Текст книги "Обрученные с Югом"

Автор книги: Пэт Конрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 36 страниц)

– Как же так, Банни?! – восклицает Шеба. – Говоришь, что живешь один и все такое, а у самого в доме есть пианист!

– Прекрати немедленно, закрой этот чертов ящик! – орет Банни, обернувшись назад и обращаясь к кому-то наверху. – Откуда вы знаете, что меня зовут Банни?

– Да все тут, на этой улице, зовут вас так, – отвечает Шеба.

– Спасибо, что уделили нам время, мистер Бэнкомб, – говорит Молли. – Выражаем вам благодарность от имени епископа и Женской добровольной лиги.

Женщины спускаются с крыльца, пересекают улицу и, пройдя мимо Айка и Бетти, заходят в лавку, где торгуют сэндвичами. Айк и Бетти, в свою очередь, направляются прямиком к Банни. Мы с Найлзом ковыляем в «Дельмонико». Найлз кладет на стойку перед дежурным пятидесятидолларовую бумажку.

– Завтра мы возвращаемся в Южную Каролину, – говорю я. – И хотели бы попрощаться кое с кем из ваших парней.

– За пятьдесят баксов прощайтесь хоть со всем Сан-Франциско, слова вам не скажу. – Дежурный целует купюру с большим чувством.

Мы с Найлзом бежим вверх по лестнице, Найлз перепрыгивает через две, а то и через три ступени. Добравшись до верхнего этажа, мы находим дверь на чердак закрытой, но Найлз наваливается на нее плечом, и она через три секунды подается. Найлз достает из сумки охотничий нож размером с рог носорога, а мне протягивает железный ломик. Выбравшись на крышу, мы видим Молли и Шебу. Шеба выходит из лавки и поднимает вверх большой палец. Мы слышим, как Банни орет на Айка с Бетти, Айк орет в ответ, и это не предвещает ничего хорошего для Банни.

– Я спущусь в комнату Тревора и заберу его, – говорит Найлз. – Потом мы с ним поднимемся обратно на крышу, войдем в «Дельмонико» и оттуда выйдем на улицу. Если Банни бросится в погоню, ты будешь нас прикрывать, чтобы я успел вывести Тревора. Слышишь меня, Жаба? Ты должен задержать Банни. Любой ценой. Бей его железкой по лицу, ломай челюсть. Пусть весу в нем четыреста фунтов, но кости-то обычные, ломаются, как у всех людей. Подумать только, какой Тревор у нас умница! «Лили Марлен»!

– Все равно что взял и расписался в воздухе, – соглашаюсь я, еще находясь под впечатлением музыки.

У всех подростков есть свои священные, знаковые песни, звуками которых отмечено их взросление. Что касается «Лили Марлен», то здесь другой случай. Эта песня Второй мировой войны, которую сделало знаменитой исполнение Марлен Дитрих, стала опознавательным знаком для нашего кружка, потому что навсегда связана в памяти с близнецами По. Тревор и Шеба в первый месяц учебы в школе приняли участие в смотре талантов и победили. Они так исполнили неизвестную нам песню «Лили Марлен», что весь город несколько недель только об этом и говорил.

На двери чердака, который ведет в дом Банни, висит дешевый замок. Найлз берет у меня ломик и сбивает замок одним ударом. Шум привлекает внимание Банни, тот вмиг прекращает непристойно ругаться с Айком и замолкает. Зато Айк начинает орать с удвоенной силой, чтобы заглушить производимый нами шум.

– Сейчас я вызову наряд полицейских, Банни. Они обыщут весь твой дом сверху донизу, слышишь, жирный боров?

– Скорей, – говорит мне Найлз. – Мы должны попасть на третий этаж раньше Банни.

Найлз пулей мчится вниз по лестнице, я с трудом поспеваю за ним. Подстегивает адреналин, который железы выбрасывают в кровь в огромных количествах, едва меня охватывает ужас от осознания опасности. Мысль о противоправности наших действий с опозданием мелькает у меня в голове, когда я вижу, как Найлз плечом налегает на голубую дверь. Дверь не поддается, он вышибает ее, сорвав с петель, и влетает в комнату. Он легко, словно ребенка, подхватывает на руки худого, как скелет, человека и говорит:

– Предупреждал же я, что сосанье болтов не доведет тебя до добра, Тревор По.

