Текст книги "Обрученные с Югом"

Автор книги: Пэт Конрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

Айк встает, голос у него властный, но спокойный.

– Вот план, который нам с Бетти показался неплохим. Мы обещали «Открытой руке», что будем доставлять обеды до воскресенья. Но мы внесем кое-какие изменения. Мы с Бетти больше не будем заниматься доставкой. Займемся своими прямыми обязанностями. Вы будете перемещаться из гостиницы в гостиницу всегда вместе, на группы не разбиваться. Местные полицейские охраняют наш дом днем и ночью. Мы доведем свое дело до конца. Жаба, ты закажешь нам обед на сегодня?

– С удовольствием.

– Обедать будем дома, при закрытых ставнях и опущенных занавесках. Ни бассейнов, ни горячих ванн.

– А как же наш с Лео медовый месяц? – спрашивает Молли.

– Прекрати, Молли, – приказывает Айк.

– Я очень испугалась, – говорит Фрейзер. – Вот и наболтала лишнего с перепугу.

– Впервые в жизни в твоих словах была злость. – Найлз смотрит на жену, а та отводит глаза в сторону. – Если бы не знал тебя как облупленную, подумал бы, что это говорит опустившаяся приютская девка.

– Ты несправедлив, Найлз. Ты слишком строг, – замечает Молли, удивляя нас всех. – Она же сказала, что испугалась. Мы все испугались, это вполне простительно.

Шеба, которая сидит, обхватив колени, в дальнем углу комнаты, неожиданно выступает в поддержку Молли.

– Мой папочка запросто может укокошить нас всех, – говорит она. – Я заварила эту кашу. Мне и расхлебывать. И я расхлебаю, клянусь.

– Сначала нужно довести дело до конца, – напоминает Бетти. – Мы взялись доставлять еду этим беднягам. Они нуждаются в нас.

– Мне не хочется сейчас даже пальцем пошевелить, – говорит Шеба. – Я бы лучше осталась в постели, напилась и пересмотрела свои старые фильмы. Может, хоть тогда забуду про своего предка. Я его считала мертвецом, а этот псих и убийца цел и невредим и даже знает мой адрес.

– Лео, дружище, уж ты позаботься, чтоб обед удался на славу. А мы должны навести между собой полную ясность. Соберись с духом, Шеба, детка. Сегодня вечером все мы, присутствующие в этой комнате, должны услышать твою историю, будь она неладна, от А до Я. Двадцать лет тому назад вы появились в нашем городе, как чертики из коробочки. Никто не знает, где вы родились, откуда приехали, почему поселились в доме напротив Лео. Мы ничего не знаем о вашей матери, кроме того, что ей на роду написано попадать в неприятности. Мы должны знать все. Ты не вправе что-то скрывать от нас, потому что этот тип всем нам когда-либо угрожал. Твой отец – он для нас все равно что граф Дракула, Циклоп, Франкенштейн и Чарльз Мэнсон. И при всем при том вряд ли кто-нибудь из нас узнает его, войди он сейчас в эту комнату. Я не знаю его имени. Подумать только, я не знаю даже имени твоего отца!

– Я же говорила тебе, Айк. Я тоже не знаю. И Тревор не знает, – заявляет Шеба, чем очень нас удивляет.

– Итак, сегодня вечером, Шеба По, ты раскроешь перед нами все карты. Выложишь все до одной, – говорит Айк. – Я не против того, чтобы умереть за тебя. Но я имею право знать, почему мне приходится это делать, черт подери!

Вечером Шеба располагается в центре роскошной спальни, которая занимает весь верхний этаж. Тут есть и гостевая зона, очень нарядная, с мягкими коврами, множеством подушек и удобными креслами, этакое сказочное царство лени. Женщины утопают в креслах и кажутся крошечными – все, кроме Фрейзер, которая сидит рядом с Найлзом. Мы с Молли сидим чуть в стороне, делая вид, что мы как бы сами по себе.

– Мы с Тревором не знаем, где и когда мы родились, – начинает Шеба.

– У тебя есть свидетельство о рождении?

– Даже несколько. В одном значится, что меня зовут Каролин Эббот, а моего брата-близнеца Чарльз Ларсон Эббот и родились мы в Сент-Луисе. В другом – что мы родились в Сан-Антонио. Даты рождения, правда, в этих двух совпадают.

– А отец? – спрашивает Айк.

– Он менял имя и род занятий каждый раз, когда мы переезжали.

