Текст книги "Обрученные с Югом"

Автор книги: Пэт Конрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

Когда я встал, тоже собираясь уходить, Старла неожиданно сказала:

– Пока, четырехглазый. Тебе никто не говорил, что у тебя уродские очки? Ты в них похож на пучеглазого жука.

От стыда я залился краской, потом пошел пятнами, отчего моя внешность стала еще более смешной. Отец передал мне по наследству застенчивость, меловую бледность кожи и склонность краснеть от шеи до кончиков волос в минуту смущения. Первый опыт того, что значит быть некрасивым, я получил еще в раннем детстве, но до сих пор не мог привыкнуть, когда ровесники тыкали в меня пальцем и дразнили. На этот раз моя реакция удивила меня самого – я расплакался, самым детским и нелепым образом, в полном противоречии с той покровительственной линией поведения, которую избрал в отношении новых знакомых. Мне хотелось убежать и спрятаться и самому никогда не видеть собственного лица.

И тут Старла удивила меня еще больше: она тоже расплакалась. Она плакала оттого, что обидела меня. Я думаю, тут она впервые и разглядела меня.

– Прости, Лео, прости. Вот так каждый раз. Ничего не могу с собой поделать. Так происходит каждый раз, стоит кому-нибудь обойтись со мной по-человечески. Я говорю ему что-нибудь обидное, гадость, которую нельзя простить. Что-нибудь ужасное, злое. Просто я не верю, что люди могут относиться ко мне хорошо. И я нарочно говорю что-то такое, чтобы они меня возненавидели. Скажи ему, Найлз. Ведь со мной всегда так, правда?

– Да, с ней всегда так, Лео, – подтвердил Найлз. – Она не хотела тебя обидеть.

– Посмотри. – Она отбросила длинную челку со лба. – Посмотри на мой левый глаз. Смотри-смотри, какая я уродина! Косоглазая сука! Я тебя обидела из-за того, что ты к нам отнесся по-человечески. А не был бы ты таким добрым, я тебе ничего и не сказала бы. Вот так всегда бывает, – недоуменно пожала она плечами, словно не в состоянии этот феномен объяснить.

Я снял очки и вытер стекла платком, потом промокнул глаза и постарался взять себя в руки. Надев очки, я сказал Старле:

– У меня есть знакомый окулист, хирург. Самый лучший в городе. Я попрошу, он тебя посмотрит. Вдруг с твоим глазом можно что-нибудь сделать.

– С чего это он станет ее смотреть? – спросил Найлз. – У нее же нет ни шиша.

– Ни гроша, – поправила Старла. – Перестань выражаться как деревенщина.

– Ни гроша так ни гроша. Все равно нет.

– Он замечательный человек, этот доктор.

– А ты откуда с ним знаком? Ты что, важная шишка? – спросил Найлз.

– Я развожу газеты и знаю всех, кто живет по моему маршруту. – Я посмотрел на часы. Меня ждали дела из материнского списка, с Уайтхедами пора было прощаться. – Мне нужно идти, но я попрошу отца, и он как-нибудь пригласит вас на обед. Хорошо? Я зайду за вами.

Такая простая вещь, как приглашение на обед, привела обоих в смятение. Найлз растерянно смотрел на сестру, и та проговорила мне вслед:

– Лео, прости меня. Мне стыдно за свои слова. Клянусь тебе.

– А я сегодня наговорил матери обидных слов, – признался я. – Теперь они просто вернулись ко мне. Бог восстановил справедливость.

– Лео! – окликнул меня Найлз.

– Что, Найлз?

– Спасибо тебе. – Он показал на запястье. – Ты пришел, мы были в наручниках, а уходишь – мы без них. Мы с сестрой не забудем этого никогда.

– До конца жизни не забудем, – подтвердила Старла.

– Да что тут такого?

– К нам до сих пор мало кто относился по-человечески, – ответил Найлз.