– Мой герой, – слышу я ответные слова Тревора, который на Тревора совсем не похож, но голос остался прежним, и я узнал бы его из миллиона голосов.

Раздается звук тяжелых шагов, они приближаются вверх по лестнице.

– Задержи его, Жаба! – бросает Найлз на бегу, выскакивая из комнаты с Тревором на руках.

Моя позиция наверху лестницы мне кажется удачной. Когда Банни достигает третьего этажа, я обращаюсь с молитвой к ветхозаветному Богу, наделившему Давида силой, которая позволила ему победить филистимлянского великана Голиафа. Прошу я у Бога и той силы, которая позволила ослепшему Самсону обрушить потолок на голову Далилы и ее соплеменников.

Банни смотрит вверх и видит меня.

– Считай, что ты труп, парень, – говорит он. – Кто ты такой, сукин сын?

Бывший игрок «Рэйдерз» не спеша, печатая шаг, надвигается на меня – правда, с некоторой осторожностью: в руках у меня железный ломик, и держу его я с решительным видом, явно намереваясь пустить в дело. На вопрос Банни я кричу неожиданно для себя:

– Я Горацио у моста, и ты, жирный сукин сын, не пройдешь!

– Ты просто чокнутый, – говорит Банни, продвигаясь вперед. – Как тебя зовут?

– Горацио у моста! – снова ору я.

Казалось бы, этот эпизод из детства давным-давно позабыт. Когда я был маленьким, отец перед сном читал нам с братом стихи. Стив обожал балладу «Горацио у моста» Томаса Бабингтона Маколея, [102]102
  Томас Бабингтон Маколей (1800–1859) – английский государственный деятель, историк, поэт и прозаик Викторианской эпохи. (Прим. ред.)


[Закрыть]мы даже заучили куски из нее наизусть. И вот эти строки всплывают у меня в памяти, когда великан приближается ко мне. Я начинаю декламировать, срывая голос, и он останавливается на лестнице. От растерянности я выкрикиваю строку за строкой в этом ужасном доме, населенном умирающими людьми. Краем глаза я замечаю, что некоторые из них выползли из своих комнат и наблюдают за разыгрывающейся драмой. Как одержимый, я декламирую:

 
Горацио отважный
Так молвил капитану:
Ведь смерть придет за каждым
Иль поздно, или рано.
Но смерти нету краше той,
Когда за прах своих отцов
Погибнешь, как герой,
И защитишь своих богов
От полчища врагов.
 

Я пожалел, что не запомнил поэму целиком, но это уже не имеет никакого значения, потому что в этот момент Банни предпринимает атаку. Его ошибка заключается в том, что он пытается свалить меня, ухватившись ручищами за мои ноги. Для этого ему приходится задрать лицо, и я наношу ему быстрый удар по правой скуле. Удар оказывается таким сильным, что мы оба этого не ожидали. Банни пятится назад, правая сторона его лица залита кровью, он хватается за перила, чтобы не упасть. Перила ломаются под тяжестью его тела, и он падает в лестничный колодец.

Это все, что успевает заметить отважный Горацио, потому что он пускается наутек. Даже удивительно, какую скорость я способен развить в такой ситуации. Я слышу, как Тендерлойн оглашают сирены полицейских машин, подъезжающих с разных сторон. В «Дельмонико» слетаю по лестнице, как будто у меня за спиной выросли крылья. Я чувствую себя неуловимым. Мюррей ждет меня, Молли уже открыла дверцу, и я прыгаю в машину. Дверь захлопывается, водитель жмет на газ, и мы мчимся от «Дельмонико» в клинику на Калифорния-стрит, Шеба уже предупредила врачей о прибытии Тревора. Найлз всю дорогу держит Тревора на руках, его завернули в теплое одеяло. Шеба, плача, не выпускает руки брата. Я обнимаю Тревора, целую в щеку, говорить после пережитого нет сил.

– Ты читал Банни стихи или мне почудилось? – спрашивает Найлз.

– Заткнись, Найлз, – отвечаю я, дрожа.

– Ты всегда был ненормальным, Жаба, – говорит Найлз. – Но читать стихи психопату – это уж слишком…

– Я никому не позволю критиковать Леопольда Блума Кинга. Он единственный из нас назван в честь вымышленного персонажа из романа, который невозможно читать, – слабым голосом произносит Тревор.

