Текст книги "Обрученные с Югом"
Автор книги: Пэт Конрой
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)
Трэдд-стрит вполне европейская улица, на американскую совсем не похожа. Оштукатуренные фасады зданий выходят на тротуар. Если бы не фонари, темнота ночи была бы непроглядной и зловещей, не избежать бы приступа клаустрофобии – как в чулане. Фонарь на моем доме, расположенном в южной части Трэдд-стрит, горит. Не припоминаю, чтобы включал его перед уходом, хотя рассеянность мне несвойственна. Открываю дверь на веранду и вижу свет в гостиной, которой никогда не пользуюсь. Из кабинета на третьем этаже доносится музыка.
– Эй, вы там! – кричу я. – Надеюсь, вы добрый грабитель, не какой-нибудь Чарльз Мэнсон! [66]66
Чарльз Миллз Мэнсон (р. 1934) – американский преступник, лидер коммуны «Семья», отдельные члены которой в 1969 году совершили ряд жестоких убийств, в том числе известной киноактрисы Шэрон Тейт. (Прим. ред.)
[Закрыть]
В ответ раздается звонкий смех Молли, который ни с чьим не спутаешь, и я испытываю облегчение оттого, что она еще способна смеяться. Поднимаюсь по лестнице и застаю ее в одном из кожаных кресел, откуда открывается вид на крыши Чарлстона. Я считаю себя счастливчиком: из моих окон виден и шпиль Святого Михаила, и шпиль Святого Филиппа.
– Можно мне переодеться в домашнее? – спрашиваю я.
– Конечно, ты ведь у себя дома, – улыбается она.
– Как ты относишься к костюму, в котором меня мать родила?
– Он может придать изюминку этому вечеру, – говорит Молли и снова смеется своим чудесным звонким смехом, от которого обрывается сердце.
– Надеюсь, ты налила себе вина.
– Прикончила открытую бутылку и собираюсь открыть вторую.
– Почему мы тут, в Чарлстоне, так много пьем? – Я наливаю себе глоток «Хеннесси».
– Потому что мы живые люди. И чем мы старше становимся, тем человечнее. А чем человечнее мы становимся, тем острее чувствуем боль. Я устроила сегодня безобразную сцену?
– Незабываемую, скажем так.
– Что было после моего ухода? Страшно услышать, но интересно.
– Чэд истек кровью на руках у своей сестры. Фрейзер была подобна Деве Марии в сцене снятия с креста. Прежде чем испустить дух, Чэд посмотрел на меня и сказал: «Лео, ты есть тот камешек, на котором воздвигну я церковь свою». Айк и Бетти сели в патрульную машину и колесят по городу в поисках убийцы. К югу от Брод-стрит рыщут сыщики.
– А если серьезно?
Я сажусь в кресло рядом с ней. Мы глядим в арочное окно на городские крыши, которые следуют друг за другом, пока на их пути не вырастает шпиль Святого Михаила.
– У тебя отличный удар. Сначала нам показалось даже, что ты сломала Чэду нос. Как ты сама понимаешь, он не любит, когда его публично унижают. Он отрицал, что у него рыльце в пуху. Утверждал, что ты свихнулась. Но есть и хорошая новость: на следующей неделе он займется твоим здоровьем, отправит на обследование. Так что впереди у тебя лечение электрошоком и обитая войлоком палата.
– Он так и сказал?
– Нет, но это вытекает из его слов.
– Он поехал к врачу?
– Не знаю. Куда-то поехал. Очень быстро.
– Наверное, к своей бразильской сучке, как ты думаешь?
– Адреса он не сообщил.
– Когда ты узнал обо всем? – спрашивает Молли, не глядя на меня.
– Некорректный вопрос. Я ведь газетчик. Ко мне стекаются все слухи, проверенные и нет. Мэр Райли наряжается в женское платье на заседания городского совета. Глава Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения сделал операцию по смене пола. Твой отец открыл публичный дом. Все это мне приходилось слышать, честное слово.
– Сара Эллен Дженкинс видела, как ты вчера заходил к Чэду на работу. – Молли смотрит на меня довольно сердито, и я понимаю, что мне следует поменять тактику. – Вы обсуждали эту тему?
– Я поделился с ним слухами, которые дошли до меня.
– Почему ты не пришел ко мне? Мы с тобой куда большие друзья, чем вы с Чэдом. Или я ошибаюсь?
– Истину глаголешь.
– Ты никогда не любил Чэда.
– Не совсем так, – защищаюсь я. – Просто я не сразу к нему привык.