Я не спеша возвращался домой на велосипеде и поздравлял себя с тем, что проявил какую-никакую дипломатическую сноровку в обращении с сестрой Поликарп и неуправляемыми сиротами. Я опережал на час составленный для себя график. Я задумался о кексах, которые должен был испечь для новых соседей. Мать заказала шоколадные кексы, но я склонялся в пользу рецепта в чарлстонском духе, из местных кулинарных секретов. Заводя в гараж свой «швинн», я удивился, увидев материнский «бьюик» старой модели возле дома. Наш дом отец построил собственными руками в 1950 году. Дом не отличался никакими архитектурными изысками, простое строение с двумя этажами и пятью спальнями, которое многие чарлстонцы считали самым некрасивым зданием в исторической части города.

– Привет, мать! – крикнул я через весь дом. – Что делаешь?

Я обнаружил ее в кабинете, где она писала письмо своим каллиграфическим почерком: строчки напоминали ряды бусин. Как всегда, мать закончила начатое предложение и лишь потом подняла взгляд.

– Обычно День Блума проходит тихо и спокойно, но сегодня дела наваливаются одно за другим. Мне только что позвонила сестра Поликарп, она сказала, что ты нашел общий язык с сиротами. Значит, один пункт из списка выполнен. Но у директора школы есть для тебя другие поручения.

– Да, я помню. Кексы для новых соседей и встреча с футбольным тренером в четыре часа.

– В повестке дня появился дополнительный пункт. Мы отправляемся в яхт-клуб. Оденься подобающим образом. Я имею в виду, прилично.

– Прилично, – повторил я.

– Да. Мы встречаемся с двумя старшеклассниками, которых исключили из школы «Портер-Гауд» сегодня утром. И с их родителями, разумеется. Я хочу, чтобы ты на первых порах позаботился о новичках. Но я категорически не хочу, чтобы ты с кем-либо из этих учеников сошелся близко. Ни с сиротами, ни с детьми из дома напротив, ни с детьми из «Портер-Гауд». Ни с сыном нового тренера. Они все запутались в собственных проблемах, а ты из своих только-только выпутался. С тебя хватит. Так что помочь помоги, а дружбу заводить не надо. Понял, Леопольд Блум?

– Пожалуйста, не называй меня так! – Я зажал уши руками и застонал. – Просто Лео и то звучит ужасно. Я умру со стыда, если люди узнают, что ты назвала меня в честь героя «Улисса».

– Я признаю, что заставила тебя прочитать «Улисса» слишком рано. Но я запрещаю тебе в этот день оскорблять величайшего писателя, когда-либо жившего на земле, и величайший роман, когда-либо написанный. Ты меня хорошо понял?

– Господи, ни один школьник в Америке не понял бы даже, о ком идет речь. Почему ты меня назвала в честь ирландского еврея, который жил в Дублине, да и то не жил никогда, если по правде?

– Леопольд Блум живее любого человека, которого я знаю. Твой отец не в счет, разумеется.

– Вот и назвала бы меня в честь отца, я был бы очень рад.

– Я не сделала этого, потому что твой отец знал, что я законченный романтик, а к законченным романтикам любимые мужчины крайне снисходительны и многое им позволяют. Они понимают величие наших сердец. Например, твой отец сперва возражал, когда мы назвали твоего брата Стива в честь…

Мать замолчала, ее глаза наполнились слезами, когда она упомянула сына, чье имя редко произносили вслух в этих стенах после его смерти. Нахлынули воспоминания и лишили мать способности говорить, но она фактически призналась, что отец, оказывается, не хотел называть первенца в честь Стивена Дедалуса, и ей пришлось прибегнуть к своему дару убеждения. Она могла бы убедить моего доброго, безответного отца назвать сына хоть Гитлер, хоть Сталин, приди ей в голову такая фантазия. Отец был податливее глины в ее руках, и она вылепила из него в соответствии со своими представлениями идеального мужа задолго до того, как я появился на свет.

Я искал подходящих слов, чтобы извиниться перед ней за свою вспышку, но слова смешались в голове и кружились беспорядочно, как стайка мотыльков. Я мечтал о том дне, когда смогу сказать ей все, что думаю, и в нужный момент слова сами придут на ум, но сейчас был явно не тот момент.