– Господи, почему? – спрашивает Молли.

– Не имею ни малейшего понятия. Когда переезжаешь каждый год, постоянно меняешь города, когда вокруг одни чужие и незнакомые люди, все путается в голове, во всем начинаешь сомневаться. Когда мы жили в Шайенне, штат Вайоминг, отца звали доктор Боб Марчезе. Он говорил с итальянским акцентом и целый год изображал ветеринара, который специализируется на крупном рогатом скоте. В Питтсбурге он называл себя Пьер Ла Давид и торговал «ягуарами». В Стоктоне, штат Калифорния, он был страховым агентом. Я даже не уверена, что мое настоящее имя – Шеба По. Тревор как-то сказал, что нашел штук пять фальшивых свидетельств о нашем рождении и три отцовских паспорта на три разные фамилии. Ни в одном из них не фигурировала фамилия По.

– А матери ты не задавала вопросов? – спрашивает Фрейзер.

– Старалась не задавать. То, что нам казалось непонятным, для нее было кошмаром. Когда мы подросли и начали что-то понимать, то нам сразу стало ясно: она боится отца. К тому времени мы уже, конечно, знали, что у нее есть на то причины.

– Он бил ее? – спрашивает Айк.

– Бить не бил, но выдумывал тысячу разных способов помучить. Иногда, например, не давал денег на еду. Селились мы всегда в сельской местности, вокруг ни души. Ни радио, ни телевизора, ни соседей, ни автомобилей. Отец был единственной нитью, которая связывала нас с миром.

– Перестань, перестань, перестань! Это все бред какой-то! – кричит Фрейзер. – Так не бывает! Что ты нам рассказываешь! Так люди не живут, такого в Америке быть не может! А куда смотрели твои бабушки, дедушки, тети, дяди? Что они говорили, когда приезжали в гости?

– Бабушки? Дедушки? Тети? Дяди? Если они и были, Фрейзер, дорогая, я их в глаза не видела. Неужели ты думаешь, что я не мечтала о них миллион раз? Неужели ты думаешь, я не мечтала, как они приедут и спасут нас? А потом я мечтала, что они посмотрят мой фильм и скажут: «Ну и ну! Ай да Шеба! Вышла в люди!» Но что, если эти гипотетические родственники знать не знают ни о каких близнецах по имени Шеба и Тревор? Что, если для них мы Мэри и Билл Робертс из Буффало, штат Нью-Йорк? Что, если наша мама влюбилась в нашего папу и сбежала из дома? Вариантов может быть множество, Фрейзер, а если ты считаешь, что возможен только один, то это твоя проблема.

– Это не моя проблема, – отвечает Фрейзер. – Это мое счастье, что я знаю, кто мои родители, кто мои предки и где они жили последние триста лет. Стабильность – самое большое богатство, которое я вынесла из детства, и хочу передать его своим детям.

– Что касается второй половины предков твоих детей, о них ты ничего не знаешь. Ведь твои дети и мои тоже, – вмешивается Найлз. – Среди их предков наверняка есть и жители гор, и контрабандисты. В родословной наших детей не меньше белых пятен, чем у Шебы и Тревора. Моя мать кого-то порезала ножом, за это ее с бабушкой посадили в тюрьму. Это то немногое, что я знаю наверняка.

– История печальная, но она не имеет никакого отношения к нашим детям, – упорствует Фрейзер.

– Эта история имеет самое прямое отношение к нашим детям. Просто они ее пока не знают.

– Я позабочусь о том, чтобы они никогда не узнали о твоем прошлом.

– Мое прошлое настигнет их, – отвечает Найлз. – Потому что оно влияет на настоящее.

– Это на Старлу оно повлияло, – соглашается Фрейзер. – Но тебя-то я защитила от него.

– От прошлого невозможно защититься, – говорю я.

Айк поднимает руку, жестом показывая, чтобы мы прекратили спор.

– Сейчас речь идет о Шебе. О ее брате. И об их отце. Мы пытаемся разобраться в ее прошлом. Обо всей прочей дребедени поговорим, когда вернемся в Чарлстон.

– А что значит улыбающаяся рожица? – спрашивает Молли. – Откуда она взялась? Я не понимаю, почему твой отец именно ее выбрал вместо автографа.