– Вот как?
– Он засранец. Это наследственная черта, которая у них в роду передается по мужской линии. И все же он не признался, что у него есть кто-то на стороне.
– Ты видел эту бразильскую девчонку?
Я киваю с неохотой.
– И как она? Хорошенькая?
– У нее прекрасные густые усы. Очень симпатично прикрывают заячью губу. А вот протезы ей стоит заменить. Изо рта у нее пахнет как от кучи креветок, которые месяц пролежали на солнцепеке.
– Неужели так хороша?
– Я даже пожалел, что не родился в Бразилии.
Она бьет меня по руке, мы смеемся. Потом снова смотрим на белый шпиль и слушаем полночные удары колокола Святого Михаила. Молли подвигается влево и щекочет голой ступней мне лодыжку. От прикосновения ее кожи к моей я вздрагиваю.
– Помнишь, как мы танцевали в пятницу? – спрашивает она.
– Нет, – вру я.
– Помнишь, как мы спрятались ото всех и целовались?
– Нет, – снова вру я.
– Шеба видела. Считает, что мы очень неплохо целовались.
– Пьяный я был. Ни фига не помню.
– Так давай я тебе напомню. Ты целовал меня, Лео, так, как будто всегда мечтал об этом. Как будто я единственная женщина во Вселенной, которую ты хочешь. Ты целовал меня так, словно хотел прирасти к моим губам. Ты второй мужчина в моей жизни, с которым я целовалась. И мне это очень понравилось. А теперь ответь что-нибудь.
– Очень рад, что тебе понравилось. – Я встаю, подливаю себе коньяка. – Это было грандиозно. Я мечтал поцеловать тебя с того момента, когда мы познакомились. Не верил, что эта мечта когда-нибудь сбудется. Но мы оба несвободны. Оба. Мой брак сугубо формальный, но у тебя настоящий. И я убедился, что ты по-прежнему любишь Чэда. Я знаю еще кое-что, чему ты сейчас, пожалуй, не поверишь: он тоже любит тебя. И всегда будет любить. Просто Чэд мужик. У него есть член. Именно он и заставляет всех нас чудить.
С удивительной грацией Молли стремительно поднимается с кресла и садится мне на колени. Поставив бокал, она обнимает меня и приближает свое лицо к моему. Глаза у нее прозрачные, ясные, решительные. Момент волнующий и прекрасный, как будто молитвы, которые я школьником обращал к Небесам, наконец-то попали Богу в уши.
– Ты думаешь, Старла когда-нибудь вернется, Лео? – спрашивает Молли. – Ее нет уже целый год. Срок немалый. Обычно она возвращалась через месяц-другой. Ситуация серьезная, и она беспокоит тебя, я знаю.
– Она звонит мне каждую неделю, Молли. Ну, не совсем так… Каждую неделю она звонила раньше. Сейчас звонит через месяц, иногда через два. Много плачет. Чувствует себя виноватой. Просит меня ждать ее. Я отвечаю: «Ты ведь моя жена. Я всегда буду ждать тебя». От этого она совсем теряет голову. Как будто такого ответа никак не ожидала. Начинает кричать. Перечисляет мужчин, с которыми спала, называет астрономические цифры. Называет фамилии, профессии, имена жен. Потом успокаивается. Становится самой собой. Обычной Старлой. Снова принимается плакать. Чувствует себя виноватой. И исчезает. Эти разговоры всегда заканчиваются одинаково. Она исчезает.
– Лео! – Молли целует меня в нос. – До чего ты милый, глупый человек. Нет, я не права. Нужно выразиться иначе: ты просто тупица, тупица, тупица!
– Я с самого начала знал, во что впутываюсь, – говорю я и, подумав, уточняю: – Или был настолько глуп, что считал, будто знаю.
– Я хочу задать тебе один вопрос. Только ответь, пожалуйста, серьезно.
– Валяй.
– Ты любишь меня?
Я неуклюже поворачиваюсь, пытаюсь встать. Но Молли держит меня за плечи и смотрит требовательно, не позволяя увильнуть от ответа.
– Мне кажется, я ответил тебе в пятницу вечером. Почему ты снова спрашиваешь? Почему сейчас? Спросила бы в самый счастливый день своей жизни – в день свадьбы с Чэдом. Спросила бы в тот день, когда думала, что выходишь замуж за лучшего мужчину города и окрестностей. Но сегодня ты не вправе задавать такие вопросы. Ты разбила Чэду нос, в результате он перепачкал кровью свой «порше», к тому же ты помешала ему отправиться в Бразилию на Марди-Гра. [67]67
Марди-Гра ( букв.:«жирный вторник») – вторник на Масленой неделе, последний день перед началом католического Великого поста; мировой аналог славянского праздника Масленицы; отмечается во многих странах мира; в США самые массовые и пышные празднования проходят в Новом Орлеане.