Средоточием нашей семейной жизни являлась неимоверная гордость, которую испытывала мать, заслужив признание как исследователь Джойса. Она получила от Католического университета степень доктора за совершенно нечитабельную – я однажды проверил – диссертацию «Католическая мифология и тотемизм в романе Джеймса Джойса „Улисс“». Диссертация была напечатана издательством Университета Пердью [17]17
  Университет Пердью – престижный университет в г. Лафайет (Уэст-Лафайет), штат Индиана.


[Закрыть]в 1954 году. Каждый год мать читала курс по Джойсу для дипломников Чарлстонского колледжа, который активно посещали и высоко ценили бледные, как поганки, студенты. Трижды она делала доклады по Джойсу и приводила в восторг ученых-джойсоведов, которые не могли не признать за ней глубины проникновения в творчество писателя и проницательного постижения мельчайших намеков, искуснейшим образом спрятанных в тексте и связанных с католическим детством Джойса. Именно моя мать додумалась сопоставить месячные Молли Блум с кровавым потом на лице Спасителя во время несения Креста, чем снискала немеркнущую славу среди своих невменяемых коллег. Множество раз мы с отцом готовили специальное джойсовское меню для угощения видных джойсоведов, которые приезжали в Чарлстон посидеть у ног моей матери и обменяться высокопарно-бессмысленными мнениями о своем кумире. В глубине души я надеюсь, что отец научил меня готовить и привлек к кулинарным хлопотам, чтобы мы вместе могли избежать убийственных вечеров, когда академики являлись в наш дом беседовать о Джойсе и ни о чем, кроме Джойса.

Мать сложила бумаги в портфель и дала мне ценное указание:

– Имей в виду, молодой человек, у тебя множество дел. На глупости времени нет.

– Да, охранники банков могут спать спокойно. Им ничего не угрожает. По крайней мере, сегодня.

– Ты перенял манеру шутить от отца. У всех твоих шуток отцовский стиль. Тебе следует быть оригинальнее. Что вы с отцом собираетесь приготовить на праздничный пир?

– Секрет.

– Хотя бы намекни.

– Куриные ножки по-флорентийски.

– Еще одна шутка в отцовском стиле. Чувство юмора ты, несомненно, позаимствовал у него. Вот я ни разу в жизни не сказала ничего смешного. Считаю это пустой тратой времени. Словоблудием. Мне пора идти, пока, дорогой.

Я отправился на кухню, надо было заняться кексами. В нашей семье, в отличие от прочих, кухня находилась в компетенции отца, он здесь царил. Вся домашняя еда, которую когда-либо вкушало наше семейство, была приготовлена руками Джаспера Кинга. Мы, сыновья, сколько я себя помню, всегда помогали ему, как заправские поварята. Мать появлялась на кухне только потому, что там был выход в гараж. По-моему, она ни разу не включила плиту, не разморозила холодильник, не наполнила солонку, не вылила скисшее молоко и вряд ли знала, где находится шкафчик со специями, а где хранится масло. Отец не только готовил, он стирал и гладил белье, содержал в идеальной чистоте ванную и туалет и вел домашнее хозяйство с ловкостью, которая меня изумляла. С годами он научил меня всем премудростям по части жарки, варки, выпечки, и мы не осрамились бы даже перед коронованной особой.

Я открыл книгу «Чарлстонская кухня», купленную отцом в тот день, когда меня отвезли в больницу Святого Франциска, и нашел страницу с рецептом кунжутных вафель, предоставленным миссис Густав Максвелл, в девичестве Лизеттой Симонс. Мы с отцом испробовали почти все рецепты из этой редчайшей книги, составленной по инициативе Лиги молодых христиан и изданной при всеобщем одобрении в 1950 году. Каждый раз, готовя по рецептам из «Чарлстонской кухни», мы с отцом имели бешеный успех, а уж кунжутные вафли были вне конкуренции. Я начал с обжарки кунжутного семени на толстостенной сковороде. Потом растер два стакана коричневого сахара с пачкой несоленого масла. Добавил стакан белой муки, смешанной с пекарским порошком и щепоткой соли, вбил свежее яйцо – отец покупает их на ферме близ Саммервилла. Когда кунжутные семечки приобрели коричневый цвет, зазвонил телефон. Я выругался про себя. Ругаться мне было строго запрещено, в этом сходились оба родителя, они мечтали воспитать сына, который не в состоянии произнести слово «дерьмо». «Сына без дерьма», если можно так выразиться.

