельзя!

– И чего ради я разговариваю с тобой, мистер Никто? Ты даже не способен рассуждать хладнокровно.

– Я знаю, каково это, сдаваться. Нельзя этого делать, нельзя!

– Ах да. Я порой забываю, что у тебя бывают припадки безумия. Не сразу я согласился пустить к себе сумасшедшего, не сразу. Однако чарлстонское воспитание оказалось сильнее, чем предубеждение против психбольниц.

– Среди нас еще ходят святые вроде вас.

– А теперь иди домой, – вздохнул мистер Кэнон. Видно было, что он устал.

– Я останусь с вами на ночь. Посплю на этом стуле.

– Что за нелепая идея! Этого мне еще не хватало!

– Мои родители считают, что вам не следует оставаться одному. По крайней мере, в первую ночь.

– Я всю свою жизнь был один. Давай с тобой так договоримся. Сейчас ты пойдешь домой и выспишься в собственной постели. А утром, по дороге в школу, занесешь мне свежую газету.

– Вы точно не хотите, чтобы я остался?

– Как еще я могу доказать это?! – вспылил мистер Кэнон. – Подать дымовой сигнал? Тебе положено быть дома, со своими родными. А мне положено быть одному, со своими мыслями.

– Позвоните мне ночью, если понадоблюсь. Через десять минут я буду у вас, тут рядом.

– Я храплю.

– Ну и что?

– Это такое плебейство – храпеть. Храпят сантехники, продавцы старых автомобилей, сварщики, члены профсоюза. Чарлстонский аристократ не должен храпеть. Человеку с моим социальным положением храпеть непозволительно.

– Медсестры как раз обсуждали это, когда я пришел.

– И о чем же кудахтали эти курицы?

– Говорили, что вы издаете больше шума, чем вулкан при извержении.

– Ну я покажу им. – Старик был крайне недоволен, что его частная жизнь стала предметом злословия. – Эти клуши пожалеют, что узнали имя Харрингтона Кэнона.

Раздался шум возле двери, и вошла медсестра Верга с подносом, на котором лежал бумажный кулечек с таблетками и шприц внушительного размера. Я знал, что мистер Кэнон – не большой любитель уколов, и не удивился, когда он взвыл:

– Господи, да такая доза усыпит и голубого кита!

– Возможно. Но уж вас-то наверняка.

– Ты запомнил, кому нужно позвонить?

– Да, мистер Кэнон. Адвокату, настоятелю, директору Чарлстонской библиотеки, сотруднику Музея искусств Гиббса. И покормить кошек.

– Один раз в день. Не больше.

– Принести молитвенник, который ваш прапрадед взял с собой, когда отправился на Битву в Глуши.

– Все, больше ничего мне в голову не приходит. Я устал, очень устал.

Несмотря на протесты старика, я устроился-таки на стуле возле кровати и держал его за руку. Лекарство подействовало быстро, и через несколько минут Харрингтон Кэнон заснул. Конечно, всю ночь напролет мистер Кэнон храпел – смешно, выводя тонкие рулады. Один раз он проснулся и попросил холодной воды, и я напоил его, поддерживая голову рукой. В пять утра медсестра Верга, как мы договорились, разбудила меня – пора было развозить газеты. Я поцеловал мистера Кэнона в лоб, шепотом пожелал ему доброго утра и попрощался. Я прекрасно понимал: мне здорово повезло, что я познакомился с таким человеком. Меня ожидало много дел тем утром.

Пятница шла своим чередом. Я сидел на уроке французского, этот язык мне не давался – говорил я ужасно, писал еще хуже. Принесли записку от директора. Мать вызывала меня к себе. Я отправился в тронный зал, по дороге ломая голову, чем мог навлечь на свою голову царственный гнев, но так ни до чего и не додумался.

Мать что-то писала с таким важным видом, словно составляла текст Великой хартии вольности. Этот монастырский способ она использовала, чтобы внушить посетителю трепет. Она заговорила не сразу, продолжая при этом писать.

– Харрингтон Кэнон умер сегодня утром. Вскоре после твоего ухода. Врачи полагают, что у него случился сердечный приступ. Смерть наступила быстро и безболезненно. Его адвокат Кливленд Уинтерс позвонил мне и сказал, что тебе предстоит возглавить траурную процессию. [112]112
  Траурная процессия – пятеро человек, несущих гроб или поддерживающих концы покрова во время траурной церемонии.