– Когда я была маленькой, мне очень нравились улыбающиеся лица, – пожимает плечами Шеба. – Денег у нас не было, и я вырезала улыбающиеся лица из газет и журналов. Я находила их везде – на фантиках, на лентах и шариках – и коллекционировала. Отец одобрял только одно хобби – игру на фортепиано. Это он научил нас с Тревором играть. Честно говоря, для нас отец был центром вселенной. И вот однажды я пришла из школы домой, а он нарисовал на всех улыбающихся лицах из моей коллекции красную слезу. Взял у матери красный лак для ногтей и нарисовал. К этому моменту все уже вышло наружу. И мама собиралась с нами бежать.

– Что вышло наружу? – спрашивает Молли.

– То, чем он занимался со мной и с Тревором. Сначала с Тревором. Я решила, что мальчики нравятся ему больше девочек, но потом оказалось, что он имеет вкус и к тем и к другим.

– Все, хватит! – кричит Фрейзер. – Я не собираюсь делать вид, что намерена слушать дальше. Вы все, наверное, согласны со мной?

Тишину можно измерять маленькими глотками, а можно трехлитровыми бутылями. Наступившая после слов Фрейзер тишина длится так долго, что та чувствует: ее осуждают, она осталась в одиночестве. Ее глаза сверкают, как у львицы, почуявшей запах гиен, которые угрожают ее выводку. Признания Шебы на всех производят тяжелое впечатление, но от знаменитого самообладания Фрейзер они не оставляют и следа. В той сложной композиции, которую долгие годы дружбы придали нашим взаимоотношениям, Фрейзер всегда занимала первое место по уравновешенности. Она всегда сохраняла спокойствие и держалась молодцом, какие бы грозы ни сотрясали атмосферу вокруг. Больно было видеть, как ее устойчивый мир рушится на глазах.

– Найлз, ты идешь со мной? – спрашивает Фрейзер. – С меня довольно. Я ухожу к себе. Все остальное могу дорисовать своим воображением.

– Я хочу остаться до конца, – мягко говорит Найлз. – Нам всем нужно разобраться с прошлым, особенно Шебе.

– Шеба, я не вижу смысла в том, чтобы посвящать нас во все подробности ваших извращенных отношений с отцом, – возражает Фрейзер. – Мы уже все поняли. Но мы-то хотим жить и живем нормальной жизнью, среди нормальных людей. В нашей жизни взрослые не насилуют детей изо дня в день. Это чудовищно и немыслимо, и я не понимаю, какое отношение все это имеет к поискам Тревора.

– В приюте с ребенком может случиться всякое, – говорит Найлз. – Меня, Фрейзер, изнасиловали двое мужчин, когда мне не было еще и десяти лет. Я пережил это. И Старла пережила. Мы выдержали. А что оставалось делать?

– Ничего твоя сестра не выдержала! Она сломалась, Найлз. Твоя сестра – это человеческие обломки после крушения, и мы никогда не знаем, где и когда они выплывут! – выкрикивает Фрейзер.

– Мы с Найлзом прекрасно знаем, как приют может исковеркать душу ребенка, – говорит Бетти. – Мы с ним стали нормальными людьми, но это было нелегко.

– Всем спокойной ночи, – желает Фрейзер.

Мы слышим ее шаги на лестнице – она спускается с грацией спортсменки, которая остается ее фирменной чертой. Этажом ниже хлопает дверь.

– Ты в порядке, Шеба? – спрашивает Айк.

– Нет, не в порядке. Кажется, мы начинаем ненавидеть друг друга. Мне лучше замолчать. Мне очень стыдно, что отец вытворял такое со мной и с Тревором, но ведь это факт моей жизни. Никуда от этого не денешься. А тогда я даже не понимала, что это плохо. Отец сказал нам: и девочки, и мальчики должны заниматься со своим папой сексом. Чтобы отплатить ему за любовь и заботу. Кто нам мог объяснить, что это не так? Теперь я понимаю, что это патология. А в пять или шесть лет не понимала.

– Шеба! – Бетти соскальзывает с кушетки, опускается на колени рядом с измученной Шебой и берет ее за руку. – Со мной было то же самое. Меня насиловал любовник матери. До тех пор, пока не вмешалась социальная служба и меня не забрали из семьи. Я приехала в Чарлстон в том же году, что и вы с Тревором, попала в один приют с Найлзом и Старлой. Я перестала верить людям и думала, это навсегда. Никогда не выкарабкаюсь. Но мы все помогли друг другу выжить тогда. Давай покончим с этим, родная. Рано или поздно твой папаша попадет под прицел моего пистолета, и я не промахнусь. Я отправлю его на тот свет. Не сомневаюсь, и Айк, и Найлз, и Жаба поступят так же.