– Добрый день. Это квартира Кингов, – произнес я в трубку. Южное происхождение делает галантность непринужденной.

– Могу я поговорить с сестрой Мэри Норбертой? – спросил незнакомый женский голос.

– Мэри Норбертой? Простите, вы ошиблись. Такая здесь не живет.

– Простите, молодой человек. Думаю, это вы ошибаетесь. Мы с сестрой Норбертой вместе проходили послушание в ордене Святого Сердца много лет назад.

– Моя мать – директор школы. Моей школы. Я уверяю вас, вы ошиблись номером.

– А вы, должно быть, Лео. Ее младший сын.

– Да, мадам. Я Лео, ее сын.

– Вы очень симпатичный молодой человек. Только очки вас портят. Советую их снимать, когда папа вас фотографирует.

– Он фотографирует меня всю жизнь. Я даже плохо помню, как он выглядит, – его лицо всегда скрыто за фотоаппаратом.

– Ваша мама гордится вашим остроумием. Вы унаследовали его по отцовской линии.

– Откуда вам это известно?

– Ах, я, кажется, не представилась? Я сестра Мэри Схоластика. Звоню, чтобы поздравить вашу маму с Днем Блума. Вы, наверное, много раз слышали мое имя?

– Простите, не припоминаю, сестра Схоластика.

– Неужели мама не рассказывала вам о своей жизни в монастыре?

– Никогда.

– О боже. Надеюсь, я не раскрыла семейную тайну?

– Не уверен. Вы хотите сказать, что мы с братом незаконнорожденные?

– Ах, боже мой, нет! Мне надо прополоскать рот. Такое чувство, будто съела тапочку. Так она вас воспитывает в феминистском духе? Она хвастается, что в феминистском.

Моя мать действительно этим хвасталась всегда и везде.

– Боже правый! – прошептал я. – Вы на самом деле знакомы с моей матерью. Как вы ее назвали: сестра Норберта?

– Самая красивая монахиня из всех, кого я видела. Из всех нас, точнее говоря. В своем одеянии она напоминала ангела! Она будет позже?

– Я могу вам дать номер ее рабочего телефона.

Закончив разговор, я был в такой ярости, что с трудом себя контролировал. Но все же закончил стряпню: добавил в тесто ваниль и кунжутные семечки, кофейной ложкой выложил тесто на противень, покрытый алюминиевой фольгой, и поставил его в духовку на слабый огонь. Только после этого я набрал номер телефона матери.

Когда она сняла трубку, я сказал:

– Раньше я называл тебя матерью. А теперь оказывается, что ты сестра Норберта.

– Это одна из твоих шуток?

– Тебе виднее, мама дорогая, шутка это или нет. Я готов на коленях молиться перед святым Иудой, покровителем всех отчаявшихся, чтобы это оказалось шуткой.

– Кто тебе это сказал?

– У нее еще более идиотское имя, чем Норберта. Сестра Схоластика.

– Ей запрещено звонить мне домой.

– Но сегодня же День Блума, мамочка! – В моем голосе была далеко не одна капля сарказма. – Ей не терпелось поздравить тебя.

– Она была пьяна?

– Мы разговаривали по телефону. Запаха не уловил.

– Немедленно оставь этот тон, молодой человек. Я требую.

– Да, сестра. Повинуюсь, сестра. Простите, сестра.

– Я не делала из этого секрета. На моем комоде стоит фотография. Я снялась с родителями и твоим отцом. Посмотри на нее.

– Почему нельзя было просто сказать мне? И не хвастаться на каждом углу, какая ты феминистка.

– Ты всегда был странным ребенком, Лео. Стив прекрасно знал, что я была монахиней. Но ты совсем другой, с тобой очень трудно. Не знаешь, как к тебе подойти.

– Мне потребуется время, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Как-никак не каждый день парень узнает, что его мать – профессиональная девственница.

– Мое послушание очень много дало мне, – резко подытожила она и сменила тему, уйдя от разговора, что было для нее нехарактерно. – Ты испек кексы для новых соседей?

