Текст книги "Обрученные с Югом"
Автор книги: Пэт Конрой
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)
Мы с Бетти едем вслед за Айком.
– Надеюсь, мой муж с Шебой доедет без приключений, – говорит Бетти.
– Ни один мужчина не может зарекаться от приключений рядом с Шебой. И не родилась еще та женщина, которая этого не понимала бы.
– Шеба всегда выглядела как кинозвезда. И держала себя как кинозвезда. Это почти невероятно, правда? Ах, я чуть не забыла: будущий шеф полиции приказал мне надеть на тебя наручники, Лео.
И ловким движением, в котором сочетаются профессионализм и сноровка, она пристегивает мою левую руку к рулевому колесу.
– Сними наручники. Иначе мне придется написать жалобу по поводу жестокости наших полицейских.
Я люблю заливистый смех Бетти.
– Не могу спокойно видеть тебя в наручниках, Лео! Чувствую себя как госпожа. Знаешь, старая черно-белая игра, только наоборот.
Мы сворачиваем на подъездную дорожку, которая ведет к особняку на Ист-Бэй-стрит, где у нас назначена встреча. Тут живут Молли и Чэд Ратлидж.
Шеба выскакивает из машины, бегом поднимается по лестнице, и они с Молли обнимаются, что-то радостно вскрикивая. Я, Бетти и Айк наблюдаем за ними из машин.
Бетти наклоняется, чтобы расстегнуть наручники, и быстро целует меня в щеку.
– Знаешь, почему я так люблю, когда Шеба приезжает в город? – спрашивает она. – Я чувствую себя более живой. Мне кажется, вот-вот случится что-то важное и настоящее.
– Шеба приехала не без причины, Бетти. Сегодня вечером она разыграет здесь спектакль и сделает нас его участниками.
– Она никогда не будет счастлива, правда, Лео? Чего ей нужно от нас?
– Она скажет нам в свое время. Шеба ничего не делает просто так.
– У нашей девочки проблемы, – вставляет Айк.
– Она тебе что-нибудь рассказала, пока вы ехали? – спрашиваю я.
– Несла обычную голливудскую чепуху. Но сердце подсказывает мне, что у нее проблемы.
– У нашей девочки проблемы всю жизнь, сколько я ее помню, – качает головой Бетти. – Так мы идем к Молли и Чэду? Каждый раз, когда переступаю порог их дома, чувствую себя Золушкой, которая попала на бал.
– Хороша Золушка – в мундире полицейского и в солдатских ботинках! – смеется Айк.
– Включи воображение, – улыбается Бетти. – На мне бальное платье, хрустальные туфельки. Лео, дай мне руку. Я хочу, чтобы белый джентльмен с отменными манерами ввел меня в этот сказочный дворец.
Улыбаясь, я веду Бетти Джефферсон по винтовой лестнице в один из двадцати пяти самых выдающихся особняков на юге от Брод-стрит, в нем обитают Молли и Чэд Ратлидж. Молли выходит на веранду встретить нас.
– Привет, мышка Молли! – говорю я.
– Привет, Молли, счастливой доли! – добавляет Айк, и мы все по очереди обнимаем ее.
Я замечаю, как Шеба направляется к гостевому домику.
– Шеба захотела быстренько принять душ и переодеться, пока все собираются. Пойдемте в библиотеку. Лео назначается ответственным за напитки. Я купила чудные стейки в «Пигли-Вигли». [46]46
«Пигли-Вигли» – американская сеть супермаркетов.
[Закрыть]Вы с Айком пожарите их на гриле, если мой непутевый муж застрянет на работе?
– Чэд так допоздна работает? – удивляется Бетти. – Он больше времени проводит на своей любимой работе, чем дома. Или я ошибаюсь?
– Ты недалека от истины. Послушай, Лео! Мне одного «здравствуй» мало. Не хочешь ли ты оставить хороший засос у меня на шее?
Все смеются.
– Я предпочел бы более интересное место. Что ты скажешь насчет правого бедра?
