Текст книги "Обрученные с Югом"

Автор книги: Пэт Конрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

– Чего тебе от меня надо, Лео? Завтра мы встретимся на пикнике. Может, отложим до завтра?

– По городу ползут слухи, что ты снова завел шашни на стороне, Чэд. О, какой славный эстамп! Сценка охоты! Нечасто встретишь такое в чарлстонской адвокатской конторе.

– Сожалею, что вынужден разочаровать тебя. Слухи-то ложные. А теперь будь хорошим мальчиком и вали отсюда. Ступай помолись, или что вы там, мальчики-католики, делаете в церкви.

– Я много кручусь, Чэд. Общаюсь с разными людьми. И слышу эту новость из разных источников. И уже довольно давно.

– Отчего же пришел только сегодня?

– Айк попросил.

– Мой любимый коп! – Неудовольствие Чэда выдает только легкое подергивание правой брови. Ему, похоже, надоели мои голословные заявления. – Найлз приходил еще неделю тому назад. Настоящий наставник. Кажется, он воспитывался вместе со своей чокнутой сестрицей в каком-то негритянском приюте? Ты ведь знаком с его сестрой. Кажется, ты женился на этой сучке?

– Заткнись, Чэд! Напрасно ты, мошенник, пытаешься задеть меня.

– А ты напрасно лезешь в мою жизнь. Она тебя не касается. Ни тебя, ни кого-либо еще, – подытоживает он.

– Мне кажется, твою жену немного беспокоит положение дел. Так она мне сказала, когда мы занимались любовью прошлой ночью.

Чэд громко хохочет. Меня всегда восхищало его умение сохранять хладнокровие под пулями.

– Благодарю тебя, Лео. Я сам могу разобраться со своими делами и уж конечно – со своей женой. А теперь вали отсюда, старый газетный сплетник! Дай мне спокойно закончить работу, завтра встретимся у моей сестры. Может, я даже поговорю с Найлзом и попрошу его заняться своими делами, а не моими.

– Чэд! Об этой истории знают многие! Ты неосторожно выбрал место для свиданий. Твой нежно-голубой «порше» много раз засекали возле ее дома в Фолли-Бич.

– Пора купить новую машину. Знаешь, Лео, я одолжил эту машину одной сотруднице, которая разбила свою. Сам теперь хожу на работу и с работы пешком.

– Тебе следует отнестись к этому серьезно.

– Такого рода слухи преследуют меня со старших классов школы. Давай посмотрим правде в глаза, Лео. У людей есть все причины, чтобы обращать на меня особое внимание. У меня отличная работа, много денег, отец и мать – из лучших чарлстонских фамилий. С рождения я принадлежу к сливкам общества. Поэтому обо мне всегда будут распускать слухи.

Голос Чэда, его манера говорить могут повергнуть в трепет, к тому же он обладает даром в критические моменты пользоваться всем арсеналом разнообразных средств воздействия. Вдруг он протягивает руку к Библии, она лежит на столе – богато украшенная, старинная, не то фамильная реликвия, не то театральный реквизит, специально предназначенный для драмы, которую мы разыгрываем.

– Даю слово чести, Лео. – Чэд потрясает книгой в воздухе. – Клянусь на Библии. В этом дерьмовом суде, где ты добровольно взял на себя роль председателя, я, Чэдуорт Ратлидж-десятый, торжественно клянусь, что я неизменно хранил верность своей жене и брачному обету, который дал летом тысяча девятьсот семьдесят четвертого года в епископальной церкви Святого Михаила. Я твердо уверен, что рьяный католик Лео Кинг, который пристал ко мне, как банный лист к заднице, присутствовал на той торжественной церемонии и принимал в ней участие.

– Невеста была прекрасна, жених великолепен.