[Закрыть]В завещании мистер Кэнон назначил тебя главным и поручил выбрать остальных четырех участников.

Я опустил голову на стол и тихо заплакал.

– Лео, не принимай это так близко к сердцу, – недовольно хмыкнула мать. – Ты знаешь, он был обречен. Все мы умрем рано или поздно.

Не обращая внимания на слова матери, я продолжал плакать.

– Лично я не знала более неприятного, вздорного человека, – продолжила она.

– Он хорошо относился ко мне, мать. В то время, когда ко мне мало кто хорошо относился.

– Ты сам виноват в этом, мистер.

– Ты напоминала мне об этом миллион раз.

– Постарайся в своем горе сохранять здравый смысл. Всем известно, как скуп был мистер Кэнон. Ты несколько лет работал на него совершенно бесплатно. Естественно, он был счастлив иметь раба в твоем лице.

– Почему ты терпеть не можешь, когда ко мне кто-то хорошо относится? Почему ты сразу начинаешь злиться?

– Ты говоришь глупости.

– А я так не думаю, Линдси, – раздался голос моего отца, который вошел в кабинет. – Что бы наш мальчик ни сделал, тебе ничем не угодишь.

– Очевидно, мои требования к нему несколько выше, чем твои, Джаспер. Я многого жду от Лео и не стыжусь в этом признаться.

– Твои требования так высоки, что никто не в силах им соответствовать, – ответил отец.

– Наш сын далеко не ангел. Даже ты, Джаспер, не станешь с этим спорить.

– А мне и не нужен сын-ангел. С меня вполне достаточно, чтобы он был человеком.

– Харрингтон Кэнон был не в своем уме и сосал соки из Лео. Я не понимаю, почему нужно так оплакивать его смерть, – сказала мать.

– Мистер Кэнон был добр со мной, добр! – крикнул я. – Если бы ты хоть немного побыла рядом с ним, ты поняла бы его!

– Я думаю, его интерес к тебе был замешан на похоти, – заявила мать.

– То есть, по-твоему, он хотел меня трахнуть? Ты это имеешь в виду?

– Я попросила бы тебя не употреблять подобных выражений в кабинете директора.

– Но эта мысль пришла в голову директору, а не мне, – ответил я.

– Лео прав, – подтвердил отец.

– Терпеть не могу старых идиотов, – заявила мать.

– Мистер Кэнон был джентльменом, – возразил отец. – У нас нет никаких оснований считать его идиотом.

– Назначаю тебя участником похоронной процессии, – ответил я.

– Это большая честь для меня, сынок.

В тот же день после изнурительной футбольной тренировки я ехал на велосипеде по Брод-стрит в сгустившихся сумерках, отмеченных явными приметами приближения зимы. Ветер облизывал лицо, бодрящий и соленый, приятно холодил. Я пристегнул велосипед на стоянке и вошел в адвокатскую контору «Равенель, Джоунз, Уинтерс и Дэй». Рабочий день уже закончился, но Кливленд Уинтерс передал, что будет работать допоздна и непременно хочет переговорить со мной.

Его кабинет находился на третьем этаже особняка довоенной постройки. В кабинете стоял тот успокаивающий запах кожи, которым отличаются, по-моему, все респектабельные адвокатские конторы. Мистер Уинтерс являл превосходный образец чарлстонского аристократа – с гривой густых седых волос, с невозмутимой, величественной манерой поведения, настоящий князь наших влажных, равнинных краев.

– Здравствуй, Лео! – с улыбкой приветствовал он меня. – Подожди минутку, я дочитаю вот этот документ и займусь тобой.

– Держу пари, этот стол вы купили у мистера Кэнона, – сказал я, когда он наконец дочитал и поднял глаза, отложив ручку «Уотерман». [113]113
  «Уотерман» – фирменное название авторучек, шариковых ручек и карандашей одноименной компании.


[Закрыть]

– Харрингтон утверждал, что я украл у него этот стол сорок лет тому назад. На самом деле родители подарили его мне, когда я получил диплом адвоката. Думаю, Харрингтону они заплатили за стол долларов сто.