– Пеку. Не кексы, а вафли. Их нужно будет еще остудить.

– Не опаздывай. Ланч в яхт-клубе. В четыре часа встреча с тренером. И еще, Лео. Я горжусь тем, что воспитала тебя в феминистском духе.

– Ничего удивительного, что во мне видят ненормального. Я продукт воспитания монахини, – неожиданно для себя брякнул я.

Было уже три часа, когда я вынул вафли из духовки. В кухню вошел отец с двумя сумками продуктов.

– Кунжутные вафли? – Он потянул носом. – Не помню, чтобы они упоминались в «Улиссе».

– Это не для праздничного пира. Это для новых соседей. Поселились через дорогу, помнишь?

– А теперь папа должен поцеловать самого славного мальчика на свете! – поставив хозяйственные сумки на прилавок, сказал Джаспер Кинг.

Я застонал, понимая, что сопротивление бесполезно. Отец поцеловал меня в обе щеки, как научился в Италии во время Второй мировой войны. Всегда, когда я был маленький, отец находил предлог, чтобы поцеловать нас с братом в обе щеки. Подросши, мы со Стивом усвоили манеру стонать, когда он к нам наклонялся.

Очень осторожно я уложил вафли в круглую жестянку из-под соленых орешков, предварительно отведав одну, чтобы проверить, можно ли моей стряпней угощать новых соседей. Оказалось, вполне.

– Пойду отнесу соседям, – доложил я отцу. – Между прочим, звонила сестра Схоластика.

– Надо же, сто лет ничего не слышал о ней.

– А ты с ней знаком? – спросил я, обходя стороной тему монашеского прошлого моей матери.

– Конечно, я знаком со Схоластикой. Она была подружкой невесты на нашей с мамой свадьбе. Кстати, я встретил судью Александера с Брод-стрит. Он сказал, что твой инспектор по пробации очень тебя хвалит. Я ответил, что ты стараешься.

Фургон уже уехал, когда я пересек улицу и подошел к дому семьи По. Жестянка с вафлями согревала мне руки, Я поднялся по ступенькам дома XIX века, нуждавшегося в косметическом ремонте. Я дважды постучал в дверь, услышал шаги босых ног. Дверь открылась, и я впервые увидел Шебу По, которая после приезда в Чарлстон стала его первой красавицей. С кем бы я потом ни говорил, все – и мужчины, и женщины – навсегда запомнили момент, когда впервые увидели эту нереальную, сказочную, белокурую красоту. Нужно признаться, что вообще-то мы в Чарлстоне избалованы красотой. Чарлстон славится прелестью своих утонченных и прекрасно воспитанных уроженок. Но высокая фигура Шебы в дверном проеме, ее облик пробудили во мне такое вожделение, что я едва не впал в один из смертных грехов – такие мысли пронеслись в моей голове при виде ее. Это не было простым восхищением женской красотой – охваченный то ли негасимой жаждой, то ли неутолимым голодом, я почувствовал себя так, словно на меня навели порчу. Ее зеленые глаза поглотили меня, но я успел заметить на щеках золотистые веснушки.

– Привет! – сказала она. – Меня зовут Шеба По. Теперь я буду жить в этом доме. Сзади крадется мой брат Тревор. Он напялил мои балетные туфли.

– Очень мило, я надел свои!

Тревор возник рядом с сестрой, и я онемел при виде его: лицом и фигурой он походил на эльфа. Он был, пожалуй, еще прекрасней сестры, хоть это уже, наверное, противоречит законам природы…

– Ничего, успокойся, – обратил внимание на мою немоту Тревор. – Шеба на всех так действует. Я тоже произвожу впечатление, но совсем по другой причине. Сколько раз я играл Маленького принца, сосчитать не могу.

– Я испек для вас кое-что, – сказал я, ошеломленный. – Поздравляю с новосельем. Это кунжутные вафли, чарлстонское лакомство.

– Как ты думаешь, имя у него есть? – обратился Тревор к сестре, как будто меня не было в комнате.

Мне вспомнился сегодняшний разговор с сиротами, который начинался примерно так же.

– Меня зовут Лео Кинг, – спохватился я.