Мы входим в огромный дом, нас обступают двести лет чарлстонской истории. Эти предметы слишком прекрасны, чтобы ими пользоваться. Огромная люстра в центре зала выглядит как хрустальный апофеоз. Огромное черное пианино стоит у стены, которая обращена к реке Купер, а напротив притягивает глаз своим элегантным контуром арфа, похожая на лист папоротника. За все годы знакомства с семейством Ратлидж я ни разу не слышал, чтобы кто-то играл на этих инструментах. Я никогда не сидел на этих бесценных диванах и креслах, сработанных еще первыми мебельщиками колонии. Отсутствием жизни это помещение вызывает у меня жалость, как брошенный ребенок. Пианино и арфа, кажется, погибают без музыки. В Чарлстоне множество таких невеселых гостиных, где жизнь прекратилась. В огромной столовой стоит стол красного дерева, за которым могут разместиться человек двадцать пять, не меньше, но стулья слишком древние, ими пользуются лишь в особых случаях. И столовая тоже производит впечатление стерильности и безжизненности. Я готов спорить на месячную зарплату – последний раз здесь обедали много лет назад, в обществе малопривлекательных призраков.
Однако в библиотеке все оживает восхитительным современным уютом. Добротные полки с книгами заполняют стены от пола до потолка. Перед огромным телевизором мы собираемся, чтобы посмотреть матч Каролина – Клемсон, это в нашем штате сродни ритуалу. Удобные стулья и диваны обиты одни кожей, другие мягкой тканью. В баре шеренгами выстроились бутылки. Камин с новым грилем сделан самым лучшим чарлстонским мастером Томасом Эльфом. С этой комнатой связаны у всех у нас самые приятные воспоминания. Сюда мы приходим, чтобы пообщаться, повеселиться, отдохнуть, а иногда и спрятаться. Сюда я пришел вечером после похорон отца, и Молли провела со мной полночи, мы вместе плакали, вспоминали отца, рассказывали разные случаи из его жизни, из нашей юности, перебирали все те тяжелые и важные моменты, из которых, как коралловый риф, выросла наша дружба. Именно сюда захотел я прийти, чтобы оплакать отца и обрести способность жить дальше. Молли занимает в жизни каждого из нас особое место. Она первой в нашей компании повзрослела, взяла на себя роль матери – задолго до того, как действительно стала матерью. Из всех нас только ее муж Чэд пренебрегает добрыми и мудрыми советами жены, не умеет их ценить. Но мы вполне взрослые люди и понимаем, что брак – это институт, который часто порождает враждебность и безразличие друг к другу, и тут нет ни правых, ни виноватых.
Молли поручает мне разливать напитки. В нашей компании я работаю барменом еще со школьных времен – тогда я был единственным непьющим. Наливаю Молли и Бетти по бокалу джина с тоником, подаю Айку холодный «Хайнекен» из встроенного в бар холодильника.
– Эх ты, старый сплетник! – говорит он.
– Простите, сэр, – возражаю я. – Я не сплетник, я совесть этого города. Хроникер. Летописец. Его сердце и душа. Послушай, жопа, будешь ты пить свое паршивое пиво или нет?
– Пиво я пил, когда был автоинспектором. Как ты думаешь, что должен пить шеф полиции, когда проводит досуг в высшем обществе?
– И мне предстоит любоваться этим чучелом всю оставшуюся жизнь! – Бетти поднимает бокал, и Молли чокается с ней в знак солидарности.
– Не угодно ли вашей светлости «Уайлд Турки»? Или бокал «Маргариты» с крупинками соли по ободку? Как насчет старого доброго «Манхэттена»? [47]47
«Уайлд Турки» – сорт виски; «Манхэттен» – сорт бренди. (Прим. ред.)
[Закрыть]Или, может, ты присоединишься ко мне и выпьешь «Бифитер» с сухим мартини, которые я не встряхиваю, заметь, а зверски перемешиваю, твою мать!
– Мне нравится этот вечерний светский разговор, – кивает Айк. – Ладно, валяй джеймсбондовское пойло. Тем более у нас с Джеймсом есть что-то общее.
Все воззрились на фигуру, которая возникла в дверном проеме без всякого оповещения.
– Назови пароль, Горный Человек! – требует Молли.
Найлз Уайтхед улыбается и обводит взглядом лица присутствующих.
– Молли Ратлидж – самая божественная девушка во всем Чарлстоне ныне, и присно, и во веки веков! – отвечает он.
– Неправда. Самая божественная – твоя жена.
– Хорошо, после моей жены, – соглашается Найлз.
– Черт подери, а про мою жену забыли? – возмущается Айк.