– Я чувствую так же, но вряд ли смогу его убить, – говорит Молли. – Мне кажется, я вообще не в состоянии убить кого-либо.

– Не оправдывайся, Молли, – отвечает Шеба. – Я тоже не смогла бы. По самой идиотской причине. Вы будете презирать меня, если я скажу.

– Ты можешь говорить нам все, – кивает Айк. – Мы не будем презирать тебя.

– Он как-никак мой отец, будь он проклят. И я родилась ненормальной – в него. Я все-таки его люблю, потому что он отец – мой и Тревора. Я хочу, чтобы он исчез, но смерти ему не желаю.

Шеба плачет, я смотрю на нее и думаю: она создала такое количество масок, за которыми прячется, что уже не может отличить их от собственного лица. Шеба – актриса, и вся ее карьера строится на присвоении чужих личностей. Я сижу здесь, смотрю на нее – она настолько убедительна, что я ей верю, хотя, возможно, она говорит неправду. Очень трудно верить женщине, которая построила себя как здание, у которого множество парадных выходов и ни одного входа.

– Что еще нам нужно знать? – Айк обводит нас взглядом. – Мы не будем тебя больше мучить, Шеба. Тебе было очень тяжело. Поверь, нам тоже.

– Зная характер своего отца, почему ты решила, что он мертв? – спрашивает Бетти. – Просто потому, что тебе вручили урну и сказали, это его прах?

– Мне сообщили в Нью-Йорке, что он умер, – пожимает плечами Шеба. – В комнате у него нашли удостоверение личности и завещание. Выдали мне урну.

– Когда это произошло?

– Несколько месяцев тому назад.

– Откуда же он знает, что ты здесь? – спрашивает Найлз.

– От Херба Каена. Он читает газеты, – говорит Молли. – Караулил возле бывшей квартиры Тревора. Тоже ничего удивительного: Лео воспел этот адрес во множестве газетных заметок о путевых впечатлениях.

– На сегодня хватит, Шеба, – говорит Айк.

– А что, будет продолжение?

– Откуда у него извращенное влечение к тебе и к Тревору? – спрашивает Молли.

– Очень просто – это игра. Игра в абсолютную власть. Власть, против которой невозможно протестовать, – говорит Шеба. – Отец называл себя хозяином, а нас – рабами. Он говорил, что это самая примитивная, самая древняя и самая увлекательная игра на земле. Однажды он сказал: «Даю слово, этой игре не будет конца». Изнасиловав меня в Лос-Анджелесе, он признался, что хотел детей только для того, чтобы было кого трахать до конца дней. «Рождение двойняшек оказалось приятным сюрпризом, – сказал он. – Двойное удовольствие».

Глава 17
Новый посетитель ресторана

В пятницу мы начинаем прощаться с умирающими, которым доставляли обеды почти две недели. Прощаться всегда тяжело и грустно. В «Открытой руке» нас предупреждали, что существует опасность развития эмоциональной привязанности к подопечным. Наша работа сильно повлияла на нас. Весь день у нас глаза на мокром месте. К этому дню мы обнаружили уже четыре мертвых тела в гостиницах Тендерлойна. Мы поддерживали друг друга, как могли. Мрачный настрой усугубляется, конечно, и тем, что нам не удалось найти Тревора По. Ощущение провала и, как следствие, отчаяние подавляют всех, особенно Шебу. Никогда раньше до встречи с этими истерзанными недугом людьми не доводилось нам наблюдать такого несгибаемого мужества, неиссякаемого юмора и неодолимой воли к жизни.

Я чувствую усталость в душе. Мы заходим в наш ресторан. Официантка Лесли встречает нас объятием. Среди завсегдатаев разошелся слух, что Тревора так и не удалось найти.

– По моей вине все эти люди тратили свое время, – говорит Шеба. – По моей милости они подвергали свою жизнь опасности. А нам по-прежнему нечем их порадовать.

Шеба замолкает и начинает плакать. В этом нет ни капли актерства, неподдельное горе, она всхлипывает, как маленькая несчастная девочка. Мы не успеваем ничего ей ответить, из вестибюля к нашему столику, задыхаясь, спешит Лесли.

– Случилось нечто из ряда вон выходящее, – сообщает она.

– А именно?