– Заткнись, Тревор, – хриплю я. – Я только что ударил человека железным ломом. Я, уважаемый журналист респектабельной газеты, только что ударил психа железным ломом. Не исключено, что я закончу свои дни в тюрьме, где меня будут трахать в жопу разные тяжеловесы.

– Просто сказочная перспектива, на мой вкус, – улыбается Тревор.

– Все-таки Тревор верен себе, – смеется Шеба.

– Я замечаю, Тревор, ты стал хуже соображать, – отвечаю я. – Это было ужасно.

– Завтра мы будем в Чарлстоне, Тревор, – говорит Молли. – Мы забираем тебя домой. Мы будем заботиться о тебе.

В наш последний калифорнийский вечер мы собираемся в Красном зале отеля «Клифт», чтобы исполнить заведенный у нас ритуал прощания с Сан-Франциско. Более двух недель наши души, восхищаясь и страдая, принадлежали золотому городу, расположенному в пропитанном мифами, немыслимом штате, который в одиночку защищает континент от натиска Тихого океана. Красный зал отеля «Клифт» всегда был последним пунктом наших странствий по Сан-Франциско, и Тревор требовал, чтобы этот ритуал свято соблюдался перед тем, как его гость покинет Сан-Франциско и вернется к тупой и скучной жизни в своем унылом городе.

Я прихожу в Красный зал первым, при полном параде – в соответствии со строгим протоколом церемонии прощания с великим городом, который установил Тревор По. Сегодня мы собираемся в этом зале все вместе так, будто ничего не случилось. Но это путешествие в Сан-Франциско отличается от прежних, когда мы приезжали в гости к Тревору, оно не было развлекательным. На этот раз мы приехали сюда, дабы выяснить, жива ли та простодушная любовь, которая соединила наши судьбы в юности, дабы поверить себя невинностью тех детей, которые некогда оказались в Чарлстоне пленниками одной и той же тюрьмы. Завтра мы покинем совсем не тот Сан-Франциско, который показывал нам Тревор, и по дороге в аэропорт не будем оглядываться назад. Город Тревора, золотой город счастья, превратился в город скорби, в город приговоренных к смерти, которые ждут расстрельную команду, не зная точного часа. Завтра эти скорбные глаза, перевернувшие нашу жизнь, останутся в прошлом.

Кто-то легонько целует меня в губы и садится рядом. По запаху «Шанели № 5» я, даже еще не открыв глаза, догадываюсь, что это Молли.

– Тревор находится в неплохой форме, если учесть все, что он пережил, – говорит она.

– Вот и замечательно, – отвечаю я и поднимаю бокал.

Мы с Молли так ни разу и не разговаривали после той благословенной ночи, когда она пришла ко мне в постель. Все наши мысли были направлены на поиски Тревора. Но и теперь, когда он найден, между нами сохраняется какая-то неопределенность, больше с ее стороны, чем с моей. Мы не говорим о наших отношениях, и я не знаю, чем вызвана ее отстраненность: смущением или пониманием, что она все еще любит Чэда. А может, тем, что Фрейзер всем открыла наш секрет. Я ничего не знаю и ни о чем не спрашиваю. Я слишком боюсь услышать ее ответ.

На этот вечер с меня вполне достаточно того, что Тревор найден, что он с нами. И пусть мы с Молли, как чужие, сидим в баре и потягиваем коктейли, пока остальные с шумом входят через огромные двери и окружают нас. Шеба начинает плакать, она каждого из нас целует и крепко обнимает. Айк, по-медвежьи заграбастав меня, вальсирует по паркету. Бетти, горя от возбуждения, пересказывает Фрейзер события дня. Пианист объявляет: «The September Song». Айк по-прежнему кружится, не выпуская меня из объятий.

– Люди составят превратное мнение о нас, Айк, – говорю я.

– Плевать, – улыбается Айк во весь рот. – Это единственный город в мире, где мы с тобой выглядим сейчас как нормальные люди. Расслабься и получай удовольствие.

– А где Банни?

– В тюрьме, детка. Похоже, он проведет там остаток жизни. Социального работника, который помогал ему, тоже арестовали. Этот парень распелся, как соловей, едва на нем защелкнули наручники.

– Как Банни поймал Тревора в свои сети?