[Закрыть]
Молли ударяет меня ладонью по плечу и вскрикивает. Именно этой рукой она расквасила Чэду шнобель и теперь чуть не плачет от боли.
– Покажи мне руку. – Я наклоняюсь и включаю настольную лампу.
Ладонь у нее опухла и покраснела. Я осторожно прощупываю ладонь, пытаюсь понять, нет ли перелома, но ничего определенного сказать не могу. Могу сказать только, что Чэду повезло – Молли ударила его правой рукой. Если бы левой, на которой она носит обручальное кольцо с бриллиантом в два карата, Чэд мог бы лишиться глаза.
– Завтра нужно сделать рентген, – говорю я.
– Так ты правда любишь меня? – не отступает она. – Ответь уже, черт подери! Меня всегда дразнили этим. Особенно Фрейзер и даже Чэд. И Старла тоже не давала покоя в первые годы, когда она еще жила с тобой.
– Я полюбил тебя в день нашего знакомства, как уже сказал.
– Почему? Это же глупо. Неслыханно глупо. Ты меня совсем не знал. Совсем ничего не знал обо мне.
– Я видел, как ты ведешь себя. Как ты держишься, относишься ко всему, что тебя окружает, – ласково и внимательно. Мне понравилось, как ты встала на защиту Фрейзер в тот день, когда мы познакомились. Я понимал, что ты прекрасная партия для Чэда. Ты прекрасная партия для кого угодно. Я почувствовал, что ты сильная. И еще твоя красота, необыкновенная красота. Я ответил на твой вопрос, Молли, настырная девчонка? Больше ты меня бить не будешь?
– Разве только другой рукой.
– Почему ты сидишь у меня на коленях?
– Черт возьми, Лео! – смеется она, протягивает руку и выключает лампу. Мы смотрим друг на друга в лунном свете. – Давай сядем щека к щеке и вместе разберемся. Начнем с очевидного. Я закатила скандал мужу-бабнику в присутствии лучших друзей. Разбила в кровь ему нос и убежала домой, где стала дожидаться его. Дура набитая. Я-то думала, он прибежит за мной и будет просить прощения за все страдания, которые причинил. Не тут-то было. Время идет, а мужа нет как нет. И я поняла, что он побежал искать утешения в объятиях бразильской шоколадки. Кстати, в Бразилии пьют шоколад?
– Никогда не был в Бразилии.
– Тут я поняла, что нежному примирению не бывать, все это слащавая мура. И пошла погулять, чтобы успокоиться, и очутилась возле твоего дома. Как и все мы, я знаю, что ты прячешь запасной ключ в водосточной трубе, поэтому я вошла. Допила бутылку вина, улеглась на твою кровать и проспала два часа. Я почувствовала себя спокойно, безопасно, уютно. Проснувшись, приняла душ, помыла голову, как у себя дома. На туалетном столике Старлы нашла ее косметичку, накрасилась и надушилась. Потом включила телевизор – играли «Брейвз» – и стала ждать твоего возвращения.
– И кто выиграл?
– Заткнись. Я отвечаю на твой вопрос: почему я сижу у тебя на коленях?
– Давай продолжай.
– В пятницу вечером, когда Шеба закончила представление, она ушла к себе в гостевой домик. Утром вышла к завтраку. Мы немного погуляли, поболтали по-девичьи. Оказалось, что Чэд ворвался в гостевой домик и чуть не ударил Шебу. Та сказала ему, что весьма польщена таким горячим приемом. Но считает со своей стороны несколько бестактным драться с человеком, пока пользуется гостеприимством его и его жены. Он согласился, что в этом есть резон, и свалил в свой офис. Ты же знаешь, он готовится к важному процессу. Очень, очень важному.
– Весьма деликатный отпор со стороны Шебы. А Чэд, он все же джентльмен.
– Мы все знаем, что собой представляет Чэд. И всегда знали это. Он единственный из нас никогда не притворялся хорошим. Меня всегда это в нем восхищало. Чэд скептически относится к роду человеческому. Он и меня обратил в свою веру. Точнее, в свое неверие. Теперь Молли уж не та, что прежде. Вот почему, толстокожий баран, она сидит сейчас у тебя на коленях.