– Угомонись, муженек, – вмешивается Бетти. – А ты, Найлз, перестань флиртовать с Молли.
– Мне дозволено флиртовать со свояченицей. Этого, можно сказать, требует чарлстонский обычай. Я взял за правило не флиртовать только с женщинами, которые носят кобуру. Особенно если муж находится рядом и готов принять боевую стойку.
– Крепись, Айк. Постарайся не пристрелить Горного Человека, если он даст волю языку. Мне нравится, когда белые парни флиртуют со мной, – улыбается Бетти.
– Бетти Джефферсон – самая божественная женщина во всем Чарлстоне ныне, и присно, и во веки веков!
– Мне нравится это заявление! И звучит так искренно, можно подумать, что Горный Человек говорит от чистого сердца. Не то, что городские пижоны. Спасибо, Найлз, порадовал меня.
– Синдром Оливера Твиста, – замечаю я. – Найлз всегда будет пользоваться симпатией женщин благодаря тому, что он сирота.
– Оливер Твист, – повторяет Айк. – Знакомое имя. Мы учились с ним в школе?
– Я вышла замуж за идиота, – вздыхает Бетти, закрывая лицо ладонями. – Лео, не забывай, что я тоже сирота из приюта.
– Мальчики, пора заняться углями, – напоминает Молли. – Я не знаю, когда мы будем ужинать, потому что Шеба еще не обнародовала программу вечера. Кстати, Лео, твоя мама тоже приглашена.
Я цепенею, а Найлз с Айком смеются и выходят во двор. Из моей груди вырывается стон, и причина его всем собравшимся абсолютна понятна.
– Зачем ты это сделала, Молли?
– Ты же знаешь, какая я трусиха. И слабохарактерная. Чарлстонская девушка должна всем угождать, не думая о последствиях. Монсеньор Макс узнал, что приехала Шеба. Он позвонил и сказал, что хочет с ней повидаться. И предложил прихватить твою мать – быть ее кавалером. Он застал меня врасплох, Лео. Прости, что так вышло.
– Эта затея не сулит ничего хорошего, Молли. Шеба и моя мать никогда не сыграются и не споются. Ты это прекрасно знаешь.
– Я также знаю, что ты простишь меня, что бы я ни натворила. – Молли подходит и целует меня в щеку. – Так ведь, Лео?
– Так, детка. Я всегда питал к тебе слабость.
– Слабость, не смеши мои тапочки, – подмигивает нам обоим Бетти. – Посмотри ему в глаза, Молли. Да он влюблен в тебя со школы! Парням никогда не удается такое скрыть. Держи ухо востро.
– А ты сказала Шебе, что будет моя мать? – не обращая внимания на Бетти, спрашиваю я у Молли.
– Да. Если честно, я сама ужасно волнуюсь.
Звонок в дверь. Это монсеньор Макс и моя мать. Я вздрагиваю от предчувствия, что спокойное течение вечера в любой момент может быть нарушено тысячей разных способов. Все годы после смерти отца мы с матерью вступаем в перепалки из-за всяких пустяков и несколько раз доходили до открытых военных действий по поводу, который ни она, ни я не считали важным. Запал постоянно тлеет, и все, что угодно, может послужить взрывоопасной смесью, из которой вспыхнет адское пламя. Недавно мать швырнула мне в лицо стакан с водой, когда мы спорили о роли двоеточия в предложении. Мать считала, что автор двоеточием отмечает паузу, привносит живое дыхание в текст. Я же полагал двоеточие нарочитым, искусственным. Со смертью отца мы с матерью лишились судьи и посредника, который в равной мере болел за каждого из нас и умел примирить наши взрывоопасные характеры. Теперь перемирие, не позволявшее нам с матерью вцепиться друг другу в глотку, закончилось. Правда, мать постоянно ищет возможность наладить наши отношения, и я понимаю: приход на вечеринку – своего рода белый флаг на башне. Что ж, мне следовало бы ценить этот жест доброй воли.
Я открываю дверь, входят мать и монсеньор.
– Знаю, ты не ждал меня, – говорит мать.
Я целую ее в щеку – мы с матерью могли бы хоть в университете преподавать искусство имитации родственных чувств – и отвечаю:
– Молли сказала мне. Я очень обрадовался. Добрый вечер, монсеньор Макс. Счастлив видеть вас.