Чэд секунду смотрит на меня, потом говорит небрежно:

– Ты не проведешь меня, дружище. Ты можешь сколько угодно рядиться в сутану и торчать на мессе хоть каждый день в течение високосного года, я-то знаю, что у тебя в постели порой оказываются занятные киски. Я слышу о тебе много всякого, не меньше, чем ты обо мне. Но я веду себя скромнее и терпимее, чем ты, потому что знаю: ты женат на сумасшедшей со справкой, которая всю жизнь бегает от тебя.

– Выкручиваюсь, как могу, Чэд. Я нашел выход – спать с женщинами, с которыми дружу. Среди них есть одинокие, разведенные, вдовы и даже несколько замужних. Нет среди них только, как ты верно заметил в красноречивом монологе, моей жены.

– Ну ты и притворщик, сукин сын! – говорит он таким голосом, будто выиграл кубок при полном стадионе.

– Никакого притворства, – отзываюсь я. – Я признался, что сплю с женщинами, на которых не женат. Это ты поклялся на Библии, что верен Молли со дня свадьбы. А притворщик я? Прости, старина, но я могу назвать как минимум восемь женщин, с которыми ты спал. Я пытаюсь помочь тебе, Чэд. Ты на пути к пропасти. Попробуй изменить направление, пока не поздно.

– Давай лучше поговорим о той пропасти, к которой ты уже подошел. Я о твоей славной жене. Разведись с этой сумасшедшей. Я сию секунду подготовлю все документы. И не возьму с тебя ни цента. Во имя старой дружбы.

Думаю, мы с Чэдом Ратлиджем знаем друг друга как облупленные и можем пересчитать все порванные струны в сердце другого. Любим мы друг друга меньше, чем остальных из нашей компании, но каждый отдает должное достоинствам и недостаткам другого. Мы признаем родство наших неидеальных душ и дорожим нашим несовершенным братством. Мы не боимся друг друга, хотя знаем, что опасаться есть чего.

При этом я всегда отказывался выражать Чэду почтение, на которое он претендует в силу своего рождения. Ему выпали все козырные карты: и знатность, и богатство, однако он высоко оценивает потенциал тех из нас, кто вышел из более низких слоев общества. Он уверен, что мы обскачем его, если только представится случай. Чэд крайне высокомерен, он полностью лишен умения притворяться, которое позволило бы ему спрятать под маской скромности и простоты чувство собственной избранности. И все же, если со мной приключится настоящая беда, я сначала обращусь к Чэду Ратлиджу. Он не из тех, кому стоит доверять своих женщин, но он принадлежит к касте воинов и хранит верность старинным традициям.

– Я хочу помочь тебе, – говорю я. – Я старался рассеять те слухи, что до меня дошли. Но твоя беспечность меня удивляет. Это так не похоже на тебя.

– Совать свой нос, куда не просят, вынюхивать, чем пахнут чужие задницы, – это твой образ жизни, да, Лео? Глядишь, какой-нибудь гадкий слушок вырастет в газетную колонку.

– Я никогда не публиковал сплетен о тебе. И никогда не опубликую, ты знаешь.

– По отношению к моему другу Бэнксу Приоле ты не был так щепетилен.

– Бэнкс выдвинул пятимиллионный иск против любовника своей жены за раскол семьи. [61]61
  Раскол семьи – преследуемое в исковом порядке лишение мужа или жены права на супружескую общность.


[Закрыть]

– Ты сделал все, чтобы его лишили адвокатской практики, – говорит Чэд, и я понимаю, что перекрестного допроса не избежать.

– Он сам сделал все, чтобы его лишили адвокатской лицензии. Он нанял частного сыщика, который снимал на видео его жену, ее любовника, бывшую жену любовника, его собственных родителей и даже собаку. Сам он держал любовницу в отеле «Форт Самтер» и воровал деньги из кармана Гертурды Рэгсуорт, у которой была болезнь Альцгеймера в тяжелой форме. Внутренняя налоговая служба пронюхала, что у него есть офшорный счет на Бермудах, а также не уплачено налогов тыщ на двести долларов. Бэнкс заварил большую кашу, Чэд, но заварил ее сам. Чтобы лишиться лицензии, ему не нужна была ни моя, ни чья-либо еще помощь.