– Звучит вполне обоснованно. Но неубедительно.
– Разве ты не замечал, Лео, что в последнее время я гляжу на тебя так же, как ты всегда глядел на меня? – Она нежно целует меня в губы, потом в обе щеки, потом в кончик носа.
– Я не хочу, чтобы ты убедила себя, будто неравнодушна ко мне, только из желания отомстить Чэду.
– Ты совершенно не разбираешься в женщинах.
– Немного разбираюсь. Знаю о них кое-что плохое. И кое-что хорошее.
– Нет, послушай меня. Ты пустой, чистый лист, когда речь о том, что заводит женщину. Включает или выключает ее, переключает на другую скорость. Переводит в режим автопилота. И что там еще бывает, бог его знает и черт меня подери.
– Тебе сейчас нелегко с Чэдом. Выслушай меня.
– Пригласи наконец меня в спальню.
– Нет. Я хочу, чтобы ты знала: если Чэд уйдет от тебя, если Старла уйдет от меня, как не раз грозилась, то я буду счастлив жениться на тебе. Хоть я недостоин тебя и лучше всех это понимаю. Если поцелуй в пятницу вечером был началом, я хочу, чтобы продолжением стала вся наша дальнейшая жизнь.
– Хорошо, а чем мы займемся сейчас?
– Я сварю тебе кофе. Давай спустимся на кухню. Я хочу сказать тебе нечто очень важное, от чего зависит вся наша жизнь. Мы проверим – либо Чэд прав и человечество безнадежно погрязло во грехе, либо у нас есть надежда и мы можем стать лучше, чем нам предначертано.
Молли в последний раз целует меня, на этот раз, как сестра, в знак нашей дружбы, в ознаменование того, что перед нами открылась дверь в будущее.
– Хотя бы намекни. Что может нас обратить к добру? Где начинается путь к свету?
– В Сан-Франциско. Команда «Мятежников» снова вместе. Мы отправляемся на поиски Тревора По. Он умирает от СПИДа. Мы должны привезти его домой, Молли. Нельзя допустить, чтобы он умер в одиночестве.
Часть III
Глава 14
Побережье Тихого океана
Запад всегда вызывает жажду и устойчивое, как безветренная погода, любопытство. В Калифорнии ощущается сухое, безумное дыхание пустыни. Небосвод над Сан-Франциско такой ослепительной синевы, что на ум приходят только исключительные эпитеты и хочется сравнить его с ляпис-лазурью. Облака зарождаются над морем и формируются в загадочных просторах над заливом, откуда туманы движутся в глубь материка, как лишенные разума создания, состоящие из миллиардов клеток-капель, как ядовитые медузы, как мертворожденные участники ночных сновидений. Южные туманы действуют на меня успокоительно, оставляя на болотах следы своих выпачканных в молоке пальцев. А туман Сан-Франциско – коварный охотник в серебряных доспехах, и он всегда вселяет в меня тревогу. Я просыпаюсь под звуки его рожка, и мне в них мерещится жалобный стон города, страдающего от безмерного сексуального истощения.
Я понимаю, что мне, как коренному чарлстонцу, не пристало падать ниц от восхищения перед удивительной, хрупкой первозданностью этого горного края. Но я не устоял перед Сан-Франциско еще в первый свой приезд, когда навестил Тревора По в его квартире на Юнион-стрит. Сан-Франциско покорил меня. От каждого дюйма этого города, утопающего в розах, эвкалиптах и пальмах, веет роскошью и декадансом, он предается безумствам и вращается вокруг оси человеческих пороков. Он выглядит преувеличенным, приподнятым над обыденностью, чересчур великолепным, и любой городской пейзаж представляет собой зрелище, вызывает восторженные восклицания. Сан-Франциско требует от человека пары здоровых ног. В этом городе утесы ошибочно именуются холмами. Наклонные улицы усеяны нарядными домами, которые присосались к ним прочно, словно моллюски. Здесь утром между Президио и Саусалито вы можете заметить кита, в Чайнатауне купить на завтрак живого угря, в полдень полюбоваться Шекспировским садом в парке у Золотых Ворот, днем поймать тихоокеанскую волну вдоль Грейт-хайвей, вдохнуть незабываемый запах пукающих морских львов у «Пирса 39», [68]68
«Пирс 39» – это торгово-развлекательный центр, построенный на пристани в Сан-Франциско. На пирсе расположены многочисленные сувенирные магазины, рестораны и кафе, кинотеатры, игровые центры и аттракционы, организованы уличные выступления. Кроме того, «Пирс 39» знаменит калифорнийскими морскими львами, которые выбрали его местом своего проживания. (Прим. ред.)