– Если эта озорница Шеба думает, что можно приехать в Чарлстон и не повидаться со мной, то пусть знает: ничего у нее не выйдет.
– Вы с мамой – восхитительная пара. Проходите. Что будете пить? Почетным гостям – почетный прием.
– Как всегда, – бормочет мать, идя в библиотеку.
Я наливаю бокал красного вина для матери, сухой мартини с водкой и парой оливок для монсеньора.
– Этот мартини сухой, как Сахара. Или пустыня Гоби, – говорю я, подавая бокал монсеньору.
– Благодаря мартини я становлюсь ближе к Богу, – произносит монсеньор и с довольным видом делает глоток. – Но мартини помогает пройти только половину пути, а чтобы достичь цели, нужна всеблагая сила молитвы.
– Научите меня правильно молиться, монсеньор, – раздается мужской голос, я оборачиваюсь и вижу Чэда Ратлиджа, он ставит свой портфель на скамейку. – Англичане учат, что питие – самый короткий путь к Богу. Чарлстонцы считают, что это единственный путь. Что-то не в порядке с нашей теологией?
– Выпей с нами, Чэд, и мы все обсудим, – отзывается монсеньор.
– Позволь обслужить тебя. Я подам тебе все, что прикажешь, – говорю я Чэду.
– Мне нравится, когда ты так мил, Лео. В последнее время это случается нечасто.
– Не хочу, чтобы ты привыкал. К хорошему быстро привыкаешь.
– Мне кажется, это всего лишь нормальный порядок вещей. – Чэд подмигивает моей матери.
Я беру стакан из серебра высшей пробы – Чэд получил набор таких стаканов в подарок, когда покидал пост президента клуба, войдя в историю Южной Каролины как самый молодой президент. Насыпаю в стакан колотый лед, наливаю до половины «Уайлд Турки».
– Где твои дети, Чэд? – спрашивает моя мать.
– Сосланы к моим родителям. Никак не перестану удивляться тому, что мой отец, которого мы с Молли детьми редко видели, без ума от внуков.
– О, я наблюдал такое множество раз, – говорит монсеньор Макс. – Он, по всей видимости, осознал, что был плохим отцом, и теперь пытается искупить свою вину перед тобой и твоей сестрой.
Я жду, что мать перейдет в наступление, и она не заставляет долго ждать.
– Каждый вечер, каждую ночь я молюсь, чтобы Бог послал мне внуков.
– Не все сразу, – отзываюсь я, обходя комнату с подносом, уставленным аперитивами.
– Оглядись вокруг, Лео, – продолжает мать. Слышен шум шагов на лестнице – собираются остальные гости. – Совсем не так уж сложно найти настоящую жену. Которая будет жить с тобой, спать с тобой, думать о тебе, заботиться о твоем счастье. А что касается развода, то монсеньор говорит, что без труда добьется папского решения о признании брака недействительным.
– Три телефонных звонка – и готово, – кивает монсеньор Макс.
– Сейчас неподходящее время для такого разговора, – отвечаю я.
– Назови мне подходящее время, сын, и уж я не пропущу его! – восклицает мать. – Целое племя людоедов не остановит меня.
– Перестань, мама. Здесь мой шурин.
Входит Молли, замечает мужа, который уютно устроился в кожаном кресле.
– Дорогой! – Она подходит, целует его. – Как хорошо, что ты пришел! Как тебе удалось найти дорогу к дому? Ты не заблудился?
– Один парень с работы снабдил меня компасом и картой, – добродушно отвечает Чэд. – Держи себя в руках, дорогая. Мне кажется, этот вечер удастся на славу, если мы сами его не испортим.
– Это будет незабываемый вечер! – провозглашает Фрейзер Уайтхед, становясь за спиной Молли, – «Незабываемый вечер». Кажется, так назывался какой-то фильм?
– Так. – Голос у Чэда гладкий, мягкий, как шелковый платок. – Там, кстати, речь шла о гибели «Титаника».
Мать обращается ко мне шепотом, который хорошо слышен всем в комнате:
– Как забавно: сначала мы говорили о твоей женитьбе, а теперь о «Титанике». Этот сюжет нужно продолжить, как ты думаешь?
– Я думаю, этот вечер устроен не ради тебя.