– А как ты себя чувствовал, когда Бэнкс покончил с собой?

– Как будто мне подарили миллион, сукин ты сын! Ужасно я себя чувствовал, вот как. Он был хорошим человеком, который запутался в очень грязных делах. В конце концов у него возникло чувство, будто он обесчестил себя и свою семью. Бэнкс не видел другого способа все исправить, кроме как застрелиться. Конечно, он ошибался.

– Его дети до сих пор не оправились после этого. И вряд ли когда-нибудь оправятся, – произносит Чэд. – Мне кажется, ты помог ему зарядить пистолет, из которого он пустил пулю себе в лоб. Позор – это одно. Публичный позор – другое.

– Я пришел сюда как раз для того, чтобы предупредить об этом. Тебе угрожает публичный позор, он будет страшней ночных кошмаров. Не думаю, что ты готов к нему. Я не пришел бы, если бы Айк не попросил меня. Судя по всему, Найлзу тоже все известно.

– Ниггер и Горный Человек. – Чэд потряс головой. – Два сапога пара.

– Найлзу не очень нравится это прозвище. Должен тебе сказать, что Бетти, Айка и Фрейзер оно тоже не очень забавляет. Айк же просто набьет тебе морду, если услышит.

– Даже ты в состоянии оценить иронию судьбы. Сирота с гор прибывает в Чарлстон и женится на моей сестре, потому что у нее лицо как у лошади, а фигура как у коровы. Найлз за один ход перебирается из хижины во дворец. От этого у меня возникает желание вскочить и запеть «Боже, храни Америку!».

– Найлз и Фрейзер – отличные люди, нам повезло, что у нас есть такие друзья. И мы оба знаем это. Нам здорово повезло.

– Господи, ты так похож на свою мать, что хоть караул кричи. Ты унаследовал от нее накрахмаленное благочестие, которое она вынесла из монастыря. Но у твоей матушки оно настоящее. А у тебя – фальшивка, и меня от него тошнит – боюсь заблевать весь мой элегантный офис. Можно мне сказать тебе, что я думаю о тебе, о себе, об этом городе? Сказать прямо здесь и сейчас? Могу я сказать правду, Лео?

– Добро пожаловать! Я весь внимание. – Мне и страшно, и любопытно, что же такое Чэд хочет сказать.

– У меня такое чувство, будто ты мой тюремщик и мой духовник. Я словно обезьянка, а ты шарманщик и заставляешь меня плясать на потеху порядочным людям. Я ненавижу порядочных людей, Лео. Я могу тебе в этом признаться, потому что считаю тебя такой же сволочью, как я сам. Я ненавижу быть хорошим, наряжаться каждое воскресенье и идти в церковь, дважды в неделю обедать в клубе, в черном галстуке тащиться на все благотворительные мероприятия в этом городе. У них ведь благие цели, скажешь ты. Разумеется – кто же станет давать деньги на дурные цели? Поэтому я наряжаюсь, как положено, и подписываю чеки на кругленькую сумму для больных почечной недостаточностью. Или для сердечников. Или для диабетиков. Или для больных рассеянным склерозом. Или раком желудка. Это все прекрасно, это для спасения жизни. Так я живу изо дня в день. С утра до вечера. Я дышу этим. Я сыт по горло, с души воротит. Это ради семьи, да. Ради семьи. Ради общества. Ничего другого не существует. Я должен выполнить долг перед обществом. Когда я еще раз услышу эти слова от очередного самодовольного болвана, я завизжу. «Чарлстон был добр к тебе, Чэд, старина. Пора вернуть свой долг обществу». Я ненавижу этот мир, Лео, а он схватил меня мертвой хваткой за глотку, и мне не вывернуться. Я чувствую эту мертвую хватку постоянно… и сейчас… сейчас… Я просыпаюсь каждое утро с мыслью, что нужно выполнить долг перед самим собой. Да, я хочу что-то сделать для Чэда Ратлиджа, который медленно погибает оттого, что является Чэдом Ратлиджем. Я погибаю оттого, что я тот, кем родился.