– Явился огромный чернокожий парень. Похоже, бездомный. Утверждает, что у него есть к вам дело.

Шеба уже немного совладала с собой, она первая догадывается:

– Это же тот парень с фуникулера! Который хотел стащить у меня кошелек!

– Сделайте бифштекс из самого большого куска мяса, который у вас найдется. И принесите на улицу, вон на ту скамейку, – прошу я официантку.

Найлз с Айком уже вышли и разговаривают с единственным лайнбекером [101]101
  Лайнбекер – в американском футболе игрок защиты. (Прим. ред.)


[Закрыть] «Окленд рэйдерз», который живет в выброшенном на свалку автомобиле.

– Наверное, у него есть новости, – киваю я женщинам, которые следуют за мной, чтобы принять участие в оживленном разговоре, завязавшемся на Пауэлл-стрит. Потом обращаюсь к Айку и Найлзу: – Я заказал обед для нашего гостя.

– Швейцар грозился вызвать полицию, когда я хотел войти, – возмущается Маклин Тихуана Джонс.

– Внешне ты не похож на их постоянного клиента, только и всего, – говорит Айк самым примиряющим тоном.

– Вы обещали пять штук тому, кто разыщет вашего педика. – Маклин садится на скамейку, мы стоим вокруг него. – Гоните мои денежки.

– А где наш друг? – спрашивает Айк. – Сначала мы должны получить Тревора По, а потом ты получишь деньги.

– Я нашел его, – говорит Маклин. – Обещал найти и нашел. Я держу слово. Теперь хочу получить свои деньги.

Маклин вынимает из кармана одну из тех листовок с портретом Тревора, которыми мы обклеили весь Сан-Франциско вдоль и поперек, и смотрит на нее, как на карту острова сокровищ.

– Да, это он, точно, – кивает Маклин. – Я видел его собственными глазами. Вчера.

Лесли выходит в сквер с подносом еды и шестью бутылками пива. Она торжественно опускает поднос на колени Маклину и говорит:

– Бифштекс мы пожарили с кровью. Годится, дорогой?

– То, что надо, мэм, – кивает Маклин. – Я люблю с кровью. Моя благодарность шефу. Добавьте к счету тридцать процентов чаевых.

Мы смотрим, как Маклин приступает к еде. Ест он с наслаждением, манеры у него, к нашему удивлению, отличные. Тут я вспоминаю, что он был звездой Национальной футбольной лиги и запросто бывал в самых лучших ресторанах самых разных городов.

– Дамы и господа, великолепная еда, просто великолепная, – восторгается он.

– Так ты видел Тревора По? – нетерпеливо спрашивает Айк.

– Да, собственными гляделками, – говорит Маклин прежде, чем положить в рот очередной кусок.

– Ты можешь отвести нас к нему?

– Служитель закона, ваш парень в большой беде. Конечно, я могу отвести вас к нему. Но вытащить его оттуда будет непросто.

– Где он? – вскрикивает Шеба.

– Он попал в лапы к Банни.

– Кто такой Банни? – спрашивает Айк.

– Лучше тебе не знать, – отвечает Маклин, увлеченный бифштексом. Он тычет в нас вилкой. – Сделаем так. Встречаемся в восемь утра на Тюрк-энд-Полк-стрит.

– Ты отведешь нас к Банни? – спрашивает Айк.

– Нет, еще не хватало! Банни убьет меня, если узнает, что я привел к нему копов.

– Ты боишься? На тебя это не похоже, – замечает Айк.

– Банни играл за «Рэйдерз» до меня, на несколько лет раньше, – говорит Маклин, перестав жевать. – Банни Бэнкомб, номер восемьдесят девять. Белый парень, играл за штат Флорида. Он тогда весил триста фунтов. Сейчас в нем все четыреста. Банни – свихнутый. Псих законченный. Не чудак, нет. Злой, как черт. Убьет собственную мать, чтобы обменять ее использованную прокладку на капли от насморка.

– Какой яркий образ! – говорит Фрейзер.

– Думай, что говоришь, тут моя жена, – предупреждает Найлз.

– Мы приехали в Сан-Франциско в отпуск, немного повеселиться, – говорю я. – И нам повезло: встретили нашего старого друга Маклина. Тут мы узнаем, что отец Шебы воскрес из мертвых и снова вступил в игру. И наконец выясняется, что Тревор По свел дружбу с каким-то психом по имени Банни, который весит четыреста фунтов.