– Встретил его на улице, когда тот бродил без всякой цели. По словам Тревора, Банни, сам того не зная, спас ему жизнь.

– Айк, я не хочу травмировать твои чувства, но, может, все-таки перестанем танцевать?

– А мне понравилось, как ты своей грудью трешься об меня. – Айк ржет во всю глотку.

Я тоже смеюсь, и мы возвращаемся к столику, где весело болтают наши женщины. Бетти находится в центре внимания: она во всех подробностях рассказывает о том, как проходил допрос Банни Бэнкомба.

– Сейчас будет самое смешное. Это тебя касается, Жаба! Банни требует, чтобы полиция Сан-Франциско объявила розыск и нашла того сумасшедшего, который ворвался к нему в дом и нарушил священную неприкосновенность частного жилища. Он упорно называет тебя сумасшедшим. Говорит: ворвался сумасшедший гигантского роста и в ярости стал выкрикивать оскорбительные непристойности в его адрес. Банни считает, что ты ударил его кастетом.

Айк смеется и продолжает рассказ Бетти:

– Он так и выражается: «священная неприкосновенность моего жилища»! Мы с Бетти чуть не лопнули со смеху. Когда наш общий знакомый, детектив Макгроу, попросил его описать тебя, Банни сказал, что ты огромного роста, весишь фунтов триста, толстожопый белый пацан. И еще он сказал, что глаза у тебя были дикие, как у свихнувшейся жабы! Клянусь тебе, Лео, я не выдумал, это его собственные слова.

Наш столик стонет от смеха, и я тоже смеюсь, смеюсь с облегчением. Все мы испытываем огромное облегчение после двух напряженных недель.

– Тревор чувствует себя гораздо лучше, чем можно было ожидать, – говорит Шеба. – Доктор обследовал его с головы до ног. Он, конечно, болен СПИДом, но сколько-то времени ему еще отпущено. Может, вы помните Дэвида Бидермана? Смышленый такой паренек, учился в девятом классе, когда мы были в выпускном. Он был по уши влюблен в меня – что естественно, он ведь живой человек. – Мы переглядываемся и усмехаемся, а Шеба продолжает: – Так вот, когда мы приземлимся в Чарлстоне, он пришлет к нашему самолету машину «скорой помощи». Он согласился лично лечить Тревора. Я только что разговаривала с ним по телефону.

– Итак, все кончено, – произносит Молли со сложным, смешанным чувством. – Все действительно кончено.

– Осталась одна небольшая проблема, – поднимая руки, мягким голосом замечает Айк. – Это отец Тревора и Шебы. В полиции считают, что он покинул Сан-Франциско.

– Слава богу, – радуется Фрейзер.

– Это с какой стороны посмотреть, – возражает Бетти. – В полиции считают, что мистер По отправился в Чарлстон. Мы с Айком тоже так думаем. Отец поджидает Тревора и Шебу там, потому что понимает: они вернутся в дом к матери.

– Они могут поселиться у меня, – предлагаю я. – У меня огромный дом, множество комнат. Я куплю добермана, королевскую кобру, огнемет и найму девятерых ниндзя для охраны.

– Мои люди уже патрулируют возле дома миссис По, – сообщает Айк. – Когда вернемся, продумаем план действий. А сейчас пойдемте спать. Завтра будет тяжелый день.

– Кроме того, сегодня мы поместили Маклина в центр реабилитации для наркоманов, – продолжает Бетти. – Айк пообещал взять его на работу в Чарлстоне, если он вылечится. Я созвонилась с тетушкой Маклина, которая живет неподалеку от моста через реку Купер. Когда он приедет в Чарлстон, то сможет остановиться у нее.

– А могу я поинтересоваться, где мой муж? – тихо спрашивает Фрейзер. – Надеюсь, этот вопрос не сильно испортит праздник?

Шеба встает со стула, подходит к Фрейзер и, сев рядом с ней, обнимает ее.

– Он отказался оставить Тревора. Когда я сегодня уходила из клиники, Найлз устроился на матрасе на полу возле его кровати. Они спали и даже во сне не разнимали рук. Это самая чудная картинка, которую можно представить: оба крепко спят, держась за руки.

– Да, таков мой добрый мальчик, – кивает Фрейзер.