Я пытаюсь переварить все, что Чэд обрушил на меня. Чэда невзлюбить проще простого, но он всегда поражает меня этими безжалостными откровениями, которые свидетельствуют о мучительной внутренней жизни, о натуре несчастной, но по-настоящему глубокой. Его слова трогают меня и вызывают прилив сострадания к его жене.

– Я просто выполнил поручение, Чэд, – говорю я. – Меня попросили прийти – я пришел. Все это не мое дело. Поступай, как хочешь. Если ты не покончишь с этой интрижкой, то хотя бы соблюдай осторожность. И попроси свою подружку не обсуждать ваши отношения с секретаршей Томми Аткинсона. – Вынув из кармана записную книжку, я открываю ее на заложенной странице. – Секретаршу Аткинсона зовут Кристин Аймар, и у нее язык без костей. Вообще не пристало тебе ухлестывать за секретаршей.

– Она не секретарша. Она помощник юриста. [62]62
  Помощник юриста – человек с неполным юридическим образованием, помогающий профессиональному юристу в работе.


[Закрыть]– Во взгляде Чэда читается неодобрение. – Что еще тебе известно, Лео?

– Многое. Я собрал досье. Похоже, она хорошая девушка из хорошей семьи. Но она выбрала доверенным лицом мисс Аймар, а это не очень удачный выбор. Они обсуждают следующие темы. Ты бросишь свою суку жену к концу учебного года, и вы поженитесь в Лас-Вегасе. Медовый месяц проведете на Гавайях. Чэд, представить себе, что ты танцуешь хулу, [63]63
  Хула – национальный гавайский танец.


[Закрыть]я хоть с трудом, но могу. Но Лас-Вегас? Лас-Вегас?! Ратлидж из Чарлстона заключает брак в одной из сомнительных, обитых красным бархатом церквушек?

– Я дико устал от тебя, Лео, – говорит Чэд, и я чувствую в его словах свежий прилив злости.

– Ничего не поделаешь! История закрутилась. От тебя зависит, как она закончится.

– Я знаю, как она закончится. Воображения у меня больше, чем у вас всех, вместе взятых. Я не приду завтра к сестре на пикник, Лео. Позвоню и скажу, что не приду, – в последний момент, конечно, чтобы чуть-чуть позлить Молли. И подзавести Найлза с Фрейзер. Дело, над которым я работаю, крупнейшее в истории этой адвокатской конторы. Иск затрагивает морское право трех континентов и большинство портовых городов по всему миру.

– Я догадываюсь, где искать голубой «порше», когда труды завершатся.

Слышится деликатный стук в дверь. Видно, что неожиданный визит застал Чэда врасплох, хотя тот и пытается скрыть свое недовольство.

– Заходите! – говорит он.

Входит красивая молодая женщина, латиноамериканка, быстро подходит к Чэду и докладывает:

– Мистер Ратлидж, я сделала копии трех счетов, как вы просили. Я также перевела письма от адвокатов из Неаполя и Лиссабона. Никаких расхождений не нашла.

– Соня Бьянка, – говорит Чэд, – познакомьтесь с моим старым другом Лео Кингом. Мы вместе учились в школе.

Я встал, когда она вошла, и с первого взгляда оценил ее удивительную, экзотическую красоту. Мы пожимаем друг другу руки, у нее твердое, уверенное пожатие. Мне кажется, она прекрасно понимает, что была темой разговора, который мы вели до ее появления.

– Мистер Кинг! – улыбается она. – Как приятно! Я читаю вас каждое утро.

– Откуда вы родом, мисс Бьянка? – спрашиваю я.

– Я родилась в окрестностях Рио-де-Жанейро. Но мой отец служил в дипломатическом корпусе, поэтому мне пришлось пожить в десятке разных стран.

– Соня свободно говорит на пяти языках, – объявляет Чэд.

– На сегодня больше заданий не будет, мистер Ратлидж? – спрашивает она. – Меня пригласили на обед.