[Закрыть]а вечером принять участие в фестивале гейско-лесбийского кино в театре Кастро, [69]69
Кастро – район в центральной части Сан-Франциско, считающийся центром городского сообщества представителей сексуальных меньшинств; здесь расположены гей-клубы, книжные магазины с литературой для геев и т. п.
[Закрыть]купить в городском книжном магазине книгу с автографом Лоуренса Ферлингетти, [70]70
Лоуренс Ферлингетти (р. 1919) – американский поэт, художник, книгоиздатель, представитель бит-поколения. (Прим. ред.)
[Закрыть]выпить что-нибудь в «Топ оф Марк». Тревор По уехал в Сан-Франциско, оставив нас в Чарлстоне вести нашу серую жизнь, зато преподнес нам царский подарок – этот изумительный город.
Двери его квартиры на Юнион-стрит всегда были гостеприимно открыты для нас, здесь мы чувствовали себя как дома, приезжая в отпуск в эту Страну чудес. Тревор не только давал нам кров, он был нашим гидом как знаток и патриот своей новой родины. Поэтому, когда самолет знакомого продюсера Шебы приземляется в Окленде и лимузин подвозит нас к принадлежащему тому же продюсеру особняку на Вальехо-стрит, мы чувствуем себя так, словно вернулись домой. Продюсера, который предоставил Шебе свой самолет и дом, чтобы она могла найти брата-близнеца, зовут Сол Маркс. Дом построен в итальянском стиле, из него открывается вид на залив, на мост Золотые Ворота, на Саусалито и на белоснежную панораму города. Немногословный шофер-ирландец просит нас, чтобы мы называли его Мюррей.
– И все-таки, что нужно сделать, чтобы продюсер пустил тебя пожить в такой домик? – интересуется Бетти, пока Мюррей переносит наши чемоданы в вестибюль.
– Поиграть с его крошечным членом, – отвечает Шеба.
Она дает Мюррею на чай, потом разводит нас по нашим спальням. Мне достается комната в подвальном этаже, без окон, за что Шеба извиняется.
– Я заказала ужин из китайского ресторана, – добавляет она. – Встретимся в гостиной, когда разберем чемоданы.
Поднявшись наверх, я застаю всю шумную компанию друзей перед окном в деревянной раме – они сгрудились и любуются тем, как солнце погружается с безоблачного неба в ярко-синий Тихий океан. Вода закипает расплавленным золотом, затем вспыхивает алым и в завершение розовеет, как лепестки роз.
– Глядя на закат, я начинаю верить в Бога, – говорит Бетти.
– А я, глядя на закат, думаю о том, что мне предстоит умереть, – откликается Молли.
– Скажите на милость, для чего мы взяли Молли с собой? – улыбается Фрейзер, ее лучшая подруга и сестра ее мужа.
– Чтобы она развлеклась немного? – предполагаю я.
– Вот мы еще на один день ближе к вечной разлуке. Ближе к нашему уходу, – продолжает Молли.
– А я, глядя на закат, думаю о том, что он будет покрасивей кучи говна, – наливая себе выпить, заявляет Айк. – Всегда замечал, что белые думают много лишнего.
Мы пируем за ужином, доставленным из ресторана, и эта китайская еда намного вкусней той, которую мне доводилось есть на Юге. Мы едва не стонем от наслаждения. Впервые мы отведали эти кушанья в начале семидесятых, когда Тревор пригласил нас в Сан-Франциско. Найлз вспоминает, как я разозлился на крошечную китайскую общину Чарлстона и утверждал, что китайцы забывают все секреты кухни своих предков, едва пересекают границу штата Южная Каролина. Это случилось после двух недель, проведенных у Тревора, которые можно назвать нашим со Старлой медовым месяцем.
– У меня на душе неспокойно, – говорит Фрейзер. – Еда отменная, вино отличное, но мы сюда приехали по делу. К тому же я скучаю по детям. Дай нам какое-нибудь задание, Шеба. Скажи, что делать завтра.
Шеба раздает всем листы с длинным перечнем фамилий. Ее предусмотрительность производит впечатление и внушает надежду. С редкостным терпением она дожидалась момента, чтобы приступить к деловой части нашей поездки. Из прекрасного кожаного портфеля она вынимает и вручает всем нам папки, полные сведений, слухов, намеков о Треворе и о последних встречах с ним.