– Я сегодня позвонила Анне Коул и договорилась об отправке вещей Тревора, – продолжает Шеба. – Она была очень мила. Сказала, что никогда не встречала такой крепкой дружбы. Спросила, как нам удалось так подружиться.

Допив свой бокал, я поднимаю взгляд и сильно смущаюсь: все пятеро моих друзей смотрят на меня. Все они, элегантные и блистательные, в Красном зале отеля «Клифт» указывают на меня пальцем. Я отчаянно трясу головой в знак протеста, но они по-прежнему указывают на меня. Я ничего не могу поделать, и мои мысли, подхваченные воздушными потоками над Сан-Франциско, уносятся в прошлое, на двадцать лет назад, в то душное и счастливое лето, когда праздновался памятный нам всем День Блума.

Часть IV

Глава 18
«Мятежники»

Первый день учебного года всегда воспринимался мной как маленькая смерть, как падение в темный бессловесный ужас. Будучи обыкновенным ребенком, я боялся предстать перед беспощадными, оценивающими взглядами сверстников, которым никогда не встречалось такое неправильное, асимметричное лицо, как у меня. Очки в черной роговой оправе придавали мне сходство с еще не открытым видом амфибий, хотя и служили маской, которая давала иллюзию защищенности – за ней я мог спрятаться. Теперь же, став учеником выпускного класса, я считал «Пенинсулу» вторым домом. Друзей из-за природной застенчивости я сумел приобрести очень мало, зато умудрился приобрести репутацию торговца наркотиками. Тем не менее в школе я чувствовал себя вполне уверенно и полагал, что знаю все ловушки, подводные камни и скрытые пружины и смогу уберечься от любых неприятностей.

Как же я ошибался!

В первый учебный день по дороге в школу мать дала мне крайне неприятное поручение: наведаться в подворотню – заповедную территорию, где собирались хулиганы, оболтусы и двоечники обоих полов, – там, вне учительского надзора, они чувствовали себя вольготно. Для парня вроде меня это было все равно что войти в клетку со львами. Царь и бог среди этих людоедов был Уилсон Ледбеттер, на которого они молились. Я всему роду Ледбеттер дал прозвище Уорми, [103]103
  Уорми (англ.) – червеобразный.


[Закрыть]за что бывал регулярно бит Уилсоном – Уорми. В эпоху сегрегации каждая школа для белых выводила свою особую породу Ледбеттера – Уорми, в «Пенинсуле» это был tyrannosaurus rex, [104]104
  Tyrannosaurus rex – наиболее крупный представитель рода плотоядных динозавров. Название вида переводится как «король ящеров-тиранов».


[Закрыть]классическая южная разновидность реднека. Уилсон бил меня часто и с явным удовольствием. В прошлом году он сломал мне нос. Моя мать задала Уорми нехилую трепку, а его родителям пригрозила, что выгонит их сына из школы, если он еще хотя бы раз косо посмотрит в сторону кого-нибудь из учеников. Помимо всего прочего, Уорми был расистом, лютым ненавистником людей с черной кожей.

В тот день Уорми, как всегда, собрал вокруг себя общество тупоголовых кретинов. Но не это насторожило меня, когда я завернул за угол. Все чернокожие новички в первый день занятий тоже собрались в подворотне, в дальнем ее конце – событие невиданное и даже историческое. Мускул к мускулу, плечо к плечу, они являли собой силу, вполне сопоставимую с бандой Уорми. Обе стороны мерили друг друга враждебными взглядами. К моему появлению атмосфера уже была накалена. Я чувствовал себя как французский крестьянин перед штурмом Бастилии. Я чуть не поддался панике, но тут среди чернокожих новичков заметил Айка. Я перехватил его взгляд, поднял руку в приветственном жесте, Айк в ответ кивнул. Затем я повернулся к парню, который стал кошмаром моих старших классов.

– Привет, Уорми, – сказал я с деланым добродушием. – Черт возьми, я скучал по тебе летом. Общение с тобой много значит для меня, дружище.

– Мы с тобой, жопа, никогда не были друзьями и никогда не будем. Слышь, ты, жопа? И не смей называть меня Уорми.

– Все так тебя зовут. Только, в отличие от меня, за глаза. Почему ты не записался в футбольную команду?

– Потому что не собираюсь тренироваться под началом у ниггера.