– Почему Тревор живет с Банни? – недоуменно спрашивает Бетти. – Он терпеть не мог подобных типов.

– Вы меня неправильно поняли, мэм. Он живет не с Банни. Он живет у Банни. Как заключенный. Вместе с остальными педиками. Банни держит их взаперти. Они не могут уйти.

– Тревор же взрослый человек! – восклицает Фрейзер. – Он может идти, куда хочет.

– Эх вы, светская дамочка! Я не раз видел, как люди опускаются на дно в Тендерлойне. Черт, я сам опустился на дно. Но Банни устроил тут собственный ад. Который хуже дна и, наверное, хуже ада. Я, может, жизнью поплачусь за свою болтливость. – Маклин завершает обед и кладет салфетку на поднос. – Ну да ладно, добрые люди. Встречаемся завтра в восемь утра. Посмотрим, что тут можно сделать. Недалеко от Золотых Ворот на Полк-стрит есть кофейня мистера Джо. Ждите меня там.

– Где гарантия, что ты придешь? – спрашивает Айк.

– А пять тысяч? Чем не гарантия? Только вы уж будьте готовы ко всему. Без шума вряд ли обойдется. Банни глотку перегрызет всякому, кто посмеет нарушить его домашний уклад. По-моему, ваш педик не стоит всех этих хлопот. Бьюсь об заклад, кому-нибудь из вас не уйти от Банни живым.

В самом зловещем районе Тендерлойна мы встречаемся за завтраком с Маклином Тихуаной Джонсом в кафе, владелец которого представился как Джо Блоу и оказался пожилым вьетнамцем. Маклин ночует у Джо Блоу на заднем дворе в ржавой «мазде».

– Заказывайте, что будете есть, – говорит Айк, и мы приступаем. – Еще один бифштекс, Маклин?

– Начинать день с бифштекса – что может быть лучше, – соглашается Маклин.

– Маклин, где Тревор По? – спрашивает Айк. – Ты сказал, что знаешь.

– Я мертвец, если Банни пронюхает, кто его заложил, – говорит Маклин, настороженно глядя на нас.

– Никто не узнает, что ты замешан в этом деле, – успокаивает его Бетти.

– Принесли пять тысяч? – спрашивает Маклин.

– Принесли. Где мой брат? – вклинивается в разговор Шеба.

– Так этот маленький педик – твой брат? Он долго не протянет. СПИД довел его до ручки. Вы были в Кастро? Там ошиваются эти сладкие мальчики. Когда мне становится невтерпеж, я нахожу себе в Кастро такого сладенького, чтобы он меня приласкал.

– Какая увлекательная жизнь, – говорит Шеба.

– Сука, расистка, – бормочет Маклин.

– Черножопая мразь! – шипит Шеба. – Я не дам тебе пяти тысяч, если ты не доставишь мне брата в лучшем виде.

– Уведи Шебу отсюда, – прошу я Молли. – Маклин, где Тревор? И почему ты уверен, что видел именно его?

– Я же сказал вам, Банни – псих. Но он не дурак. Он учился бизнесу во Флориде. Университет, сукин сын, закончил. Только потом свихнулся. Устроил у себя дома в Тендерлойне приют для доходяг. А вообще занимается всем помаленьку. Я покупаю травку у наркоманов, которых он доит. Обманывать Банни запрещено. Никто и не обманывает. А если кто попытается, у того сильно портится цвет лица.

– В смысле? – спрашивает Айк, он записывает все, что говорит Маклин.

– Из-за нехватки воздуха. На дне залива Сан-Франциско очень трудно дышать, – объясняет Маклин.

– Вернемся к Тревору, – говорит Найлз, явно взволнованный.

– Банни, он не дурак, и смекнул, что на СПИДе можно делать денежки. У него родился план, как доить сладеньких мальчиков, когда они заболеют.

– Мы видели больных СПИДом, у них нет ни гроша, – возражаю я. – Они все равно что бездомные или нищие.

– Зато у них есть социальное пособие. – Айк поворачивается к Маклину: – Ты ведь тоже его, наверное, получаешь?

– Да, но мое-то вмиг улетает. Вот почему я считаю, что наркотики надо легализовать.

– Господи, он еще и поборник социальных реформ, – вздыхает Найлз.