– Бетти и Айк! Я хочу попросить вас, чтобы вы отправились в отделение полиции, рассказали там, для чего вы приехали, и заручились их содействием, если возможно. Лео встретится с приятелем-газетчиком Хербом Каеном. В этом списке перечислены все геи, с которыми общался или спал Тревор за последние пятнадцать лет. Есть еще музыканты, с которыми он выступал. Есть люди, которые нанимали его играть на приемах. Я хотела бы, чтобы Молли и Фрейзер извлекли все возможное из этого списка. Сейчас я покажу вам одну фотографию. Я сделала ее, когда в последний раз виделась с Тревором в Сан-Франциско.
– Ты останавливалась у него? – спрашивает Айк, изучая фотографию.
– Я же кинозвезда, детка, – усмехается Шеба. – Я не могу ютиться по чьим-то квартирам. Я останавливаюсь в пентхаусе «Фэрмонта». [71]71
«Фэрмонт» – отель в самом центре Сан-Франциско. (Прим. ред.)
[Закрыть]
– Эх ты, Айк, деревенщина, простофиля! – поддразнивает Молли. – Как ты мог подумать, что кинозвезда снизойдет своей задницей до многоквартирного дома!
Шеба пропускает слова Молли мимо ушей.
– Не забывайте, что у нас с Тревором были прохладные отношения в последнее время, – говорит она. – Ему намного приятней было общаться с вами, он и чувствовал себя свободней. Мы с ним напоминали друг другу об ужасных годах детства, которое оба старались забыть. Каждый из вас найдет свое задание на подушке. Там же все необходимые материалы: карты, справочники. А кое-кому придется обследовать трущобы. Этим займетесь вы, мальчики. Самое ужасное в СПИДе то, что в конце концов остаешься без гроша в кармане. И заканчиваешь в дешевых гостиницах и блошиных притонах.
– Кто видел Тревора последним? – спрашивает Фрейзер.
– Его доктор из клиники по лечению СПИДа, которая находится в Кастро, – отвечает Шеба. – Он сказал мне, что за два года Тревор похудел на двадцать фунтов.
– Боже мой! – восклицает Бетти. – Он и без того был такой заморыш!
– А потом он пропал, – продолжает Шеба. – Во время последнего визита доктор поставил ему диагноз – саркома Капоши. [72]72
Саркома Капоши – редкий вид рака; типичен для больных СПИДом. (Прим. ред.)
[Закрыть]
– Нет, только не это, – вздрагивает Молли. – Это ужасно. Лицо покрывается язвами и коростой.
– А что с Беном Штейнбергом? Джорджем Стикни? Тильманом Гарсоном? – спрашивает Бетти. – Это были его закадычные друзья, когда мы с Айком приезжали два года назад.
– Все умерли, – отвечает Шеба. – Совсем молодые ребята, и все на кладбище.
Молли поднимается из-за стола и подходит к огромному окну, которое служит рамой для великолепной картины сверкающего огнями ночного города. Одинокая фигурка с опущенными плечами. Ее силуэт напоминает тех беспомощных свидетельниц Страстей Христовых, которых так часто изображали художники Возрождения. Мы все подходим к ней, чтобы быть вместе. Мой взгляд падает на мост Золотые Ворота, похожий на драгоценную перемычку между двумя музыкальными шкатулками. Струнное трио архитектуры, искусства, грусти объединяет нас в душевный союз, и мы думаем о нашем больном друге.
– Не пора ли нам баиньки? – оглядывая нас всех по очереди, говорит Шеба.
– Я не хотел затрагивать эту тему, Шеба, – начинает Айк. – Все ждал подходящего момента. Но он, похоже, никогда не наступит. Где ваш отец, будь он неладен?
Лицо Шебы мгновенно искажается ненавистью, но ей удается совладать с собой.
– Я не хочу говорить об этом мерзавце. Ты же знаешь, Айк.
– Ты прекрасно понимаешь, почему я спрашиваю. И понимаешь, почему это так важно.
– Мы все заслуживаем того, чтобы спустя столько лет узнать правду о твоем отце, – вмешиваюсь я. – Хоть никому из нас этот разговор не доставляет удовольствия.
– Если тебе очень больно отвечать, тогда не надо, – подает голос Молли.
– Ты не совсем права, Молли, – возражает Найлз. – Нам необходимо знать, по крайней мере, где он.
– Все верно, – вздыхает Шеба. – Если коротко, то после того, как я окончила школу, он последовал за мной в Лос-Анджелес. Я ничего не знала. Он изобретателен и хитер, как черт. Вскоре я получила роль, стала актрисой. Он отыскал меня – я тогда снимала квартиру в Вествуде – и изнасиловал.