– Из тех самых Кингов? В честь которых названа Кинг-стрит? [18]18
  Кинг-стрит – главная улица Чарлстона. (Прим. ред.)


[Закрыть]– спросила Шеба.

– Нет, я не имею отношения к знаменитым чарлстонским Кингам. Я просто Кинг.

– Как приятно познакомиться с просто Кингом, – улыбнулась Шеба, взяла коробку с вафлями и передала брату. Затем пожала мне руку, озорно и кокетливо – ведь она была неотразима.

Вдруг из глубины дома послышались неровные, спотыкающиеся шаги – словно собака ковыляла на трех лапах. Я насторожился.

– Кто там? – раздался странный, вроде бы женский голос. Появилась прелестная, уменьшенная копия брата и сестры, и встала между ними. – Что вам надо? Счет за перевозку нам уже отдали.

– Грузчики давно уехали, – сказал Тревор.

– Он принес нам вафли, мама, – пояснила Шеба, в голосе ее появились тревога и напряжение. – Сделаны по старинному местному рецепту.

– Из «Чарлстонской кухни», – добавил я. – Это местная поваренная книга.

– Моя тетушка дала один рецепт в эту книгу, – с ноткой семейной гордости объявила женщина заплетающимся языком, и я понял, что она просто-напросто пьяна.

– Какой же? Я могу приготовить для вас.

– Называется «Креветки к завтраку». Мою тетушку звали Луиза Уэйли.

– Я часто готовлю это блюдо. Мы называем его «Пряные креветки» и подаем с кашей.

– Ты готовишь? Какие педерастические наклонности. Вы с моим сыном споетесь.

– Может, ты пойдешь к себе, мама? – предложила Шеба, впрочем, очень вежливо.

– Если ты, Лео, со мной подружишься, для моей мамы это будет как нож в сердце, – откликнулся Тревор.

– Ну, Тревор, мама просто пошутила, – сказала Шеба, ведя мать обратно, в дальние комнаты.

– Пусть так.

– Не угодно ли вам подписаться на «Ньюс энд курьер»? – спросил я в спину удаляющейся миссис По. – Сейчас действует специальное предложение для новых подписчиков: первая неделя бесплатно, кроме воскресного приложения.

– Хорошо, подпиши нас, – ответила она. – А еще нам нужны молоко и яйца. Как у тебя насчет этого?

– Я передам молочнику. Его зовут Реджи Шулер.

Вернулась Шеба и сказала с подчеркнутым южным акцентом:

– Просто не знаю, что бы делала мисс Евангелина, моя мать, если бы не милость первого встречного козла.

Я расхохотался, пораженный грубостью, исходящей из столь прекрасных уст, и весьма рискованным намеком на Теннесси Уильямса. [19]19
  Фраза «Я всегда полагаюсь на милость первого встречного» принадлежит Бланш, героине пьесы американского драматурга Теннесси Уильямса (1911–1983) «Трамвай желание», женщине легкого поведения.


[Закрыть]Брат, в отличие от меня, не пришел в восторг от выходки сестры и обрушился на нее с порицанием:

– Шеба, давай сперва обзаведемся хоть парочкой друзей, а уж потом покажем, какое мы дерьмо. Моя сестра просит прощения, Лео.

– Вот уж ничуть, – произнесла Шеба, гипнотизируя меня взглядом.

Ее южный акцент был ярко выраженным, но не имел никакого отношения к Чарлстону. У брата манера говорить была весьма изысканной, но я затруднялся определить ее связь с какой-либо местностью, разве что с Западом.

– Мое природное обаяние покорило Лео. Правда ведь, кунжутная вафелька? – Шеба открыла коробку и взяла одну вафлю, другую подала Тревору.

Неожиданное возвращение матери застало нас врасплох.

– Ты еще не ушел? Забыла, как тебя зовут, молодой человек.

– Не думаю, что я вам представился, миссис По. Меня зовут Лео Кинг. Я живу в кирпичном доме через дорогу.

– Мне он показался невыразительным.

– Отец построил его до того, как начала работать Архитектурная комиссия. Большинство чарлстонцев считают наш дом ужасным.

– Но твоя фамилия – Кинг. Кинг-стрит. Ты из тех самых Кингов, я полагаю.