– Кто этот счастливчик? – интересуется Чэд.

– Это не мужчина. Надеюсь, мы с вами еще увидимся, мистер Кинг.

– Называйте меня просто Лео.

– До свидания, мистер Ратлидж, – прощается она. – До свидания, Лео.

Соня выходит, слышится стук ее каблучков по деревянному полу XVIII века. Мы с Чэдом остаемся наедине и возобновляем наш неприятный разговор.

– Когда ты последний раз занимался любовью с женщиной и она кричала от наслаждения? – спрашивает Чэд. – Когда в последний раз у твоей женщины было столько оргазмов, что ты со счету сбился?

– Пару часов назад. – Я гляжу на часы. – Не помню, как ее звали, но девчонка явно умеет получать удовольствие от жизни.

– Очень смешно.

– Скажу Молли: если она по ночам будет кричать и визжать, перебудит детей и собак в округе и ты собьешься со счета, считая ее оргазмы, то ваш брак будет спасен.

– Никто не должен притворяться. У меня есть долг перед самим собой. А тебе не приходило в голову, Лео, что ты с таким удовольствием суешь свой нос в мою жизнь потому, что имеешь виды на мою жену?

Я отодвигаюсь от его стола, и наши взгляды скрещиваются. Наши лица спокойны, как у игроков в джин, которые пересчитали карты и точно знают расклад противника. Взгляд Чэда застывает и темнеет.

– Как, должно быть, трудно живется на свете некрасивому мужчине, – говорит он, меряя меня взглядом с головы до ног и напуская на себя вид этакого красавчика, которым он, собственно, и является. – Нет, нельзя отрицать, что ты изменился к лучшему за эти годы. Генри Берлин научил тебя мало-мальски прилично одеваться. И слава богу, нашелся человек, который изобрел контактные линзы и избавил тебя от твоих пучеглазых окуляров. Ну, волосы, конечно, как за ними ни ухаживай, по-прежнему курчавые, как у завитого терьера. Однако родиться уродом в городе, где превыше всего ценится красота – как в женщинах, так и в мужчинах, – это подлинная трагедия. Сколько я знаком с тобой, ни разу не слышал, чтобы женщина выразила желание переспать с тобой. Никому и в голову не могло прийти, что ты станешь знаменитостью в нашем городе. Вспомни опрос, который газета проводила в прошлом году. Среди самых известных людей Чарлстона ты занял пятое место. Город изменился. Это уже не тот город, в котором я родился.

– Да здравствуют перемены! Можно позвонить Соне, чтобы она перевела эту фразу на французский?

– Но я не был до конца честен с тобой, Лео. Я не сказал тебе всей правды. Я прекрасно знаю, что женщины, которые соберутся завтра за ужином, обожают твою болтовню. Они тебя очень любят: и моя дражайшая жена, и моя уродина сестра, и самая миленькая негритяночка, когда-либо носившая оружие. Ты был очень добр к ним, Лео, отдаю тебе должное. На протяжении многих лет. И я даже начинаю думать, что ты был искренен. Ты был так же добр к их мужьям и всегда помнил дни рождения их детей, дарил косточки их собачкам и шоколадки – горничным. Ты умеешь сделать так, что твой друг чувствует себя особенной, исключительной личностью. Это своего рода талант. Единственный твой талант, которому я завидую, Лео.

– А как ты сам? Как себя чувствуешь ты, Чэд?

– Тоже особенным. Я отношу себя к этой блестящей категории. Я нравлюсь очень немногим людям. Это заставляет меня страдать и приспосабливаться. Я научился жить с этим, потому что у меня нет выбора.

– А ты никогда не думал о том, чтобы относиться к людям поприветливее? Подружелюбнее?