– Банни понимал, – не обращая на него внимания, продолжает Маклин, – даже вошь не уговорить жить у него в приюте. А что, если набрать побольше сладких мальчиков, у которых СПИД и которые еле ноги таскают? У них никого нет: ни семьи, ни друзей, зато социальное пособие каждый месяц. Берешь двадцать доходяг – получаешь двадцать пособий в месяц. Неплохо! Он дает им угол, еду – столько, чтоб не умерли с голоду, и запрещает выходить наружу, общаться с людьми. Не надо быть магистром экономики, чтобы прикинуть: на круг неплохая получается прибыль.

– Больные СПИДом быстро умирают, – говорю я. – Это слабое место в его бизнесе.

– Одни умирают. Зато другие заболевают. Он все время находит новых мальчиков. И снова получает их пособия. У Банни есть подельник, работает в отделе социального обеспечения. Он ведает как раз Тендерлойном и отслеживает все чеки, которые выписывают на адрес Банни, на Тюрк-стрит. Банни ему отстегивает с каждого чека. Я же говорю вам, он не дурак.

– Откуда ты узнал, что Тревор у него? – спрашивает Найлз.

– После того как вы отстегнули мне денег, я пошел к Банни разжиться наркотой и заодно кой-чего разнюхать. Банни уже слышал, что какие-то типы разыскивают Тревора. Он повел меня, показал Тревора – хвастался, понимаете. Банни ему сказал: «Поздоровайся с дядей Маклином, Пианист!» У Банни есть старое пианино, на котором этот педик иногда играет, – вот его и прозвали Пианистом. «Привет, Маклин, ты крутой парень, – сказал этот педик. – Глядя на таких, как ты, я всегда благодарил Господа, что Он сотворил меня голубым». Мне захотелось пернуть, как я это услышал.

– Да, это точно Тревор, – киваю я.

– Узнаю нашего Тревора, – кивает Найлз.

– Это все из-за чертовой статьи Херба Каена, – замечает Айк.

– Да, Банни каждое утро первым делом читает страницу Херба Каена. Так что он взял вас на заметку, ребята.

– Мы должны встретиться с ним, Маклин, – говорит Айк и протягивает тому стодолларовую бумажку из пачки банкнот.

– А где мои пять тысяч? – спрашивает Маклин.

– Получишь, когда мы найдем Тревора. Это аванс. Можешь сказать что-нибудь полезное, что нам пригодится?

– Только одно: в доме Банни сломана дверь на чердак. Мы там с дворником пару раз покурили душевно. А почему я должен верить, что вы не слиняете из города, когда раздобудете своего педика?

– Потому что мы не такое дерьмо, как ты, – фыркнул Найлз.

– Я, пожалуй, расскажу Банни о нашем разговоре. Может, он предложит мне дельце поинтересней. Своя рубашка ближе к телу, так устроен человек. Это моя философия.

– Банни просто пристрелит тебя – и дело с концом, – говорит Айк.

– Ваш педрила живет на третьем этаже, – сообразив, что замечание Айка не лишено глубинного смысла, отвечает Маклин. – Дверь покрашена в голубой цвет.

– Ступай, пропусти бутылочку, – предлагает Найлз. – Мы найдем тебя, когда закончим.

Маклин прощается с нами и с Джо Блоу, выходит на улицу и опять остается один на один со своей нескладной, невеселой жизнью.

– Хотелось бы помочь парню, – говорит Айк.

– Ну так всади пулю ему в затылок, – откликается Найлз. – Сделаешь доброе дело и ему, и всем.

Банни обитает в полуразрушенном викторианском особняке, через две парадные от отеля «Дельмонико». Мы десятки раз проходили мимо, когда разносили еду из «Открытой руки». Убожество Тендерлойна вызывает особый отклик в душе из-за присутствия этих останков былой красоты. Парадная дверь напоминает вход в маленькую городскую тюрьму, все окна забраны решетками. Никаких признаков жизни. Подобный пятиэтажный дом стоил бы миллионы, находись он в Президио-Хайтс, но здесь, в унылом Тендерлойне, я не дал бы за него и серебряного доллара.

Мы с Найлзом располагаемся по обе стороны от входа и делаем вид, что дремлем. Одеты мы как бездомные: дешевые ботинки, вязаные шапки, грубые пальто из благотворительного магазина. Молли и Шеба, хорошо одетые, с деловым видом поднимаются на крыльцо и звонят в дверной звонок. Проходит довольно много времени, но ничего не происходит. Они звонят еще раз. Низкий, громкий звук звонка разносится по всему дому.