– Да, что-то в этом роде ты сказал мне по телефону. Но ты нужен команде, Уорми. В прошлом году ты играл защитником на первенство региона. В этом году мог бы играть на первенство штата.

– Ты вообще понимаешь простой английский язык, Жаба? Я не имею дела с ниггерами.

– Сегодня последний шанс. Тренер Джефферсон возьмет тебя в команду, если ты подойдешь к нему.

– Скажи ему, пусть лучше пососет мой белый болт!

Толпа за спиной Уорми заржала, и он самодовольно улыбнулся.

– Я понял, почему ты не годишься для футбола, Уорми.

– Я весь внимание, Жаба.

– На словах ты крутой, а на деле – жидковат, как куриный помет.

Я не сомневался, что жить мне остается несколько секунд. Я ждал нападения, но, к моему большому удивлению, Уорми не вцепился мне в глотку. Он сменил тактику. Посмотрел мимо меня на неподвижное море спокойных черных лиц, на Айка Джефферсона, который стоял впереди своих товарищей.

– Чем это тут воняет? – крикнул Уорми. – Вы не чуете, ребята?

– Чуем, чуем, – с готовностью отозвались ребята.

– Уж не ниггерами ли тут воняет, братцы?

– Ниггерами, ниггерами! – дружно откликнулись братцы.

Я повернулся и увидел Айка с мрачным лицом, он был готов повести, считай, половину футбольной команды в бой на улюлюкающую банду.

– Я сам справлюсь, – крикнул я, чтобы все черные ребята услышали. Айк с некоторым сомнением посмотрел на меня, тогда я обратился к остальным: – Соученики! Друзья! Меня зовут Жаба, я хороший белый парень. Стойте спокойно. Полюбуйтесь, как я отшлепаю Уорми по заднице.

Я сказал это, чтобы снять напряжение, но прелюдия несколько затянулась, и Айк произнес с неподвижным лицом:

– Хочешь делать – делай быстрей! Мы не собираемся их долго терпеть.

– Нет проблем, Айк, – ответил я.

Тут ситуация осложнилась тем, что в подворотню вошла еще одна группа новичков. Они маршировали, но сбивчиво, не попадая в ногу, как неопытные новобранцы. Мистер Лафайет вышагивал во главе своих подопечных из приюта. Обряженные в кричащие оранжевые комбинезоны с безобразной эмблемой приюта Святого Иуды, они походили на двенадцать тыкв, которые доставили на рынок, чтобы продать в канун Хеллоуина. Уорми и его шайка встретили этих новичков гиканьем и свистом, веселясь от души.

Я подбежал к мистеру Лафайету, взволнованный и раздосадованный новым обстоятельством, осложнявшим и без того очень непростые первые минуты моего пребывания в выпускном классе.

– Вольно! – скомандовал Лафайет своему взводу, но выйти из строя не разрешил.

– Ведь моя мать сказала сестре Полигарпии, чтобы она не заставляла ребят носить эту жуткую форму, – произнес я и заметил Старлу в темных очках, подаренных ей Шебой на моей вечеринке четвертого июля. Старла улыбнулась мне.

– Я человек маленький, Лео. Поликарп – мой начальник. Что она прикажет, то я и выполняю, – ответил мистер Лафайет.

– Привет, сиротки! – заорал Уорми. – Шикарный у вас прикид! Смотрите-ка, у них в приюте тоже завелись черножопые!

Терпение мое лопнуло, и я, повернувшись к нему, принял позу, которая, хотелось верить, выглядела угрожающе. Уорми, в свою очередь, занял позицию, чтобы сподручней было расплющить меня о кирпичную стену школы. И тут мы все, ученики «Пенинсулы», и белые, и чернокожие, испытали сильнейшее за всю свою молодую жизнь потрясение: белый мальчишка, изящный и хрупкий, как эльф, налетел на Уорми, словно волнистый попугайчик. Слегка замахнувшись, он отвесил изумленному Уорми Ледбеттеру звонкую оплеуху, так что эхо отразилось от стен подворотни. Как громом пораженный, я замер, ожидая: убьет Уорми беднягу Тревора на месте или проглотит, как леденец.

– Ты кто такой, черт подери? – прорычал Уорми.

– Как ты смеешь смеяться над этими ребятами, ты, безмозглая скотина! – крикнул Тревор.

Я заметил про себя, что надо будет дать Тревору несколько уроков сквернословия.