– Не надо, больше ничего не говори, – прерывает Фрейзер.
– Нет, мальчики правы, вы должны все знать. Он держал меня взаперти, издевался, но в этом не было ничего нового, все это было и в детстве. Тогда я и научилась уходить в себя. Это умение помогло мне. Потом он отстал от меня, уехал в Сан-Франциско. И проделал то же самое с Тревором. После второго фильма я наняла телохранителя. Папочка едва не убил беднягу. Я даже не знала, что сказать полицейским. Какое имя назвать? Как его описать? Отец поменял множество имен. И внешность менял постоянно. То рыжие волосы, то седые, то лысый. Он носил усы, бороду, бакенбарды. Менял линзы – то карие глаза, то голубые, то зеленые. А головные уборы! Берет, эспаньолка, ермолка, бейсбольная кепка.
– А сейчас? Где он сейчас? – спрашивает Айк. – Он и нас столько лет преследовал.
– Он мертв. Слава богу! В конце концов он попался. Это случилось пять лет тому назад. Я снималась в Нью-Йорке. К тому времени я обзавелась целым штатом телохранителей. Жила в знаменитом небоскребе. Мой отец пришел под видом разносчика. Швейцар остановил его спросить, к кому он, тогда отец убил его, ударил ножом в сердце. Поднялась тревога. Отца схватили. Лицо убийцы осталось на пленке камеры наблюдения. Джека Кросса обвинили в убийстве и приговорили к заключению в Синг-Синг. [73]73
Синг-Синг – крупнейшая тюрьма с максимально строгим режимом в г. Оссининг, штат Нью-Йорк.
[Закрыть]Там он сошел с ума. Его перевели в психиатрическую больницу повышенной секретности, и там он спрыгнул с крыши. Конец истории. До сих пор ни единая душа не знает, что мой отец – Джек Кросс.
– С чего ты взяла? – спрашивает Бетти. – Мы по долгу службы обязаны это знать.
– Джек Кросс писал мне из тюрьмы, – продолжает Шеба. – Каждый день.
– Джек Кросс – это настоящее имя? – спрашивает Молли.
– Нет. Когда родились мы с Тревором, его звали Густав По.
– Ты уверена, что он мертв? – уточняет Найлз.
– Его прах лежит в урне, которая стоит в моем доме в Санта-Монике. Давно нужно было вам все рассказать. Но мне легче было притворяться, что его вообще никогда не существовало.
– Пора спать, – командует Бетти, и мы обнимаем друг друга, желаем спокойной ночи.
– Ты не возражаешь, если я все проверю по своим каналам? – обнимая Шебу, спрашивает Айк.
– Не возражаю, конечно. Но ведь урна с прахом хранится у меня.
– Это может быть чужой прах. А может быть и прах Джека Кросса. Но не твоего отца.
Я спускаюсь в подвал, вхожу в свою спальню-чулан без окон. С радостью обнаруживаю, что к моим услугам прекрасная лампа, удобная кровать и во всю стену – шкаф с отличными книгами. Рядом с подушкой нахожу инструкции Шебы. Она напечатала их на листе плотной бумаги. Читаю, пока раздеваюсь.
«1. В 9.00 завтракаешь с Хербом Каеном в ресторане „Перри“ на Юнион-стрит. (Шеба будет присутствовать при этом.) Его помощь для нас имеет большое значение.
2. Сходи на старую квартиру Тревора по адресу: Юнион-стрит, 1038, и поговори с новым жильцом. Это адвокат, ее зовут Анна Коул. Может, ей известно что-нибудь о Треворе и его исчезновении. Пококетничай с ней, Жаба. Пусти в ход все свое обаяние, хоть ты утверждаешь, что его у тебя нет. Обрати внимание на все мелочи, даже на первый взгляд незначительные.
3. Встречаемся все в „Вашингтон-сквере“ и обмениваемся новостями.
Твоя любимая кинозвезда Шеба По».
Выключаю свет и ныряю под одеяло, в кромешную темноту, где даю волю воспоминаниям.