– Я с тобой не согласен, – вмешивается Чэд. – Каждый может сделать из этого вечера все, что захочет. Не позволяйте сыну командовать вами, доктор Кинг. Я никогда не забуду, как вы помогли нам с Молли, когда у нас возникли неприятности перед окончанием школы.
– Вы с Молли доказали, что мой риск был оправдан, – отвечает мать.
– Я сказал ей тогда: если не верить Ратлиджу и Хьюджеру, то кому же тогда в Чарлстоне и верить? – вставляет слово монсеньор Макс.
– Моя мать всегда обожала вытаскивать миллионеров из трудных ситуаций. Это ее хобби, Чэд, – говорю я.
– И когда вы заметили, доктор Кинг, что Лео такой?
– Боюсь, что в самом раннем детстве.
Слышится, как опять открывается и закрывается входная дверь. Найлз с Айком возвращаются в наше убежище. Найлз держит бутылку холодного пива, Айк еще не допил свой мартини. Из сада они приносят запах углей. Они приветствуют мою мать и монсеньора. Затем Найлз подходит к телевизору, включает его, вставляет кассету в видеомагнитофон и призывает обратить внимание на экран.
– Как вы догадываетесь, – говорит Айк, – Шеба приехала не для того, чтобы поужинать. Шоу, в котором она играет, началось до того, как мы с ней познакомились. И сегодня оно продолжается.
Взглянув на экран, мы все узнаем титры фильма, который принес Шебе первый успех в Голливуде: «Крик девушки из соседней комнаты» с Дастином Хоффманом и Джейн Фондой в главных ролях. Титры заканчиваются, на экране возникает Манхэттен, и звучит музыка Телониуса Монка, [48]48
Телониус Монк (р. 1947) – выдающийся американский джазовый пианист и композитор. (Прим. ред.)
[Закрыть]которая напоминает звуки оргазма, положенные на размер три четверти. У входа в шикарный женский бутик камера медлит. Дверь открывается. Появляется, как орхидея навстречу солнцу, девятнадцатилетняя Шеба По, неотразимая, соблазнительная, желанная и при этом невинная, чистая – на свой особый манер. Камера фиксирует безжалостное удовольствие, которое Шеба, идя по улице, получает от впечатления, производимого на мужчин. Длинное белое платье облегает ее тело, как вторая кожа. Камера заезжает вперед, следит за ее головокружительным проходом по Мэдисон-авеню. Роскошные формы Шебы надвигаются на объектив неотвратимо, как волна прилива. Ее ноги крупным планом, длинные, резвые ноги в сандалиях, с темно-красными ноготками, ноги, из-за которых я чуть не пополнил ряды фетишистов, помешанных на ножках, когда впервые увидел этот фильм. Глазок камеры всматривается в прохожих, наблюдающих за этой прогулкой: таксисты гудят, строители свистят со своих лесов, подростки заливаются румянцем, расфуфыренные матроны смотрят с завистью. Шеба внезапно останавливается и поправляет макияж, глядясь в витрину ювелирного магазина, украшенную рядами бриллиантовых колец, рубиновых брошей, аметистовых ожерелий и часов, похожих на модные ошейники для собачек чихуахуа.
Камера показывает великолепие Шебы сзади, с точки зрения таксиста. Водители сигналят от восхищения, когда она проходит мимо, от витрины в сторону пробки, которую сама же и создала. Она улыбается и подмигивает таксисту. Тот предупредительно поворачивает зеркало заднего вида, и она подкрашивает губы. Шеба продолжает свое победное шествие по Манхэттену. Нужно признаться, что в истории Голливуда было не много прогулок, способных вызвать такой восторг и так отпечататься в памяти зрителей.
В титрах промелькнуло имя художника-постановщика, и мы услышали, как хлопнула дверь библиотеки, – явно с целью, чтобы появление героини не осталось незамеченным. Мы обернулись и увидели ее во плоти: актриса Шеба По в том же платье, в тех же сандалиях, в тех же бусах. Помада и лак для ногтей того же цвета. И та же прическа, что и в фильме, который мы смотрим. Повторяя в точности свои экранные движения, Шеба выходит в центр комнаты, и мы разражаемся аплодисментами, благодарные за это домашнее представление. Шеба старается порадовать своих сограждан-чарлстонцев, она ускоряет темп в такт пульсирующей музыке, которая написана словно для какого-то ритуала запрещенного культа плодородия. Мы переводим взгляды с экрана на живую женщину – у нее не просто великолепная фигура, вызывающая восторг. Эта женщина своим телом определила идеал женственности для целого поколения.