Уорми быстро собрался с мыслями и даже вернул себе веселое расположение духа.

– Ты, придурок, может, хочешь пососать мне болт перед тем, как я тебя раздавлю?

Следующую оплеуху Уорми получил от Шебы По, которая пробралась сквозь толпу, чтобы защитить брата. Ее оплеуха не могла причинить Уорми большого вреда, но унижение от девчачьей пощечины было сильным. Теперь Уорми стал по-настоящему опасен.

– Пососать тебе болт, говоришь, козел вонючий? – громко спросила Шеба. – Я пососу, чертов ублюдок. Только если он у тебя подходящего размера. Ну-ка, покажи нам его! Снимай штаны, жирная свинья, хрен тебе в задницу!

В 1969 году в школах на Юге США так выражались крайне редко, а может, и вообще никогда. По крайней мере, я таких случаев не припомню. Это был беспрецедентный монолог. Мне стало абсолютно ясно, что Шеба и Тревор могут быть кем угодно, только не южанами. Даже Уорми со всей его грубостью и наглостью и в самой приватной обстановке, в раздевалке или там в душевой, не мог бы дойти до такого непотребства, какое продемонстрировала Шеба. Я знал, что разговор о размере гениталий особенно травмирует Уорми. Несмотря на непробиваемую психологию головореза, отчаянные близнецы заставили его замолчать. Бесстрашные, как гладиаторы, они снова набросились на Уорми. Он взмахнул кулаком и уложил Тревора на землю. Но Шеба впилась ногтями Уорми в лицо. Тот с силой ударил ее, и она тоже упала, на губах у нее показалась кровь. Тогда на Уорми навалилась ватага неукротимых сирот.

Я понимал, что настал момент, когда мне нужно собрать в кулак все мужество и силы, в которых я не был уверен. Я повернулся к Уорми и приготовился к худшему. Женщины понятия не имеют о жестоком мире, в котором живут их сыновья, окруженные тупыми и злобными придурками – легионами уорми ледбеттеров. Сжав кулаки, Уорми с улыбкой наблюдал, как я робко приближаюсь к нему.

Но день для Уорми выдался неудачный. Он совсем не ожидал, что приютские набросятся на него. Старла и Бетти, разъяренные, как фурии, накинулись на него сзади. После того как приют Святого Иуды дружными рядами вступил в боевые действия, Уорми оказался на земле. Обе девочки царапали ему лицо, Старла пыталась добраться до глаз. Сопротивляясь и отбиваясь, Уорми сбросил-таки их с себя. Я помог им подняться и отвел поближе к мистеру Лафайету, обе руки которого были заняты: он удерживал Найлза. Участие в драке Бетти придало конфликту расовый характер, и теперь уже в бой рвались чернокожие ребята. Айк, сжав огромные ручищи в кулаки, шагнул вперед с намерением разбить челюсть-другую белым слюнтяям. Я жестом показал ему, чтобы он остановился.

– Стой, где стоишь, Айк! Пожалуйста. Я попробую все уладить.

– Это тебе не по зубам.

Не успели мы с ним ничего предпринять, как Найлз Уайтхед вырвался из рук мистера Лафайета. Он подскочил к Уорми и схватил за грудки.

– Убери свои вонючие лапы, сиротка! – заорал Уорми. – Ты не знаешь, с кем имеешь дело.

– Ошибаешься, парень, – спокойно ответил Найлз. Именно его спокойствие пугало вдвойне. – Я прекрасно знаю, с кем имею дело. А вот ты понятия не имеешь, кто я.

– Сейчас начищу тебе задницу, вот и познакомлюсь получше, вонючка!

– Если ты еще пальцем тронешь мою сестру, я перережу тебе глотку, придурок. – Найлз говорил спокойно, без капли волнения. – А если ты тронешь меня, я узнаю, где ты живешь, и во сне перережу глотку твоим маме с папой. Поэтому хорошо подумай, прежде чем приближаться ко мне и к другим приютским.

– Давай на этом закончим, Найлз. Ступай к своим, – вмешался я.

– Я мог бы порвать его на глазах у дружков, – спокойно сказал Найлз, как о чем-то само собой разумеющемся.

– Ты молодец, Найлз. Но сейчас лучше остановиться. Прошу тебя! Уорми, у нас начался новый учебный год. Отведи свою банду недоумков в школу.