– Нет, мадам. Мы просто Кинги. Не из тех самых. Я уже объяснил вашим детям.

– Значит, ты познакомился с моими чудными детками. Педик и шлюшка. Неплохо для одной семьи, как ты считаешь? И подумать только, ведь я принадлежу к чарлстонской аристократии. К кругу Барневеллов, Смитов, Синклеров и выше. Берите гораздо выше, мистер Просто Кинг. В моих венах течет кровь основателей колонии. Но дети, дети ужасно огорчают меня. Они отравляют все, к чему прикасаются.

Миссис По оборвала свой монолог, который представлял экскурс в генеалогию пополам с сетованиями, и допила остатки из граненого стакана. Потом она прижалась носом к прозрачной двери веранды и призналась:

– По-моему, я сейчас пукну.

Она не пукнула, вместо этого она упала, прямо мне на руки. Я подхватил ее, пошатнулся, но удержал равновесие и повел ее прочь с веранды, где она чуть не расшиблась. Шеба и Тревор вскрикнули, потом бросились ко мне, и мы сообща втащили их мать на второй этаж, в спальню. Мебель, мимо которой мы проходили, была новой, только что распакованной, и являла собой дешевую подделку под старину, в том числе и кровать, на которую мы уложили миссис По, – творение в плантаторском стиле. Близнецы, казалось, были подавлены тем, что я стал свидетелем унизительной сцены. Зато я чувствовал себя героем – как-никак спас их мать, не дал ей расквасить нос о пол веранды и вовремя унес подальше от чужих глаз, пока соседи ничего не увидели и не разнесли по улице.

Когда мы спускались по лестнице обратно, Шеба сжала мою ладонь и попросила почти умоляюще:

– Лео, пожалуйста, не рассказывай никому о том, что видел. Нам остался последний год в школе. Мы уже так нахлебались, если б ты знал.

– Никому ни слова, – пообещал я от всей души.

– Это наша четвертая школа за время учебы в старших классах, – добавил Тревор. – Соседи нас долго не выдерживают. Мама способна и не на такое.

– Я даже родителям ничего не скажу. Им особенно не надо ничего знать. Моя мать – директор вашей новой школы. А мой отец будет преподавать вам физику в этом году.

– Надеюсь, ты не расхочешь дружить с нами после того, что случилось, – сказала Шеба со слезами на глазах.

– Я никогда не расхочу дружить с вами. Что бы ни случилось.

– Тогда мы расскажем тебе немного правды. Для начала, – сказал Тревор. – Мать родом из Джексона, штат Вайоминг. Последний штат, в котором мы жили, – Орегон. В матери нет ни капли чарлстонской крови. Об отце тебе лучше не знать. А моя сестра – самая лучшая актриса в мире.

Тут Шеба, к моему удивлению, перестала плакать, вытерла глаза и улыбнулась самой обворожительной улыбкой.

– Да, но это тоже секрет. Только между нами, – заявила она.

– Я не скажу никому ни слова, – повторил я свое обещание.

– Ты просто ангел, – произнесла уже совершенно спокойная Шеба По и нежно поцеловала меня.

Впервые девушка поцеловала меня в губы. После этого в губы же и так же нежно поцеловал меня Тревор, чем огорошил еще больше.

Я спустился с крыльца, потом оглянулся, не желая расставаться с близнецами, и проговорил:

– Ничего не произошло. Так и будем считать.

– Кое-что все-таки произошло, маленький газетчик, – ответил Тревор и ушел в дом, но его сестра задержалась.

– Пока, Лео Просто Кинг. Это хорошо, что мы с тобой соседи. И все-таки не спеши влюбляться в меня только потому, что я ужас как мила. Не верь мне, малыш.

– Ты можешь быть ужасна, как смертный грех, отвратительна, как исчадие ада. Я все равно уже влюбился в тебя. – Я переждал несколько ударов сердца и закончил: – Малышка.

Домой я летел, думая о том, что никогда в жизни не говорил подобных слов девушке. Я вообще в первый раз флиртовал с девушкой. Меня словно подменили – впервые меня поцеловали и девушка, и юноша, и домой я вернулся совсем другим человеком.