– Нет. Я предоставляю это избранным. Вроде тебя. Пресмыкающимся. Лизоблюдам. Это не мое амплуа. Но я добился большего успеха, чем многие мои ровесники. Почти все, кто меня ругает и поносит, меня боятся. Я испытываю от этого большое удовлетворение. Я дышу этим страхом, как озоном, Лео. Он бодрит меня. А вот ты, похоже, радуешься моим успехам. И это озадачивает. Я всегда хотел посмотреть, как ты шлепнешься в лужу. Я ждал, что ты испишешься, что твой хлипкий талант истощится. Однако, должен признать, что моей карьере ты помогаешь. Ты пишешь обо мне в своей колонке. Люди часто интересуются нашей дружбой: хотят знать, когда мы познакомились, с чего все началось. Смысл их вопросов сводится к одному: почему такой славный парень, как Лео Кинг, может общаться с таким гадом, как Чэд Ратлидж.

– Вопрос закономерный. Я сам все чаще и чаще задаю его себе. А что ты отвечаешь?

– А в ответ – тишина. Вот что я отвечаю.

– Выслушай один совет, Чэд. Позвони Молли, сделай ей сюрприз. Пригласи на ужин сегодня вечером. А завтра приди на пикник к сестре.

– Я подумаю.

– И еще один совет. Если ты придешь, постарайся сделать приветливое лицо.

Воскресным утром я поднимаюсь с матерью по ступеням собора Святого Иоанна Крестителя. В ярких лучах солнца сооружение из красного песчаника отливает золотыми подтеками. Мы входим в вестибюль, внутренняя отделка собора сияет зрелым европейским великолепием. Проходим мимо незрячих глаз и безмолвных лиц святых, которые возвышаются над алтарем в позах религиозного экстаза.

Мы с матерью садимся на свои места, я слышу нестройный всплеск голосов за спиной. Оборачиваюсь – и с трудом удерживаюсь от смеха при виде Шебы По. На ней темные очки и самый мешковатый и скромный костюм, который ей удалось разыскать в своем гардеробе. Не знающая стыда королева эпатажа пытается незамеченной войти в собор и неприметно проскользнуть в боковой придел к исповедальне.

Демонстрируя прекрасное чувство сцены, под стать самой Шебе По, монсеньор Макс появляется из редко используемой боковой двери, великолепный в своем воскресном облачении цвета слоновой кости с золотом. Подобный райской птице, он шествует вдоль алтаря с высокими подсвечниками и подходит к исповедальной кабинке в тот самый момент, когда Шеба возникает за пунцовой занавеской, а из груди паствы вырывается вздох изумления. Учитывая популярность Шебы как персонажа таблоидов, наших прихожан можно извинить за эту реакцию на завораживающее зрелище: одна из самых отъявленных грешниц нашего времени направляется на исповедь со смиренным видом отшельника-августинца.

– Если она хочет каяться честно, ей придется провести в кабинке неделю, – изрекает моя мать достаточно громко, чтобы вызвать приглушенный смех соседей, и мне остается только с помощью локтя призвать ее к молчанию.

– Я могла бы предстать перед судом Господа хоть сегодня, прямо посмотрела бы Ему в глаза и сказала, что Его ничтожная раба исполнила свой долг. А ты, Лео, что собираешься сказать в день Страшного суда?

– Что моя мать проела мне всю печенку до самой задницы, – шепчу я.

– Как ты смеешь ругаться в священном месте?

– Господь поймет и простит. Он тоже когда-то был человеком из плоти и крови, как я. Его воспитывала Дева Мария. А меня ты.

– О боже! – замечая какое-то движение слева, восклицает мать. – Всего пять минут – и она выходит! Кого она думает водить за нос?

– Это касается только ее, Бога и священника.

– О боже! Она идет прямо сюда. Я уйду, если она вздумает сесть рядом с нами, и это не пустая угроза, имей в виду, сын.

Простой черный шарф покрывает волосы Шебы, она похожа на святую. Служитель подводит ее к нашей скамье. Я подвигаюсь, чтобы дать ей место, и встречаю яростное сопротивление матери, тело которой становится железным. Но я нажимаю плечом посильнее, и место для Шебы освобождается. Она заговорщически подмигивает мне и опускается на колени с покаянным видом.