Тут я с удивлением заметил на парковке Чэда Ратлиджа и Молли Хьюджер – они наблюдали за происходящим, сидя на капоте автомобиля Чэда.

Уорми жаждал отмщения, хуком справа он не только повалил бы меня на землю, но, наверное, лишил бы сознания, если бы удар достиг цели. Однако за лето я изменился. Я вырос на три дюйма, каждый день поднимал тяжести в спортзале Цитадели, таскал Айка по лестнице стадиона и исправно нажимал на педали, развозя по утрам газеты. Отец отметил мое стремительное возмужание ритуалом на Бэттери-стрит, в том самом месте, где Эшли сливается с Купером, бурно и нераздельно, как присуще водной стихии. После того разговора с отцом я внутренне преобразился, словно меня приняли в священный рыцарский орден. Я был уже не тот мальчик, которого Уорми колотил в прошлом году. И я знал это, а Уорми Ледбеттер – нет. Он прибегнул к своему фирменному удару, тому самому, который неизменно повергал меня наземь в течение трех предыдущих лет. Использование одного и того же приема – не лучшая тактика. Я отступил назад, отразил удар левой рукой, а потом нанес ему в лицо удар, словно сам Господь направлял меня. Из носа Уорми хлынула кровь, и он повалился под радостные крики чернокожих школьников.

В отдалении показались учителя, и я поднял руку в попытке установить тишину.

– Леди и джентльмены, добро пожаловать в «Пенинсулу», – провозгласил я.

В этот момент прозвенел звонок, спасительный звонок. И если одно испытание закончилось в этот день, то гораздо больше испытаний началось. Гораздо больше.

То, что я сын директора школы, не всегда облегчало мне жизнь в «Пенинсуле». Мое желание оставаться незаметным было неосуществимо: то и дело кто-нибудь из учеников узнавал во мне сына требовательного и строгого директора. А в тот день вся школа пришла в возбуждение, когда во время урока французского языка моя мать начала по громкоговорителю вызывать учеников к себе в кабинет на беседу. Никого не удивило, что первым она назвала Уилсона Ледбеттера. Последовала длинная пауза, после чего громкоговоритель снова захрипел, ожил и произнес имена Тревора и Шебы По. Через пять минут мать затребовала Бетти Робертс, Старлу Уайтхед и Найлза Уайтхеда. За ними последовал Айк Джефферсон. И наконец, в заключение мать ледяным тоном вызвала меня.

В приемной директора обстановка была как на похоронах. Участники событий в подворотне выстроились, ожидая конца расправы. Я обратился к Джулии Траммелл, секретарю матери:

– Привет, миссис Траммелл. Как прошло лето?

– Не прошло, а пролетело, мой котеночек. Я успела о нем забыть, как только вышла на работу.

– Будьте добры, сообщите ее королевскому высочеству, что наследный принц явился по ее повелению.

– Блин, выражается как деревенский дурачок, – фыркнул Уорми, прижимая к носу испачканный кровью платок. – Никто не разговаривает как Жаба. Все люди как люди.

– Уорми, что осталось от твоего носа, позволь полюбопытствовать? – спросил я.

– Твоя старуха только что выперла меня из школы. До конца года.

В приемную ворвался тренер Джефферсон, его черные глаза метали молнии. Он подлетел к сыну и навис над ним. Айк низко опустил голову и не смотрел отцу в глаза, налитые гневом.

– Не прошло и часа, как ты учишься в новой школе, а тебя уже вызывают к директору! – прорычал тренер Джефферсон. – Помнишь наши летние разговоры про дисциплину, про то, что надо держать себя в руках?

– Он ничего не сделал, тренер, – вступилась Шеба.

– Если бы не ваш сын, то случилось бы столкновение на расовой почве, – подтвердил Тревор.

– Это так, Лео? – спросил тренер Джефферсон, повернувшись ко мне.

– Айк спас ситуацию. Он герой дня.

– Айк удержал чернокожих ребят, не дал им напасть на этих говнюков, – добавил Найлз.

– Я слышала, что Айк является главарем у чернокожих ребят, – выйдя из кабинета, сказала моя мать.

– Не главарем, мать, а вожаком, – ответил я. – Если бы не Айк, вся подворотня была бы залита кровью.