Пока юная Шеба переходит Мэдисон-авеню, лавируя в пробке между автомобилями, чьи пассажиры отдают почести ее красоте, живая женщина лавирует между диванами и креслами. На экране молодой человек привлекательный наружности выходит из цветочного магазина, дожидается, пока она подойдет, кланяется и дарит ей букет белых роз. Шеба улыбается в ответ, одну розу берет в зубы, а остальные раздает прохожим: бездомному старику, молодой матери с двойняшками в коляске, двум сантехникам, которые высунулись из канализационного люка, чтобы полюбоваться ею.
Молли срезала у себя в саду белые розы, и Айк, улучив момент, вынимает букет из китайской вазы и вручает Шебе, закапав ковер водой. Шеба сжимает один цветок зубами, а остальные раздает гостям, самый последний приберегая для монсеньора, который сияет от удовольствия.
Наше внимание окончательно переключается с экрана на живую женщину, она дошла уже до противоположного конца комнаты и теперь идет обратно. Я смотрю, как она идет. Трогательное возвращение к друзьям, которые оценили ее прежде, чем этот экранный променад прославил на весь мир. Ни один критик, писавший о фильме, не обошел молчанием эту чувственную, сладострастную прогулку – Шеба нашла в ней новую формулу сексуальности: внутренний огонь, украденный у богов и воплощенный в смертном облике. Походкой, увековеченной в этих кадрах, которая пугает и невинностью, и чувственностью, Шеба вошла в историю, зажгла остывшие сердца современников.
Медленно наплывает крупный план, и прославленная прогулка заканчивается. Живая Шеба подходит к экрану, где ее юный двойник поднимается по ступеням в роскошный ресторан, осматривается и замечает за столиком Дастина Хоффмана – тот ждет, нервничает и, взглянув на часы «Ролекс» поверх пустого бокала, говорит экранной Шебе:
– Ты опять опоздала.
Голос Шебы экранной сливается с голосом Шебы живой, которая находится в библиотеке, в доме на Ист-Бэй-стрит, среди своих школьных друзей.
– Никто еще не жаловался… кроме тебя, – в унисон произносят обе Шебы первые свои слова в кино.
И снова комната взрывается аплодисментами. Шеба скромно кланяется. По окончании овации она замирает возле монсеньора и смотрит в его сияющее лицо, как в зеркало. Сколько я знаю Макса, он, попав в центр внимания, чувствует себя так же естественно, как Шеба. И ему, несомненно, нравятся знаки внимания с ее стороны. Эта сцена послужила бы прекрасным финалом представления, но поведение Шебы разозлило мою мать.
– Хватит, Шеба, – требует мать. – Ты уже покрасовалась, для одного вечера более чем достаточно.
Точно рассчитав паузу, Шеба говорит:
– Никто еще не жаловался… кроме тебя.
Осуждение моей матери, похоже, и злит Шебу, и заводит. Струна между двумя женщинами натянута до предела.
– Талант у тебя от Бога, – продолжает мать. – Но прославилась ты ролями шлюх.
– Мне предлагали роли – я играла. Вам больше понравилось бы, если бы меня нарядили в лохмотья и солдатские ботинки?
– Я читала про твою жизнь в Голливуде. И знаю, что у тебя был выбор. Как и все мы, ты от рождения наделена свободой воли.
Я обдумываю, как сменить тему разговора и разрядить предгрозовое напряжение в комнате.
– Мать, – говорю я, но голос мой еле слышен. – Я пытаюсь вспомнить синоним поделикатнее для слова «заткнись».
– Твоя мать у меня в гостях, Лео, – вмешивается Чэд. – Все мои гости имеют право на свободу слова.
– Подумать, как мило! Ты сам бы заткнулся, Чэд!
– Успокойся, Лео, – обращается ко мне Найлз.
– Не пора ли нам положить стейки на огонь? Чего мы ждем? – вступает Айк.
Но ни Шеба, ни моя мать не намерены останавливаться на полпути и хотят довести поединок до конца.
– Мать настоятельница, не одолжите ли прокладочку? Я свои в клинике Бетти Форд забыла, – говорит Шеба.