Когда Тревор только-только переехал в Сан-Франциско, ему нравилось дразнить нас, бедных смертных, обреченных влачить серенькое существование в Южной Каролине. Он всегда был любителем поговорить, притом на редкость блестящим, и в первые годы своей жизни в Сан-Франциско он звонил мне и рассказывал часами. Я восхищался, как мастерски владеет он языком, как зорко подмечает характерные детали, забавные мелочи. Он начинал карьеру пианиста. Его первой работой была должность пианиста в баре под названием «Кёртэн колл», который располагается в театральном квартале. В первый же вечер выступление Тревора произвело фурор, чему никто из нас не удивился. Знаменитый журналист Херб Каен засвидетельствовал успех нашего друга, через год посетив «Кёртэн колл». «Молодой волшебник с Юга околдовал клавиши и публику, его остроумие и блеск уже вошли в легенду», – написал Херб Каен в своей колонке, и с этого момента карьера Тревора пошла в гору. Он посылал мне вырезки со статьями Херба, чтобы я брал пример со зрелого, состоявшегося мастера слова, который с таким умом и талантом описывает родной город.
Утром отправляюсь в «Перри» на встречу с Хербом Каеном. Застаю его уже там, он со свитой устроился за лучшим столиком. Его окружают несколько робких обожателей с блестящими глазами, два возбужденных владельца кафе и группа туристов, которые фотографируются с ним. Своей аурой он воздействует на окружающих, наверное, куда сильнее, чем древнегреческий герой, но, может, чуть слабее, чем буддистский просветленный. У меня есть конкретный план. Еще в Чарлстоне, до отъезда, я позвонил Хербу и переговорил с ним. Но сейчас мне нужно убедить его написать статью и рассказать об исчезновении Тревора По и о поисковой экспедиции, которую организовали его школьные друзья из Южной Каролины.
Заметив, что я вошел и смотрю на него, Херб жестом приглашает меня за свой столик.
– Прости, Лео, что не упомянул о твоем друге в воскресной колонке. Понимаешь, не вижу, о чем тут особенно писать. В этом городе тысячи геев умирают от СПИДа. Вот только в этом ресторане сегодня утром заметил шестерых – все геи и все больны СПИДом.
– Как ты их отличаешь?
– Ты тоже научишься через пару дней. Представь, что ты русский солдат и только что открыл ворота Освенцима. У них голодный, изможденный вид. Это в нашем городе означает печать смерти.
– Но ты же помнишь Тревора По. Ты уже писал о нем.
– Превосходный парень. Чертовски интересный. Пианист от Бога. Играет, как черт. Но я не могу писать ни о чем, мне нужен сюжет. Нет истории, нет приманки. Гей-музыкант, который умирает от СПИДа? Всего и делов-то? О чем тут писать?
– Семеро его школьных друзей прилетели вчера из Чарлстона, чтобы разыскать его. Один из них только что назначен шефом полиции Чарлстона – это первый в истории Южной Каролины чернокожий начальник полиции.
– Премиленькая история. Сгодилась бы для мультфильма, да вот беда – я не режиссер.
Я смеюсь. Херб вызывает у меня восхищение, как и при наших прежних встречах.
– Не встречал лучшего гида, чем ты, – продолжает он. – Как ты мне показывал Чарлстон! Но за ту экскурсию я с тобой уже расквитался. А эта история – она хороша только для Чарлстона. В нашем Вавилоне она не сыграет. Кому это может быть интересно?
– Ты прав. Позволь угостить тебя «Кровавой Мэри». В знак старой дружбы.
– Что-то я в толк не возьму. Зачем ты пришел? Чем еще можешь меня заинтересовать?
– Может, и ничем. С точки зрения такого крутого парня, как ты. Великий город. Великие люди кругом, куда ни глянь. Чем тебя может заинтересовать маленький человек вроде меня? Пожалуй, мне лучше уйти.
– Пока не ушел, – придерживает меня за руку Херб, – скажи, чего тебе от меня надо.
– У поминания в твоей колонке, Херб. Просто, чтобы ты привлек к нам немного внимания. Больше ничего.
– И это после всего, что я сделал для тебя! – рычит Херб. – Черт, но ведь в твоем рассказе не за что зацепиться. Самая громкая твоя сенсация не тянет даже на строку в моей колонке. Мы выступаем в разных весовых категориях, Лео, и ты не дурак, сам понимаешь это.
– Ты – симфонический оркестр, Херб. А я всего лишь деревенская дудка. Я все понимаю. Но я никогда не упустил бы настоящую историю, как делаешь ты. Да, мне нужна твоя помощь, старина. В своем деле ты лучший в стране, тебе нет равных. И все же мне придется уйти. Завтракай спокойно, не буду тебе мешать.
– Хорошо, ты получишь завтра одну строку. Ты доволен, Лео? Будь благоразумен.