На пороге появляется гигантская фигура Банни. Притворяясь спящим, я не выпускаю крыльцо из поля зрения, мир через щель прищуренных глаз кажется необычным. Вид у Банни жуткий, устрашающий.

– Какого черта вам тут надо? – спрашивает он. Голос у него неожиданно писклявый, а фигура – как у Гаргантюа.

Мы договорились, что Шеба будет изображать тихую серую мышку, предоставив Молли главную роль.

– Добрый день, сэр, – говорит Молли. – Мы из Женской добровольной гильдии при церкви Святой Марии. Мы опрашиваем жителей нашего прихода. Епископ хочет удостовериться, все ли делает католическая церковь, чтобы удовлетворить потребности и нужды прихожан. Простите, не позволите ли вы нам войти? Мы хотим задать вам несколько вопросов, но это не займет у вас много времени.

– Валите к черту, – отвечает Банни.

– Вы принадлежите к Римско-католической церкви? – спрашивает Шеба.

– Ага, принадлежу. Я Папа Римский, собственной персоной.

Начинается второй акт нашего спектакля: на улицу выезжает полицейский автомобиль. Он останавливается на противоположной стороне, возле магазина, где продают сэндвичи. Из него выходят два полицейских – Айк и Бетти – и вдруг замечают двух женщин, которые беседуют с бывшим игроком «Окленд Рэйдерз».

– Можно пригласить полицейских, чтобы они тоже приняли участие в разговоре, мистер Бэнкомб? – спрашивает Молли.

– Откуда, черт возьми, вам известно мое имя? – интересуется Банни, не сводя глаз с Айка и Бетти.

– Вся улица гордится, что бывший игрок «Рэйдерз» живет здесь, – отвечает Молли.

– Кто сказал вам, как меня зовут? Я придушу его.

– Ваши соседи. – Молли не обращает внимания на его угрозы. – Еще они сказали, что вы держите у себя жильцов. Можете назвать нам точное число, мистер Бэнкомб?

– Кто наболтал вам эту чушь? – Подозрительность Банни возрастает с пугающей скоростью.

– Эти данные нужны нам для статистики, – отвечает Молли, записывая каждое слово Банни.

Со своей наблюдательной позиции я еще раз мысленно оцениваю габариты Банни и прихожу к выводу, что он без труда укокошит Найлза, Айка и меня в придачу и даже не вспотеет. От Банни исходит угроза, он источает специфический запах – запах зла, который присущ ему от рождения и который ему, кажется, даже как-то к лицу. Я волнуюсь за безопасность наших женщин.

– Вы знакомы с организацией «Открытая рука»? – спрашивает Шеба бесцветным, неголливудским голосом. – Там известно, что вы взяли под свою опеку несколько больных гомосексуалистов. Они выражают вам большую благодарность и хотят знать, нет ли у вас проблем с питанием подопечных? Может быть, вам нужна помощь?

– Ненавижу педиков и живу здесь один. А вы, шлюхи недоделанные, возьмите ноги в руки и чешите своей дорогой. Имейте в виду на будущее: вы меня никогда не видели и ни о чем со мной не разговаривали. Что за два баклажана там шляются?

Ладонью размером с обеденную тарелку Банни прикрывает глаза от солнца и смотрит на противоположную сторону улицы. Я затрудняюсь сказать, бесстрашие Айка и Бетти – качество, которое они выработали в процессе профессиональной подготовки, или оно свойственно им с рождения.

– Передайте вашей «Открытой руке», что я жду не дождусь, когда все педики передохнут. А своему долбаному епископу скажите, что я жду не дождусь, когда он сдохнет от СПИДа.

– Вы когда-либо посещали католическую церковь, мистер Бэнкомб? – спрашивает Молли.

И тут из глубины дома доносятся звуки фортепиано, и мы получаем подтверждение, что Тревор находится здесь, он жив, даже если и не очень здоров. Мы догадываемся, что играет Тревор, не только по блеску и артистизму, которые отличают его исполнительскую манеру. Желая подать нам сигнал, Тревор выбрал мелодию, которая сквозной темой проходит через все годы нашей дружбы: в недрах обветшалого викторианского особняка невидимый пианист на невидимом фортепиано наигрывает «Лили Марлен». По лицу Найлза я вижу, что он все понял. Выражение лиц у Айка и Бетти, которые стоят в боевой стойке на другой стороне улицы, тоже едва уловимо меняется.