– Тебе надо рот вымыть с мылом, – кипятится мать. – Как ты смеешь говорить такие слова в присутствии монсеньора?
– Не забывайте, дорогая, я много времени провожу в исповедальне. – Монсеньор похлопывает мать по руке. – Меня трудно чем-либо смутить.
– Это всего лишь спектакль, мать настоятельница. – Шеба не сводит глаз с моей матери. – Великолепный спектакль. Откиньтесь на диване и наслаждайтесь игрой.
– Это уже не игра, моя дорогая. Я назвала бы это утратой души. Вот на что это похоже. Я не стала бы дергаться и извиваться всем телом, лишь бы разжечь похоть в каждом встречном мужчине.
– Ох, доктор Кинг! А я пробовала – только на них не действует! – говорит Фрейзер, желая восстановить непринужденность.
– На меня еще как действует, малыш! – откликается Найлз.
– Шеба – кинозвезда, доктор Кинг, – продолжает Фрейзер. – Быть сексуальной входит в ее профессиональные обязанности.
– Это входит в профессиональные обязанности каждой женщины, – смеется Бетти.
– Быть привлекательной – это одно, – фыркает мать. – А быть шлюхой – совсем другое.
Не говоря ни слова, Шеба снимает скатерть со стола и накидывает на голову и плечи, как плащ. На мгновение она прикрывает глаза, потом быстро их открывает – и благодаря таинству актерской алхимии превращается в другое существо: перед нами старая дева, монахиня. Шеба обращает к нам лицо, истощенное, иссушенное солнцем, как у послушницы дальней обители. Метаморфоза поразительная, райская птица на наших глазах превращается в обычную ворону.
Но более миролюбивым настрой Шебы не становится, она поворачивает только что обретенное лицо сестры во Христе к моей матери и без сожаления наносит удар:
– Мать настоятельница! В моей жизни тоже есть место молитве и добрым делам. И роль монахини я сыграла бы куда лучше, чем это удавалось вам даже в лучшие времена пребывания в монастыре. Но поскольку Господь наделил меня талантом, я служу этому таланту. Я могу сыграть и бухгалтершу, и астронавтку, и домохозяйку, и лесбиянку. А могу, вы правы, и стриптизершу, и проститутку, и сумасшедшую, и воровку.
– Некоторые из этих ролей особенно близки тебе по натуре, Шеба, – парирует мать. – Тебе даже притворяться не надо.
– Мать, может, ты попридержишь язык за зубами?! – в отчаянии кричу я. – Молли, зачем ты ее пригласила?
– Да, я сделала ошибку.
– Молли у нас мастер делать ошибки, – издевательски замечает Чэд.
– Но роковой является только одна, – не спускает мужу Молли.
– Своими замашками монахини вы хотели произвести впечатление на будущего мужа, доктор Кинг? – снова берет сцену под свой контроль Шеба. – Все те годы, пока вы торчали в монастыре, вас возбуждала мысль, что бедный добрый Джаспер страдает с разбитым сердцем? Интересно, когда вы догадались, что на него сильнее всего действуют четки и черная тряпка, под которой прячет тело монахиня? Иные мужчины возбуждаются от трусиков-стрингов. А что разжигало огонь в Джаспере? Недоступность? Недосягаемость девушки из монастыря? Вам никогда не приходило в голову, что своим уходом в монастырь вы сделали с ним то же самое, что я делаю с мужчинами своим проходом по Мэдисон-авеню?
– Ты слишком увлеклась, Шеба, – предупреждает Бетти.
– Между прочим, я являюсь личным адвокатом Шебы, – говорит Чэд. – Пока она не нарушила ни один из известных мне законов.
– А законы приличия? – спрашивает Фрейзер.
– Ну, эти законы Шеба никогда не соблюдала, – пожимает плечами Найлз.
– Шеба, – продолжает Бетти, – все мы, здесь собравшиеся, время от времени помогаем твоей матери. Лео больше всех. Поэтому не нападай на его мать. Это нечестно.
– Давайте закроем тему, – предлагает Найлз. – А то я свяжу их обеих. Оставь в покое миссис Кинг, Шеба. Она обладает неприкосновенностью. Так было всегда.
– Только не для меня, Найлз. Доктор Кинг возненавидела меня с той самой минуты, как увидела. Так ведь, доктор Кинг?