Не владея собой от ярости, мать вскакивает, привлекая к себе всеобщее внимание, как кит, плывущий рядом с круизным лайнером, и требует, чтобы я выпустил ее, а также указал Шебе, что ей не место среди достойных католиков Чарлстона.

– Садись и молись, мать, – придерживая ее за рукав, шепчу я. – Мы должны быть вместе. Шеба обратилась к вере. Посмотри на нее. Она стоит на коленях у подножия креста, смотрит на распятого Иисуса.

– Дешевый спектакль, – шипит мать, садясь на место. – Ее карьера катится под гору. Она уже два раза делала подтяжку лица.

– Три, – говорит Шеба, не поворачивая головы.

Все дружно встают на ноги, когда монсеньор Макс выходит со своими алтарными служками в центр. Я с восхищением слушаю, как он читает молитвы, открывающие мессу. Еще с тех пор, когда сам был алтарным служкой, я являюсь поклонником того зрелища, в которое он превращает богослужение. В Римско-католической церкви, возможно, не все правильно, но в чем ей не откажешь – это в умении организовать шоу. Хотя моя вера с годами несколько размякла, я высоко ценю неизменность ритуала и навсегда останусь пленником евхаристии с ее божественной тайной.

Моя молитва тревожит и пугает меня, потому что исходит из какого-то темного угла души, который нежданно-негаданно обрел настойчивый голос. Мне ничего не остается, как прислушаться к идущим из глубины словам:

– Я должен помочь своим друзьям, Господи. Но мне одному не справиться. Мне нужна помощь, Твоя помощь. А мои друзья пусть помогут мне. Дай мне смирение принять их помощь. Позволь им избавить меня от моих страхов, печалей, черных мыслей. Я так долго ношу их в себе. Я прошу у Тебя помощи – если ее заслужил. Мне нужно на что-то опереться, мне нужен якорь, чтобы спастись. Прошу, дай мне знак. Простой знак, но понятный. Дай мне знамение, прошу, прошу.

Когда я снова открываю глаза, меня охватывает сильнейший страх, потому что моя молитва больше похожа на истерику, чем на разговор с Богом. Я стараюсь ровно дышать, пока служитель не пригласит к причастию. К моему удивлению, Шеба встала прежде времени. Когда священник подходит к ней, она наклоняется, целует меня в щеку и шепчет:

– Увидимся, солнышко.

Точно рассчитав момент, она берет протянутую руку священника, и тот ведет ее направо, куда уже спешит им навстречу монсеньор Макс. Шеба опускается на колени, монсеньор кладет облатку ей на язык. Она принимает ее, произносит молитву, крестится, а потом предоставляет служителю честь вывести ее через боковую дверь, под взглядами прихожан, которые наблюдают за этим спектаклем. Затем к причастию приглашаются первые ряды, и слетаются, словно стая ласточек, священники с потирами, прикрытыми белыми полотенцами.

– Шеба страдает манией величия, – прижимаясь губами к моему уху, шепчет мать. – Это было неуместно и неприлично.

– Грандиозный спектакль, – отвечаю я.

– Это храм, где поклоняются Господу, а не Шебе По с пластмассовыми титьками.

Мы подходим к алтарю и получаем причастие из рук монсеньора, который венчал моих родителей и крестил меня. Затем вслед за толпой выходим на Брод-стрит. Моя мать никак не может избавиться от навязчивых мыслей о Шебе По.

– Эта девка – блудница вавилонская. Она родилась в Содоме или в Гоморре.

– И все-таки она очаровательна, ведь правда? – Я не могу удержаться, чтобы не подразнить мать.

– Я отдаю предпочтение внутренней красоте. Красоте духовной. Такой, как у святой Терезы, у святой Розы или у святого Франциска Ассизского.

– А я нет. Лично я предпочитаю пластмассовые титьки.

Мать повисает у меня на руке, и мы разражаемся смехом на ступенях собора. Хотя мне приятно видеть ее смеющейся, я уверен, что это не к добру.