– Нет, не так, – отвечает мать. Я слышу в ее голосе понятную только мне пугающую хрипотцу и готовлюсь к самому худшему, оно и происходит. – Потребовалось два или три месяца, чтобы я тебя возненавидела. Я пыталась бороться с этим чувством. Напрасно, Шеба. Оно всегда со мной. Ты права, я ненавижу тебя. Я не могу забыть о тебе, ты как пуп земли. Уверена, что даже в самом темном углу преисподней ты найдешь свет софита.
Быстро вжившись в роль монахини, Шеба воздевает руки к небу и отвечает потусторонним голосом, от которого становится жутко:
– Мне известно все о тебе, мать настоятельница. Все, до последних глубин. Я постигла тебя. Я читаю в твоей душе.
Монсеньор, который сидел, как завороженный и пригвожденный, вдруг встрепенулся и ожил:
– Мне кажется, мы достигли точки, откуда нет возврата. Линдси, давай покинем молодых людей, пусть они проведут остаток вечера в свое удовольствие.
– Кто это – Линдси? – интересуется Найлз.
– Так зовут доктора Кинг, – поясняет кто-то.
– Я всегда думал, что ее зовут Доктор, – признается Найлз.
– Одну минутку, Макс. – Мать подымает палец, чтобы остановить монсеньора. – Шеба, помнишь, что я сказала тебе в день накануне окончания школы?
– Как я моту забыть? Я была восемнадцатилетней девчонкой, которая настрадалась в жизни. Моим единственным преступлением было то, что я дружила с вашим сыном по прозвищу Жаба. Правильно, Лео?
– Совершенно верно.
– Мы с братом приняли Жабу в свою жизнь и в сердце. И он ответил нам взаимностью. А Горный Человек спустился с гор, он защищал свою несчастную больную сестру от всего света. Помните ее, мать настоятельница? Каждый раз, когда мне нужно играть трагедию, я вспоминаю эту девочку. Если мне нужно проявить мужество, я вспоминаю этого мальчика. Актер – прирожденный воришка, он крадет у всех, с кем его сводит жизнь. Когда мне требуется обаяние – на помощь приходит Бетти, когда сила – Айк. Цельность и достоинство для своих героинь я беру у Фрейзер. Если требуется красота, граблю Молли. Если уверенность в себе и успешность – Чэда. А вот за добротой я обращаюсь к Жабе. Да-да, к Жабе, к этому чудовищу, к вашему ненавистному сыну, забитому и робкому ребенку, которого вы так и не сумели полюбить.
– Повтори, что я тебе сказала в день перед окончанием школы, – требует мать. – Ты произнесла блестящую речь, только ушла от темы.
– Вы сказали мне, что я самая талантливая ученица, которая когда-либо заканчивала школу «Пенинсула». – Голос Шебы дрогнул, на этот раз не под влиянием актерского мастерства.
– Дальше, – требует мать. – Это не все. Что еще я сказала? Итак, дорогая…
– Остановит кто-нибудь это или нет? – не выдерживает Фрейзер, зажимая уши.
– Бетти, возьми Шебу. А я выведу доктора Кинг. Ничего другого не остается, – предлагает Найлз.
– Вы сказали мне, что я или открою средство против рака, или стану шлюхой, каких свет не видывал, – говорит Шеба.
– Рак по-прежнему является бичом человечества. Сбылась вторая половина моего предсказания.
– Господи боже мой! Да что же это такое, мать! – вырывается у меня. – Монсеньор, не трудитесь провожать ее до машины. Просто сбросьте с балкона, и все.
– Я была еще ребенком, – в слезах говорит Шеба.
– Ты никогда не была ребенком, дьяволица, – отвечает мать.
– Но теперь-то ты уже взрослая, Шеба, – вмешивается Молли. – Веди себя как взрослая. Забудь. А вы, доктор Кинг, успокойтесь. Возьмите себя в руки. Шебе много досталось в жизни, и вы с Лео знаете это лучше всех. Лео, Айк, налейте всем еще выпить. Шеба, пойдем со мной на кухню, поможешь мне приготовить ужин.
– Кого ты хочешь обмануть, Молли? – усмехается Чэд. – Вы с Шебой понятия не имеете, что делать на кухне. Разве что жопы просиживать за болтовней.
– Следи за речью, братец, – говорит Фрейзер. – Здесь монсеньор.